***
В семь часов вечера того же дня, как Беатриче Кавалли-Конте покинула Хогвартс, в дверь кабинета профессора Снейпа постучали. До этого Северус корпел над документами к следующему учебному полугодию, но работу его нельзя было назвать продуктивной. Мысли занимала ученица и наотрез отказавшаяся покидать его голову догадка о том, что он совершил ошибку. У него никак не выходило забыть тот её взгляд – волчий, дикий, отчаянный... Не могла же она так повести себя без причины? Он ни разу не видел человека, наиболее отчаянного, чем она была в тот момент. Стук раздался в тот момент, когда профессор легко бил себя по щекам, силясь сосредоточиться на составлении программы для шестого курса. Тогда он замолчал на несколько секунд, сперва даже не осознавая, что произошло. Кто мог прийти к нему добровольно? Дамблдор обычно посылал патронуса с важным сообщением, если ему требовалось с ним поговорить, другие профессора не любили приходить в Подземелье, а ученики, оставшиеся на каникулы в Хогвартсе, и подавно бы не стали приходить сюда по собственному желанию. Он встал из-за стола, подошёл к двери и открыл её. Чёрные брови тут же поползли вверх, стоило ему увидеть, кем именно был нежданный гость. Перед ним стояла Олли МакЛемур. Потрёпанные кеды, рваные джинсы, огромная толстовка с названием какой-то магловской группы, собранные в хвост волосы, хмурый взгляд. Их с Олли отношения было сложно назвать обычными отношениями учителя и ученицы. МакЛемур была из тех студентов, которых профессора не желают видеть на своих занятиях. Ей было неинтересно зельеварение, потому она даже не старалась притвориться, что пытается что-то понять во время уроков. Ей было откровенно всё равно, и на лекциях Снейпа она скучала, потому старалась находить себе другие занятия, и не то, чтобы тихие. Она привлекала внимание других студентов, часто срывала уроки, не стеснялась открыто подшучивать над учителями, за что весь преподавательский состав Хогвартса её недолюбливал. И до сегодняшнего дня Снейп был уверен, что Олли МакЛемур скорее пойдёт на расстрел, чем самостоятельно спустится в Подземелья и станет с ним говорить, ещё и на каникулах. Но, если судить по выражению лица, девушка и сама была не в восторге от того, что ей пришлось прийти сюда. Северус и сам не горел желанием долго оставаться в её компании, потому заговорил первым. – Мисс МакЛемур? Чем обязан? Олли поёжилась, то ли от его взгляда, то ли от царившего в Подземелье могильного холода: – Здрасьте, профессор. Не думайте только, что я по своему желанию в Вашу нору спустилась. Вот. – и она протянула ему плотно набитый чем-то конверт. – Даёте мне взятку, чтобы поменял Вашу полугодовую оценку? – усмехнулся педагог, приподнимая бровь, – Простите, мисс МакЛемур, я не продаюсь. – По Вам и не скажешь. – фыркнула девушка, – Мне это дала Беатриче. Попросила вечером отдать Вам. Я не знаю, что там. Просто возьмите. Северус обеспокоенно нахмурился, услышав имя Кавалли-Конте, а после всё же взял конверт из рук студентки: – Она ничего не говорила о том, для чего мне это? – Да ни черта она не сказала. Ничего у меня не спрашивайте, я в её делах смыслю не больше, чем в Вашем адском зельеварении. Снейп покрутил конверт в руках. Обыкновенный конверт, совсем не новый, из чуть пожелтевшей от времени бумаги. Ни подписей, ни печатей, ничего. Он снова поднял взгляд на Олли. – Что-то ещё? – Нет... – ещё раз смерив взглядом конверт, МакЛемур, не прощаясь, развернулась и пошла прочь, к выходу из Подземелья. Северус вернулся в кабинет, закрыл дверь, ещё раз внимательно осмотрел конверт, выискивая какие-то подсказки или тайные знаки, но так ничего и не нашёл. Тогда он сел за стол и аккуратно распечатал его. Вывалил содержимое на стол и тут же застыл. Внутри оказались магловские деньги. Здоровая пачка английских фунтов. Пару секунд молча поглазев на них, Снейп пересчитал все. Всего шестьсот фунтов, около сто двадцати галеонов на волшебную валюту. Чертовски много. Откуда у Беатриче такие деньги? Зачем она передала их ему? Что вообще происходит? Он снова заглянул в конверт. На его дне лежал свёрнутый в трубочку лист бумаги, вырванный из какого-то небольшого блокнота. Северус достал его и развернул. «Пожалуйста, обменяйте эти деньги на галеоны и положите на хранение в сейф в Гринготсе. Напишите номер сейфа на бумаге и отдайте Олли вместе с ключом от него. Скажите ей, чтобы всегда носила бумажку и ключ с собой, я заберу её при встрече. Мне неизвестно, когда я смогу с ней встретиться, но это точно произойдёт, и пусть она не переживает. И Вы не переживайте. Так же искренне прошу Вас позаботиться о моей сове Дафне. Я оставила её в своей комнате, Вам придётся подняться туда и забрать её. Олли или Коралина придут и заберут Дафну, когда будет нужно. Спасибо. Беатриче.» Северусу потребовалось прочесть послание шесть раз прежде, чем он в полной мере осознал смысл изложенных на бумаге слов. Беатриче просила его положить деньги на счёт в Гринготсе. Но он понятия не имел, как такая огромная сумма могла достаться шестнадцатилетней девочке. Она украла эти деньги? Может, заработала их незаконным путём? Возможно, у неё проблемы... Стоит ли сообщить об этом её дяде? Если Беатриче попала в плохую компанию, из-за чего была вовлечена в не очень приятные дела, то Роберто нужно об этом знать. Но... Он никак не мог прогнать из памяти то, что произошло в директорской. Не мог забыть Беатриче, идущую к Роберто подобно смертнику, идущему на эшафот. Если Роберто действительно такой хороший опекун, как ему показалось, то почему Кавалли-Конте сама не обратилась к нему, а вместо этого попросила помощи у едва знакомого профессора школы, в которой даже уже не учится? Это подозрительно. Абсолютно всё, что связано с Беатриче, чертовски подозрительно. Сова... Судя по записке, её имя Дафна. Северус поднялся с места и вышел из кабинета. Ему нужно было попасть в бывшую комнату Беатриче.***
«Лина, произошёл пиздец. Беатриче уехала. Я не знаю, почему и что вообще послужило причиной, но это неважно. Важно то, что она, как я поняла, в полной заднице. ОНА ОСТАВИЛА МНЕ БЕРТУ. Оставила её, а сама ушла. Сказала, что вернётся за ней, но сама не ебёт, когда именно. Но это ещё не самое странное. Помимо этого всего, она ещё и дала какой-то конверт. Сказала вечером отнести. Угадай, кому, блять. СНЕЙПУ. Возможно, это было не совсем правильно, но я посмотрела, что внутри. ДЕНЬГИ. Очень много магловских денег. Я не ебу, откуда они взялись. Ещё там была записка, в которой она просила его поменять их на галеоны и положить в Гринготс. Я как прочла, так думаю: «Ну пизда, доигрался хер на скрипке.» Я, может, и не блещу интеллектом, но сложно не догадаться, что у неё проблемы, и они охуительно большие. Она ещё просила его сову её приютить на время, но у неё разве была какая-то сова? Мне кажется, из зверья у неё одна Берта, разве нет? Знаешь, а я как её впервые в Хогвартсе увидела, так сразу подумала, что с припиздью девочка. Так и оказалось. Короче, конверт я всё равно обратно запечатала и ему отдала, сама не стала в их финансовые штуки соваться. Как бы меня не раздражал этот подземный ебаклак, но раз Беатриче к нему обратилась, то значит, что доверяет. Да и он человек с опытом, не первый хуй в жопу. Мне-то однохуйственно, кто эти деньги в сейф положит, главное, чтоб там лежали. В записке ещё было написано, чтобы он отдал номер сейфа и ключ от него мне, мол она потом сама заберёт при встрече. Значит, она может попытаться с нами связаться? Ещё она написала, что я или ты потом у него Дафну заберут. Выходит, она как-то на нас выйдет? Я ещё потом, как Беатриче свалила, пошла у Дори спрашивать, что да нахуя, он же староста пуффендуйский. Он мне сказал, дядька за ней приехал. А я думаю, какой блять дядька, нахер приехал. Появился тут из пизды на лыжах, шлюший выблядок, попрощаться даже нормально не дал. В общем, надо разбираться и как-то её вытаскивать. Только узнать сначала, из чего её вытаскивать. Олли." Коралина отложила письмо на прикроватную тумбу и устало потёрло пальцами глаза. Она уже была одета в ночную рубашку и лежала в постели, когда вдруг на её подоконник села сова из Хогвартса. Она удивилась письму от подруги – Олли ненавидела писать и отправлять письма, и вряд ли стала бы заниматься этим на каникулах. Сначала Дельфус подумала, что МакЛемур соскучилась, и эта мысль заставила её улыбнуться. Улыбка моментально пропала, стоило ей начать читать. Королина встала с кровати, расправила на себе лёгкую светло-голубую шифоновую сорочку, набросила на плечи тёплый халат, натянула носки и вышла из своей комнаты во тьму коридорных лабиринтов фамильного особняка семейства Дельфус. Ей нужно было найти матушку. Она нашлась в оранжерее, куда из основного здания вёл длинный стеклянный коридор. Стояла среди многообразия цветов и прочих растений у недавно посаженного саженца апельсинового дерева, секатором обрезая ветви. Судя по её бодрому виду и энергичным движениям, спать она даже не планировала, и Коралина облегчённо вздохнула оттого, что ей не придётся её будить. – Мам. Женщина испуганно вздрогнула, едва не отрезав себе палец вместо ветви, а после обернулась к дочери: – О, Мерлин... Лина, почему ты не спишь? – Извини, мам, не хотела тебя пугать... – девушка подошла ближе к матери, – Просто мне перед сном пришла мысль, которую нужно сразу сказать, иначе до утра она вылетит у меня из головы. Глубоко вздохнув, леди Дельфус снова сгорбилась над саженцем: – Понимаю, красотка. Такое иногда бывает. Что ты хотела мне сказать? – Помнишь, ты говорила сегодня утром, что хочешь познакомиться с кем-то из магической элиты за пределами Британии? Ты сказала, что было бы неплохо позвать кого-то нового на твой ежегодный рождественский приём в этот раз. Вот я и подумала... почему бы тебе не позвать семейство Кавалли? – Кавалли? Те высокомерные итальянцы? – фыркнула женщина, не отрываясь от работы, – Я скорее съем ведро помоев, чем ещё раз встречусь с этой стервой Доминикой и её кретином-братцем Роберто. – Да, но... Ты же виделась с ними всего единожды на праздничном ужине у Малфоев в прошлом году. Возможно, стоит попытаться узнать их получше. Вдруг они только кажутся гордецами? К тому же, в Хогвартсе я познакомилась с дочерью Доминики, Беатриче. Она очень милая и добрая. Леди Дельфус бросила секатор на землю, затем встала, вытягиваясь в полный рост и разминая затёкшие мышцы, задумчиво глядя за стеклянную стену оранжереи на улицу, где бушевала снежная буря: – Вот как... Хорошо, думаю, в этом есть резон. Завтра с утра я распоряжусь отослать им приглашения. Коралина улыбнулась: – Спасибо, мам.***
Он не переставал кричать. Бился в истерике, метался по подвалу, рычал и шипел по-звериному, менял формы одну за другой. Беатриче не знала, сколько это продолжается. Здесь было жутко темно, в холодной бетонной камере под палаццо, но у неё складывалось ощущение, что с тех пор, как отец приволок её сюда и ушёл, прошла пара дней. А возможно, всего пара часов. Сначала он замолк. Как только Роберто открыл подвальную дверь, таща её за волосы, и спустил её измученное неподвижное тело вниз по лестнице, безразлично наблюдая, как на нём расцветают ушибы и порезы, когда она бьётся о каменные ступеньки, он замолчал. Стоило ей наконец достигнуть пола и развалиться на нём безвольным мешком, пустыми глазами глядя в потолок, он подскочил к ней. Беатриче чувствовала, что он рад её видеть. Он устраивал все эти непрекращающиеся истерики только потому, что её очень долго не было и он соскучился. Её не было целых семь лет. Он просто ужасно скучал по ней, и теперь наконец его волю исполнили – она была здесь. Но она молчала. Она больше не говорила с ним, не пела ему, даже не смотрела на него. Она смотрела только вверх, не шевеля и пальцем. Он не знал, что такое дыхание, потому подумал, что она умерла, и от этого распсиховался ещё сильнее. Он скорбел. Верещал так, как воют несчастные собаки, оставшиеся без хозяев. А Беатриче не предпринимала никаких попыток его успокоить. Она чувствовала, как ему плохо. Теперь, когда они были так близко, все его эмоции она ощущала на себе. Из её глаз лились слёзы, а душа болела за него. Но она молчала. Отец притащил её сюда для того, чтобы она успокоила его. Она не будет давать ему то, чего он хочет. Беатриче помнила, как оказалась здесь в первый раз. Это воспоминание стояло перед глазами, как кадр из фильма: ей восемь, дверь перед ней открывается, отец легко подталкивает её в спину. Она спускается по ступенькам. Видит его впервые. Вязкая чёрная масса с радужными переливами. Бесформенное, состоящее из густой пузырящейся жидкости существо. Несметное количество зубастых пастей, появляющихся на разных участках его тела, выпрастывающиеся щупальца, возникающие так же. Тогда он тоже кричал и злился. А когда отец завёл её внутрь, то успокоился. Притих, вжавшись в угол. У него не было глаз, но Беатриче чувствовала, что он смотрит на неё. Что он любит её. И она любила его в ответ. И сейчас он бесновался. Беатриче подумала: разве не должен он чувствовать, что она на самом деле жива? Хотя, возможно, дело в том, что за столько времени, что они провели в разлуке, их связь ослабла, и он не мог понять, мертва ли она по-настоящему. Отцу надоело спустя четыре часа с того момента, как он бросил её к нему. Или восемь. Или всего час. Она не знала, сколько времени прошло. Подвальная дверь распахнулась, ударяясь о стену, и едва не слетела с петель. Роберто, пылающий яростью, рявкнул: – СУЧКА. – быстро сбежав по ступенькам вниз, он схватил Беатриче за волосы, – КАКОГО ХЕРА ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ПРОСТО ВЫПОЛНЯТЬ ТО, ЧТО ДОЛЖНА?! – удар крепко сжатым кулаком пришёлся на скулу, – БЕЗМОЗГЛАЯ ТВАРЬ! ДЕЛАЙ, ЧТО ДОЛЖНА! – он отпустил её волосы, она снова упала на пол, больно ударяясь затылком, и не смогла сдержать болезненное шипение, – ДЕЛАЙ, ЧТО ТЕБЕ ПОЛОЖЕНО! Подвал сотряс оглушительный гул, и тут же перед глазами Беатриче почернело – он бросился на защиту, загораживая её своим отвратительным телом, взревел всеми бесчисленными ртами. Лицо Роберто исказил страх. Пошатываясь, он спиной вперёд медленно направился к лестнице. Поняв, что угроза отступает, он замолчал и сам отполз ближе к ней. Беатриче чувствовала, что он всё ещё напряжён и готов в любой момент атаковать. Но теперь он был рад. Он радовался, потому что она шипела от боли, а значит была жива. Стиснув зубы, Беатриче медленно приподнялась на локтях, затем села. Стёрла кровь со щеки, подняла взгляд на Роберто, застывшего на лестнице. Губы изогнулись в холодной ухмылке. – Надо же, папуля, ты здесь. А я-то думаю, откуда пасёт... – она обратилась к нему, – Ты чувствуешь эту вонь? Запах свиньи. Гниющей, смердящей, разлагающейся в своей отвратительности свиньи. Это мой папочка пришёл нас навестить. – Мерзкая падаль... – процедил сквозь зубы Роберто, но тут же, поджав хвост, сделал ещё пару шагов назад, стоило ему зарычать. Его рык походил на рокот грозы в хмурых небесах. Нервно сглотнув, отец развернулся и быстро взбежал вверх по ступеням, а после скрылся за дверью, предварительно бросив тихое, – Делай, что должна... Беатриче улыбнулась окровавленными губами. Еле двигаясь, на четвереньках проползла через помещение и уселась в углу, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом. Ей хотелось пить, но воды ей никто не дал и, как она подозревала, давать не собирался. О еде даже думать не стоило, но даже если бы кто-то из домочадцев всё же смилостивился и принёс ей что-нибудь, есть бы она не стала. Он забился в другой угол, напротив неё, покрыв собой, своим тягучим липким чёрным телом стены близ себя и пол. Беатриче чувствовала, что он спокоен и счастлив, ведь знает – она жива и она рядом. Кавалли-Конте вздохнула. Затем протянула к нему руку. Всё равно он уже понял, что она не умерла, и успокоился, так что смысла притворяться, чтобы насолить отцу, всё равно нет. – Текели-ли? Он приободрился. Переливающаяся всеми оттенками радуги слизь заинтересованно забурлила. Беатриче почувствовала безграничную нежность, разливающуюся в груди, и не была уверена, её или это эмоции или его. – Текели-текели-текели-текели-текели-текели-текели-ли... Студенистое тело содрогнулось, а затем по стене медленно двинулось к ней, хлюпая, бурля и пузырясь, длинными щупальцевидными отростками касаясь всего, что попадалось на пути. Он остановился в метре от Беатриче, словно бы робея. – Текели-ли. Он приблизился вплотную и замер, подбираясь в скомканную кучу у её ног. Кавалли-Конте почувствовала, что он расслабился, будто готовился уснуть, но она знала, что он никогда не спит. Он может быть спокоен и безмятежен, но не спать. Ей казалось, он просто этого не умеет. Даже когда она баюкает его, когда он млеет от её голоса, он не засыпает. Беатриче легко коснулась его кончиком пальца. Жидкая кожа пошла невысокими слабыми волнами. Тогда она запела. Её мягкий, ласковый, умиротворяющий голос заполнил подвал, отражаясь эхом от его голых стен. – Пх'нглуи мглв'нафх, пх'нглуи мглв'нафх... Тут же вибрация, что до этого расходилась по полу, прекратилась, и только тогда Беатриче заметила, что она вообще была. Видимо, пол вибрировал, пока он нервничал. – Цтулху Р’лаех вгах’нагл фатагн... Пх'нглуи мглв'нафх, пх'нглуи мглв'нафх Цтулху Р'лаех вгах'нагл фатагн... Беатриче чувствовала, как с каждой строчкой давнего знакомого напева успокаивается не только он, но и её собственное сердце, а в холодном подвале становится теплее. – Йог-Сотот г’евл вонидо сибить ювива... С каждым словом боль в её ранах слабела, медленно испарялась, а напряжение в мышцах уходило, позволяя наконец-то расслабиться и отдохнуть. – Йог-Сотот г’евл Цтулху фхтагн... Он перестал издавать любые звуки, перестал двигаться, и на секунду могло показаться, будто он уснул, действительно уснул, но Беатриче видела, слышала, чувствовала его, и как никто другой знала, что он никогда не спит. Никогда. Никогда. – Йог-Сотот г’евл вонидо сибить ювива, Йог-Сотот г’евл Цтулху фхтагн... Ещё несколько минут Беатриче сидела в молчании, наблюдая за ним. Затем прислонилась спиной к стене и уснула. Рядом с ним она всегда спала крепко и долго. И чувствовала себя в безопасности только рядом с ним. А ещё, когда он был рядом, Беатриче никогда не видела снов. Никогда. Никогда.