Вопреки всему

Никогда не думал, что в свои тридцать жизнь в одночасье закончится. Нет, я не был неизлечимо болен, не потерял кого-то из родных и тем более не умер. Жизнь вокруг продолжала бить ключом, пока я стоял и смотрел на то, что неподвластно мне. Словно зритель в собственной истории, не в силах что-либо исправить. Я никогда не был мечтателем. Какая-то часть меня всегда знала, что все это не будет вечно. Любимый, хорошо оплачиваемая работа, семья, ребенок, роскошный дом, несколько машин, баснословные цифры на счетах… Десять лет назад я даже представить не мог, что буду обладать всем этим. Думал, что работа в душном офисе в Лондоне — мое единственное будущее. Но сейчас я, как никогда, понимаю, что все это — не мое и никогда моим не было. Единственное, что держало меня здесь, это сын. Ради него я был готов терпеть все это до самого заведомо печального и неизбежного конца. В то же время я дорожил временем, проведенным в Мюнхене, в этом поместье, вместе с ним. То смятение, которое я чувствую сейчас, эхом отдавалось в голове, и что больнее всего — в сердце. Я осознавал, что все зашло слишком далеко. Он причинил мне боль, а я — ему. Я снова закрылся в себе, словно ребенок, отвергал любое движение в мою сторону, а он, подвластный гордости, не попытался даже понять меня. Эта комната стала лишь временным убежищем. За последний месяц она уже успела мне осточертеть. Видеть голые стены без наших фотографий, пустую кровать без него было тяжелее, нежели казалось изначально. Мир рухнул без него. Хотелось обратно в его объятия, в спальню, наполненную общими воспоминаниями, в те безмятежные времена, когда я упивался одним лишь его присутствием… Но что-то останавливало меня. Глупая обида? Гордость? Мораль? Я стоял в шаге от того, чтобы, подобно мальчишке, броситься в его объятья, но продолжал уперто стоять на месте. Почему в этот раз простить так сложно? Я всегда прощал ему все, так почему же… — Мистер Каттерфельд, ваш муж ожидает вас снизу. Дворецкий осторожно вошел в мою комнату и напомнил об ужине. Я, как обычно погруженный в собственные мысли, не заметил его. — Эберхард? — поинтересовался я местонахождением сына. — Еще с репетитором. — Не поздно ли для занятий? — Господин попросил, дабы учитель взял несколько дополнительных занятий в неделю. Ему не понравилось, что молодой господин делает ошибки, когда разговаривает с ним на английском. Раздраженно сняв очки для чтения, вздыбив голову, я перевел взгляд на дворецкого. — Ребенку только пять лет. Он не должен свободно разговаривать на неродном языке. — Но господин в его возрасте уже это делал. — Эберхард — не Рейн! — раздраженно крикнул я, но сразу же заставил себя успокоиться. Бедный Генрих не был виноват в моих с мужем разногласиях. — Извини, я сорвался. Дворецкий незаметно подкрался к столу и снисходительно посмотрел на мое рабочее место. Мне стало стыдно за то, что я повысил на него голос, да еще и за весь этот бардак. В последнее время в моей голове слишком много мыслей, дабы размышлять трезво хотя бы о чем-то. Сегодня в офисе снова был аншлаг и я словно белка в колесе крутился, пытаясь все развертеть. Пришлось взять часть работы домой. Сейчас на столе разбросано множество важных бумаг, документов, в которых я совсем потерялся. Некоторые из них успели упасть на пол, а я даже не заметил, пока был занят остальными. Всегда любил порядок, но сейчас… не было сил даже сложить все в кучу. Так же, как и себя. — Мистер Каттерфельд, нельзя так много работать. Позаботьтесь о себе. Генрих жалобно смотрел на меня. В его старых мудрых глазах виднелась грусть и разочарование, отчего мое сердце неприятно сжималось. За столько лет проживания в этом доме Генрих был единственным, кроме сына, кто принимал меня любым. Лишь эти двое остались родными мне людьми во всей этой холодной каменной крепости после ссоры с мужем. — Прости, я и правда заработался. Уже не понимаю, что делаю… Потерев устало глаза, я закрыл ноутбук. На сегодня достаточно. Остальное можно доделать и завтра. Зарывшись в работу, нельзя решить всех проблем… Хоть я и понимал эту простую истину, но все равно продолжал наваливать на себя все больше документов и отчетов, дабы, потерявшись в цифрах, забыть о том, что гложет сердце. — Эберхард уже поужинал? — Да. Разочарование проскользнуло на периферии мыслей. Последний раз я видел сына вчера вечером. Утром я уехал настолько рано, что даже не успел пожелать малышу удачного дня. Причиной тому служило нежелание видеться с мужем, тем более ехать с ним на работу вместе. Поэтому я быстро собрался и уехал раньше, нежели обычно, сославшись на большую загруженность. К тому же, если Эберхард уже поужинал, мне нужно будет есть наедине с мужем, что не прибавляло уверенности. Я еще не готов к этому. Возможно, позже, но только не сегодня. Возможно, когда-то… — Тогда я не буду ужинать. Лучше пойду проведаю сына. Потянувшись после долгого сидения, я пошел искать в шкафу что-то теплое. Эта осень выдалась действительно беспощадной, даже в поместье стоял дубак, приходилось ходить в утепленной водолазке или вязаном свитере по дому. — Вы же понимаете, что вам не удастся долго избегать мужа… — мужчина сразу раскусил меня. Дворецкий легко отодвинул меня от шкафа и принялся искать что-то потеплее. Генрих прекрасно знал, как сильно я мерзну, поэтому всегда старался утеплить меня, как мог. Вечером он подогревал мне постель, приносил по несколько одеял, даже маленький обогреватель ставил. Эта часть дома почти не отапливалась. Все слуги и сам хозяин жили в другом крыле, поэтому никто не видел смысла тратить больше средств на обогрев еще одного крыла. Хорошо хоть пол был с обогревом во всем доме, даже в этой богом забытой комнате. — Джером, — вдруг Генрих позвал меня по имени, опустив все формальности, — поговори с мужем. Нельзя вести войну вечно. Подумай, какой пример вы с мужем подаете молодому господину. — Мы с Рейном никогда не показываем разногласий при сыне. Не волнуйся, — отмахнулся я. Это было одним из множества условий, когда мы только решились на ребенка. Ни я, ни тем более Рейн не хотели, чтобы от наших разногласий страдал ребенок. Поэтому когда мы ссорились, даже по мелочам, старались не показывать все перед сыном. — Ты должен был заметить, что когда у нас назревает очередная ссора, мы просим слуг увести Эберхарда. — Думаете, что ребенок не видит этого? — Что ты имеешь в виду? — удивился я. — Конечно, не видит. Он слишком мал, чтобы понимать. Дворецкий вынул из небольшого шкафа теплый вязаный кардиган и протянул мне. — Дети острее чувствую то, что происходит между родителями. Все ваши ссоры, недомолвки, холодная война — он все понимает, пусть и не говорит прямо. — Ему всего пять, — возразил я. — Тем не менее молодой господин уже спрашивает, почему родители не спят в одной комнате, как раньше. Неприятное ощущение вновь проскользнуло в груди. Будто кто-то вбил в душу ржавый гвоздь. Я хотел что-то ответить, но на уме оказалось пусто. Перед глазами я видел большие голубые глаза Эберхарда, который спрашивал старого дворецкого о разногласии родителей. — Кроме того, он интересовался, почему отец с папой больше не целуются. Молодой господин, пусть и не понимает суть самого действия, но чувствует, что оно предназначено для выражения чего-то теплого и родного. Еще один гвоздь в мою совесть. Я тихо сжимал кардиган в своих руках, не в состоянии возразить. — А сегодня он спросил, почему папа стал реже появляться дома. Я чувствовал, как медленно рушится земля из-под ног. Лавина из ответственности и вины начала подтапливать меня, грозясь и вовсе утопить. — И что ты ответил? — с большим усилием выдавил я из себя пару слов. Дворецкий достал из шкафа утепленные брюки и положил на кровать. — Сказал, что у родителей сейчас много работы, и скоро все станет, как было. Вы оба должны понимать, что вечно ребенку врать нельзя. Я безвольно сел на кровать. Не хотелось верить во все сказанное дворецким, но сколько бы я не отрицал действительность, Эберхард всегда был умным ребенком. Вероятно, он уже давно догадался, что у его родителей некие разногласия. Как было бы хорошо, если бы мой малыш был обычным ребенком. Тогда бы он счастливо жил в неведении. — Зачем мне штаны? — краем глаза я заметил, что Генрих положил на кровать еще и их, тогда как я искал лишь что-то накинуть наверх. — У нас гости, вам нужно переодеться. Гости? Странно. Рейн же не любит водить в дом деловых партнеров. Все, кто были у нас, это его дальние родственники и пару раз — акционеры. Неужели к нам нагрянули остальные Каттерфельды? Он же ненавидит их… — Кто? Генрих пожал плечами. — Не знаю. Господин сказал лишь приготовить еще одно место для гостя и позвать вас. Очень не хотелось идти. Лучше бы пойти обнять Эберхарда, прогнать учителя и остаться у сына, пока тот не уснет. Но реальность была иной. Пусть мы с Рейном уже месяц не разговариваем, при людях стараемся не показывать, что поссорились. «Поддерживаем образ идеальной семьи», — так любит повторять мой муж. — Хорошо, я спущусь, как переоденусь. Можешь идти. Я махнул рукой, отпуская мужчину, но тот все так же стоял, не сдвинувшись с места. Он смотрел на меня тяжелым нечитаемым взглядом, от которого у меня мурашки бежали по спине. Генрих всегда мог читать меня сквозь слова и маску безразличия. — Джером, вы ведь до сих пор любите господина Рейна? Люблю ли я его? Еще год назад я бы без раздумий ответил согласием, но после нашей последней ссоры… Даже спустя месяц его слова, действия и поведение заставляют каждый раз сомневаться, мог ли я влюбиться в этого человека. Сейчас мое сердце до сих пор пребывает в смятении, разрываясь между злостью и теплыми воспоминаниями нашего брака. Между агрессивными искрами и необъяснимым притяжением, которое ни на долю не убавилось за десять лет отношений. — Я… Честно, я не знаю, что сейчас чувствую, — выдавил я из себя правду. — То, что он сказал мне тогда… до сих пор заставляет меня сомневаться, стоит ли нам двигаться дальше. Возможно, было бы лучше прекратить изводить друг друга и отпустить… — Но вы не можете, — закончил Генрих за меня. — Не могу, — грустно согласился я, пожимая плечами. — Вы не можете отпустить его точно так же, как и он вас. Вы любите его так же сильно, как и он вас, просто боитесь признаться самому себе, что влюбились в такого человека. Возможно, господин Рейн и не без изъянов, но, соглашаясь на брак, вы должны были осознавать, что принимаете его всего, как и он принял вас. Вы тоже неидеальны, но ваш муж принял ваши недостатки. Джером, вы единственный человек, с которым он решился на столь серьезный шаг, как создание семьи. Вы и молодой господин — все для него, как бы горделиво и холодно он себя не вел. Я уверен, вы прекрасно все знаете и без моих напоминаний. — Знаю, — тихо прошептал я, опустив взгляд в пол. — Я это прекрасно знаю, поэтому и не могу сделать последний шаг. Возможно, ты прав. Я до сих пор чувствую что-то к нему и это что-то заставляет меня страдать. За этот месяц я почти сошел с ума… Что мне делать?.. Я так устал. Все медленно катится к чертям, а я не могу ничего сделать. — Поговорите с господином после ужина, — тепло улыбнулся мужчина, будто мой вопрос был глуп, а решение — очевидным. — Обсудите все с самого начала. Выслушайте его, расскажите, что волнует вас. Уступите его гордости — и пожинайте плоды. Сделайте первый шаг, извинитесь, и увидите, как он сам потянется к вам. Иногда обычный разговор спасает даже самую безнадежную ситуацию. Дворецкий поклонился и тихо закрыл за собой дверь, оставив меня наедине с недосказанностями, обидами и тревогами. Возможно, Генрих прав, и разговор с мужем поможет спасти брак. В пылу ссоры Рейн сказал много обидных слов, но правда в том, что и я отчасти виноват. Я был первым, кто заговорил о разводе. Да, это были, безусловно, импульсивные слова, я просто пытался задеть его чувства, дабы проверить, есть ли у этого человека хоть капля сочувствия к людям, которым он принес боль. Никогда не мог терпеть, когда Рейн со спокойным лицом говорит аморальные вещи, отвергнутые общественной моралью. Возможно поэтому я и сорвался… Все это вылилось в то, что имеем. Теперь мы с ним не разговариваем, общаемся лишь, когда дело заходит о ребенке, оба в одиночку несем груз обиды друг на друга… Генрих прав — Рейн слишком горделив. Никогда в жизни он не заговорит первым, если считает себя полностью невиновным. Мне хочется вернуть то понимание между нами до всей этой ссоры. Хочу вернуться назад в нашу комнату, к нему в постель. Хочу, чтобы Эберхард больше не спрашивал дворецкого о том, что происходит у его родителей. Хочу вернуть нашу семью. Если для этого придется наступить на собственную гордость, дабы сделать первый шаг — я готов. Я переступал ее столько раз ради общего будущего с любимым, сделаю это еще раз. В конечном счете, я тоже виноват. В следующий раз стоит смолчать. Быстро переодевшись, я аккуратно сложил все документы на столе, и направился в сторону столовой. Поместье Каттерфельдов, в котором я жил последние десять лет, и которое стало моим домом, было ничем иным, как настоящим замком. Если не по внешнему виду, так по количеству места уж точно. Всего в доме два крыла. В южном жизнь бурлила ключом. Большинство комнат на первом этаже отведено для слуг, на втором располагались хозяйские апартаменты, несколько гостевых комнат и детская. В северном крыле почти не было обитаемых комнат. На первом этаже находилась гостиная, переделанная под большую столовую — единственное место, что использовалось в данном крыле. На втором этаже большинство комнат закрыто. Все они когда-то были спальнями, но из-за того, что в южном крыле достаточно места для всех, эти комнаты давным-давно заперты, как ненужные. Кроме стен, окон да вековой пыли там ничего нет. Лишь одна комната в левом крыле обитаема — моя. Так как в правом крыле не располагалось комнат, которые подходили под кабинет, а работать в кабинете Рейна не имелось ни малейшего желания, я выбрал одну из свободных комнат в северном крыле и переделал ее под рабочий кабинет. До сих пор помню, как злился Рейн, когда я решил поставить сюда кровать. — Я соглашался на кабинет, а не на спальню. Зачем тебе здесь кровать? — Если я засижусь в комнате до утра, буду спать здесь. Ты же знаешь, какой у тебя чуткий сон. Не хочу разбудить, когда буду возвращаться, — положил я руку ему на грудь, дабы успокоить. Тот поубавил пыл, но не успокоился. — Чем тебе не угодила наша комната? Зачем тебе отдельная? — Это мой кабинет, не комната. Я не собираюсь спать здесь постоянно. — Чтобы я ее здесь не видел! — прорычал он, закрыв тему. Конечно, кровать осталась стоять в моем кабинете и выбрасывать я ее не собирался. Уговорить мужа оказалось проще простого. Когда я наглядно показал, какая она мягкая, и что он может здесь тоже ночевать, он успокоился и больше не возражал. А после массажа, который плавно перешел в длинную страстную ночь, Рейн и вовсе выкинул мысли о кровати в кабинете. Я умел быть настойчивым, когда действительно чего-то желал. Сейчас я думаю, что его слова были пророческими. После нашей ссоры кабинет плавно превратился в спальню. Признаюсь, в первую ночь после ссоры я специально сбежал от него сюда, дабы позлить, а после мне уже и не захотелось возвращаться. Я упивался своей иллюзорной свободой, пока она же не начала душить. Это был глупый детский поступок. Теперь я снова хочу вернуться в нашу комнату. Как бы я ни привык спать в кабинете, он слишком холоден. Там не было ни тепла, ни Рейна. Спустившись на первый этаж, я заметил, что за столом уже сидел Рейн и еще один молодой парень. С виду он младше меня лет на пять, может, даже больше. Темноволосый, худощавый и миловидный — пожалуй, все, что я могу сказать об этом юнце. Что он здесь забыл? Неужели очередной сыночек из богатой семьи перенял у папочки акции нашей компании и решил повилять хвостиком перед начальством? Рейн, чем ты думал, приводя его в наш дом? Неужели его папочка — серьезная шишка в компании? Есть люди, которым сам Рейхольд Каттерфельд не может отказать? Ничего не понимаю. — Добрый вечер, — поприветствовал я незнакомца и он смущенно кивнул мне в ответ. Он сидел по правую сторону стола, когда я, как супруг хозяина дома, должен был сидеть на том месте. Раздражение нахлынуло на меня, но я не подал вида, решив сесть слева. Возможно, парень просто не был знаком с простыми правилами этикета, как и большинство молодежи в наше время. Однако Рейн мог указать на его ошибку, все же это было законное место его мужа. Мстит мне за ссору?.. Никогда бы не подумал, что он может быть столь мелочным. Хотя нет, мой муж до безумия злопамятен. Как бы то ни было, я не собирался закатывать истерику или громкую ссору из-за того, что моим место пренебрегли. Это не было в моем стиле, я предпочитал скрывать излишние чувства в себе, а не выставлять их напоказ. Только перед действительно близкими людьми я показывал ранимую часть себя. Сейчас, перед незнакомцем, я бы в жизни не сказал то, что могло бы вызвать ссору, или просто повысил голос. Тем более, что, скорее всего, это было обычным недоразумением. Обычная ошибка. Спустим на тормоза. — Позвольте познакомить, — спохватился Рейн. — Отто Керн — стажер нашей компании, а это мой муж — Джером Эванс-Каттерфельд. — Приятно познакомиться, Отто, — я пожал руку парня и сел слева от Рейна. Было непривычно сидеть с этой стороны. Ощущение, будто стал гостем в собственном доме. Неприятно, но пережить можно. Я ведь тоже умею быть злопамятным, Рейн. Ты бы остерегался смотреть по сторонам после того, как сейчас столь тонко и хитро показал мое место! Из-за того, что утром я спешил убежать из дома, мне не удалось позавтракать. Кофе с булочкой в обед, принесенные моей помощницей, пожалуй, являются всей моей едой за день. Поэтому, завидев на столе такое изобилие вкусной еды, я отключился от остального мира и принялся пожинать свершения искусства нашего шеф-повара. Рейн всегда любил плотно поесть. Когда я только переехал в дом, сильно удивился тому, что у него на кухне работает свой собственный шеф-повар! Это была молодая женщина, которая уже успела прославить свое имя несколькими книжками о правильном питании. Моему удивлению не было предела, ведь оказывается, что Рейн и был тем, кто помог женщине в ее карьере взамен на то, чтобы она работала у него на кухне. Вот уже десять лет эта неизменно молодая и активная женщина воплощает шедевры кулинарии на нашей скромной кухне. Я не любил общаться с персоналом, разве что с дворецким, поэтому видел женщину лишь мельком несколько раз, но ради ее еды я был готов целовать ей руки при каждой встрече. Так вкусно не готовила даже моя мама, хотя и она у меня была тем еще неоцененным шеф-поваром. Ко всему прочему, когда у нас появился Эберхард, женщина пошла на курсы по детскому питанию, чему я был несказанно рад. Мой сын ел лучшую ресторанную и, главное, правильную еду, не выходя из дома. Вспомнив об Эберхарде, я заскучал. Мы не виделись только день, а я уже безмерно соскучился. Когда я пришел с работы, он еще не вернулся с детского сада, поэтому я засел за документами. Потеряв счет времени, я забыл сходить проведать сына. Теперь же, когда его отец решил нагрузить его еще больше, мы практически не видимся. С одной стороны это было хорошо, ведь Эберхард был намного умнее сверстников и ему нужно было чем-то занимать юный разум, а со второй — я не хотел нагружать ребенка. У него должно быть детство, а не бесчисленные уроки. Знания знаниями, но и для развлечения должно быть время. Когда Эберхарду стукнуло три, мы с Рейном разошлись в мыслях насчет того, как должно проходить обучение сына. Рейн хотел, дабы к малышу приходили учителя и давали уроки непосредственно здесь, в поместье. В свою очередь, я был против домашнего обучения, ведь это значило, что мой сын не будет общаться с однолетками. К трем годам, кроме собственных родителей и персонала поместья, он не видел практически никого. Несколько раз мы брали его на празднования Пасхи. Семья, которая каждый год устраивает у себя празднование, всегда выделяла отдельную зону для детей, где они ищут пасхальные яйца. Увы, как бы я ни пытался познакомить Эберхарда с детьми, он лишь воротил носом, продолжая искать яйца. В итоге он находил почти все и относил мне. Многие дети рыдали от того, что мой сын забрал все себе. Мне оставалось лишь краснеть, видя, как остальные родители успокаивают детей, злобно поглядывая на меня. В итоге мы с мужем сошлись на мнении, что утром он будет в детском саду, общаясь с другими детьми, а днем у него будут занятия дома. Было время, я думал, что Эберхард не справится со столь огромной нагрузкой. Все же он был трехлетним ребенком, пускай и с исключительным разумом. Однако понадобилось немного времени, чтобы понять, что он сможет справиться и с куда большей загруженностью. Чем старше становился Эберхард, тем яснее я начинал понимать, что он просто не способен найти язык с другими детьми. Однажды я решил проследить за Эберхардом в садике после того, как воспитательница пожаловалась на него. Оказалось, что малыш отвергает всех детей, предпочитая развлекаться в одиночестве. Находились и очень настойчивые дети, которые с первого раза не понимали отказа, и тогда этот маленький сорванец ломал их игрушки. Не знаю, как он додумался до этого, но метод и правда оказался действенным. После двух-трех таких инцидентов дети начали сторониться его. Я спросил Эберхарда, почему он это делает, и ответ просто лишил меня речи. — Они глупые. Здесь скучно. Я не знал, что делать, поэтому решил посоветоваться об этой ситуации с Рейном, но тот лишь разошелся в хохоте, сказав, что это у Эберхарда от меня. Рейн считает, что малыш следил за мной и перенял манеру сидеть в одиночестве в окружении любимых вещей, не выходя ни с кем на контакт. Что ужаснее, это было правдой! Слишком много вещей Эберхард копирует с меня и Рейна, иногда даже до мелочей. Уже в четыре тот умел закатывать глаза, как его отец, в пять — ворчать в точности, как Рейн. Однако, как бы я ни старался изменить его поведение и социализировать, все было тщетно. После нескольких попыток сменить детские садики в поисках того, который будет не «скучным» и где будут не «глупые» дети, мне посчастливилось найти одно подходящее частное заведение. Проблема состояла в том, что оно принимало с пяти лет, тогда как сыну на то время только-только исполнилось три с половиной. Пришлось прибегнуть к тяжелой артиллерии. Я заставив Рейна принять участие в социализации нашего сына и уже через неделю Эберхард шел в новый детский сад. Чего только не сделают авторитет и деньги отца ради сына. Естественно, я боялся, что Эберхард потеряется среди детей постарше, начнет волноваться и бояться. Все же это ребенок, и когда бросаешь его в среду с детьми побольше, он ощущает себя слишком маленьким, как кролик в стае тигров. Но коим было мое удивление, когда Эберхарду не просто понравилось общаться со старшими детьми, он еще и начал их учить! Оказалось, что учителя, которые занимаются обучением сына на дому, зашли намного дальше обычной детсадовской программы, отчего Эберхард знал намного больше остальных, и это в три года-то! Я был в шоке, воспитатели были в шоке, дети были в шоке. Один Рейн повторял, что домашнее обучение намного эффективнее всех этих детсадов и он не видит смысла нашему сыну тратить там время. После того, что я увидел, я не мог не согласиться с мужем, что обучение на дому лучше, но все же я продолжал настаивать на детском саду. И этому была лишь одна причина — социализация Эберхарда. Не хотелось, чтобы он, как и я, предпочитал одиночество и тишину. Это было ненормально и где-то на подсознательном уровне я не хотел такой судьбы для сына. Сейчас Эберхарду пять. В следующем году он должен пойти в школу, поэтому его отец взялся за него крепче, заставляя учить все больше и больше предметов. Ладно, я согласен еще с математикой, родным немецким языком и этикетом, но зачем ему английский в пять лет? Как по мне, это полный абсурд. Мы жили в Германии и не планировали переезжать в ближайшее время. Эберхард в любое время может изучить английский в школе или когда станет постарше. Зачем забивать ему этим голову сейчас? Я до сих пор помню, какая каша была в моей голове, когда я осознал, что собирался прожить всю жизнь в Германии, но не знал ни слова по-немецки. Еще большая каша началась, когда я принялся за его изучение. Тем более, если Рейн так настаивает на раннем изучении языков, почему не попросил меня? Я был носителем английского. Мне было бы только в радость обучать родному языку сына. Углубившись в воспоминания, я не заметил, как зазвонил телефон. От неожиданного звука я вздрогнул и достал его из кармана. — Простите, я отойду на минуту, — извинился я перед гостем, завидев имя звонившего. — Джером, это не может подождать? Давай закончим ужин, — отложил Рейн столовые приборы, нервно пригладив русую копну коротких волос. Я удивился. Это была самая длинная сказанная мужем фраза за последний месяц. — Это звонок из отдела. Ты прекрасно знаешь, какая у нас возникла проблема в офисе. Показав Рейну, что мне звонит секретарь, он лишь раздраженно отвернулся. — Это может подождать. Я посмотрел на него, но он на меня даже не взглянул, ему было намного интереснее прожигать взглядом свинину в тарелке. Он разозлился, что я бросаю нашего гостя? В последнее время совершенно не понимаю, о чем тот думает. — Еще раз простите, — я кивнул пареньку и удалился. Еще одной причиной тому, что я почти не появлялся дома, а когда и был здесь, то все время находился в кабинете, были проблемы в офисе. Я работаю главой бухгалтерского отдела в компании мужа и занимаюсь всеми делами, непосредственно связанными с документацией и оборотом тех баснословных сумм, указанных в ежемесячном отчете. Все проходит через меня и я пытаюсь лично пересмотреть весь объем работы по максимуму, но некоторые документы проверяют мои заместители и помощники, я бы просто не успел сделать все самостоятельно. Я всецело доверяю им и за столько лет у нас ни разу не возникало проблем. Около месяца назад к нам в отдел пришла стажерка. Девушка оказалась чрезвычайно активной и стремилась работать, пусть и за столь пыльной работой с документацией. Меня удивляла ее скорость и качество работы, поэтому я передал ее на попечение своей помощнице, дабы та следила за ней и в последствии приняла на полноценную ставку к нам в отдел. Мы не могли упустить столь ценного сотрудника. Однако неделю назад я обнаружил очень серьезную несостыковку в документах. Я проверял даты поставок и результаты в отчетностях и заметил, что выплаты в двух отчетах совершенно одинаковые. Такое было невозможно. Настолько большие цифры просто не могли совпадать до единого цента! Поэтому я перепроверил еще несколько раз, но все вело к тому, что совершена ошибка. Найдя ответственного за эту отчетность, я удивился, ведь это была наша активная новенькая. Как оказалось, моя помощница, которая должна была следить за девушкой, полностью доверилась ей и почти не следила за стажеркой. Как оказалось — зря. Новенькая делала все быстро не из-за того, что была хорошо обучена, а потом что попросту копировала отчеты, изменяя в них даты. Она наивно думала, что старые отчеты никому не нужны и никто их не проверяет. Меня даже сейчас удивляла ее наивность. Во-первых, это катастрофически непрофессионально, как бы девушке не нужна была работа. Во-вторых, незаконно. Хорошо, что правда раскрылась быстро, и за какую-то неделю-вторую наш отдел сможет все восстановить. Девушку, конечно же, уволили. В этой ситуации мне было жалко лишь свою помощницу. Она чувствовала себя виноватой и уже сколько дней работала допоздна на работе, дабы исправить ситуацию. На днях я видел, что она даже спала в офисе. Но как бы мне ни было ее жаль, она виновата в том, что не уследила. Сейчас из-за того, что половина сотрудников моего отдела занята пересчетами погрешностей и сравнением цифр, вся компания страдает. Из-за этого все замедлилось и много отчетов не было выполнено во время. Как глава отдела, я нес непосредственную ответственность за сложившуюся ситуацию и кто, как не Рейн, генеральный директор, знал об этом. Поэтому меня удивило желание Рейна продолжить трапезу, несмотря на важный звонок с работы. Если Рейн боялся того, что ему не будет компании, то у него оставался этот паренек, Отто, если верно помню. Я почти уверен, что у парня скрытые мотивы и он явно хочет нажиться на знакомстве. Вряд ли он обычный стажер. Может, кто-то пристроил его в компанию, тот же отец или родственник. В любом случае, мне это не интересно. Рейн никогда бы не повелся на уловки и точно уж не дал бы денег, ничего не попросив взамен. Паренька ждет участь множества его предшественников. Рейн просто использует его в своих целях и бросит, так ничего и не дав взамен. Мой муж — мастер манипулирования. Выйдя из столовой, дабы не мешать гостю с Рейном, я направился в южное крыло. Здесь было тихо и место идеально подходило для разговора. Как оказалось, дело не было серьезным — один из секретарей напомнил о завтрашнем собрании. Быстро переговорив, насчет приготовлений, мы распрощались. Так как есть больше не хотелось, а в столовой был гость, которого развлекал Рейн, я подумал, что муж еще не скоро освободится. Я обдумал все еще раз и пришел к выводу, что открытый разговор, действительно, единственный вариант в нашем случае. Слова о разводе, сказанные в сердцах во время ссоры, должно быть, сильно задели Рейна. Да и что таить, я сам не хотел этого. То, что он пригрозил мне тем, что я больше не увижу ребенка, тоже, должно быть, сказано на эмоциях. За месяц злоба и обида поутихли, и я был готов мириться. Я слишком устал, чтобы продолжать войну между нами. После слов дворецкого о том, как наша ссора влияет на сына, всякое желание держать оборону дальше отпало. Пришла пора разрушить стену между нами и я готов протянуть руку Рейну. А пока у меня свободное время, можно сходить к сыну. По длинной мраморной лестнице я поднялся на второй этаж. Комната Эберхарда находилась дальше остальных и до нее нужно было еще пройти. Невольно мой взгляд остановился на приоткрытой комнате Рейна. Называть ее «комнатой Рейна» было необычно, ведь еще месяц я считал ее «нашей». Приоткрыв дверцу, я заглянул внутрь. Здесь так ничего и не поменялось. Огромная кровать, темные одеяла и мой любимый ворсистый ковер. Ощущая себя вором, я пробрался внутрь и невольно засмотрелся на фотографии на высокой тумбе. Всего их было три. Первая сделана, когда я только переехал в Германию. Осознание того, что ей уже более десяти лет, заставляет меня задумываться, как много времени я уже с Рейном. На ней улыбчивый темноволосый двадцатилетний парень обнимает мужчину, старшего его более чем на десяток лет, но оба, безусловно, выглядят влюбленно и счастливо. На второй фотографии был запечатлен день нашей свадьбы. Этот день был одним из самых счастливых в моей жизни. Не только из-за того, что я женился на любимом человеке, и явно не из-за того, что свадебный подарок моего мужа был в акциях его компании, конечно нет. В тот день я узнал, что стану отцом. Рейн отдал мне снимок с УЗИ, где нашему малышу было всего несколько месяцев. Я ничего не мог рассмотреть на ней, но уже понимал, что это любовь с первого взгляда. Будто красная нить, которая привязала меня навечно к этому еще неродившемуся дитя. Третья фотография была сделана меньше года назад на одной из пасхальных вечеринок. На ней я и Рейн помогаем держать довольному Эберхарду собранные им яйца, ведь у него в руках они попросту не помещались. Я невольно засмотрелся и грустно вздохнул. Вот ради чего стоит жить — ради таких моментов, что удостоились увековечиться на фотографиях. Мое убеждение в том, что нашу с мужем войну нужно срочно заканчивать, только сильнее укрепилось. Выйдя из спальни, я неспешно побрел к сыну. Его комната находилась довольно далеко от нашей. На втором этаже жили лишь гости и хозяева, но кроме нас в доме никого зачастую не бывало, поэтому занято было лишь две комнаты — детская и хозяйская спальня. Как рассказывал Рейн, детских в южном крыле строилось изначально две, но одну из них прошлые хозяева переделали под обычную комнату. Все из-за того, что бабушка и дедушка Рейна, которые жили здесь до нас, довольно долго не могли зачать столь желанного второго ребенка. Вторая детская была словно навязчивым напоминанием об этом, поэтому от нее избавились, переделав под обычную гостевую спальню. Но каким было чудо, когда уже в довольно преклонном возрасте у них появился еще один ребенок — дядя Рейна, с которым у моего мужа была разница лишь в тринадцать лет. Это еще меньше, нежели наша с Рейном пропасть в возрасте — четырнадцать. Я учтиво постучал и услышал детский голосок, который важно объявил «входите». — Папа! — разнеслось по всей комнате. В следующее мгновение на мне уже висел довольный Эберхард. Я аккуратно подхватил сына, дабы тот не свалился. Все же тот был далеко не легким двухлетним ребенком, каким был раньше. — Что ты ешь, что так быстро растешь? Скоро я тебя поднять не смогу. — Все потому, что я слушаюсь отца и ем мясо с овощами, чтобы побыстрее вырасти! Я фыркнул и поставил сына на пол. — Твой учитель уже ушел? — Да, — ответил малыш, таща меня за руку к себе на кровать. Усадив меня, он плюхнулся сбоку, заблаговременно притащив книгу, похожую на энциклопедию животных, которую я покупал ему несколько лет назад. Присмотревшись, я мысленно подтвердил, что это была та же книга. — Папа, смотри! Эберхард открыл книгу и пальцем указал на одно из животных. — Леопард? — Папа, это гепард. Даже отец смог различить, когда я спросил! Меня всегда забавляло то, как Эберхард с детства называет меня и Рейна. К мужу он уважительно говорит «отец», а вот ко мне мне нежное «папа». Конечно, я совсем не был против, тем более, что это помогало нам с Рейном разбираться, о ком говорит Эберхард. В детском саду воспитатели считали странным, что он говорит лишь про отца и ни разу про свою мать. Тогда я аккуратно объяснил воспитательницы, что да как. Женщина была удивлена, узнав, что я женат на мужчине, но скромно промолчала. После этого я боялся, что к Эберхарду начнут плохо относиться, но сын не жаловался, да и кто посмеет обижать сына самого Рейнхольда Каттерфельда? Правильно, никто. — А чем они отличаются? — Смотри, — сын закатил глаза, будто это очевидная вещь, которую все знают, и перевернул на несколько страничек назад. — Вот это леопард. У них разные пятна. За столько лет я никак не могу привыкнуть, что сын открывает для меня все новые и новые вещи. Однажды мы с ним разговаривали и он поправил одну мою фразу на немецком. Сказал, что она должна звучать иначе. На то время я уже восемь лет жил в Германии и свободно разговаривал по-немецки, когда мой сын, которому было всего три, меня исправлял! Рейн смеялся, что скоро мне придется брать у нашего сына уроки немецкого. Мне вот было совсем не смешно! Может, поэтому Рейн и не хочет, чтобы я учил Эберхарда английскому… — И? — протянул недоверчиво я. — Что «и»? — Эберхард, не томи, ты не просто так показываешь мне эти вещи. Малыш тяжело вздохнул, распахнув свои большущие синие глаза, которые достались ему от отца, и жалобным голоском пропищал: — Купи мне гепарда. Вот в чем было дело. Я так и знал, что этот малолетний шантажист что-то хочет. Эберхард прекрасно знал, как на других людей действуют его жалобный взгляд, вот только не учел, что я был его папой. У меня иммунитет. — Зачем он тебе понадобился? Сын на мгновение замялся, потупив взгляд. — Я прочел, что гепарды самые быстрые существа в мире. Значит, если у тебя будет такой гепард, ты сможешь быстрее возвращаться с работы. Я вспомнил о том, что сказал дворецкий, и на меня будто снова свалился невидимый груз весом, как минимум, в несколько тонн. — Малыш, папа работает… Но я обещаю, что скоро все это закончится. — И ты помиришься с отцом? Откуда он знает, что я с ним поссорился? Мы с Рейном никогда не ссоримся при ребенке, как бы глубоко обижены друг на друга ни были… Очевидно, дворецкий прав — Эберхард уже достаточно зрел, чтобы понимать такие вещи. Иногда я забывал, что ему уже целых пять лет. Он не тот шестимесячный ребенок, что только-только учился ползать и беспомощно тягал меня за рукав, не в силах сказать и слова. — Почему ты думаешь, что мы с отцом поссорились? — осторожно спросил я сына. Он на минуту задумался, будто что-то вспоминая. — Ты больше не целуешь отца, как раньше, — Эберхард открыл ладошку и начал считать, загибая свои маленькие пальчики. — И не завтракаешь с нами. И ты не ужинаешь с отцом, только когда я вместе с вами. И вы больше не ездите вместе на работу. А еще ты не спишь в вашей комнате. И больше не проводишь со мной много-много времени, ты постоянно на работе. А еще отец сказал мне, что вы поссорились. — Отец? Когда? — удивился я. Мы ведь договорились не говорить сыну! Как он мог?! — Давно, но это по секрету. Тш-ш! — он приставил палец к моим губам. — А что он еще тебе сказал по секрету? — То же, что и ты. О том, что все это скоро закончится. Неужели Рейн тоже устал от нашей холодной войны? Неужели уже сегодня все это закончится и я смогу спокойно уснуть в его объятьях? Это было бы слишком прекрасное окончание этой ссоры. Месяц порознь тянулся слишком долго для нас обоих… — Так что, купишь мне гепарда? — Я же пообещал, что скоро снова буду приходить пораньше домой, зачем тебе гепард? — Потому что я его хочу. — Это весомый аргумент, — согласился я. — Но мы не может купить тебе гепарда. Где мы будем держать его? — В доме, где же еще? — удивился малыш. — Нет, он разнесет дом и твой отец будет зол. Помнишь, как он был недоволен, когда узнал, что собака дворецкого случайно забежала в дом и разбила его сервиз? — слова про Рейна всегда моментально действовали на Эберхарда. Сын восхищался отцом и пытался действовать в угоду тому. — А что насчет кота? — Кот? — Да. Он же тоже из семейства кошачьих. Это как гепард, только поменьше. Однажды я видел кота похожей расцветки, — я показал пальцем в энциклопедию. Малыш задумался, всем видом показывая, как сильно он обдумывает возможность получить кота. — Я согласен. Только я выберу, какого именно! Я довольно кивнул и потеребил волосы на макушке Эберхарда. Они у него тоже были от отца, такие же темно-русые, только по-детски мягкие. Раньше Эберхард чем-то напоминал меня, но чем старше он становился, тем больше становился похож на Рейна, что бы тот не говорил. Гены брали свое. — Эберхард, я сейчас отойду и вернусь через полчаса, выберем тебе кота, договорились? — А куда ты? — Мириться с отцом. Малыш довольно улыбнулся и поцеловал меня в щеку на прощание. Я вышел с комнаты и медленно направился к столовой, дабы посмотреть, ушел ли гость. Уже прошел час с того времени, как я ушел от них. Вряд ли бы тот паренек остался дольше. Окрыленный будущим примирением, я начал спускаться с лестницы, как вдруг услышал странный звук. Прислушавшись, я понял, что это был один весьма понятный и смущающий источник звука. Кто-то стонал и явно не оттого, что было плохо. Я невольно поднялся и свернул в коридор, где находились гостевые и хозяйские. На втором этаже не могут жить или ночевать прислуга, и они это прекрасно знают, поэтому ни за что в жизни не стали бы заниматься любовью в одной из спален. Я был недоволен тем, что кто-то из слуг посмел ослушаться приказа, да еще и делать такое на одном этаже с ребенком. Поэтому я уверенно направился на источник звука, но так и замер перед нашей с Рейном комнатой. Этот голос, эти звуки, это… Никогда не думал, что в свои тридцать жизнь в одночасье закончится. Нет, я не был неизлечимо болен, не потерял кого-то из родных и тем более не умер. Жизнь вокруг продолжала бить ключом, пока я стоял и смотрел на то, что неподвластно мне. Словно зритель в собственной истории, не в силах что-либо исправить. Я отчетливо слышал голос Рейна и того паренька из столовой.