Вопреки всему

Хотелось закрыть уши, чтобы не слышали. Вырвать глаза, чтобы не видели. Остановить сердце, чтобы не стучало так отчаянно и невыносимо больно. Слова никак не могли вырваться наружу. Я смотрел сквозь приоткрытую щель в дверях и чувствовал, как медленно рушится все, что так важно для меня. Десять лет. Целых десять лет безумной, иногда до ужаса болезненной, но не менее прекрасной любви к этому человеку были перечеркнуты одним моментом. Одним движением. Одним стоном. Одним событием. Я, словно завороженный, смотрел на Рейна, не в силах оторвать глаза, заполненные пеленой внезапно навернувшихся слез. Его руки лежали на талии парня. Он мощными толчками вбивался в податливое тело, заломив руки незнакомца за спину. Недлинная русая челка скрывала лицо, отчего я не видел выражение лица мужа. Какое оно должно быть в данный момент? Нежное и ласковое, как в начале наших отношений, когда он боялся даже прикоснуться ко мне? Или же страстное и похотливое, как когда мужчина терял связь с реальностью от переизбытка чувств и желаний? Мне отчаянно нужно было взглянуть ему в глаза, дабы увидеть там… что увидеть? Страсть и нежность к другому человеку? Что этот молоденький паренек ему важнее меня? Меня, что отдал ему десять лет своей жизни? Меня, который согласился променять жизнь в родном Лондоне на чужую страну ради одного единственного человека? Меня, что согласился воспитывать нашего ребенка? Меня, что продолжал прощать, несмотря на причиненную боль? Меня, который… который все еще любит его?.. Пелена с глаз спала. Слезы покатились ручьями, оставляя влажные соленые дорожки на щеках. Я попытался стряхнуть их, вытереть, избавиться от своей слабости, но ничего не получалось. В груди неприятно тянуло. Я схватился руками за теплый свитер на грудях, задыхаясь. «Не показывай слабость. Не показывай слабость…» — крутилось в моей голове, словно мантра. Я заставил себя отойти от двери. Насильно опустил глаза в пол, чтобы не видеть того греховного удовольствия, что мой любимый получает от другого. Закрыл руками уши, чтобы не слышать стонов. Чьи они?.. Не важно, оба получают удовольствия, совершая поступок, столь порицаемый обществом — измена. Одной рукой прикрыв рот, чтобы не вырвались позорные всхлипы, я медленно побрел в спальню. Богом забытая комната в богом забытом северном крыле, где нет ни отопления, ни живой души — именно там мое истинное место, ведь место хозяина этого поместья прямо сейчас переходит к тому юному парню. Был ли я зол? Нет, это чувство явно нельзя было назвать обычной злостью. Думаю, я бы никогда не смог описать все, что чувствовал, одним словом. Разочарование, смущение, боль и отчаяние заполнили мою голову апатичными мрачными мыслями. Хотелось одновременно кричать, вопить во все горло, словно меня разрывало изнутри, рыдать и биться об стену, но в то же время я оставался невозмутим. Я чувствовал, как панцирь, с которого меня вынул Рейн однажды, снова начинает нарастать. С каждой секундой становится больше и закрывает меня от внешнего мира. Господи, Рейн, что же ты наделал?.. — Мистер Каттерфельд! Мистер Ка-! Я обернулся и посмотрел на зовущего меня человека. Слуге хватило лишь одного моего взгляда, чтобы умолкнуть. — Что случилось? — В-вас искал мистер Каттерфельд, — заикаясь ответил тот. Парень завел руки за спину, пытаясь казаться спокойным, но я видел его волнение. — Господин приказал передать, что ожидает вас в столовой и что нужно проводить гостя, как полагается. — Когда ты видел его? — Минут двадцать назад. Я не мог найти вас, и дворецкий подсказал, что вы можете быть здесь. Простите… Ему хватило двадцати минут, чтобы отбросить мысли о поиске меня и изменить… Нет, зная Рейна, он никогда бы так не поступил. Не из-за того, что он человек, который никогда бы не решился на измену, нет, все из-за его характера. Рейн всегда планирует все наперед, перепроверяет по тысячу раз и только в итоге принимает решение. Он никогда не стал бы действовать импульсивно. Даже для подписания мало-мальски важного контракта он по несколько раз все тщательно перепроверяет и обдумывает. Значит, он подумывал над изменой уже давно. Значит, его чувства начали угасать еще давнее. Значит, я ему наскучил и больше ничего не значу, словно насекомое, которое мешается у него под ногами… Рейн вовсе не глупый и прекрасно знал, на что идет. Я мог бы сколько угодно оправдывать его поступок тем, что он перепил, или что тот парень его соблазнил, но прекрасно осознаю, что это невозможно. Мой муж всегда был стойким к алкоголю, сколько бы ни пил. Мой муж никогда не поддавался на соблазнения, даже на мои. Мой муж устойчив к житейским соблазнам. Мой муж… Рейн. После сегодняшнего называть его «мужем» было просто предательством самого себя. Когда мы только поженились, я был окрылен известием о будущем ребенке. У нас не было медового месяца из-за важного собрания акционеров, к которому Рейну нужно было подготовиться. Но я не был против, ведь все время посвящал себя приготовлениям дома к маленькому существу. Бутылочки, ползунки, няни… Я покупал все нужное и ненужное, не заботясь о том, сколько потрачу. Для меня ребенок был не просто прихотью мужа или обязательным наследником, для меня он стал тем, что заставило меня остаться с Рейном. Причиной, почему после каждых наших ссор я возвращался к нему, словно побитая собака к хозяину. Почти за год до женитьбы мы сильно поссорились. Я хотел уйти, но не смог. Меня не отпустили. Я оказался заперт в гостевой комнате долгие недели, не выходя из нее. В то время я думал об этом поместье, как о тюрьме. Мой пленитель всячески пытался поговорить со мной, воззвать к нашей любви, но все было тщетно — я уже отгородился от этого мира, спрятался от Рейна, от самого себя. Те месяцы я помню словно в бреду, будто меня погрузили в длинный ужасный сон, который никак не заканчивался. Однако вскоре все прекратилось. Рейн привел психотерапевта. Женщина помогла мне выбраться из самого себя, распутать клубок из мыслей и вновь обрести цель. Рейн усердно помогал в терапии. Я видел, что он искренне заботится обо мне и моем состоянии. В какой-то момент мне и правда стало лучше, пришло понимание того, что я был болен. Никогда бы не подумал, что заточение может подействовать на меня так. Почему-то я никогда не допускал того, что могу быть слабым, нуждаться в помощи, особенно психологической. Жизнь в Лондоне до встречи с Рейном научила меня постоять за себя. Только сильные выживали там, где жил я, но своим приходом Рейн перевернул мой мир. С ним я смог расслабиться. Из-за того, что я опустил защиту, в мою голову ворвались совсем другие демоны, с которыми самостоятельно я уже справиться не мог. Наши отношения вновь наладились. Мысли об уходе растворились вместе в таблетками глубоко внутри меня. По окончании сеансов доктор предложила завести домашнее животное. Забота и ответственность о нем должны были помочь снова найти в себе силы защищать близких и, самое главное, себя. Прошло еще несколько месяцев, я искал себе животное, но никак не мог найти подходящее. Коты, собаки, попугаи или даже рыбки — все для меня были на одно лицо. К концу поисков я уже знал наизусть почти все породы собак и кошек, а также чем кормят рептилий и какой микроклимат стоит поддерживать в террариуме, но определиться так и не смог. Помощь пришла откуда не ждали. Рейн, с которым мы снова жили в мире и покое, сделал мне очень необычное предложение. — Джером, присядь. За столько лет вместе я успел выучить все его повадки и тона в голосе. В тот момент он хмурил светлые брови, сводя высокие скулы, будто сомневался в чем-то. Сильно сомневался, раз позволял мне увидеть его страх. — Что такое? Не пугай меня. В сердце поселилась неопределенная тревога. Она давно не посещала меня после терапии, отчего я испугался. Рейн увидел, что со мной что-то не так, и подошел ближе. Твердая ладонь коснулась моей груди. Многие парочки имели свои «движения». У кого-то это могло быть простым касанием к щеке, нежным поцелуем в лоб или зарыванием рукой в волосы. Рейн же любил класть руку на грудь. В первые разы я терялся, не зная, что делать в ответ, но сейчас я понимал — от меня ничего не требовалось. Теплая рука успокаивала не только сердце, но и душу, даруя умиротворение и покой. Тогда, только отошедший от болезни, я нуждался в близости, и Рейн, как никто, понимал это. Сколько бы времени не прошло после терапии, я все еще воспринимал окружающее в слишком ярких красках. Я нуждался в маяке, за который мог бы ухватиться, дабы не потеряться в океане эмоций. Им стал Рейн. — Все хорошо. Это просто разговор, выдыхай. Он потянул меня к себе на диван и усадил, словно маленького, на колени. Я не был легким, и точно не был миниатюрным, как многие юноши, поэтому этот жест всегда смущал меня. Даже спустя тогдашних пять лет отношений с Рейном. — Скоро будет пять лет, как мы живем вместе, малыш. Это долгий срок для любого. Мы многое пережили, и ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете. Но в последнее время я слишком сильно волнуюсь о тебе. Тот период… — он сделал небольшую паузу, вспоминая не очень-то приятные времена для нас обоих. Второй рукой мужчина мягко поглаживал меня по шее, отчего сотни мурашек пробегали по ней. — В общем, он был и прошел. Я до сих пор чувствую вину за это, ответственность за тебя, с которой я не справился. Я косвенно виноват в твоем состоянии, поэтому так настаивал на длительном посещении врача, как бы ты ни сопротивлялся, и… Я знаю, что именно посоветовал доктор. Малыш, возможно, нам нужно вовсе не животное. — Если ты против, мог бы просто сказать. Зачем ходить вокруг да около? — возмущенно ответил я, лежа головой на его плече. Его яблочная отдушка геля для душа вперемешку с запахом тела всегда действовал на меня усыпляюще. — Можем ничего не заводить, я просто займусь садоводством. Доктор же не сказала прямо, что нужна кошка и без нее никак нельзя. Я думаю, она имела в виду хобби. И я готов выделять несколько часов в день для этого. Конечно, если оно не помешает моей работе. — Котенок, еще слишком рано говорить о возвращении на работу. Давай ты еще посидишь дома месяц, а потом уже будешь подниматься по карьерной лестнице. Не понимаю, как тебе может нравиться вся эта бумажная волокита. Сплошной стресс и никакого удовольствия. Рейн любил, словно старик, поворчать ни о чем. Мужчина не говорил ничего обидного, лишь жаловался и пытался уговорить, хотя прекрасно знал, что работу я никогда не брошу. Кривя носом, я продолжил слушать его, пока не начал засыпать. За окном давным-давно стемнело, и через час мы собирались идти в постель. В то время я еще принимал лекарства, прописанные доктором. Седативные всегда клонили в сон, особенно с заходом солнца — Рейн, я засыпаю, — зевнул я, потираясь об его рубашку лицом. — Пошли в постель. — Погоди, не засыпай. Я не закончил. Он аккуратно усадил меня сбоку, нежно потрепав по темной макушке, а сам отошел на минуту и вернулся уже с небольшой папкой, которую важно вручил мне. — Открывай. На первой странице висела фотография женщины с небольшой биографией. Не читая все, я пролистал еще несколько страниц. Множество женских лиц сменяли друг друга. Короткие сведения, биография и медицинское заключение. — Только не говори, что это список твоих потенциальных невест, — тихо пошутил я, хотя самому смешно не было. — Это же не… — Это суррогатные матери. — Суррогатные… Что?! — Зачем нам кот или собака, давай заведем ребенка, — сказал Рейн, но тут же перебил себя, неловко улыбнувшись. Впервые видел того настолько неуверенным в собственных словах. — Черт, это не должно было прозвучать так. Мужчина забрал папку из моих рук и отложил в сторону, обратно усевшись возле меня. — Я давно начал задумываться о ребенке, но после того, что случилось… это отошло на второй план. Сейчас самое подходящее время. Мне уже под сорок, и я не молодею. Тебе двадцать четыре, и я считаю, что ты достаточно взрослый для столь важных решений. И главное — ты здоров и снова на ногах. Думаю, забота о ребенке пойдет тебе на пользу. — Рейн, я же не тупой. Скажи прямо — тебе нужен наследник, — это был не вопрос, я констатировал факт. Мужчина нахмурился, не переставая стучать пальцами о поверхность стола, но ответил честно. — Не буду отрицать, мне нужен наследник. Совет директоров уже начинает поговаривать о том, на кого я оставлю компанию. — Как они смеют говорить об этом, когда тебе только тридцать восемь! Да ты еще будешь жить и жить, что они себе позволяют?! Я схватился за диванную подушку, сжимая ее так сильно, что, казалось, вмятины останутся на ней навсегда. Настолько я был зол на этих треклятых, жадных к деньгам и власти людишек. Хотя даже не так, правильнее было бы сказать — людей, помешанных на консервативных идеях чистоты крови. Эти чертовые старикашки хотели видеть одного из Каттерфельдов у руля, и им было все равно на то, что мы уже давным-давно не живем в средневековье, когда власть передавалась по законам кровного престолонаследия. — Кто бы ни сидел во главе компании, всегда найдутся люди, которые захотят его сместить. Оппозиция была и будет процветать, пока существуют обе стороны монеты. Я — не исключение. Вспомни моего дядю, он спит и видит, как займет мое место. Тем более, что у него есть законные наследники, которым он сможет передать фирму. Я последний из прямой ветви Каттерфельдов. Дядя всего лишь младший сын моего деда, он никогда не мог занять законное место старшего сына — моего отца. Мое место. Я притих, обдумывая все сказанное мужчиной. Ребенок это не кот или собака, и явно не просто хобби, это реальная ответственность. Маленький человек, которому ты должен будешь посвятить всего себя до конца жизни. Был ли я готов пойти на этот шаг? До переезда в Германию я имел кое-какое представление о собственном будущем. Пыльная работа бухгалтера в душном офисе Лондона, съемная квартира, небольшая зарплата. В то время я полностью осознал свою ориентацию и принял то, что никогда не буду иметь семью. Для полноценной семьи нужен партнер, а я не видел никого надежного вокруг меня. До Рейна у меня было лишь два парня и все они были… мягко говоря, не приспособлены для создания семьи. Поэтому до тридцати я желал найти партнера, с которым я мог бы создать потенциальную семью. Съемная квартира, ребенок и любящий мужчина — все, о чем я мечтал, когда был помоложе. Еще двадцатилетним, юным и немного наивным Джеромом Эвансом я начинал задумываться о будущем и прикидал приблизительные варианты. Ребенок был важной частью этих планов. Суррогатное материнство было не по карману, дешевле уж просто переспать с девушкой, но и это я не мог, а об усыновлении — я молчу. Это было больной темой для меня. Когда я был подростком, моя семья приняла в семью еще одного парня из сиротского приюта. В свои тринадцать я не разбирался, почему этот мальчик мне так нравится. Он был моим ровесником, с красивыми темными глазами, которые заворожили меня с первого взгляда. Мы стали прекрасными братьями, моя семья любила его, пускай он был и не нашей крови. Ближе к пятнадцати я осознал, какого рода притяжение между мной и ним. Первая влюбленность оказалась первой катастрофой в моей жизни. Парень хорошо ко мне относился, и я ошибочно воспринимал это за симпатию, взаимность моих чувств, и совершенно не видел, что это была всего лишь братская привязанность. Поэтому я решил признаться, но это вылилось вовсе не во взаимность. Моя первая любовь ударила меня в лицо и побежала рассказывать все родителям, которые отказались принимать сына-гея. Они не пытались со мной поговорить, не пытались исправить, не водили по церквям, замаливая грехи, нет, они просто пустили все на самотек. Целых два года я жил, словно в аду. Неловкие паузы за столом, сводный брат смотрел на меня, как на грязь на подошве, и собственные родители, которые меня совсем не замечали. Когда я узнал, что они договорились содержать меня ровно до совершеннолетия, а после выбросят, словно бракованный продукт, я ушел. Собрал свои немногие вещи, развернулся и уехал в Лондон. Они даже не искали меня. Ни мать, ни отец, ни брат — никого не заботило, жив я или нет. Поэтому в молодости я хотел завести ребенка, в первую очередь чтобы доказать себе: я хороший отец. Не такой, как мои родители. Сейчас я осознаю, что это было лишь эгоистичное желание, ведь ребенок являлся не просто прихотью в угоду моему эго, это ответственность. Когда Рейн предложил завести дитя, сразу нахлынули воспоминания о родителях. Увы, у меня не было хорошего примера воспитания, и ко мне вновь вернулась неуверенность. В голове постоянно крутился вопрос, а не испорчу ли я жизнь собственному ребенку так же, как и мои родители мне? Что, если один мой неверный шаг или слово, навсегда отложит в его голове заведомо неправильные мысли? Однако рядом был Рейн, всегда готовый помочь с ребенком, и я согласился, ведь мужчина предлагал осуществление моей давней мечты. Слишком заманчивое предложение, чтобы от него отказаться. Правда, у нас была не съемная квартира, а целый дворец. Да и партнер оказался не моим ровесником, а состоявшимся мужчиной, который полностью готов к создании семьи. Это только подбивало мое желание согласиться, ведь я осознавал, что Рейн остановит меня от превращения в моих родителей. Если рядом будет он, я никогда не перешагну черту. Мы все обговорили и сошлись на том, что заведем два ребенка, генетически его и моего, одновременно. Я был уверен, что Рейн не будет выделять своего ребенка перед моим, как и я. Мы планировали оставить в секрете то, кто является биологическим отцом кого-то из детей, дабы в будущем не возникло обид. Но все мои планы были разрушены уже совсем скоро. Оказалось, я не могу иметь детей. Возможно, это вновь могло вернуть меня в ту же ситуацию, когда я отчаянно нуждался в докторе, но все обошлось. Разочарование оказалось не настолько сильным, ведь идея с ребенком, которой я так загорелся, все еще была исполнима. Рейн поддержал меня и уже совсем скоро мы вместе выбирали суррогатную мать. Моменты ожидания ребенка и его рождения были самыми счастливыми в моей с мужем жизни. Мой муж. Мой Рейн… больше не мой. Не помню, что сказал слуге. Когда я очнулся от воспоминаний, парня уже здесь не было и в помине, а я лежал в своей комнате, пытаясь рассмотреть узоры на потолке. Подуспокоившись, я, наконец, мог размышлять здраво. Первой мыслью, что пришла в голову, было «сбежать». Второй — «у тебя ребенок, Джером». Этого было достаточно, чтобы отбросить глупые мысли о побеге. Кто бы дал мне убежать? Я мог сколько угодно плакать в одиночестве, обвинять Рейна в измене, прекратить с ним любые контакты, но и так меня никто не выпустил бы дальше ограждения. Я знал слишком много, чтобы меня отпускать. По крайней мере, живым, ведь мертвые не смогут разболтать тайны Каттерфельдов. Вскоре дверь в комнату тихо отворилась. Только один человек в этом доме мог заходить сюда без стука. — Папа? — Да, Эберхард, — тихо ответил я, не узнав собственный охриплый голос. — Ты обещал, что вернешься через полчаса, чтобы мы выбрали кошку. Но ты не пришел. Я невольно улыбнулся. Еще какие-то пять-шесть лет назад я выбирал себе кота по назначению доктора, а в итоге появился этот чудный малыш. — Прости, папа сейчас немного занят. Обещаю, что мы выберем его завтра. Вдруг я почувствовал, как кровать сбоку от меня прогнулась. Я поспешил отвернуться, дабы Эберхард не видел, в каком я сейчас состоянии. Ему не нужно знать всего. Каким бы маленьким и смышленым мой малыш ни был, нельзя давать ему причин волноваться. — Па-ап, — жалобно протянул тот. — Ты плакал? Эберхард подполз ко мне, пытаясь заглянуть в лицо. Я незаметно вытер лицо одеялом и погладил того по голове, как обычно. Натянуть на себя улыбку оказалось проще, чем я предполагал. Чего не сделаешь ради счастливой улыбки ребенка? — С чего ты взял? Малыш склонил голову и откинул челку с моего лица, всматриваясь. В комнате горел лишь светильник возле стола, поэтому рассмотреть что-либо было практически нереально. — Твой голос осел. Глаза опухли. И еще ты дрожишь. Малыш аккуратно обполз меня и посмотрел прямо на лицо. — Почему ты плакал? Кто-то обидел тебя? «Твой отец, малыш. Но ты об этом никогда не узнаешь», — подумал я, грустно улыбаясь. Не услышав ответ на свой вопрос, Эберхард положил маленькую ладошку мне на грудь, отчего я вздрогнул. — Что ты делаешь? — Я видел, как отец так делает. Ты всегда успокаиваешься после этого. Я могу успокоить тебя вместо него. От маленькой ладошки на груди мне стало так грустно. Настолько, что сдерживать редкие всхлипы больше не было сил. Стоило сыну сделать это невинный жест, как последняя струна внутри меня по скрипом порвалась. Я разрыдался, словно ребенок, пока мой сын держал одну руку на моей груди, а второй гладил меня по голове, как это делал я, когда тому было плохо. Я пытался остановиться, воззвать к разуму, но связь с ним была потерянной. Все то, что скопилось за долгое время, вылилось наружу и остановить это было вне моих сил. Эберхард ничего не спрашивал и не говорил. Он устроил мою голову себе на колени и молча наблюдал. Не знаю, сколько прошло времени и как я смог успокоиться. Внезапно меня накрыл сон. Веки стали словно свинцовыми и быстро закрылись. Сил на слова не осталось, сейчас мне было слишком плохо для того, чтобы пытаться что-либо сделать или привести себя в порядок. Я слушал, как сын повторяет одну единственную фразу из раза в раз, водя по моей спине рукой, пока сон окончательно не сморил меня. — Больше тебя никто не обидит, папа.

***

Проснулся я от того, что кто-то отчаянно пытался меня разбудить. — Генрих? — удивился я. — Что такое? Дворецкий поднес палец к губам. — Молодой господин еще спит. Вам пора просыпаться. Мужчина кивнул на вторую половину кровати. Эберхард укутался с головой в одеяло и беззвучно сопел. Неужели он уснул вместе со мной? Вдруг я вспомнил, что разрыдался перед ним, словно девчонка. Мне стало стыдно и я повыше натянул на себя одеяло. Не хотелось разбудить сына и смотреть ему прямо в глаза. Что бы я ему сказал? А если бы он начал задавать вопросы? Нет, нужно тихо собраться на работу и уехать, как можно скорее. — Сколько времени? Я проспал? — шепотом спросил я мужчину, пытаясь аккуратно вылезти из кровати, не разбудив сына. — Сейчас семь. — Семь?! С постели начали доноситься звуки, и я как можно тише направился в ванную, а за мной и дворецкий. Когда мы вошли, Генрих указал мне на место, где лежала заранее приготовленная им одежда. — Вы много работали в последние дни, и я взял на себя ответственность разбудить вас попозже. Рабочий день начинается в восемь тридцать, вы все успеете, господин Каттерфельд, не спешите. Из-за проблем с документацией я, как и все сотрудники отдела, работал на износ. Рано приходить, поздно уходить стало нормой для работников бухгалтерского отдела. Я же, как их руководитель, не мог просто позволить себе валяться в постели, пока они работают. К тому же позволять сквернословить назойливым людишкам о том, что муж их босса, занявший должность через постель, опаздывает, не хотелось. Я добился этой должности самостоятельно. Без подачек Рейна. С нуля. — Подайте через полчаса машину. — А как же завтрак? — удивился дворецкий. Я медленно выпихнул его из ванной, желая побыстрее собраться. — Перекушу в офисе. Закрыв дверь прямо перед носом мужчины, я облегченно вздохнул. Осмотрев себя в зеркало, я критически оценил ситуацию и понял, что без прохладного душа здесь не обойтись. Быстро приведя себя в порядок, я вышел из ванной и посмотрел на кровать. Эберхард все так же спал, даже позу не изменил. У него был еще целый час полноценного сна, пока не придет Генрих и так же, как и меня, заставит собираться в детский сад. Хотя по утрам малыш, подобно Рейну, слабо соображал и с ним можно было делать что угодно, как со свежим пластилином. Дворецкий этим удачно пользовался, поэтому ни отец, ни сын не закатывали утром истерики и молча ели то, что им дадут, будь то каша, фрукты или так нелюбимая Эберхардом морковь. Я словил себя на мысли о Рейне. После того, как я позорно выплакался, мне стало лучше. Я более не чувствовал себя так плохо, как ожидалось. Мне не нужно было срочно бежать к доктору за консультацией или же просить, чтобы тот прописал успокоительное или снотворное. Вчера я прекрасно уснул благодаря Эберхарду, этого было достаточно. Измена. Странно думать о ней и Рейне одновременно. Будто инь и янь, которые никогда не соприкоснутся. За десять лет он не давал мне ни единого повода для ревности. Он никогда не заигрывал с другими, приходил домой вовремя и по возможности брал меня на все званые вечера, где к нему могли приставать. Я полностью доверял мужчине, поэтому мне было так сложно принять то, что я увидел вчера. Но действительность была таковой: он изменил мне. И как бы я не хотел повернуть время вспять, это все меняло. Буквально все. Почему он решился на это? Неужели во всем виновата наша ссора? Он не смог примириться со мной за месяц и решил так отомстить? Отомстить за что? За то, что я пригрозил ему разводом? Но и он провинился, ведь хотел забрать у меня сына! Мы квиты в этом плане, оба ошиблись, но я же не побежал к первому встречному в койку. Просто в голове не укладывается! Как бы сильно мы ни ссорились, мы все еще женаты, у нас семья, обязательства перед друг другом, как он мог пойти налево? Как мне теперь смотреть ему в глаза?.. Не время гадать, нужно критически оценить ситуацию. Почему он пошел на это? Скорее всего, он сделал это из-за нашей ссоры месячной давности. Из-за холодной войны его чувства угасли. Других вариантов я не вижу. В тот день мы крупно поссорились из-за бизнеса. Полгода назад мне пришло письмо на электронную почту. Обычно туда мне пишут старые знакомые из Лондона, ведь ее я использую только для личных переписок, поэтому никакого важного смысла она не несет. Когда мне пришло письмо от неизвестного отправителя, я предположил, что это спам. В сообщении не было ни одного слова, лишь небольшой прикрепленный текстовый файл. Побоявшись вирусов и взлома извне, я позвонил знакомому, который проверил его. Файл оказался полностью безопасным и, к большому удивлению, не спамом. Я ошибся, думая об этом, как об обычном письме. Это было не что иное, как компромат на Рейна. В нем было в таблицах и схемах с точными цифрами расписано, как мой муж продал оружие одной из террористических организаций Ближнего Востока. Даты, некоторые имена и даже суммы — все было описано максимально детально. Я бы мог полностью довериться Рейну, закрыть это письмо, рассказать о нем нашей службе безопасности и спокойно забыть, если бы не одно «но». Я прекрасно знал, что Рейн нелегально продает оружие, и это было главной причиной всех наших ссор. Но связь с террористами… Это выходило за все границы. Я начал рыть дальше. Дата, когда состоялась сделка между Рейном и террористами, совпадала с его деловой поездкой в Испанию. Даже глупый мог бы сопоставить факты и догадаться — никакой деловой поездки не было. На этом я не остановился. Проникнув на одну из вечеринок так званого высшего общества, в котором крутился мой муж, я попытался вытащить побольше информации из тех людей, чьи фамилии были в компромате. Я сделал вид, будто муж рассказывает мне все, как о легальной, так и о подпольной части бизнеса, и почти что каждый опрошенный радостно посвящал меня в детали, восхищаясь тем, что меня, кроватную подстилку Каттерфельда, допустили к таким вещам. Но кто же знал, что некоторые из них оказались несколько сообразительнее других. Вскоре я узнал, что кто-то доложил на меня Рейну. Было несложно догадаться, что это был один из тех людей на вечеринке. Я попался. В тот момент мы и поссорились. Рейна обидело то, что я рыл под него, хотя мог спросить лично. Я все спрашивал в надежде, что это окажется неправдой, и он не продавал ничего тем людям, но он не стал ничего опровергать. Наоборот, мужчина рассказал мне всю правду. О том, кто эти люди, чем они занимаются, сколько людей убили и какая их истинная цель. — Это бизнес, Джером. Ничего личного. Меня всегда поражала его хладнокровность, но именно тогда я не выдержал. Как этот человек мог целовать меня, улыбаться нашему ребенку, а в следующее мгновение идти на сделку с убийцами? Это было выше моего понимания! — Личное? Ты слышишь себя? Это террористы! Они убивают таких же детей, как Эберхард, очнись! — Они не действуют в нашей стране и никогда не стали бы посягать на моего ребенка. Война со мной им невыгодна. Пойми эту простую истину, котенок. — А я? Если я захочу полететь в другую страну, а они взорвут мою машину? Или подумают, что ты завысил цену, и решат отыграться на мне?! — Ты — моя семья. Они не посмеют трогать то, что принадлежит мне. — Я не вещь, Рейн! Он посмотрел в мои глаза и лишь устало закатил глаза. Я видел в них усталость и разочарование, но меня совершенно не волновало, что тогда чувствовал Рейн, когда он сотворил такое! Его обида на меня по сравнению с тысячами погубленных жизней — ничто. В тот момент перед моими глазами стоял не он, а вырезки из статьи с количеством жертв очередного террористического акта. — Ты хотел знать — я тебе сказал, — он отошел от меня и оперся о стол. — Что ты хочешь еще узнать? Да, я заключил с ними сделку. Да, я продал им оружие. Да, они будут его использовать и убивать людей, детей, женщин, если это потребуется для их цели. Но это никак не скажется на нашей семье. В особенности на наших с тобой отношениях… Меня больше волнует то, что ты, Джером, вместо того, чтобы поддержать, рыл под меня, словно крыса. Его слова хуже пощечины. Они били куда больнее. — Поддержать? Ты серьезно говоришь, что мне нужно было поддержать тебя в решении убить стольких невинных людей?! — не поверил я тому, что услышал. Рейн немного помолчал, обдумывая ответ. — Обязанность мужа — поддерживать партнера. Не ты ли давал клятву у свадебного алтаря? Слова о браке оказались последней каплей в моем терпении. Мужчина поставил на весы наши чувства и тысячи смертей. Рейн всегда был хладнокровным, но я пытался закрывать глаза на его бездушность. Однако как можно было закрыть глаза после того, что я знал? После того, что он сказал?! — Такие решение я не желаю поддерживать, — тихо ответил я после небольшой заминки, опираясь рукой на диван. В этой комнате вдруг стало слишком мало воздуха. Слишком мало места. Слишком много Рейнхольда Каттерфельда. — Что ты хочешь этим сказать? Пойдешь и расскажешь всему миру, что твой муж продает оружие убийцам? — неприятная ухмылка появилась на его лице. Он прекрасно знал, что я никогда этого не сделаю, ведь это ударит не только по нему, но и по нашему сыну. По нашей семье. — Нет, Рейн. Если ты говоришь, что я не исполняю обязанности, как твоего супруга, тогда я не буду им. — Ты… Рейн запнулся, до побледневших костяшек ухватившись рукой за столешницу стола. — Я хочу развод. Голос дрожал. Было видно, что я волновался. В моей голове эта фраза звучала совсем иначе. Не так жалко, не так отчаянно, не так болезненно. Я пожалел мгновенно, как только эти обжигающие слова вылетели изо рта, но было уже слишком поздно. Они сорвались с моих губ, став катализатором цепной реакции. Рейн ничего не ответил. Он продолжал смотреть на меня. На его лице маска равнодушия, но в глазах — буря. Ему никогда не нравилось, когда я поступал по-своему, без его ведома, без разрешения принимал решения. Самовольничество он расценивал как предательство. Сейчас в его глазах я выглядел именно так. Предателем. — Я не отдам тебе Эберхарда, — сказал он так же спокойно, как и прежде. — Он мой ребенок. — Генетически — мой. Любой суд будет на моей стороне. Ты никогда, слышишь, никогда не увидишь его. После этого у нас началась холодная война. Я не говорил с ним, он — со мной. Я перебрался в другую комнату, в другое крыло подальше от мужчины. Я не мог спать с Рейном, пока разум вопил: «чудовище». Это было выше моих возможностей. Месяц в одиночестве. Месяц раздумий. Месяц сожалений о тех словах. Этого времени было достаточно, чтобы остыть окончательно. Вчера я был готов примириться с его ужасными поступками, окончательно отпустить обиду за те слова. Я был готов идти вперед, несмотря на то, что мы оба причинили друг другу боль. После всех тех слов и его действий неизменным осталось одно — я любил его. Но, очевидно, Рейн все еще утопал в своей обиде. Неужели он воспринял мои слова о разводе за действительность? Вот так просто смог вычеркнуть десять лет нашей жизни из-за ссоры? Что это за отношения, которые после первой серьезной ссоры пошли прахом? Нет, я сам себе противоречу. Это была не первая серьезная ссора, первой была та, после которой пришлось вызывать доктора, дабы тот вытащил меня из депрессии, в которую меня завело заточение, созданное Рейном. Теперь я припоминаю, что и наша первая ссора тоже была из-за этого чертового бизнеса. Разница была лишь в том, что тогда я только-только узнал о том, что мой идеальный мужчина занимается далеким от идеала незаконным бизнесом. Сейчас же мы уже пять лет как женаты, и я прекрасно знал, с каким человеком шел под венец. Его нелегальный бизнес всегда стоял между нами. Это не могло продолжаться вечно. Однажды вновь всплывет то, что он продал кому-то оружие, а после умерли люди, я снова вспылю, снова наговорим друг другу обидных слов, и я снова захочу сбежать от него, и снова вернусь, как побитый пес. Это был бесконечный круг безумия. Это не любовь, а зависимость. Я прощал ему все. Обиды, разрушенную жизнь, убийства. И каждый раз возвращался. Последние пять лет были ошибкой. Весь наш брак — ошибка. Нужно было найти способ уйти от него тогда, улизнуть из-под ареста и распрощаться с Рейном, но тогда я был слаб, и он воспользовался этим. Он связал меня браком и ребенком. Пора положить этому конец. Я незаметно сел на кровать, смотря, как мирно спит сын. Он так сильно напоминал мне Рейна. Эберхард был обладателем таких же глубоко посаженных темно-синих глаз. Темно-русые волосы были разбросаны по лицу и подушке. Они с Рейном никогда не умели спать аккуратно. Когда малыш подрастет, а с лица исчезнут детские щечки, он станет копией отца. Насколько бы суррогатная мать не была подобрана под мою внешность, он все равно родился маленькой копией своего отца. Я чувствую себя эгоистом, ведь был готов простить Рейну убийства множества невинных жертв, но только не измену. Сожаления о брошенных словах растворилось. Если раньше я чувствовал вину за ту ссору, больше ее нет. Рейн совершил то, что нельзя прощать. Развод… я готов к нему. Но вряд ли мне позволят это сделать. Рейн может запросто приказать службе безопасности схватить меня до того, как я зайду в зал суда. Хотя в его стиле было приставить охрану и следить за мной, как он это сделал после нашей ссоры. Рейн никогда не отпустит меня. Не из-за пылкой любви, как я думал раньше. Все банальнее. Я знал слишком много, и враги могут воспользоваться этим. Разговорами или пытками они выведают полезную информацию, пускай даже те крупицы, которые было позволено мне узнать. Раньше ко мне никто не лез, потому что я был под защитой, но как только я ее лишусь… Подписав развод, я подпишу себе смертный приговор. В дверь постучали. — Машина ожидает вас. Кивнув в ответ дворецкому, я направился к выходу. Аккуратно прикрыв дверь, я в последний раз взглянул на Эберхарда. Сколько бы оправданий я ни придумывал, единственной причиной, почему я не могу уйти от Рейна, являлся мой сын. Ради него я готов остаться в этом доме, рядом с Рейном столько, сколько угодно… Эберхард — единственная причина, почему я все эти годы держался на плаву, и не тону прямо сейчас. Если и его у меня отберут, таких причин не останется.