***
К ней приходили нечасто. Еду давали один раз в сутки – вечером, после ужина, и обычно её приём пищи являлся месивом из объедков, копившихся в течении всего дня. Остатки овсянки, что семейство Кавалли ело на завтрак, вперемешку с печеной картошкой и наполовину обглоданными костями курицы, разбавленные томатно-рыбным супом. Куски вафлей с мёдом в компании овощного рагу, картофельного пюре и острой азиатской лапши. Её кормили как собаку. Еду никто не приносил – открытая дверь могла дать ей шанс сбежать, а этого отец не хотел. Грязная миска, которую даже не мыли, наполненная отвратной мешаниной, появлялась в углу сарая с помощью магии. К этим изысканным лакомствам она ни разу не притрагивалась. Ей было противно даже смотреть на них, не говоря уже о том, чтобы есть. Маленькая бутылка с водой появлялась в сарае каждое утро, и этой воды ей хватало на день. Первые пару дней она гордо отказывалась даже пить то, что ей дали в этом доме, но после поняла, что выражать протест таким способом крайне глупо – в конце концов, если она умрёт от обезвоживания, протестовать будет уже некому. Потому, переборов саму себя, она всё же стала пить. За всё время её уводили к нему четыре раза, чаще всего отец или брат. Она уже не сопротивлялась, шла сама. И густую темную жидкость из крошечных бутыльков пила добровольно. А потом вставала на колени в углу сарая и опустошала желудок, выблёвывая всю мерзость без остатка. Для этого пришлось оторвать от пола ещё одну доску и делать это в получившуюся прореху, а после закрывать сверху, чтобы никто не заподозрил, куда девается средство, которым её пичкают, из её желудка. У него она проводила немного времени. Обычно её заводили в подвал, она его успокаивала, после чего её уводили обратно в сарай. Всё это занимало не больше часа. Из хороших новостей, ей отдали её сумку с вещами (видимо, отец решил, что в содержимом нет ничего опасного), и она наконец смогла переодеться – надеть бельё, сменить юбку на штаны, что было немаловажно при таком холоде. Помимо одежды, в сумке так же всё ещё были книги, что она взяла, когда собиралась ещё в Хогвартсе. Их было всего три – «Дорога мудрости», мемуары одного из самых известных и великих зельеваров магического мира Апертио Миракулюма; «Канон врачебной магии», справочник по огромному количеству волшебных лекарственных растений Кларуса Нифльхейма; и дневниковые записи сумасшедшего мага-араба Абдулла Аль-Хазреда, собранные в одну книгу без названия. Нельзя было назвать эту скромную коллекцию увлекательной литературой, но ассортимент развлечений у Беатриче был небогат, так что она довольствовалась тем, что имела. Несмотря на то, что каждое из этих произведений уже давно было прочитано, ей не оставалось ничего, кроме как перечитывать его снова и снова, чтобы просто не сойти с ума. Это было её единственным доступным развлечением, пускай и глаза ужасно болели, ведь свет в сарай проникал лишь сквозь щели меж досок. По этому самому свету она подсчитывала время, проведённое в этом месте и, судя по количеству смен дня и ночи, она пробыла здесь около полутора недель. Лекарство было на исходе.***
– Я... Я не понимаю, отец... Разве это стоит того? Не пора ли уже просто... оставить её в покое? Роберто крепче сжал в руке подлокотник кресла, во второй всё ещё держа книгу, на которой не мог сосредоточиться уже битый час. Рёв из подвала и раньше не давал ему сконцентрироваться на чём-то, но теперь он исчез, а ему всё ещё было сложно. Он отложил книгу, положив меж страниц плетёную закладку, и поднял взгляд на свою дочь. Аличе стояла лицом к нему, за спиной её потрескивал огонь в камине, и её водянистые голубые глаза пронзали его. Она смотрела требовательно, скрестив руки на груди, всем своим видом давала понять, что не сдвинется с места ни на миллиметр, пока не получит ответ. Эта привычка была у неё ещё с детства. Роберто помнил, как Аличе, совсем ещё малютка, вставала вот так и смотрела на родителей с вызовом, будто бы брала на слабо, мол, сможете ответить на это? Есть что сказать? Сейчас же она выросла, но до сих пор, что пятилетняя Аличе, что шестнадцатилетняя, не изменяла своей привычке. Пусть теперь её волосы уже не вились и отросли настолько, что даже заплетённые в косу опускались до самых бёдер, пускай вместо прелестного милого сарафанчика с цветочным узором была одета в элегантную белую блузу с пышными рукавами и кружевным воротником и длинную чёрную юбку, пускай рост её составлял уже не сто сантиметров, а все сто семьдесят, повадки её никак не изменились. – Милая, ты прекрасно знаешь, что мы не можем, как ты выразилась, «оставить её в покое». – вздохнул мужчина, – Я же множество раз объяснял тебе и твоему брату, почему... – Да, я прекрасно помню это, папа! – огрызнулась в ответ Аличе, – Но ты просто признай, что медленно сходишь с ума. Ты делаешь это не ради нас, и не ради мамы, а только ради себя! Чтобы самому себе доказать, что был прав! Твой план по передаче силы не работает! – она сама не заметила, как сорвалась на крик, – Он не сработал первые три раза, не сработает и сейчас! Этот мерзкий шарлатан, господин Хильдегуст, просто тебе наврал! Ничего не получится! Просто признай это, и всё! Перестань мучать нас с Микеле, мучать Сандру, да себя самого, в конце концов! Роберто чувствовал, как гнев мерзкой черной субстанцией клокочет под сердцем, поднимаясь всё выше и выше, готовясь вырваться наружу, но из последних сил сдерживал себя: – Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. – О, правда?! – Аличе эти слова разозлили только сильнее, – Так попытайся мне объяснить! Объясни мне, зачем ты снова её сюда приволок?! Зачем до сих пор держишь его внизу? Просто убей его! – она заметалась по комнате, не зная, куда себя деть и как справиться с удушающей яростью, – Убей! Так нам всем будет лучше! Роберто вскочил с места с такой скоростью, что кресло покачнулось и упало назад, с грохотом ударяясь спинкой о пол, и взревел: – Ты хоть представляешь, чем это обернётся?! Как смеешь обвинять меня в чём-то, когда я так сильно стараюсь, чтобы ты и твой брат... – Представляю! – зарычала Аличе в ответ, нисколько не напуганная гневом отца, – Но эти последствия будут плохими только для тебя! Ох, да, конечно, если он умрёт, а Сандра спокойно уйдёт, то твои дети так и останутся сквибами! Ой-ой, что же подумает магическая общественность, какой кошмар... Но это волнует лишь тебя! – стоящая на камине изящная ваза в виде женского бюста полетела через всю комнату, со звонким стуком разбиваясь о стену на множество белых фарфоровых осколков, пол усеяли стоящие в ней алые гвоздики, мокрые пятна от воды расползлись по ковру, – Потому что мне уже плевать, стану я магом или нет! И Микеле тоже плевать! И маме! Мама будет любить нас независимо от того, умеем мы колдовать или нет! Единственное, что тебе мешает – твоя гордость! – шкатулка из натуральной бирюзы с золотой инкрустацией треснула, ударившись об пол, крышка отлетела в угол и жемчужные украшения посыпались наружу, разлетаясь по всей комнате, – Ты делаешь хуже всем! – Ты ничего не понимаешь! – Ты всегда так говоришь, но ничего не делаешь для того, чтобы я поняла! – Даже если я объясню снова, ты не поймёшь, Аличе! – Ты даже не пытаешься! – хрустальная статуэтка в виде молодой девушки, играющей на арфе, вылетела в окно, разбив стекло и падая в снег на улице, – Ты, чёрт возьми, даже не пытаешься, потому что знаешь, что я права и переубедить меня у тебя не получится! Так ради чего всё это?! – Ради тебя, Аличе! Ради твоего брата! Ради семьи! – О какой, к дьяволу, семье ты говоришь?! – от постоянного крика голос её охрип, но она даже не думала молчать или просто говорить спокойнее, гнев кипел внутри неё, голову сдавливали десятки вопросов, ответов на которые он не могла получить, – Ради меня, значит?! Я только что прямым текстом сказала тебе, что мне это не нужно! Мне плевать на то, что ты собираешься делать... ты мучаешь Сандру просто так! Просто потому, что боишься признать, что был неправ и делал всё это зря! Так вот, если ты не можешь сказать себе это сам, я это сделаю: твой план – дерьмо, твои старания – дерьмо, твоя цель – дерьмо, и твоё упрямство такое же дерьмо, как и все твои поступки, что ты из этого упрямства совершал! – Малолетняя тупица! – разъярённо рявкнул Роберто, направляясь к дочери, по пути пиная вставший на пути кофейный столик в сторону, – Как ты смеешь разговаривать так со своим отцом?! Аличе не отступила, наоборот – пошла навстречу, не отводя от отца пылающего взгляда: – Этот аргумент казался мне весомым лет в одиннадцать, но не сейчас. То, что ты – мой отец, не отменяет того, что ты поступаешь отвратительно, и не значит, что я всё тебе прощу. То, что ты мой отец, не делает тебя безнаказанным и не даёт право творить всё, что вздумается. То же самое с Сандрой. Она не виновата в том, какой родилась, и не должна нести ответственность за то, что тебе будет стыдно рассказывать твоим друзьям из высшего общества Магической Италии, что твои дети – сквибы. Она не заслуживает того, что ты с ней творишь. – они остановились напротив друг друга, глядя друг другу в глаза, не отводя взгляда ни на секунду, – Если только за всем этим не стоит какая-то жуткая история о том, что на самом деле это Сандра во всём виновата и ты поступаешь с ней так из лучших побуждений. Если приведёшь и докажешь аргумент, опровергающий все мои слова, то я признаю свою неправоту и извинюсь. – она гордо задрала голову, с вызовом уставилась в глаза отцу, и на секунду ему показалось, что в ней пробудились магические способности, настолько сильным и давящим был этот взгляд, – Есть у тебя такой аргумент? Воцарилось молчание. У него не было такого аргумента. Всё, что он мог – это снова начать успокаивать дочь, всё теми же словами, что он повторял много раз. Но больше они на неё не действовали и, казалось, сейчас просто бы усугубили ситуацию. Потому он молчал. Это всё, что он мог сейчас сделать. Губы Аличе изогнулись в холодной разочарованной ухмылке: – Конечно, нет. И зачем я спросила? Она отступила на шаг. Пару секунд внимательно рассматривала Роберто, словно видела его в первый раз, словно не прожила с этим человеком всю свою жизнь, словно не была его дочерью. Затем отвернулась. В комнате становилось прохладно – то проникал в дом морозный ветер из разбитого окна. Гнев отступил, оставляя после себя лишь горькую досаду. Звонко стуча каблуками по полу, Аличе вышла из комнаты. Роберто проследил за ней взглядом и, как только хлопнула дверь гостиной, тяжко выдохнул. Медленно прошёл к сваленному креслу, поднял его и сел, низко опуская голову и пальцами зарываясь в собственные волосы. В следующий миг дверь снова открылась. Вновь стук каблуков, но не такой громкий и торопливый. Походка человека спокойного и размеренного. – Мерлин, что у вас тут произошло..? – женский голос, мягкий, чарующий и ласковый, – Снова поссорились? Который раз на этой неделе? – шаги стали отдаляться, затем остановились, и за ними послышалось шуршание одежды, словно человек за чем-то наклонился к самому полу, – Репаро. Роберто открыл глаза и поднял взгляд. Его жена, Виолетта Кавалли, стояла посреди комнаты, держа в руках ту самую вазу, что пару минут назад была лишь грудой осколков. Изящным движением руки она подняла все разбросанные по полу цветы в воздух, собрала их в букет и поставила в вазу, которая тут же отправилась на своё привычное место на каминной полке. Сдув рыжий локон с лица, она вновь махнула рукой, и отброшенный в сторону кофейный столик вернулся туда же, где стоял прежде. Ещё одно «репаро», и бирюзовая шкатулка, целая и невредимая, опустилась на полку. «Репаро», и хрустальная арфистка гордо встала возле вазы, а осколки стекла поднялись с пола и собрались в одно целое. Стало теплее, холодный воздух больше не мог попасть в гостиную. Роберто откинулся на спинку кресла и вновь прикрыл глаза. Виолетта подошла к нему. Её теплая нежная ладонь легла на его щёку. – Не переживай так. У неё сейчас возраст такой, ей хочется бунтовать. Дай ей время. Она повзрослеет, одумается. И всё будет как раньше. «Были бы твои прикосновения такими же бережными и чувственными, если бы ты знала, из-за чего мы на самом деле ссорились..?» – подумал он. Роберто взял ладонь жены в свою, поднёс к губам и оставил на ней лёгкий, почти невесомый поцелуй: – Надеюсь, любовь моя. Спасибо тебе. Виолетта мелодично хихикнула: – Не за что.***
Стук каблуков Аличе приглушался алой ковровой дорожкой, протянутой по коридору. Она едва сдерживалась, чтобы не побежать. Сердце колотилось в груди так громко, что ей казалось, будто его биение слышит весь дом, каждый член семьи, каждый домовик и призрак, обитающий в стенах палаццо. Ей было неуютно, она чувствовала себя просто ужасно с тех самых пор, как им пришлось оставить родное фамильное поместье и переехать, и всё только для того, чтобы её сестра не смогла сбежать. Палаццо было тёмным, мрачным, и, как бы не старались родители и домовики создать здесь ту же атмосферу, что и в прежнем доме, это было просто невозможно. Родной дом дышал роскошью и изяществом. Родной дом был идеален. Там она чувствовала себя комфортно. Быстро взбежав по лестнице в свою комнату, она вынула из шкафа белую пышную меховую накидку, закуталась в неё и направилась к выходу из дома. Оказавшись по дворе, она застыла на месте. Куда ей пойти? После переезда из Рима в Милан, она потеряла всех своих немногочисленных друзей. Она совсем не знала город, не знала, где можно согреться, поесть, остаться на ночь. Да даже если бы и знала... денег у неё не было. Их семья была богата, но никто не давал им с Микеле собственных средств. Вздохнув, она медленно побрела по дорожке, окружающей палаццо со всех сторон. Живая изгородь, припорошённая снегом, пустые клумбы, палисадники, деревянные садовые качели, глиняная статуэтка в виде лягушки подле подёрнутого ледяной корочкой пруда... «Лягушка?»***
Изольда Розмари Фейербах вернулась домой раньше обычного, настолько раньше, что ей даже было непривычно видеть свой дом при вечернем свете. Прежде она выходила на работу около шести утра, когда солнце даже и не думало о том, чтобы показать из-за горизонта хоть один свой лучик, а приходила назад уже тогда, когда она снова заходила, оканчивая свой рабочий день и позволяя вступить на пост своей сменщице луне. Но сейчас стены её дома, обклеенные серовато-оливковыми обоями с цветочным узором, были залиты оранжевым. Солнце медленно опускалось к горизонту, но пока его не коснулось, и его лучи проникали в дом через большие окна, преодолевая препятствие в виде ажурной тюли, закрывающей стёкла. Изольда вошла в прихожую, отряхивая сапоги от налипшего снега, и заперла дверь изнутри. Разулась, скинула с плеч теплую дубленку и сразу прошла на маленькую кухоньку, где быстро наполнила чайник водой и поставила его греться. Затем направилась в гостиную прямо по узкому коридорчику. Было холодно, ужасно холодно, и, схватив со спинки дивана вязаный кардиган, Изольда быстро натянула его на себя, кутаясь. Заклинанием разожгла камин и села в кресло, пожимая под себя ноги и пытаясь согреться. Послышался тихий рокот, и Изольда предположила, что доносится он из спальни, однако ей было слишком лень вставать, чтобы пойти и проверить, всё ли в порядке, потому она просто тихо позвала: – Снежок! Иди к мамуле. Рокот утих, за ним раздался едва слышный нарастающий звук, с которым маленькие коготки на лапках стучали по полу. Затем он затих, и Изольда повернула голову к двери. В дверном проёме стояло существо ростом с крупную собаку, но повадками и телосложением напоминающее представителя кошачьих. Туловище его было небольшим, примерно таким же, каким должно быть туловище гепарда или другой дикой кошки, но вот хвост... Хвост был длиннее всего остального тела раза в два, и до такой степени пушистым, что издалека его можно было бы принять за отдельное животное. Всё тело существа было покрыто густой дымчато-серой шерстью с белыми вкраплениями, за исключением четырёх длинных и абсолютно лысых лап, похожих на лапы кота-сфинкса, только цветом значительно темнее. Шея создания скрывалась за косматой пышной гривой, похожей на львиную. Длинные острые уши выглядывали из неё, будто маяки. Умные чёрные глаза зверя напоминали волчьи, длинная пасть была приоткрыта, обнажая частокол по-акульи острых зубов. То был вулвер, жутко выглядящее, но довольно дружелюбное магическое существо, обитающие в лесах Шотландии. – Привет, Снежочек. – улыбнулась Изольда и похлопала себя по коленям, – Иди к маме, маленький. Снежок тут же забрался к женщине на колени и примостился там, хотя давно вырос из того возраста, когда мог спокойно сидеть вот так часами. Теперь он даже едва помещался в кресло, но Изольда упорно продолжала брать его к себе, пускай он иногда и придавливал её своим весом, что было совсем нетрудно. Для своих пятидесяти шести лет она выглядела довольно маленькой и хрупкой, пускай под широким свитером и скрывались её каменные бицепсы и идеальный пресс. Одной рукой ласково поглаживая питомца по пышной шёрстке, второй она взъерошила короткие седые волосы и задумчиво уставилась на огонь в камине. На самом деле, живот болел от голода, но ей было слишком лень выбираться из уютного кресла и идти на холодную кухню, чтобы что-то готовить. Она закрыла лицо ладонью и едва сдержала раздосадованный стон, осознавая, что теперь ей целых два месяца придётся готовить себе еду самостоятельно, а не есть уже готовое на работе. – Снежок, может, ты ещё и готовить умеешь, а не только грозно рычать? – спросила Изольда, почёсывая разомлевшего вулвера за ухом, – Цены б тебе тогда не было. Вдруг послышался стук. Фейербах вздрогнула, Снежок навострил уши. Стук повторился. По стеклу окна клювом колотила сова с привязанным к лапе письмом. – Напугала, дурная! – выругалась Изольда, а после нехотя согнала с колен вулвера и подошла к окну, – Чего притащила? Ты чья вообще? Сова, на удивление, не ответила. Вздохнув, женщина всё же провернула ручку и открыла форточку, впуская её в дом. Птица взмахнула крыльями и перелетела на стол. Изольда подошла к ней и стала осторожно отвязывать письмо от лапки, пока Снежок, встав на задние лапы и передними опираясь на столешницу, заинтересованно разглядывал и обнюхивал неожиданную гостью. Развернув письмо, Фейербах вернулась в кресло и принялась читать. Письмо оказалось совсем недлинным. «Госпожа Фейербах, это снова произошло. «Да», если сможете принять меня на некоторое время. «Нет», если не выйдет. Спасибо. Попрыгунья.» Хмыкнув, Изольда отложила бумагу. Похоже, у этой девчонки снова неприятности.***