(Десять дней назад)
Началось всё очень даже нормально. Ставшие нормой его жизни переезды Москва-Питер-Москва явно говорили о том, что он влип, надолго и сильно. Улыбка Ванькина шевелила что-то внутри всегда: встречались они лично, пересекаясь взглядами и ладонями под столиком в «Шоколаднице», или поздним вечером, на экранах телефонов, когда каждому просто хотелось уснуть под какую-нибудь дурацкую историю. Истории обычно рассказывал Тихон. У него этих рассказов — пруд пруди. Провинциальное детство, проведённое в компании таких же ударенных на голову детей всё-таки даром не прошло. В одной из таких историй всегда фигурировал другой пацан, но имени и статуса Жизневский его обычно не называл, не считая эту часть важной для повествования. А тут, при вполне себе личной встречи, когда Ванька уже готов был подавиться своим кофе, потому что про надутых лягушек ему слышать приходилось, а вот про рыбий веер — никогда раньше, Тихон вскользь упоминает, что веер вместе с ним крутили его братья. — Братья? — Ванька уши сразу навострил, ведь раньше ему приходилось про сестру и брата слышать. В единственном всё числе, — несколько? Работы его сестры Ваня, было дело, разглядывал и изучал сидел, выискивая в них скрытые смыслы, а с младшим Жизневским даже лично был знаком, но скорее по случайности, чем по личным связям. Отличный мужик, сразу к себе располагает. Но если их в семействе ещё больше? Победа в генетической лотерее этому семейству обеспечена. — Братья, — подтверждает Тихон лёгким кивком, ковыряя вилкой кусочек яблочно-коричного штруделя, ради запаха которого они сюда и заглянули, — второго зовут Максом. Правда фамилию он сменил, назвался Шустовым, по каким-то там нашим корням. Мол, ему с громкой фамилией тяжело на работе будет. Максюша у нас в творчество не полез. Своё имя особенно разлетевшимся Тиша пока что не считал, но мнение брата уважал, поэтому согласились на такой вариант без споров и скандалов. Даже вместе поизучали семейное древо, в нём столько всего интересного оказалось, от бояр до заграничной знати. Шутили ещё вместе, что носы у них вообще не знатные. Было это так давно, что сейчас только вспоминать с теплотой. Жизневский и улыбается, окончательно перерубая глотку ложкой сахарному изделию, а потом спохватывается; истории историями, а ведь и правда… Почему нет? — А кем он работает? Если хочешь, конечно. Ванька — сама тактичность. Знает, что такое, когда в личную жизнь влезают, начиная выгребать из неё ложками всю подноготную, знает и то, что Тихон при всей своей открытости так просто не вываливает то, что других не касается. Они на этом сошлись, в числе прочего, ну а прочее перечислять — нужен целый день, которого у них, к сожалению, нет, ведь Жизневскому снова на поезд, снова бежать, а Ваньке — ловить его усталую улыбку на экране телефона будущим вечером. — Пожарный он, — просто отвечает Тиша, чего таить-то, — десантник, если быть точным. Рискует собой каждый день весь летний сезон, и ещё по чуть-чуть каждую осень, зиму и весну, когда заступает в патруль. Дома появляется редко, и это касается и Москвы, и родительского дома, но каждая встреча с ним — как праздник. — Он сегодня как раз домой возвращается, я его хотел на пару дней в Питер украсть. Хочешь, — на секунду Жизневский мнётся, а после, выдохнув, продолжает: — Хочешь вместе со мной на вокзал поехать? Если время есть, конечно. Тактичности им не занимать обоим, стороны профессии отсмотрены с каждой стороны, и если не съемки и не спектакль, так репетиция, читка, интервью, фотосессия… Только вершина айсберга. Тащить с собой Янковского через всю Москву было бы как минимум нечестно, если ему потом в обратную сторону добрых два часа пилить, а они с Максом спокойно отправятся домой. Может это банальная вежливость, а может тот факт, что любовь к Ванькиной усталой улыбке не перекрывает желания позаботиться о нём, а может — весь этот взрывной коктейль сразу, который не перестаёт бурлить у него в груди уже чёрт знает сколько. Таких чувств за все свои годы он даже в подростковом возрасте не испытывал. — Я поеду, — спокойно сообщает Ваня, и это выдёргивает Тихона из раздумий в момент. Вместо неловкой улыбки на лице расцветает совершенно другая, во все тридцать два, и Янковский напротив моментально начинает улыбаться в ответ. Заразительный он весь, этот Тихон, и это касается не только смеха. От этого и интерес посмотреть на Макса становится только больше: если такой же? Заражает людей своим внутренним светом, цепляет и не отпускает. Ванька согласен тогда этих двоих повампирить немного. В ответ, конечно, тоже отдавать, иначе он не умеет. Если принимать, то по максимуму, если отдавать — так всего себя. Но сначала, конечно, закончить со сладким, и прихватить ещё по стакану кофе на нос в дорогу. Зима в Москве в этом году, конечно, милостивая, но горячий стаканчик всё равно приятно греет руки, пока нет возможности потрогать ладонь идущего рядом Тиши. Его присутствие, впрочем, согревает не хуже. Даже в переполненном метро, выбранное ради необходимости обойти пробки, которые ближе к праздникам становились невыносимыми. Широкая спина и макушка, маяком ведущие через всю эту толпу, что ещё нужно для счастья? Ванька понимает, что именно нужно, когда Тихон оборачивается на него, и вновь бросается улыбками. Если этот человек не олицетворение праздничного настроения, то Янковский и не знает. Все лампочки ярких цветных гирлянд в этих глазах. Люди всматриваются в их лица, временами узнавая. Оба, конечно, стараются прятаться в телефонах и скрываться за высокими воротниками, но выходит скверно, взгляды всё равно летят то тут, то там. Повезло им, пожалуй, с фанатами, которые посмотреть позволяют, сфотографировать издалека не стесняются, но подходить не подходят, понимая, что людям всяко приватность нужна. Ванька, будь он более открытым в соцсетях, может даже и вывез бы опус на эту тему, но ладно уж. Как говаривал кто-то знаменитый: пускай живут. А Тиша вот спокойно фоткает в ответ тех, кого замечает. Не выкладывает конечно никуда, но смеётся там что-то себе под нос, и подмигивает девчонке в углу вагона, которая тут же едва не роняет телефон, пискнув. Мотнув головой, Янковский его в плечо толкает — не пугай детей, изверг. Пожалуй, весь этот путь в общественном транспорте, когда не ты один пытаешься скрываться от взглядов, выходит очень даже приятным. А в толпе, выносящей их из вагона, где-то между здоровенной коробкой с ёлкой в руках у крупного мужчины и плотного пакета с тканями на плече у девушки, когда со всех сторон Вселенная буквально кричит — вот он, твой шанс! , — Жизневский касается прохладных Ваниных пальцев, подмигивая уже ему. Последний раз, когда такое можно будет провернуть посреди толпы. Возможно, последний раз за сегодня, как знать. Так их толпа вверх и несёт, до самого выхода в город. Ваня даже взгляда не поднимает на указатели, нутром догадываясь — большая часть народу сейчас или разъезжаются по своим родным городам, или встречают родных и близких. Может, правда родных, а может не очень… Он в этом плане везунчик. Его семья здесь, да и Тишу вон видеть удаётся. Жаль, конечно, что с праздниками не выходит, но знали они, на что шли. Промоушен обещался к новогодним праздникам ещё во время съемок, и если тогда можно было помечтать о праздниках среди домашних, то теперь это осталось в прошлом. Может быть, в январе удастся устроить себе пару выходных? Новогодние декорации никуда не денутся, настроение — тоже, ну а поздние ленивые праздники ничуть не хуже своевременных. У них тут пул профессий такой, что загадывать дело последнее. Брат Тиши с его спецификой в него тоже попадает, не только про актёрство речь. Про него Ванька со всеми своими мыслями не забывал. Видел, что Жизневского от предвкушения встречи потряхивает, что он в табло глазами впивается, как будто смысл жизни хочет там найти. И находит ведь, кивая в сторону самого крайнего выхода, под цифрой семь. Один взгляд на электронные цифры и буквы следом даёт понять — до прибытия поезда минут пять всего, и перестук колёс поезда слышен даже здесь, в помещении вокзала. — Сколько вы не виделись уже? — чтобы хоть немного разбавить ожидание интересуется Янковский, поправляя сползшую на лоб шапку, — пару месяцев? — Бери больше, — хмыкает в ответ Тихон, набирая что-то у себя в телефоне, — года полтора? Во время напряжённых съемок особо не поездишь, да и он устаёт, с такой-то постоянной нагрузкой. Горечь в голосе неприкрытая, аж горло жмёт. Стоит ли их путь семьи? Да конечно нет, но если семья согласна поддерживать твой путь… Это всё сложно. Всегда было, и вечные вопросы остаются, никуда от них. Ваня въедливо смотрит на Тишу, пока тот взгляд на него не переводит, и одним взглядом спрашивает — «всё нормально?» Кивок в ответ — нормально. И будет лучше, ведь впереди то самое время, когда быть с семьёй — единственный вариант. Второй раз сжимает что-то у обоих, по глазам друг друга видят. Они друг друга семьёй окрестили без всяких на то предпосылок, выбрали друг друга, а теперь праздники будут чёрт знает где. Нормально. И будет лучше. Влетевший в Тихона вихрь заставляет отвлечься от этих недофилософских мыслей. Не сразу понятно даже, что и случилось в этом сплетении длинных рук и ног, плотных курток и кудрей. Это только минуту спустя Ваня начал понимать, что Макс — чумазое нечто, как будто влетевшее на поезд прямо с пожара. Макс — тот, у кого светлые выгоревшие кудри, неровно подстриженные далеко не человеческой рукой, тот, чья яркая куртка привлекает внимание каждого пассажира, идущего следом за ним и тот, чья улыбка одновременно очень похожа на Тишину, но светит ещё ярче, хотя раньше казалось, что это совершенно невозможно. — Тишка-котишка, — бурчит куда-то Тише в шею Шустов, фырчит довольным котом, а лопатки сжимает со всей своей медвежьей силищей, которую в тренажёрке никак не получить. Жизневский на секунду аж дышать перестаёт, но всю братскую нежность ему отдаёт, как только может, неловко поглядывая на Ваню, стоящего за широкой спиной Макса. Но Ваня смотрит на них так тепло, что становится легче. Сейчас, в окружении этих двоих, он как будто пацан мелкий, и снова дома. Ещё бы разбитые коленки и перепачканную чёрт знает в чём морду, и точно никакой разницы. — Это Ванька? — Макс оборачивается так резко, что Тиша даже рта не успевает раскрыть. Про Янковского он рассказывал в общих чертах, когда было время пообщаться, да Шустов упоминал, что видел вышедший с ними сериал, но не более того. Не узнать, конечно, было бы сложно, но что-то есть такое в тоне у брата, что намекает — он совсем не персонажа сейчас в нём видит, и не медийную личность. — Ваня, — подтверждает Жизневский, на всякий случай очень осторожно, — Иван. Янковский. Скользнув взглядом на Ваньку, Тихон плечом ведёт: — А это Макс. У него шило в заднице, но к этому можно привыкнуть. Максим открыто и довольно смеётся, поправляя сумку с вещами на плече — та уже готова была слететь. — Твой Ванька, значит. Приятно познакомиться, — рука, протянутая ему, мозолистая ужасно, в следах от ожогов и заноз, но пожимать её приятно. Ваня кивает, но голос всё-таки понижает: — Его. — Мой, — согласно кивает Жизневский. Не удерживается, глядя на всю эту картину, и легко приобнимает обоих за плечи, быстро отпуская. Любопытные взгляды и фотки со стороны здесь им ни к месту, — два моих полудурка на месте. И снова заставляют мечтать, чтобы в Новогоднюю ночь как-то всё получилось удачно. Чудеса остались где-то в детстве, вместе с Дедом Морозом и сказками на ночь, но Тихон не переставал верить в свою удачу. Не зря ведь его «судьбой» родители назвали. Он с судьбой дружит, и на неё надеется. Время пообщаться с этой мадам у него ещё есть, пускай немного. А сейчас… Нужно Ваньку отпустить, даже если очень не хочется, и Макса устроить по первому разряду, переквалифицировав его из героя России в обычного туриста. — У нас поезд через сорок минут, — глянув на табло с часами, продолжает Жизневский свою мысль, прерывая визуальный контакт между Ваней и Максом, — пошли кофе тебе возьмём? Предыдущий мы не довезли. В такой толпе хорошо хоть сами не потерялись, а только стаканчик уронили, честное слово. Вдвойне хорошо — что просто на платформу, а не кому-нибудь наряд испортили, иначе было бы совсем неловко да некрасиво. — Можно и кофе, — соглашается Максим, без зазрения совести скидывая сумку на руки Тихону, — а можно и чай. Сорок минут, говоришь? Это ж куча времени. Пойдёмте. Ваня, кажется, никогда так много не смеялся, как за последние полчаса. Едва облепиховый пунш из Мака носом не пошёл. История за историей о работе, там что-то о детстве вспомнили, и как дети, перебивая друг друга, пересказывали свои воспоминания, смеясь сами и заставляя Янковского заливаться вместе с ними. Оказалось, что Тихон и Максим всё же очень разные. Вайбят одинаково, ни одно из украшений их не переплёвывает, и даже сама ёлка в углу зала, но если Тихон огонь мягкий и спокойный, то Макс — пламя неукротимое совершенно, и они друг другу идеально подходят. Провести время в их компании — подарок, который не каждый может на праздники получить. Ваня безумно такому рад, хранить этот день в памяти будет долго, и всеми силами воспоминания постарается восполнить. Но время улетело, да так, что не заметили и засобирались торопливо. Прощаться пришлось скомкано очень, Тиша руки вокруг Ваньки оборачивает, едва заставляя себя его отпустить. Наплевать уже, посмотрит кто или нет, главное запомнить, в сердце поглубже. Ваня не отстаёт, и шёпотом обещает, что скоро они обязательно увидятся. Никто из них не знает, когда это скоро будет, но обязательно случится. Макс, улыбаясь загадочно, слушает их разговоры, а уже в «Сапсане», вытянув ноги на удивительно свободные сиденья рядом с собой, поглядывает на Тихона, прежде чем выдать: — Если ты его когда-нибудь отпустить от себя вздумаешь, я тебе сам по морде дам, Тишка, — и лицо такое серьёзное, что смешно становится. Увидел ведь между ними что-то такое, что ему это в голову пришло. Значит, Тихону никогда и не казалось. Значит, это всё всерьёз. Круговерть событий в такие дни затягивала в себя полностью. В перерывах между спектаклями Тихон превращался в бесконечный поток энергии, таскал Макса по выставкам и мероприятиям, которые те находил интересными, вместе они организовывали себе киновечера под пиво, — для Шустова, лимонад для Тиши, — и хороший стейк, а разговаривать могли до самой ночи, пока глаза не начинали закрываться окончательно. Конечно, на Ваню всегда тоже находилось время. Думать о нём Жизневский не переставал вообще никогда. Писал, как только выдавалась возможность, не гнушался скинуть какой-нибудь дурацкий мем, а как только тот жаловался на усталость, выдавал какую-нибудь вдохновляющую речь, получая в ответ благодарность, очевидно, совсем не наигранную. Казалось, что всё хорошо. Макс же, как сторонний наблюдатель, видел — совсем всё не так. Тиша хирел на глазах. Да, он всё ещё светился и крутился, запаривался с украшениями к празднику, но иногда залипал на какой-нибудь старой игрушке, глядя на нее с грустью. Не о детстве страдает, понимал Шустов. Думает о том, что хотел бы своего бешеного рядом сейчас иметь, и показать ему эту игрушку, рассказывая её историю. Пару раз увиденное на экране лицо Янковского тоже особой радостью не светилось. Улыбался, как полагалось, на вопросы о праздниках интервьюеру отвечал «буду в кино и вам советую», а в глазах совсем пусто. Макс в эмоциях людей научился разбираться, понимал, и очень переживал из-за этих двоих. Если б ему повезло когда-нибудь завести отношения, как у этих двоих, он обязательно сотворил бы чудо, шар земной развернул в другую сторону. И может, пока ему не так повезло, но можно своим упорством и этих двоих свести, к чёрту мероприятия и красивые иллюминации улиц Питера в компании брата. Успеется. Потихоньку подбираться к Тихону с вопросами Макс начал через неделю. Просто как-то вечером, после его разговора с Ваней по фейстайму подкатился под бок, протягивая початую бутылку, и кивнул в сторону экрана. — Неужели вот это проще, чем к нему поехать? — интересуется он аккуратно, присасываясь к своей бутылке в ожидании ответа. Жизневский мнётся как-то, и глаза тухнут, поэтому Шустов на него не давит. — Сам понимаешь, работа, — наконец отвечает Тиша, постукивая пальцем по своей бутылке, — куда я сорвусь? На пресс-конференцию? На мероприятие? Я бы мог, конечно, но глупо как-то. — Не бывает глупо если любишь, — в философском ключе выдаёт Макс, понимая, что крючок заброшен, — а ты любишь. — Люблю, — подтверждает Тихон спокойно, как будто это на самом деле что-то очевидное. К бутылке прикладывается, не переставая нервно постукивать по ней пальцем. Думает, понимает Максим. Нет, не так — задумался. Глубоко и сильно, прикидывает, достаточно ли он взрослый для свершения поступка. Максу вспоминается детство: Тиша не был серьёзным в том плане, в каком бывают дети, но Максим всё равно всегда был ведущим. Он не думал, тащил за собой там, где братец ещё мог себя остановить. Они друг другу тогда нужны были в этом отношении. Один — газ, второй — тормоз. Теперь, когда жизнь изменилась до такой степени, взрослыми их сделала, они друг другу ещё нужней. И будут ведь друг для друга рядом, когда понадобятся. Шустов лыбится довольно, махнув ещё влажными после душа кудряшками. Узнаешь, мол, сейчас допивай своё пиво и готовься нести праздник не только в этот дом, но и тому, кого ты так сильно хочешь увидеть.(Наше время)
— Ну пиздец и пиздец, — весело произносит Макс, нацепивший на голову синюю шапку Деда Мороза вместо поварского колпака, — мешай давай, а то пригорит! Футболка у Шустова перепачкана в муке чуть больше, чем полностью, лицо тоже, что у Марфуши из старого фильма, белое всё, и его это совершенно не смущает. Шевелится активно, напевает что-то под нос себе, довольный донельзя. Укладывает в новенькую форму пласт теста, и долго смотрит на кривые края. — Обрезать надо, — предлагает Тиша, последний раз помешав ягоды в сотейнике и выключая под ними огонь, — или это будет современное искусство? — У нас в семье с ним дружат! — подмигнув Жизневскому, и бедром оттеснив его от плиты, Максим тащит с неё ягоды, выкладывая их на тесто, да так щедро, что едва за края не льётся, — давай я это всё в духовку, а ты в душ вали, у тебя поезд скоро! Привыкший за эти три дня больше слушать, чем предлагать, Тихон прямо в кухне стаскивает с себя футболку, перепачканную всё той же мукой, ягодами, сахаром… ещё чем-то, он уже и не вспомнит, и топает в сторону душа. Правда ведь, поезд, и билет уже куплен… Не верится даже. Он за эти дни на билеты посматривал задумчиво, лёжа ночью в постели, и прокручивал у себя в голове, как встреча пройдёт, ведь они это не планировали совсем. Иногда выходило хорошо, иногда — не очень. Засыпалось каждый раз тяжело, и каждую ночь, глядя, что число стремительно движется к тридцатому, только тревожнее становилось. Макс вот явно не беспокоился ни о чём, только свой план активно продвигал. От подарка отказался сразу, мол, покупать совсем не то будет. Вот своими руками сделать — дело совсем другое! Вот только шить и вязать Тихон если и умел, то только на том уровне, чтобы руки на экране криво не смотрелись, а готовить… Ладно, готовить он умеет. Сошлись на пироге. С вишней. Ванька такие любил, и часто заказывал в кофейнях, где им удавалось пересечься. Маленькая деталь, которую запомнить было очень легко, когда смотришь внимательным взглядом. — Всё, вали давай, вали, — два часа спустя, впихивая коробку со свежим, ароматным пирогом, обращается к Тихону Макс, поправляя его поднявшуюся над ушами шапку, — всё у тебя хорошо, и ты хороший, Ванька твой в восторге будет. — Да ну тебя, — смеётся Жизневский, переставляя коробку на тумбочку, чтобы вытащить с полки свои ботинки, — босиком выгонишь, чёрт. Или у тебя тут тоже свиданка намечается? — Всё тебе расскажи, — прислонившись к косяку, Шустов делает вид такой загадочный, что понятно становится — проси не проси, так не скажет, только потом историю какую-нибудь придумает. Впрочем, а чего он ожидал? И сам сделал бы что-нибудь в том же ключе. И сделает, если всё хорошо пройдёт. Но пока надо, чтобы прошло. У обоих. Макс обнимает его крепко перед выходом, и обещает, что всё хорошо будет. — Судьба — подружка твоя, помнишь? Покоряй Ваньковского своего.(Тем временем в Москве)
Ваньку натурально трясло. Последние пару дней превратились в бесконечную нервотрёпку: вопросы о личном, выворачивание жизни и навыков, все хотят знать, вопросы-вопросы-вопросы. Желание спрятаться за дверьми своего дома, бахнуть шампанского и набрать Тишу зашкаливало. Просто лицо его увидеть, даже не рассказывать ничего. Он ведь поймёт… Всегда понимает. За одну его шутку он бы сейчас убил. Возможно, даже не метафорически. Но рядом из шутников только интервьюер, нервно теребящий свои листки с вопросами, которые не заканчиваются, хотя уже девятый час. Шутки такие же нервные, одни и те же фразы повторяются по пять раз, а впереди ещё общение с фанатами… А потом люди удивляются, что он похож на воробушка в кормушке, которому крошек не досталось, но он очень старался. — Извините, если мы закончили, у нас перерыв всего ничего. На самом деле — полчаса, а потом ещё полчаса на вопросы фанатов, но пускай думает, что ему тут только до туалета добежать хватит. Мужчина кивает согласно, обращается к своим коллегам, а Янковский с места соскакивает торопливо, сбегая по лестнице со сцены вниз, до ближайшей двери. В соседней комнате пытают его коллег, с ними когда объединятся, может попроще будет, всяко свои рядом. Или нет. Сейчас нужен тот, с кем точно будет легче. Телефон Тиши вот только молчит. Ваня смотрит на длинные гудки в трубке и на своё лицо с синяками под глазами, смотрит, как прерывается звонок короткими гудками, и на секунду прислоняется лицом к зеркалу, прикрывая глаза. Всего полчаса. В коридор выходит с куда большей решимостью и мыслью, что круглосуточный возле дома обеспечит его бутылкой белого и мандаринами. А там уже — ёлка, пускай наряженная не им, а домработницей, и украшения, да и вообще, может настроение появится… Высокая фигура, которой он влетает в грудь в пустующем сейчас коридоре кинотеатра, заставляет дыхание сбиться. Ваня глаза поднимает так медленно, как будто он в хоррор внезапно переместился прямо с премьеры. Тихон улыбается так тепло и радостно, как будто утро наступило раньше положенного, бросая в лицо солнечные лучи. Ванька на него смотрит, и в голове вопросов столько. Он головой там совсем поехал? Кажется? Желания может свои визуализирует? Но крепкое тело перед ним определённо тёплое, живое, и эту улыбку он бы в жизни придумать не смог, хотя видел и представлял её столько раз. — Тиш? — Ваня спрашивает неуверенно, голос в груди остаётся, не идёт в горло, с трудом проталкивается наружу. — Вань, — радостно сообщает тот, и свободной рукой обнимает Янковского, мельком оглядевшись по сторонам — не идёт ли кто. Не идёт. Коридор всё ещё пустует, где-то вдали снуют туда-сюда организаторы, звучат голоса из залов, в которых всё ещё продолжается мероприятие. А у Вани — у него время остановилось на этом моменте. На тепле этом, улыбке, и запахе… Запахе? Только сейчас взгляд падает на коробку в руках Жизневского, а после скользит, уже недоумённый, на его лицо. — Пирог. Тебе. Подгорел, — сообщает Тихон, ухмыльнувшись, — Макс, зараза. О том, что сладость подгорела он узнал уже в поезде. Открыл коробку, осмотрел чуть более поджаристую, чем надо, корочку, и вздохнул. Но не обратно же везти, правильно? Да и душу в это всё так вложил. И съедобно должно быть. Смелым надо быть, все дела. Ваня заливается смехом, а после закрывает рот рукой — не хватало ещё привлечь сюда кого-нибудь из организаторов, или, не дай боже, фанатов. Очаровательный. Видимо, оба брата тут своё очарование приложили, и от этого совсем как-то хорошо становится. И подгорел… Да и чёрт с ним. Совсем другое сейчас интересует. — Останешься? И оба понимают, что вопрос не про эту конференцию, и совсем не только про этот день, а про ближайшие праздничные дни, да и, кто знает, вдруг про жизнь? — Останусь. В праздники — так точно. В остальном — договорятся.