M(eхy)rry Christmas

      В мире, где волшебство является лишь игрой детского разума и печатным текстом на истертых страницах книг, по законам природы обязано существовать множество легенд. Люди более не верят в завораживающих взгляд животных, имеющих рога и крылья, в русалок, плещущихся с рыбами в укромных глубинах морей, не верят и в домовых, оберегающих дома, или леших, ведущих сквозь тайны леса.       Однако любой ребенок знает, что жить без надежды — гиблое дело.       Пускай нынче мир и лишен магии, но люди никогда не позволят вере покинуть их горящие сердца. Для каждого вера своя: кто-то полагается на судьбу, вопрошая ее знаков, некоторые приловчились к гаданию или медитированию; есть люди, верящие в Бога, доверяющие его словам, внемлющие его молитвам; а есть на Земле те, чья вера, подобно бенгальскому огоньку, погасла, оставляя после себя лишь серый, потертый стержень. За него нельзя ухватится, он более не покажет пути.       Такие люди не чувствуют атмосферы праздника, им чуждо общее веселье и поголовная любовь к разноцветному украшению помещений. Для них Рождество — не более, чем очередной день недели, лишенный всякой радости, лишенный смысла.       Эти люди вовсе не испепелились, они — фейерверк, для которого не нашлось зажигания.       

***

      Эндрю сидит на крыше, свесив ноги и крутя между пальцев дымящуюся сигарету. Внизу, у входа в общежитие, толпятся обернутые в мишуру студенты: они шумят, смеются и выпивают, наслаждаясь компанией друг друга и еще одним днем, что даровал им шанс быть вместе. Из каждого окна общежития виднеется мигающая гирлянда, а на стеклах налеплены снежинки, вырезанные из бумаги.       Миньярд никогда не понимал и, кажется, не поймет ажиотажа вокруг «Рождества». Праздновать в столь холодное, снежное и безжалостное время года — сумасшествие.       — Через пару минут начнется новый год, а ты сидишь тут один, — чей-то незнакомый голос раздается позади, и Эндрю хочет-было послать пришедшего куда-подальше, только вот от этого глубокого, приятного тембра мурашки рассыпаются по коже, а сердце предательски начинает биться сильнее. — Гринч, возвращай себе рождественское настроение.       — А ты, я так полагаю, Санта, — выкидывая сигарету вниз, усмехается Эндрю, поражаясь наглости человека, осмелившегося не только ступить на его территорию, но и заговорить с ним.       Развернувшись, Миньярд сталкивается взглядом с голубизной глаз, таких холодных, словно лед, и одновременно глубоких, подобно океану. Рыжие волосы развиваются, подхваченные ветром, а на смуглой коже виднеется россыпь веснушек, уходящая с носа аж до ушей. Этот парень — ведьмак, не иначе. Таких сжигали на кострах, а теперь, вопреки всякому смыслу, в этом парне зажигается Эндрю. На подушечках пальцев появляется колющее желание прикоснуться, сделать хоть что-то с этим огненным вихрем на голове незнакомца, и Миньярд поднимается с насиженного места, делая шаг навстречу.       В эту секунду над ними раздается ряд салютов, он разбивается в небе на тысячи всплесков, окрашивающих привычную черноту в разнообразие красок. Эндрю не закидывает голову, чтобы посмотреть на это, он наблюдает за всем через зрачок парня, с распахнутым ртом следящего за огоньками. Только сейчас Миньярд замечает несколько шрамов, виднеющихся на коже незнакомца, но это не отталкивает от его ни на миллиметр, только тянет больше, сильнее.       — С новым годом, Эндрю, — шепчет это голубоглазое нечто, возвращая все свое внимание Миньярду. И Эндрю вдруг осознает: перед ним не ведьмак — феникс. Птица, сгорающая до тла, но раз за разом возрождающаяся из пепла вновь. Символ вечного обновления, знак бессмертия.       — С возвращением, Нил.