12 дней софта.

Этот безумный, новый, сумасшедший мир притягивал к себе все его взгляды. Мишель прилипал к окну каждый раз, когда видел пролетающий где-то далеко-далеко в небе самолёт, радостно наблюдал за тем, что прогресс сделал с его городом, осваивал электронику, впитывая знания так, будто бы нет и не будет никакого завтра. Незнакомыми были даже люди. Нет, не в том смысле, что он их не знал, это очевидно самому последнему болвану. Глядя на этих, современных, открытых, уверенных людей, Мишель думал, что есть ещё шансы. Не зря они там, в своём девятнадцатом, сражаются за своих потомков. Впрочем, эта мысль его скорее расстраивала, чем приободряла. Воспоминания о товарищах, оставленных, волею чёрт знает чего, в прошлом, заставляли Бестужева-Рюмина выдавить из себя печальный вдох. Как там они? Есть ли вообще какие-то они в том прошлом, которое он оставил? Изменения во времени из-за его исчезновения они обсуждали много. Вывода, конечно, никакого не смогли сделать, ведь течение истории осталось прежним, да и нет среди них никаких учёных или метафизиков. Один — военный до мозга костей, хоть и с выдающимся умом, второй — актёр. Тоже, Мишель не соврёт, если скажет, что гениальный, но, всё-таки, это не его сфера деятельности. Жизневский, шутливый, насмешливый даже, красивый такой, привлекал к себе внимание похлеще самолётов и телефонов. Главная его находка этого века. — О чём задумался? Его находка, развалившись в кресле на своей квартире, и закинув ноги на письменный стол, отрывается от телефона, чтобы пристально на него посмотреть. Тиша, кроме прочего, обладал ещё и потрясающей проницательностью. Вздохнув, Мишель мотает головой. — Всё как обычно, не бери в голову. Цокнув языком, Тихон явно не планирует оставлять Мишу, — выспренное «Мишель» он отсёк в первую же неделю их знакомства, — в покое или не брать в голову. Напротив, неторопливо сползает с кресла, — эти движения напоминают, отчего-то, змею, ползущую к заклинателю, — и пересаживается на свободное место на диванчике, обнимая его за плечи. — Пока у тебя это в голове, и у меня тоже. О прошлом опять задумался? Сообразив, что провести или отвлечь Жизневского, гончей взявшего след, Мишель кивает головой, позволяя напряжённым плечам расслабиться под чужими, горячими до ужаса, руками. О прошлом — это мягко сказано. — О твоём прошлом, Тишá, моём настоящем. Французский, на котором Бестужев-Рюмин говорил большую часть не то что времени, своей жизни, продолжает прорываться в его речи даже восемь месяцев после того, как он оказался в этом дивном новом мире. Тиша, чьему имени достаётся чаще других, не очень-то жалуется. Находит это даже очень соблазнительным. Мишель, будто специально, проговаривает последнюю букву его ласкового прозвища с таким придыханием, что он сам забывает, как дышать. Умели ли тогда это все, или Жизневскому просто голову сносит от одного конкретного революционера — чёрт его пойми. — Твоё настоящее, пока ты здесь… Да вот оно, тоже здесь, ну. Я настоящий? — в качестве доказательства своей настоящести Тихон, недолго думая, перекладывает ладонь Мишеля на свою коленку, которая ощущается под пальцами очень острой, и тут же напрягается, демонстрируя развитую мускулатуру. Невольно, рука скользит ниже, находя ещё больше мышц, волосы, и жаркую-жаркую кожу — последние летние деньки решили не щадить их, этот город, и в принципе всю эту большую страну. — Настоящий, — соглашается наконец Мишель, возвращая руку выше, чтобы нашарить ладонь Тихона, накрывая её своей, — J'aime cette réalité, Тишá. — А мне нравишься ты, — слегка вникнувший в язык, на котором часто высказывался Миша, Жизневский улыбается ему, коснувшись губами его виска, — давай попробуем жить моментом? Простое такое, дедовское желание. — Ну какой же из тебя дедушка, — смеётся в ответ Мишель, на что Тихон подмигивает ему лукаво. Будто размышляет, стоит ли говорить. А если знает уже? Пользоваться википедией Жизневский своего внезапного попаданца научил в качестве одной из первых вещей, небось прочёл уже всё, что она про него предлагает. Но Бестужев-Рюмин молчит, не то не зная, не то задумавшись снова. Пожевав губу, Тиша всё же выдает: — Да мне буквально завтра тридцать четыре будет. Конечно дед! — Завтра? Спохватившись, Мишель не сразу понимает, о чём речь. Если завтра будет, то это значит… день рождения? Интересные новости. Специфические, так сказать. И слегка, совсем, огорошивающие, для человека из девятнадцатого века. В его время праздновать дни рождения, в общем-то, не очень и принято. Именины — пожалуйста. Большой праздник, особенно в дворянском доме. Даты рождения же, только-только пришедшие к ним из заморских стран, стали чем-то особенным совсем незадолго до того, как жизнь, сбросив его с коня, принесла Мишеля в двадцать первый век. Свой первый, в традициях старого времени, он отпраздновать так и не успел. А здесь — так и не подумал вовсе, хотя, вспоминая слова маменьки, он был всего пару месяцев назад. — Как здесь принято проводить время на… день рождения? Стоило спросить об этом раньше, да поводов не было. Мишель был не ходок на мероприятия, а Тиша, всё с той же тактичностью, просто не тащил его за собой. Оба оставались довольны. И вот теперь… Теперь эти знания ему пригодятся. — Нуууу, — Жизневский, задумавшись, всё ещё оставшейся на плече Миши рукой, тянет его к спинке, полуложась на диванчике вместе с ним, — вариантов много, на самом деле. — Хочу услышать все. Разговор вышел долгий, о чём Бестужев-Рюмин, разумеется, ни капли не жалеет. Прерываясь на краткие прикосновения, чай, и идиотские шутки, они обсудили всё, от традиций подарков, до того, что кто-то называет день рождения грустным праздником и вовсе отказывается его праздновать. Заворожённо слушая Жизневского, — его бы голосом, да сказки читать, не меньше, и тогда в округе уснут все, до самого последнего непослушного ребёнка, — Мишель делает мысленные пометки. Как оставить того, кто подарил ему столько света, без праздника? Даже если всё выйдет совсем не так, как должно или как хочется, но он очень постарается. Устроившись под боком Тихона в постели в третьем часу ночи, Мишель не может сомкнуть глаз, а подскакивает — ни свет ни заря. Столько всего нужно успеть в этом дивном новом мире! Учитывая, что сегодня Тиша не подорвётся с утра пораньше на репетицию или смену, у Мишеля есть время, чтобы подготовить всё хорошенько. Как хорошо, что кухонные приборы решили стать ему друзьями, и сейчас на плите спокойно булькал кофе, — не дай боже закипит, испортив весь вкус, — а в тостере, разнося по кухне запах поджаренного хлеба, готовились будущие тосты. Завтрак в постель, достаточно ли? О нет. Мишель только начал, и этот небольшой жест был, скорее, благодарностью. Жизневский от него не отказался, когда растерянный, в грязном мундире, словно котёнок, Мишель пытался попросить помощи на улицах, шарахаясь от снимающих его телефонов. Тиша снимать не стал. Крепкой рукой утащил к себе домой, выслушал и… поверил. Потом, конечно, перепроверил по фактам, но всё сходилось. Сжился с этой мыслью, перемолол у себя в голове, просто принимая тот факт, что в его доме появился ещё один жилец. Беспомощный, что всё тот же котёнок. Теперь Мишель не хочет упустить возможности сказать, сколько тот для него сделал и значит. Стал значить за этот короткий срок, за который в своём времени он бы, дай боже, украл у своей избранницы поцелуй. Турка, булькнув ещё раз, подняла в себе ароматную кофейную пену, заставляя Бестужева-Рюмина отвлечься от своих воспоминаний и размышлений, и поторопиться выключить её, пока не случилась катастрофа. Да, отмывать плиту он не любил ещё больше, чем кофе с привкусом гари. Привык к хорошему, а не только костровому пайку. Нехитрый завтрак из кофе, тостов, — один с яйцом, один с маслом и апельсиновым джемом, как любит Тиша, — на круглом подносе с весёлыми цветочками, да на руках у Мишеля, неторопливо транспортируется в спальню, где его встречает не тихое сопение, на которое тот рассчитывал, но пара внимательных глаз, скользнувших с экрана телефона на поднос в руках. Заинтересованно. Потом ещё раз. И ещё — контрольный. Мишель смутился до красных пятен на щеках. — С днём рождения, Тишá, — неуверенно выдавливает он из себя, но тут же берёт себя в руки, поднимая голову, — с твоим днём. — Нихуя себе, — в искреннем восхищении не скупится на крепкое словно Тихон, прежде чем сдвинуться с края кровати в её глубь, позволяя поставить поднос на одеяло рядом со своим бедром. Принюхивается, а на жёлто-оранжевую массу с вкраплениями апельсиновых корочек на тосте — улыбается во все тридцать два. — Спасибо, Миш. Вот только один я есть не буду, так что давай делай себе кофе и дуй бегом обратно! — Sera fait! — приложив ладонь к груди, будто бы отдавая салют, Мишель улыбается, исчезая в дверном проёме. Их большая турка как раз вмешает в себя две приличные чашки кофе, так что времени уходит совсем мало. В проходе, ойкнув, Бестужев-Рюмин тычется носом в широкую грудь, не ожидав, что теперь его проснувшийся именинник ещё и с кровати подскочит. Хотелось зафырчать недовольным котом, но Тиша остановил все его недовольства, перехватывая его руки и отставляя чашку с кофе на тумбочку. На пока что. Вместо них в руках у Мишеля оказываются его собственные руки. И наоборот. В этом хитросплетении конечностей оказывается сложно понять, чьи это пальцы и ладони… Да и не важно, в общем-то. Важно только то, что они друг другу в глаза смотрят и видят одно. Настоящее, вот оно. Не важно, какое время. Если бы Тиша вместо спортивного костюма носил рубашки с пышными рукавами и усы, он бы всё равно видел его милее всех на свете. Если бы Мишель родился в этом столетии, имел бы паспорт, и понятия не имел, что такое — держать в руках оружие, Жизневский всё равно влюбился бы в него крепко и сильно. С первого взгляда. — Тиш, я… — впервые не переходя на французский манер, начинает какую-то мысль Миша, тут же её забывая, потому что Тихон мотает головой, останавливая его. — Я знаю. Дай я скажу, ладно? На правах именинника, так сказать. Сглотнув, Мишель мягко кивает головой, уводя одну ладонь, чтобы положить её на щетинистую Тишину щёку. У него, не важно, какой сегодня день, все права. — Это первый день рождения за пару лет, когда мне по-настоящему жить хочется. Не только в театре там, или в кино. Вот просто. С тобой всё иначе стало, круче, чем на сцене. Снова думаю, что сам у себя украл удачу. — Это я должен говорить тебе комплименты! Не сдержавшись, Мишель, смеётся, запрокидывая голову, чтобы прерваться резко, ткнувшись лбом в плечо Жизневского. Ладони, горячие по любой погоде, ложатся на его спину, прижимая покрепче. — Люблю. — Люблю. Как потерянное прошлое, как самое реальное настоящее, как самое светлое будущее.