Вопреки всему

Пять лет спустя, Мадрид

Вы когда-либо сидели у могилы человека, которого убили? А я сидел и не раз. Каждый год в одно и то же время, когда зимние холода отпускали землю, а весна брала погоду в свои бразды правления. Удивительно депрессивное время года. Никогда не думал, что возненавижу весну и этот переходной период, когда все вокруг начинает щебетать от радости скорого воскрешения от затянувшегося сна. Ведь я все еще желал спать. Спать и никогда не просыпаться, мечтая о том, чтобы все произошедшее оказалось лишь очередным кошмаров, неудавшимся позабыть после пробуждения. Увы, реальность жестока. Настолько жестока, настолько человеческий мозг может вообразить. Она придушила меня бетонной плитой к земле, заставляя возиться в окровавленных осколках прошлого. Я пытался собрать картину воедино, но лишь ранил себя до крови снова и снова, повторяя то, что разум упорно пытался забыть. Я истекал кровью на полу, продолжая истязать себя, пока однажды, в один прекрасный день не осознал: в прошлое не вернуться и ничего не изменить. Прошлое мертво. Прошлое — это лишь мертвая часть каждого из нас. Однажды повлиявшая на тебя, сделавшая тебя таким, какой ты есть сейчас, но не имеющая никакой власти над твоим настоящим и будущим. Так говорят окружающие. Так говорят все. И так говорю сейчас я, заверяя себя, что будущее зависит от меня и моих решений, а не от тех людей, которых я оставил позади. Не от этих осколков, ранящих меня, стоит лишь взять их в руки, чтобы собрать воедино. Пришлось пройти долгий, чертовский долгий путь от того, чтобы с уверенностью сказать себе и окружающим: «Я в порядке». И я действительно в порядке. Пять лет — вот сколько мне понадобилось, чтобы окончательно отпустить произошедшее той трагической ночью и принять нового себя. Более не невинного, запятнанного от пяток до макушки в крови человека, смотрящего на меня из зеркала. Пять лет для того, чтобы сидя у могилы своей жертвы, я не рыдал, марая руки в весенней грязи. Пять лет, чтобы я смог подпустить к себе иного человека, когда я приходил к Тобиасу, чтобы почтить его память. Пять чертовых лет. Пять. Четыре потерянных года без Рейна показались мне раем по сравнению с этими пятью, когда я пытался принять свою новую реальность. Пытался принять и понять нового себя. Первый год прошел словно в тумане. Рейн, Эберхард, возвращение в Мюнхен, дом, снова Рейн, выборы суррогатной матери, мистер Мартинес, снова Рейн и Рейн, и Рейн, и Рейн… Много Рейна. Он находился рядом со мной постоянно с того момента, как нашел меня сидящего с пустым пистолетом возле тела Тобиаса. Я мало что помню с той роковой ночи, память стерлась с годами, но насколько знаю по слухам, если бы не Клаус, Рейн застрелил бы мистера Мартинеса прямо там, у неостывшего трупа Тобиаса. Если бы не Клаус, Рейн бы отомстил моего отцу за все его махинации, уловки и недосказанности, что привели меня к подобному финалу… Рейн поддерживал и пытался не дать мне залезть внутрь себя и закрыться от него и мира. Неделями не отходил от меня, проверяя здесь ли я еще, не пытаюсь ли сбежать от себя и него. Каждую ночь засыпал только после того, как слышал, что я провалился в очередной кошмарный сон, а просыпался раньше меня, дабы первым, что я увидел, был он. Всегда он. Вечно он. Это был его метод показать, что он со мной до конца, через что бы я не проходил. Однако за весь год я не запомнил ни одного воспоминания, кроме общей картины его присутствия в моей жизни. Все стерлось, не оставив ничего конкретного, за что я мог бы ухватиться. Воспоминания первого года после смерти мистера Каттерфельда запоминались мне еще хуже, чем сны. Эти бесконечные кошмары, которые едва ли не свели меня с ума, если бы… если бы не лицо Рейна по утрам. Один его взгляд, крепкие объятия и я вспоминал, что я не тот человек, кем был во сне. Я не убийца. Меня заставили. Лишь исполнитель приговора. А после, словно по мистическому щелчку пальцев, я пришел в себе. У меня родилась дочка. Сара Мари Мартинес Каттерфельд. Мое маленькое солнышко и лучик, заставивший меня очнуться от кошмаров и принять неизбежность жестокой реальности. Появление Сары — знаменательное событие. Только увидев ее маленькие ручки, светлые детские глаза, которые уже совсем скоро приобрели мой карий оттенок, доставшийся от генов Мартинес, я очнулся. Я много рыдал. Первые дни, стоило мне увидеть ребенка, рыдание вырывались у меня из глубин. Возвратились панические атаки, но недомогание прошло уже спустя несколько месяцев. Рейн помогал мне осторожно подойти к границе возможностей и переступить ее. Именно он был тем, кто заботился о нашей дочери, пока я медленно приходил в себя после смерти Тобиаса. Моя дочь росла и с каждым ее шажком в новую жизнь, мои воспоминания о той трагичной ночи размывались, пока однажды я не проснулся с мыслью, что все закончилось. Пришел конец страданиям. Я чувствовал себя обновленным. Словно проснулся ото сна, длившегося несколько десятилетий. Это был все тот же я, но уже не тот. Совершенно не тот. Не успел я осознать, как Саре вот-вот должно было исполниться четыре. Иногда мне казалось, что судьба напоследок решила подшутить надо мной еще раз, ведь моя дочь родилась через год на следующий день после смерти Тобиаса. Один год и один день. Именно поэтому из меня никогда не вылетали искренние поздравление Саре, ведь я помнил, чем мне пришлось пожертвовать ради того, чтобы Сара росла в Мюнхене, рядом с обоими отцами и старшим братом. Никогда и ни за что не забуду, что мне пришлось сделать ради благополучия нашей семьи. Никогда и ни за что не забуду принятый мной выбор. Никогда и ни за что не стану отрицать, что не пожалел. Никогда и ни за что. Ведь ради того, что я имею сейчас, я был бы готов пожертвовать еще раз и еще, и еще, и еще, и еще сотни раз, пока мою душу окончательно не разорвет в клочья, не оставив ничего… Букет, состоящий из охапки нарциссов, упал на холодную каменную плиту. Цветы прощения. Каждый год я приносил их сюда, ложа на одну из сотни однотипных могил. Совершенно не подходящее место для Тобиаса Каттерфельда. Начиная с того, что это обычное кладбище в пригороде, и заканчивая тем, что Тобиас был похоронен вне склепа Каттерфельдов. Совершенно в другой стране, за сотни километров от того места, где упокоилась вся его семья. Отец сказал, что это был выбор Тобиаса. Почему? Ни я, ни Рейн не знали, а мистер Мартинес не имел желания вдаваться в подробности. — Это последняя воля Тобиаса, — лишь ответил тот и больше мы никогда не возвращались к этой теме. Я встал и поправил костюм. Солнечная погода вряд ли пойдет на пользу цветам. Не хотелось бы, чтобы нарциссы увяли столь скоро… Впервые я решил проведать могилу Тобиаса Каттерфельда не на первую годовщину его смерти. В первый год у меня не было желания ехать не только к Тобиасу, но и возвращаться в эту страну, лишний раз встречаясь с отцом. Наши отношения с мистером Мартинесом… сложно говорить о них, когда их практически взяли и испепели, оставив лишь бездыханное пепелище. Их окончательный крах пришелся на то время, когда мы выбирали мать для Сары. После того, как он практически заставил нас с Рейном согласиться на его кандидатуру, я собственноручно убил в себе наивную детскую идею когда-либо наладить с ним отношения. Альваро Мартинес погиб для меня той же ночью, что и Тобиаса. Остался лишь бывший глава Мартинес, ушедший в отставку после рождения внучки. Ничего больше. Возвращаясь к теме, в первый год я не приехал к Тобиасу. Я даже не знал, где находится могила, ведь на похоронах меня не было. В тот день я был слишком… слишком убит, дабы посмотреть в глаза Изабель и Миранде, которые, я уверен, уже тогда знали, кто пустил пулю. Было время, когда я думал, что они заявят на меня в полицию. И это было бы правильно, рационально, законно, черт возьми! Однако ни Изабель, ни Миранда этого не сделали, ведь обе принадлежали к нашему миру. Ни одна из девушек не обвинила меня в смерти отца, но также ни одну из них я больше никогда не видел. Я приехал к Тобиасу на вторую годовщину. Я не знал, какие цветы стоит взять с собой, поэтому спросил прямо у флористки, работающей в цветочном недалеко от кладбища. — Чтобы вы хотели выразить через цветы? Свою любовь? Скорбь? Сочувствие? Может быть вы хотели бы сказать, что скучаете? — спросила она меня, клипая пышными ресницами, и жуя жвачку. — Есть такие, которые бы позволили мне сказать: «Я вас прощаю»? И так у меня в руках появились нарциссы. Я хорошо помню, как впервые пришел на кладбище. В тот год погода была хмурой. Собирался дождь. Я поставил цветы в каменную вазу у креста и упал. Упал на пол и не мог остановить истерику. Я рыдал, кричал, обвинял, рвал едва ли появившуюся траву на земле и смешивал себя с грязью. Я желал одного единственного ответа на свой последний вопрос. Почему я? «Хочу, чтобы ты понял, почему мой выбор пал на тебя.» Десятки, сотни, тысячи, миллионы раз перед сном и после пробуждения, во время обеда и ужина, когда я проводил время с Сарой, Эберхардом и Рейном я задавал себе этот вопрос, но никак не находил ответа. Каждый раз, когда наступал очередной срыв, я бил по груди Рейна, пока тот сжимал меня в своих объятьях, и спрашивал один и тот же вопрос. Как и я, ответа он не знал. Никто его не знал. Прошло пять лет со дня смерти Тобиаса, и я наконец-то нашел ответ. По этой причине сейчас я не стою на коленях, пачкая себя грязью. Поэтому я не рыдаю, разбивая костяшки о камень надгробной плиты. Поэтому я не кричу на свою охрану и Рейна, дабы те ушли и дали мне проститься, поговорить с Тобиасом, что больше походило на то, что я медленно схожу с ума. Нет. Сегодня я стоял ровно, взгляд был чист, а рядом со мной стоял человек. Рядом со мной стоял Рейн. Человек, который убил, стоит рядом с человеком, который заказал убийство, прямо у могилы жертвы. Абсурд. Тобиас бы рассмеялся в лицо судьбе, устроившей ему такое представление. Он бы смеялся смотря ей и нам прямо в глаза. Я почувствовал приближение Рейна за спиной. Он притянул меня к себе, стоило положить цветы на могилу, и обнял сзади. Словно издевался над Тобиасом прямо над его могилой. Словно пытался сказать: «Мы все еще вместе, несмотря на то, как вы упорно пытались нас разлучить». Я усмехнулся собственной мысли. Голова мужчины оказалась у меня на левом плече. Он не проронил ни слова все то время, пока мы ехали к кладбищу. И я понимал, что его молчание не равняется его спокойствию. Рейн волнуется. Молча, агрессивно сжимая мое тело, выражает свое беспокойство. Это первый раз, когда я позволил ему пойти со мной. Первый раз, когда он не оттягивает меня от земли, насильно неся в машину. Первый раз, когда он и я пришли вместе к мистеру Каттерфельду. Я почувствовал тяжелый вздох над своим ухом, после чего Рейн прижался носом к моей шее и еще сильнее прислонил меня к себе. — Мой отец говорил, что люди при власти не должны марать руки кровью. Для этого у них есть их подчиненные, исполнители приговоров. Раньше я думал это верное решение. Ты не можешь одновременно разрываться между руководством и исполнением. Я думал, мир между нашими семьями был бы крепче, убей дядю представитель Мартинес, но… отец был неправ. Это не разумный совет, а обычная трусость. Он боялся запятнать совесть кровью, и воспитал меня таким же трусом, как и он сам. Трусость ли нежелания убивать? Нет, это сила, но только тогда, когда ты действительно не хочешь забирать жизнь. Это значит, что ты достаточно силен, дабы сражаться, а не идти легким путем. Ты выше этого. Но если ты просто сбрасываешь всю грязную работу на своих подчиненных… да, это трусость. — Это должен был быть я, Джером. Я принял решение, и не должен был скидывать грязную работу на другую семью. Я должен был выпустить ту пулю. Я… Он ни разу не говорил мне «прости» за эти пять лет. Ни разу не просил прощения за то, что произошло по его приказу. И сейчас не просил. Рейн лишь винил себя в том, что все обернулось так, что пистолет пришлось взять мне. Он винил себя, что не понял настоящие мотивы моего отца раньше. Винил, что снова не оказался рядом. Винил себя в сотни других мелочах, но ни разу в том, что Тобиас умер по его приказу. — Ты поступил так, потому что не хотел запятнать себя в моих глазах, — ответил я, поглаживая его руку на своей талии. — Ты хотел мира и я уважаю это, но ты не хотел убивать своего дядю. И нет, это была не трусость. Ты знал, что так нужно, но ты не хотел. Рейна окаменел позади меня. — Я желал ему смерти, как никому другому, Джером, — произнес тот резко, на одном дыхании, сжимая мое тело настолько, что я едва ли мог сделать вдох. — Он это заслужил. За моего отца и матушку. За меня. За тебя. За нас. И я понимал боль Рейна. Он все еще винил Тобиаса в том, что случилось с его родителями, а после и с нами самими. Возможно, он никогда не перестанет винить его за это. Прошлое отпустило меня, но не Рейна, и в отличие от меня, он собирается держаться за него до последнего. Ведь это все, что у него осталось от Тобиаса Каттерфельда и войны, на которую он потратил всю свою жизнь. — Нет, сейчас, стоя у его могилы, ты жалеешь. Ты любил его. Не так, как меня, Эберхарда или Сару. И не так, как-то, чем ты занимаешься. — Я его ненавидел, — процедил Рейн, резко отстраняясь от меня. — Только не начинай говорить о том, что это была родственная любовь, малыш. Не смей говорить об этом, зная, что он сделал с моим родителями! Мужчина перевел взгляд на меня, а после на могилу. Зачесав волосы назад, он сплюнул на надгробие, показывая, что чувствует на самом деле. Это не поменяло мое мнение. — Любовь не отрицает ненависть. Поверь, я знаю, что в этих чувствах можно заплутать… — Я не пытался подойти к Рейну. Я не тянулся к нему, как раньше. И вряд ли я когда-либо снова потянусь или сделаю первый шаг. Я слишком устал, чтобы пытаться. Теперь это прерогатива Рейна. — Ты не желал ему смерти, Рейн. Мистер Каттерфельд был твоим последним родственником. Человеком, которого ты знал с рождения. Отдав приказ об убийстве, ты отнял часть себя. Больше в этом мире тебя никто не знает так, как он. Ветер подул столь же быстро и порывисто, как Рейн оказался у меня. Мне не пришлось ползти к нему и унижаться. Теперь это делал он. Его прерогатива, как я и говорил. — Ты знаешь меня лучше всех, котенок. Ты. Рейн нежно взял мою ладонь и положил себе на щеку. Его обветренные шероховатые губы целовали мои кисти, царапая кожу. Голубые глаза, подобному ясному безоблачному небу над нами, смотрели прямо в мои. В них виднелась вся та боль, которую он пережил. Теперь он не скрывал ее. Его бетонная стена сломалась. Мне не нужно было разбивать об нее костяшки, пытаясь достучаться до мужчины. Он сам разбил ее и прибежал ко мне. И это показывало насколько мы оба изменились. — Нет, не знаю, — ответил я и забрал свою руку от Рейна. Я присел у могилы и положил руку на надгробие у каменной вазы с нарциссами. — Ты принял неправильное решение, — произнес я, поправляя цветы. — Твой отец был неправ, ты верно подметил, но и ты сделал неправильные выводы. Ты не Бог, Рейн. Не тебе принимать решение о жизни и смерти. Это не позволено никому. Поднявшись, я бросил взгляд на начинающую выцветать краску. Пять лет. Интересно, кто-то заботится о могиле Тобиаса? Ни разу не видел на ней цветов. Сомневаюсь, что Миранда приходит к отцу, но может быть Изабель хоть когда-то… Я отогнал мысли и сделал себе мысленную пометку сказать управляющему кладбища подкрасить имя на надгробной плите, а то скоро от того, кто здесь лежит, не останется никакого воспоминания, и имя Тобиаса Каттерфельда канет в лету. — Теперь тебе с этими ложными выводами жить, Рейн. Нам с ними жить, и я надеюсь, что наши дети когда не познают той же участи, что Тобиас или мы. Я поднял глаза с земли на Рейна и столкнулся со взглядом мужчины, из-за которого мое сердце пропустило удар. Подобное случалось все реже и реже. Оно безвозвратно окаменело и лишь в самой сердцевине сохранялось биение и жизнь, показываясь лишь рядом с этим мужчиной. Только Рейнхольд Каттерфельд во всем мире мог заставить меня ощущать то, что я все еще жив. — Джером. — Да, Рейн, — ответил я, возвращаясь к мужчине. — Скажи мне, ты все еще любишь меня? Неожиданный вопрос в неожиданном месте от человека, которому ранее претило выражения любых чувств. И тут я в который раз увидел, насколько изменился Рейн. Насколько изменился я сам. Мы словно поменялись ролями. Я был хладнокровным любовником, не в силах выдавить искренние чувства, а он — пылким и страстным партнером, которому жизненно важно получить слова любви, дабы продолжать гореть и пытаться растопить лед. — Почему ты об этом заговорил? — спросил я, мысленно удивляясь тому, что Рейн действительно задал подобный вопрос. — С той ночи ты ни разу не произнес эти слова, — Рейн запнулся, вспомнив ночь смерти Тобиаса. Он сжал губы в тонкую линию и снова откинул волосы, разбросанные ветром, назад. — Боже, Джером, я ненавижу вести себя, как вспыльчивый подросток, но я хочу знать: ты любишь меня? Ты все еще со мной из-за чувств или из-за Сары и Эберхарда? А может потому, что боишься нарушить мир между семьями? Я любил Рейна. Правда, любил. Так сильно, как и в первый день нашей встречи, только… Я перевел взгляд на могилу, покрывшийся слоем грязи за года. В тот день пуля пронзила не только Тобиаса, но и меня. В деревянном гробу покоится не только Тобиас Каттерфельд, но и невинный, милый и нежный Джером Эванс. Тот, кто мог до бесконечности говорить Рейну слова любви, не заботясь получить их в ответ. Перед надгробием же стоит тот Джером, что остался. Он не новый, он просто тот, кому удалось остаться в живых. Этому Джерому сложно выражать эмоции. Ему сложно смотреть на собственные руки, потому что даже спустя пять лет, он знает, что увидит там кровь. Темную, теплую, окропившую мое лицо после выстрела, которую я размазал руками, безуспешно пытаясь стереть. Ему сложно дышать, ведь время от времени он чувствует призрачный запах порохового дыма. Этому Джерому до невозможности осточертела жизнь, но он держится, ведь есть три вещи, которые в нем нуждаются. Три вещи, которые без него не выживут. Мир между семьями. Дети. Рейнхольд Каттерфельд. Эти три вещи умрут без него. — Я с тобой не из-за детей и уж точно не-за этого шаткого мира с моим отцом. Ты прекрасно знаешь, Рейн: если бы я решил уйти от тебя, я бы забрал детей и поехал к отцу, и ни ты, никто бы из твоих людей меня не остановил, ведь я свободен. Отец дал мне эту свободу и ты боишься, что я уйду. Ранее ты мог сдержать меня. Запереть в комнате и не выпускать. Привязать меня к себе детьми, бизнесом, ложью. Но теперь я свободен, Рейн, и ты боишься этой свободы так, как не боялся ничего прежде. Лицо мужчины скривилось от боли. От боли, вызванной правдой. Рейн собственноручно разбил ту свою стену между нами, ведь боялся, что я уйду. Не сбегу, поджав хвост и не поговорив, а просто тихо уйду, а он не будет в силах остановить меня. Он разбил ее, дабы всегда смотреть за тем, как далеко пролегают границы моей свободы и не перешел ли я их, оставив его позади. — Рейн, я не отдалился от тебя. Я всегда с тобой так же, как ты был со мной все это время. Я устал повторять, что не сбегу. Устал заверять тебя в своей преданности и чувствах. Но если ты желаешь подтверждения, то так тому быть, — я вздохнул и криво улыбнулся. — Я люблю тебя, Ренйхольд Каттерфельд. Ты ведь хотел услышать эти слова? Ты удовлетворился, когда услышал их? — Джером… Рейн хотел подойти ко мне, но я остановил того рукой. Мне нужно договорить, пока мы здесь. На мгновение я прикрыл глаза, отдаваясь тем единственным воспоминаниям, которые я позволил себе оставить до этого момента. До момента, когда я сумел разгадать последнюю загадку Тобиаса Каттерфельда. «Держи глаза широко открытыми. Я хочу, чтобы ты знал, как это лишать жизни кого-то… Хочу, чтобы ты увидел смерть. Хочу, чтобы ты осознал, почему я решил умереть, а не продолжил бороться. Хочу, чтобы ты осознал, почему сейчас оружие в руках держишь ты, а не кто-то другой. Хочу, чтобы ты понял, почему мой выбор пал на тебя.» — Знаешь, перед смертью мистер Каттерфельд сказал мне держать глаза открытыми. Он хотел, чтобы я увидел в них причину. Причину, почему это должен был сделать я и никто другой. Мне понадобилось очень и очень много времени, дабы понять, но, Рейн, я понял. Теперь понял. Отряхнул пыль, оставшуюся на ладонях, я вернулся к Рейну и обнял того, положив голову ему на грудь. Его сердце билось быстро. Слишком быстро. — Он хотел, чтобы я стал таким. Мистер Каттерфельд знал, что я не выдержу вины за убийство. Он знал, что это меня сломает, но также он знал, что я преодолею это ради тебя и детей. Он, как всегда, все прекрасно понимал, Рейн, но правда в том, что он не ненавидел меня. Он не хотел окончательно испортить мою жизнь. Всего лишь хотел оставить несмываемый след в моей памяти. Напоследок он извинился и я простил его, Рейн. Простил, потому что хочу двигаться дальше, пускай это и оставило след на мне. Хочу ради наших детей, ради нас и ради себя самого. Я поцеловал Рейна в щеку и через силу улыбнулся. — Он сделал это со мной, чтобы оставить тебе подарок. Это все для тебя, Рейн. Это его прощальный подарок тебе. Рейн обнял меня в ответ. Я впервые видел, как он сдерживает себя, чтобы не пустить слезы. Ему впервые было больно настолько, что его в глазах начинали собираться соленое море, пока мое море давным-давно усохло. Мы оба понимали, что это не конец. Для нас — точно нет. Мы любим друг друга. У нас общий бизнес. Двое прекрасных детей. Мы будем вместе до последнего вздоха… Вот только того счастья, которое у нас могло быть, мы никогда не познаем, ведь этот мир искалечил меня. Искалечил его. Искалечил нас обоих. Однако вопреки всем обстоятельствам, мы продолжаем любить друг друга. Вопреки всему, эти чувства, пронесшиеся сквозь года, не познали изменений. Вопреки всему, я наконец-то осознал, что наша любовь — единственная неизменная константа мира, в котором мы живем.

***

Как и обещал, Альваро Мартинес исполнил свою часть уговора, позволив внучке расти в Мюнхене внутри семьи Каттерфельд. В свою очередь для соблюдения нашей части соглашения, мы с Рейном раз в год на на три месяца отправляли дочку к мистеру Мартинесу, как только ей исполнилось три. Альваро понемногу вбивал Саре в голову свои идеи, стремясь воспитать достойную наследницу Мартинес. И, к нашему с Рейном удивлению, у него это получалось. Девочке всего четыре, но она пребывала не в себя от радости, когда дедушка позволял командовать своими людьми. Да-да, именно командовать, раздавать свои детские шаловливые приказы, и люди Мартинес, все эти бывалые бандиты и убийцы таяли при виде Сары, выполняя каждую ее прихоть. Признаюсь, иногда меня смущало то, как старший Гонсалес или сам Дамиан носились с моей дочкой, несмотря на наши с ними плохие отношения. Да и вообще, люди Мартинес относились ко мне с подозрением, с опаской, иногда в открытую показывая свою неприязнь. Все дело в том, что главой Мартинес стал Мэтью, и как бы он не пытался изменить отношение своих подчиненных ко мне, у него не получалось. Я и сам не хотел. В тридцать девять лет ко мне пришло осознание, что я полноценно и бесповоротно принадлежу Каттерфельдам, пускай моя кровь говорит обратное. Вопреки плохим отношениям папы с Мартинесами, Саре ничего не стоило забраться на какого-то громилу и гонять того, будто она сидела на большой лошади. Девочку здесь любили. Даже те, кто ненавидели меня из-за угрозы положения Мэтью, обожали мою дочь, так как их глава был от нее без ума. Именно Мэтью стал ее крестным отцом. Идея принадлежала мистеру Мартинесу и закрепляла положение Сары, как наследницы. Что ж, ни я, ни Рейн не высказались против, ведь в семье Мартинес я поддерживал хорошие отношения с одним лишь Мэтью. Он стал моим буфером перед своими людьми, гарантируя безопасность. В итоге Сара Мари Мартинес Каттерфельд стала лучиком света не только для меня, но и для всей семьи Мартинес. Наше будущее заключается в ее маленьких ручках, маминых темных кудряшках и больших-больших темных глазах, что достались в наследство от меня и моего отца… К сожалению, Сара не имела столь высокого статус с самого рождения. Она получила его лишь спустя некоторое время, ведь мистер Мартинес разочаровался, когда врачи подтвердили, что родится девочка. Отец хотел внука, мальчика, наследника и будущего сильного мужчину, и даже не помышлял о рождении внучки. Ему настолько претило рождение девочки вплоть до того, что речь зашла об аборте, но вмешался Рейн. Стыдно признаться, но в то время я мало участвовал в делах, что касалось суррогатной матери и беременности. Я сдал генетические материалы и оставил дела Рейну, понадеюсь, что тот справиться без меня. Пока я боролся с самим собой, принимая произошедшие внутри изменения, Рейн сражался за жизнь нашей дочери. И он победил. Сара родилась здоровой милой девочкой. За первый год жизни моей дочери мистер Мартинес ни разу не встретился с внучкой. Мягко говоря, он полностью разочаровался и уже хотел начать вести переговоры с моим мужем об еще одной попытке. Об еще одном ребенке, который мог стать препятствием для Сары на пути к власти, если бы она ту захотела. Однако Альваро Мартинес возможная вражда в будущем не волновала. Альваро желал внука и готов был идти до конца, вот только не получилось. К тому времени я более-менее твердо стоял на ногах, чтобы прямо сказать отцу: я больше не буду заводить детей, а если он поставит мне ультиматум, то сделаю вазэктомию. Блефовал ли я тогда? Нет. Я действительно больше не собирался заводить детей. Хватило одного раза, когда меня буквально заставили пойти на рождение наследника Мартинес для отца. У меня уже была прекрасная милая дочурка и чудесный сын. Оба здоровые, сильные, умные, а главное, оба имели разное наследие, что делало невозможным их попытки отобрать друг у друга власть. Один будет заведовать семейными делами Каттерфельдов, а вторая возглавит семью Мартинес. Никаких войн за наследство. В будущем Сара и Эберхард станут плечом к плечу и будут вести дела вместе. Вот, что на самом деле объединит эти две семьи. Не мой брак с Рейном, а наши дети. Будущее будет светло, пока эти двое будут вместе. После моих слов мистер Мартинес заткнулся и решил попытаться сделать девочку первой наследницей-женщиной в истории Мартинес. Он познакомился с Сарой и сразу влюбился в этого ребенка. То, что бывший глава Мартинес без ума от внучки видели и другие люди, поэтому и сложили теплое впечатление о девочке. В Мадриде все любили Сару, и ближе к четырем годам, Сара уже спрашивала меня, когда мы снова вернемся в Мадрид повидаться с дедушкой и всеми теми людьми, с кем она успела познакомиться. Пускай домом она считала Мюнхен, но Мадрид был ближе ей по духу. В свои четыре моя дочка смогла определиться с тем, что она считает действительно своим. Она росла в том мире, в котором не должны были жить дети. Но она жила. Жила и воспринимала это, как должное, ведь иного не знала. Иногда я задумывался, не убежать ли нам с Рейном и детьми, дабы Сара не несла ответственность, что желали возложить на ее хрупкие маленькие плечи ее дедушка, но… Моя дочка была сильной. Она любила своего дедушку. Любила его людей. Сара любила Мартинес. Она смогла полюбить эту семью за небольшой отрезок своей жизни так, как не сумел я. Так, как я не сумею никогда. Подошло время нашей ежегодной трехмесячной поездки в Мадрид. Рейн ненавидел это время года. В поместье Каттерфельд становилось пусто. Даже Эберхард бросал отца, стремясь оказаться побыстрее в Мадриде со мной и Сарой. Отец с сыном не переваривали друг друга больше месяца. Одинаковые характеры сталкивались и из рассказов дворецкого становилось понятно, что во время нашего с Сарой отсутствия поместья сотрясалось от ссор. Удивительно, но подростковый возраст Эберхарду давался Рейну тяжело. Эберхард становился все больше и больше похож на отца и Рейна это бесило, ведь он видел все свои недостатки в одном лишь взгляде на сына. Генрих называл меня с Сарой стабилизаторами, ведь только наше присутствие помогало отцу с сыном примириться друг с другом и найти компромисс. Сам же Рейн не мог перебраться в Мадрид на эти три месяца. Работа и привязанность к Мюнхену не позволяла мужчине надолго отрываться от его места, а разрываться между Мадридом и Мюнхеном казалось ему лишь пустой тратой времени на перелеты. Мы условно обусловились, что как только у него появляется свободное время, он летит к нам, а в остальное время продолжает жить в Мюнхене один, ожидая нашего возвращения. Со временем я заметил, что Рейн никогда не выдерживал двух недель в одиночестве и летел первым же рейсом в Мадрид, как только слышал голос дочери по телефону. В этот раз Рейн провожал нас с детьми. Мы с Рейном обсудили и пришли к решению разрешить Эберхарду побыть в Мадриде, пока у него не закончатся весенние каникулы. Сара же, как не пыталась показать, насколько ей не нравится то, что с нами едет брат, пребывала в прекрасном настроении. Их отношения с Эберхардом были… странными, но оба до безумия любили друг друга, пускай и не получалось без грызни. Все же, оба были детьми, несмотря на разницу в десять лет. Любили побушевать и посражаться за внимание родителей. Даже Эберхард начинал походить на ребенка, когда находился рядом с сестрой. Иногда я ловил себя на мысли, что в свои четырнадцать этот мальчик слишком жестоко относился к себе, и только Сара проявляла в нем то, что он столь пытался скрыть. В Мадрид мы прилетели вчера утром. Успели заселиться в дом мистера Мартинес, сходить на кладбище, а весь оставшийся день провели валяясь в постели, пока Сара прыгала по кровати, где лежали мы с Рейном, а Эберхард ссорился с ней, запрещая подобное поведения. Говоря о доме… как бы я не пытался отказать отцу, он настоял на том, чтобы мы с Сарой жили вместе с ним в этот промежуток времени. Специально для этого он переехал в дом побольше. Двухэтажный с огромным садом позади. Саре очень нравилось озеро и качели за домом. Казалось, ей нравилось все, что предлагал и показывал ей дедушка. И временами это бесило меня. Я ненавидел то, как сильно моя дочь привязалась к Альваро. Ненавидел его за эту двуличность: то хотел избавиться, а то души не чаял в моей дочке. Я просто ненавидел проводить время с Альваро. Ненавидел находиться рядом с ним, пускай даже вместе с Сарой. Ненавидел за то, как он невольно втягивал меня в разговор, хотя единственное, что я хотел, это сказать ему что-то едкое и никогда больше не видеть эту его искреннюю улыбку, когда он смотрит на меня с дочерью. Ненавидел это его «спокойной ночи» и нежный поцелуй в лоб перед сном Саре. Ненавидел его «доброе утро» и «что будете на завтрак», который он готовил сам и который столь обожала Сара. Ненавидел за то, как он радуется спокойной старости в окружении семьи, которую не заслужил. Больше всего я ненавидел его попытки возобновить нашу связь. Пять лет спустя он все еще не потерял надежду и продолжает давить на слабые места. Уверял меня, как сожалеет насчет моего детства. Продолжал рассказывать мне о матери, моих братьях и сестре. Однажды даже предложил сходить проведать мамину могилу и, Господи, как же я ненавидел его за то, что не смог отказаться! А эти его постоянные советы, пересекающие все границ? «Джером, не стоит ли тебе съездить к бабушке? Мои люди узнавали, она все еще живет в пригороде Лондона.» «Джером, не хочешь ли встретиться со своими приемными родителями? Вы расстались не лучшим образом, но это не значит, что они не любили тебя. Ты ведь жил с ним целых семнадцать лет!» «Джером, почему ты не носишь то кольцо, которое я тебе дал? Что подумает Сара, когда ты так относишься к фамильным ценностям?» «Джерома, мне не нравится, как твой муж относится к тебе. Ты не думал о том, чтобы бросить его и переехать навсегда в Мадрид?» Черт возьми, как же я ненавидел его за это!.. Обида во мне переросла в неприязнь и укрепилась столь сильно, что я не мог ее преодолеть даже ради дочери. Наши отношения с Альваро Мартинесом прекратили свое существование. Как бы отец не пытался их реанимировать, они оставались мертвы, подобно всем моим чувствам к нему… Рейн пообещал задержаться на несколько дней в Мадриде, прежде чем улететь. И пускай идея жить в одном доме с мистером Мартинесом не радовала моего мужа, он стойко держался эти несколько дней. Мы вместе закрывались в спальне и показательно игнорировали Альваро. Рейн говорил, что это по-детски, но я не знал, как по-другому избежать неловких встреч с отцом. Фактически, Альваро Мартинес лишился власти, передав свое место Мэтью, однако его авторитет был столь же силен, будто он все еще оставался действующим наркобароном, а не пенсионером. Рейн знал, что не выдержит очередного разговора с моим отцом, поэтому дабы не сорваться и окончательно не испортить отношения, старался не пересекаться с ним. Да, Рейн тоже затаил обиду на Альваро. Оно и понятно: если бы не мой отец, мне бы не пришлось держать пистолет в руках. Его часть вины в этом есть, и как бы Тобиас не молил перед смертью не держать злость на отца, я не мог исполнить одно из его предсмертных желаний. На календаре понедельник. Первый рабочий день недели и ужасные пробки, на что пожаловался Питер, будучи водителем. — Таким темпом мы будем ехать еще час. Быстрее уже пешком пройтись! — возмущался тот на всю машину. — Можем пройтись, но все пакеты будешь нести ты, — злобно усмехнувшись ответил Эйзенманн, сидевший спереди рядом с Питером. Последний сглотнул, вспоминая, насколько забитый багажник. Дети утром вынесли целый торговый центр. Особенно Сара. В честь Дня рождения она получила условный безлимит на любые вещи, которые она желает в подарок. Я взял Питера в охрану после рождения Сары. Не сказать, что он уж так горел желанием возвращаться туда, где прослыл предателем, но увидев размер зарплаты тут же подписал контракт. Почти два года он отбеливал свою репутацию среди людей Каттерфельд и в особенности перед Дитером, который чувствовал себя особенно преданным, так как эти двое раньше были напарниками. В итоге, конечно, не все приняли Питера с распростертыми объятиями, но я заступился за него, назвав своим человеком, и все недоброжелатели заткнулись. Так Питера прозвали моим прихвостнем, а я, наконец, нашел человека, которому мог доверять и с которым мне было комфортно. Питер — единственный человек, с которым я провожу времени столь же много, как с Рейном и детьми. Можно сказать, что наши дружеские отношения перешли на новый уровень. Он открылся мне, а сделал все, чтобы он не думал, будто моя замкнутость это следствие моего недоверия к нему. Да, наши отношения можно назвать дружескими. Не такими, как у нас были с Мартином Хоффманом, но все же… Вспоминая о Мартине, я не так часто вижусь с ним. Иногда, раз в несколько месяцев он звонит мне или забегает, когда возвращается в Мюнхен вместе с Изабель, но больше мы не настолько близки, как были до всего произошедшего. Он и я потеряли ту связь, которая связывала нас. Не говоря уже о том, что его возлюбленная является дочкой человека, которого я убил… Между прочим, эти двое пригласили нас с Рейном на свою свадьбу в конце года. Мы не присутствовали на помолвке, так как я стыдился посмотреть в глаза дочерям Тобиаса, но мы дали обещание посетить свадьбу, ведь больше я не чувствую груз вины за убийство мистера Каттерфельда. — Знаешь, я думаю, пробка не настолько длинная, — протянул Питер, смотря на десятки стоящих машин впереди. Эйзенманн довольно ухмыльнулся. Мы с Рейном перебросились взглядами. Мужчина лишь пожал плечами. Стоило мне сообщить Клаусу о том, что среди его ребят будет пополнение в виде Питера, он разозлился. У него все еще бурлила обида на меня за то, что я убил Тобиаса, хотя он столько раз заверял меня в том, что это должен сделать он. Именно из-за обиды Клауса на меня Питера очень долго не принимали, как своего, из-за чего мы с Рейном ссорились. Я хотел, чтобы Рейн хоть как-то подействовал на дедовщину, начавшуюся в рядах Каттерфельдов с приходом Питера, но Рейн лишь мотал головой, говоря, что Питер должен заслужить свое место под солнцем. Это его испытательный срок, на который я согласился, когда просил разрешение у Рейна привести Питера в нашу семью. Спустя время он его заслужил, но Эйзенманн по-прежнему не отставал от него. Ничего больше шуток и дурацких поручений, но меня безумно бесило подобное пренебрежительное отношение к моему человеку. Рейн положил руку мне на колено, призывая не обращать внимание и не злиться по пустякам. Я несколько раз глубоко вдохнул, прежде чем перевести взгляд на беснующихся детей. Сегодня все будто решили сыграть симфонию на моих нервах. Все чертовы четыре части без остановки. — Папа! Эберхард забрал у меня телефон! Я злобно посмотрел на Эберхарда. Мой телефон, который я дал Саре всего несколько минут назад, сейчас был у него в руках. — Эберхард? — сложил я руки перед собой, вопросительно подняв бровь. — Она смотрит неправильные мультфильмы, папа. Глупые, — оправдался парень, невинно хлопая длинными русыми ресницами. Я прекрасно знал, что он делает это для того, чтобы я поверил ему. — Они не глупые! — Сара ударила Эберхарда по плечу и, несмотря на движущуюся машину, побежала со своего места ко мне на руки. Я на несколько секунд прикрыл глаза, пытаясь призвать к вселенскому спокойствию и не сорваться на детей. — Прости-прости! Я больше не буду бегать, когда машина едет. Правда-правда, папа! Ты мне веришь?! Маленькая манипуляторша! Общения с Альваро Мартинесом не идет ей на пользу. Категорически не идет! Рейн сжал руку у меня на колене, напоминая про спокойствие. — Еще раз увижу подобное, Сара, и мы будем ходить пешком, — предупредил я дочку и, как только заметил загоревшуюся в глазах хитрую искру, добавил: — И нет, Сара, если ты думаешь, что кто-то будет носить тебя на руках или на шее, то ты ошибаешься. И нет, дедушка не купит тебе машину, даже не проси. Девочка надула губы и жалобно посмотрела на Рейна. Глаза наполнились пеленой крокодильих слез, блестящих даже в искусственном свете салона. Она у нас большая актриса. Тоже влияние дедушки. Это он научил пользоваться ее очаровательным милым личиком, которому невозможно отказать. Альваро Мартинес учит мою ночь нелепым вещам. Еще одна причина, почему я терпеть не могу их общение. — Твой папа прав, Сара, — поддержал Рейн меня и я с облегчением вздохнул. — Нельзя бегать по машине во время движения. Это опасно, малышка. В воспитании Сары на мужчину никогда нельзя полагаться. В отличие от натянутых отношений с Эберхардом, Рейн без ума от дочери. Настолько, что отказать или перечить ей не в силах. Я никогда не видел, чтобы Рейн кричал на нее или ругал, максимум — несколько хладнокровных предупреждений, когда та разрисовала его документы, но никогда ничего более. Однажды Рейн признался, что не может отказать Саре, потому что она копия меня, только намного младше и более эмоциональнее. Она так похожа на того невинного Джерома Эванса, безвозвратно утерянного со звуком выпущенной пулей… Поэтому Гринчем в семье Каттерфельд теперь являлся я. Все правила и наказания придумываю и исполняю в жизнь именно я, пока Рейн лишь для вида стоит позади. По этой же причине Сара больше любила Рейна, нежели меня. Он ее любимый папочка номер один, тогда как я остаюсь вечно читающим нотации отцом номер два. А ведь раньше все было наоборот! Я был тем, кто защищал маленького Эберхарда от Рейна! Это Рейн был Гринчем, тогда как маленький мальчик бежал ко мне за любовью и теплом! Кажется, мне все же больше по душе сын, чем собственная дочь. Никогда не думал, что буду скучать по тем временам, когда самым младшим в этой семье был мой милый маленький Эберхард… Вот что значит, когда появляется женщина в семье и все мужчины сходят с ума. Даже Эберхард. Мой послушный, спокойный мальчик, примерные и идеальный сын стал легко выводимым на эмоции, как только Сара появилась в наших жизнях. Мужчины Каттерфельд сходят с ума от одного лишь вида моей дочери, а она этим успешно пользуется. — Я не буду, — Сара надула губы еще сильнее, но на свое место не вернулась. Вместо этого полезла на руки к Рейну и удобно устроилась у того на коленях. Мужчина сильнее притянул дочку к себе, словно боясь, что она может упасть. Эберхард закатил глаза. Только он и я понимали, что Сара сделала это нарочно. — Больше не буду. Малышка обняла Рейна за шею и я видел, как его глаза мгновенно потеплели. Мой хладнокровный Рейн растаял. Эта маленькая чертовка победила страшного и злого Рейнхольда Каттерфельда. — Так что она там смотрела, Эберхард? — спросил я сына, возвращая нас к изначальной теме спора. Эберхард протянул мне телефон. Я открыл последние просмотренное и немного посмотрел, перематывая видео. Не найдя ничего, кроме мультфильма с говорящими животными, я уставился на Эберхарда, спрашивая, что здесь не так. — Говорящие. Животные, — раздельно повторил тот, будто я задал глупый вопрос. — Пап, она смотрит про говорящих животных. А что дальше? Говорящие машины? Говорящие куклы? Говорящие овощи и фрукты? Это тупо! Смутное воспоминание пронеслось у меня в голове. Не хотелось расстраивать Эберхарда, но кажется, мультфильм с говорящими машинками уже существует. Может, и к остальному человечество додумалось, но руки Сары к этому еще не дотянулись… — А что ей по-твоему смотреть? — спросил я и бросил взгляд на Рейна с Сарой. Девочка лежала на груди у отца и выглядела совершенно увлеченной разглядыванием улиц Мадрида сквозь окно, хотя я прекрасно знал, что она навострила ушки и слушает. — Не знаю… — Эберхард на секунду запнулся, не ожидая моего вопроса. — Какие-то образовательные каналы. Про природу, наш мир, базовую математику, зоологию. Только нормальную зоологию про настоящих, неразговаривающих животных. Прекрасно, если на английском языке, а то она только испанский и немецкий знает и то плохо. — Эберхард, это четырехлетний ребенок, о какой математики и зоологии идет речь? Ей интересны куклы, пускай даже машинки, котики, собачки и пони, но никак не разговоры о погоде и счеты. Сын недовольно прищурил глаза и сложил руки перед собой так же, как недавно сделал я. — Когда мне было четыре, я умел не просто считать до десяти, а слаживать, умножать и делить числа. У меня никогда не возникало проблем с поведением и воспитанием. Я никогда не нарушал запреты и уж тем более никогда не поднимал голос на вас с отцом. И я молчу о том, что отец хотел пригласить к нам учителя по латыни! Почему в то время я должен был сидеть и учиться, а Саре вы позволяете подобное поведение? — Эберхард холодно посмотрел не на сестру, а на меня с Рейном. — Она ведь даже считать до десяти не умеет! Сара резко развернулась к брату. — Умею! — вскрикнула девочка, от чего у меня зазвенело в ушах. — Тогда посчитай, чтобы я убедился. — А вот и посчитаю! Ненавижу их ссоры. У меня от них голова становится чугунной. — Прекратите. Оба, — поднял я руку, призывая к спокойствию. Благо, оба перестали буянить и лишь обиженно отвернулись друг от друга. Беда в том, что я понимаю, о чем говорит Эберхард. Он видел несправедливость в том, насколько разное у них с Сарой воспитание. Однако он глубоко заблуждается, если думает, что в будущем я позволю ей подобное поведение. Эберхард забывается, потому что упускает один факт — в будущем Саре придется взять на себя роль главы огромной семьи. Для этого у нее должно быть определенное воспитания и умения, которые не являются одной лишь моей заботой. — Послушай, Эберхард, — позвал я сына и подождал, когда тот переборет внутреннюю обиду и посмотрит на меня. — За твое воспитания был ответственный твой отец. Он решал что и как должен изучать его наследнику, я не имел права вмешиваться. Тебя готовили к сложному будущему, но, как ты знаешь, ситуация изменилась. Не знаю, помнишь ли ты, но компания твоего отца разорилась, у нас осталось лишь то, что мы имеем. Наш оружейный бизнес. Много чего поменялось и в том числе твой статус наследника. Я тебе говорил: не хочешь его, никто от тебя не будет требовать его наследования. Больше — нет. Рейн согласился отказаться от извечной традиции Каттерфельд по передаче бизнеса от сыну к сыну. Как оказалось, он был готов на все, лишь бы я и Эберхард вернулись к нему. И возможность Эберхарду самостоятельно выбирать будущее — это цена, на которую он согласился во имя наших отношений. Когда Эберхарду исполнилось четырнадцать, мы с Рейном посчитали это достаточным возрастом, дабы рассказать сыну все, как есть. О Каттерфельдах, о сложном прошлом его семье, о Тобиасе, его влиянии на нашу жизнь, и о том, что мне пришлось сделать ради нашей семьи. Эберхард узнал, что наша семья отличается от обычных. Узнал, что наша семья связана с продажей оружия, и что это нелегализованный бизнес. Наш сын задавал много вопросов и мы честно отвечали на каждый из них, не скрывая детали. Эберхард узнал все и был поставлен перед выбором: принять наследство или пойти собственным путем. Конечно же, у выбора не было срока действия. Рейн и я плечо об плечо заведовали делами этой семьи и собирались продолжать еще минимум лет десять-пятнадцать, поэтому у Эберхарда было достаточно времени, дабы озвучить свой ответ. Мы с Рейном также обусловились, что если Эберхард откажется, то мы просто передадим все дела семье Мартинес, которой в будущей будет заведовать наша дочь. В отличие от Эберхарда, у Сары с рождения нет выбора. Увы, Эберхард не на секунду не задумывался. Он сделал выбор в пользу Каттерфельдов, даже если это значит смешать свое будущее с нелегальной грязью и постоянной опасностью. Я не знаю, что с этого получится в будущем, но уверен: мы с Рейном сумеем воспитать из Эберхарда достойное продолжение. — Я дал свой ответ, папа. Я согласен. — Не руби с плеча. У тебя еще есть много времени на раздумья, — вздохнул я, искренне надеясь, что Эберхард принял это решение не под грузом ответственности и наследства, а по собственному желанию. — Но я ни к этому вел, Эберхард. В отличие от твоей ситуации, ответственность за обучение Сары лежит не на твоем отце и даже не на мне. Она также лежит и на семье Мартинес. Мы с ее дедушкой пришли к выводу, что ее обучение начнется с пяти лет, а пока она свободна от тягот и наслаждается детством. У вас разные ситуации. Даже через десять лет, когда ты будешь взрослым мужчиной, здраво оценивающим свои способности, у тебя будет возможность отказаться от семейного дела, у Сары же такой возможности никогда не будет. Хочет она того или нет, ее заставлять стать следующей главой Мартинес. Спасибо ее дедушке за этот прекрасный подарок внучке… Я сжал кожаную обивку салона, вспоминая о своем отце. Несмотря на всю симпатию Сары к Мартинес, однажды она может разочароваться, и благодаря Альваро у нее не будет ни единого шанса отказаться. Ведь она кровь от крови самого Альваро Мартинеса. Лишь у меня был шанс отказаться и то, какой ценой… — Джером, — тихо позвал меня Рейн, напоминая, что не стоит говорить об мистере Мартинесе плохо при Саре. Это ее обожаемый дедушка в конце-то концов. — Ладно-ладно, — кивнул я несколько раз Рейну, вздохнул и снова посмотрел на сына. — Поэтому сейчас Сара может смотреть мультики хоть с говорящими свиньями. Дай ей эту возможность, пока детство окончательно не покинуло ее. Ты ведь понимаешь, Эберхард? Сын несколько долгих мгновений буравил взглядом темную макушку своей сестры, но все же кивнул, соглашаясь. — Пап, неужели Сара не сможет отказаться? Каттерфельды ведь сильные, мы сможет защитить ее. — Нет, — перебил я сына, пока тот не начал представлять того, чему не бывать. — Нет, Эберхард, даже думай о том, что это возможно. — Но почему? Я не понимаю! — искренне возмутился Эберхард. — Я скажу тебе всего один раз Эберхард: никакая война не стоит того, чтобы ее начинали. Ты утратишь на ней все и даже больше. А именно это случится, если мир между Мартинесами и Каттерфельдами вновь будет нарушен. Эберхард сжался, словно действительно испугался моего предупреждения. Я вздохнул и опустил взгляд в пол. Случайно в поле зрение попали ладони. Ладони, обмытые чужой кровью… Я прикрыл глаза, отгоняя наваждение. За все пять лет ни разу не видел свои ладони чистыми. Разум дорисовывал картинки, которые психика отчаянно пыталась стереть. Не помогало ничего. Не самовнушение о том, что это нереально, ни лекарство, ни разговоры с врачами. Ничего не изменилось: мои руки запятнаны кровью. Вот, к чему привела предыдущая междоусобица. Лишь в кошмарном сне я допуская, что Эберхард и Сара познают войну на собственной шкуре… Почувствовав касание на затылке, я открыл глаза и взглянул на Рейна. Он выглядел обеспокоенным. В прочем, как и последних пять лет. Рейн был единственным, кроме врачей, кто знал о моей проблеме с руками. Он знал все от и до, ведь не раз успокаивал меня глубокой ночью проснувшегося ото сна, целуя кисти рук, неосознанно мною расцарапанные. Я улыбнулся притихшим детям и мысленно начал корить себя за подобное поведение. Не первый раз ведь, нужно научиться держать себя в руках. Прямо как Рейн. При детях он ни разу не сказал ничего лишнего. Остальную часть пути мы провели, слушая редкие перебранки Клауса с Питером. Пробки взаправду оказались огромными, и путь к конечной точке прибытия занял больше сорока минут. Тем временем Сара мирно задремала у отца на плече. Эберхард лазил в телефоне, явно больше заинтересованный им, чем новым спором со мной. Тем временем я держал Рейна за руку и смотрел в окно. Всматривался в смутно знакомые улицы Мадрида на подъезде к офису компании Мартинес. Прежде, чем посвятить весь оставшийся день праздному ничегонеделанию в честь Дня рождения Сары, нам с Рейном нужно было быстро разобраться с делами. Благодаря им же Рейн позволил себе остаться дольше в Мадриде. Нужно было согласовать с Мэтью детали нашего нового договора. Он обещал выделить нам время в своем расписании сегодня утром тем более, что он хотел отдать Саре подарок. К сожалению, благодаря непредвиденным пробкам мы опаздывали. Мы не праздновали День рождение день в день. Сара хотела поехать в какой-то там новый парк развлечением, только открывшийся в пригороде Мадрида, и мы пообещали ей это на завтра, ведь нам нужен был день, чтобы разобраться с делами. Поэтому несмотря на праздничную атмосферу, сегодня никаких празднований не планировалось. На подъезде к офису, Рейн разбудил Сару и передал ее под ответственность Эберхарду. Юноша взял сонную девочку на руки и первым вышел с машины вместе с телохранителями. Взяв портфель с бумаги, я направился на выход, как меня остановил Рейн. — Все нормально? — спросил он. — Я могу сам сходить к Мэтью, а ты с детьми поедешь домой. Я быстро вернусь. — Нет-нет, — пытаясь не выглядеть измученным, улыбнулся я и быстро поцеловал мужчину в губы. — Все хорошо. Правда, Рейн. Пошли. Эберхард вопросительно посмотрел в нашу сторону, спрашивая, почему мы так долго, и понес Сару в здание. Девочка по-прежнему куняла носом, пытаясь проснуться. Эйзенманн побежал за детьми, пока Питер пошел позади нас с Рейном. Мы медленно направились в сторону офиса, где я когда-то работал. Я впервые здесь с того времени, как покинул Мадрид более пяти лет назад. Когда-то я ходил вместе с Дамианом Гонсалесом в роли телохранителя в офис, как обычный рабочий. Казалось, подобное невозможно, зная, что сейчас я иду сюда в роли партнера данной компании. Казалось, будто произошедшее было лишь одним долгим сном… Рука Рейна удобно устроилась у меня на пояснице, ведя нас в сторону ступенек. Сара не любит ездить в лифтах и до ужаса боится их. Врач сказал, что у нее нет клаустрофобии, а боязнь лифтов и всей техники у детей встречается часто и проходит с возрастом. Его ответ меня не успокоил. Я боялся, как бы моей дочке не передались мои проблемы. Гены, что б их… Лестничная площадка была у нас под носом, когда мы заметили Альваро Мартинеса, спускающегося вниз. В последнее время не часто можно было заметить его одетым в официальный костюм, к тому же в компании, из которой он официально ушел. Мое плохое настроение пробило дно. — Какая неожиданная встреча! — всплеснул он в ладоши. Улыбка до ушей. Случайные встречи с Альваро Мартинесом? Уж лучше поверю, что выиграл миллион в лотерее! — Да уж, — ответил я, презрительно смотря в сторону старика. Хотелось забыть о правилах приличия и плюнуть прямо в его лживое лицо. Рейн притянул меня к себе, а Эберхард моментально встал за нами, крепче прижимая сестру к себе. Никто в этой семье не любил мистера Мартинеса, кроме Сары. Даже Эберхард. Парень узнал, что Сара появилась на свет в соответствии со сделкой, на которую мистер Мартинес заставил нас пойти, и после этого сын с другой стороны посмотрел на доброго дядюшку Мартинеса. Он оказался совершенно не тем тем добрым и веселым человеком, который учил играть его в шахматы, когда Эберхарду было девять. — Вы не говорили мне, что собираетесь сегодня в компанию. Могли бы поехать вместе. — Увы, у нас утром были дела, — вмешался Рейн, прежде чем я сказал, как нам дорога компания самого Альваро Мартинеса. — А где моя маленькая ratoncito? — спросил отец, будто не знал, что Сара у нас прямо за спиной. — Ах вот где она! Секунда — и старик оказался у Эберхарда. — Дедушка! — Сара потерла глаза и радостно потянула маленькие ручки к Альваро. Эберхард сделал шаг назад, перед тем, как мистер Мартинес подошел, дабы забрать девочку. Сын посмотрел в нашу с Рейном сторону и лишь после одобрительного кивка Рейна, нехотя отдал Сару. Как бы эти двое не ссорились, Эберхард обожал сестру. Он никогда в этом не признается, но все видно по его попыткам защитить сестру даже от ее родного деда. Прямо как его отец: слов мало, но действия — исчерпывающие доказательства любви и заботы. — Вы к Мэтью? Отлично, тогда я пригляжу за детьми, пока вы разбираетесь с делами. Я дернулся сказать, что в его услугах мы не нуждаемся, но Рейн остановил меня. С детьми останется Клаус. Эберхард постоит за сестру. Мистер Мартинес ничего не сделает. Это ведь его внучка, в конце-то концов! Кабинет Мэтью располагался на третьем этаже в северном крыле здания. Там же, где еще четыре года назад сидел Альваро Мартинес. Мы шли вдоль длинного коридора в напряженном молчании. Эберхард нервно поглядывал в сторону сестры, пока та довольно жевала конфету, что дал ей Альваро. Сам мистер Мартинес казался самым счастливым человеком в мире, пока я изводился от мысли, что все неправильно. Его присутствие в нашей жизни, его подачки Саре, вся эта любовь к внучке — все неправильно. Сердце замирало, когда я смотрел на счастливую дочку на руках у человека, заставившего меня дать этому ребенку жизнь. Все… все это до ужаса неправильно. Столь знакомая прихожая перед входом в кабинет Мэтью. Два стола, одно из которых раньше было моих рабочим местом. За вторым столом все также неизменно сидит Лусия Морено. Постаревшая, уставшая, но все такая же веселая женщина, не теряющая свой оптимизм. Она сказала, что осталась работать секретарем Мэтью после ухода Альваро и эти годы стали лучшими в ее жизни, ведь Мэтью ответственно выполняет отведенную ему роль, не то что его предшественник, постоянно пытающийся скинуть всю бумажную волокиту на помощников. Я познакомил миссис Морено со своим мужем и детьми. Она была вне себя от радости наконец-то познакомиться с Сарой, о которой была так наслышана благодаря крестному малышки. Мы перебросились несколькими словами о ее детях, прежде чем двери кабинета Мэтью выпустили человека, приглашая нас внутрь. Однако, войти мы не смогли. Я услышал смутно знакомый голос, а после удивление и явную неловкость миссис Морено, прежде чем развернуться на источник звука. — Итан? — спросил грубый низкий голос с явным испанским акцентом. Адам. Адам Кармона собственной персоной. Человек из прошлой жизни. Такой далекой и забытой, что мне казалось ее никогда не существовало. — Адам, — улыбнулся я, протягивая руку для приветствия, но вместо этого меня заключили в большие медвежьи объятья. Клянусь, я почувствовал пронзающий взгляд Рейна за спиной. Мгновение — и я почувствовал, как меня больно дернули назад. Я врезался в спину Рейна. — Извините, не могли бы вы представиться перед тем, как позволять себе подобные вещи с моим мужем? — выплюнул каждое слово Рейн прямо Адаму в лицо. — Я уверен, вы прекрасно знаете мое имя, — деловито ухмыльнулся Адам, и я впервые за пять лет увидел его фирменные ямочки. Когда шок от первого впечатления прошел, я аккуратно освободился от мертвой хватки Рейна и взглядом приказал тому не вести себя, как ревнивый подросток. В следующем году исполнится пятнадцать лет нашего брака и двадцать с того времени, как мы встретились, но я впервые видел, чтобы этот мужчина в открытую выражал ревность. Удивительно то, как мы открывали друг в друге новые стороны, которых не поубавилось спустя два десятилетия. — У нас встреча с Мэтью. Ты тоже к нему, Адам? — Да, но мне только отдать бумаги, — показал тот папку в руках. — Альваро сообщил, что у Мэтью должно быть окно в это время. Ах, вот оно что, Альваро сказал! Хах, это ведь даже не смешно. Это переходит все границы!.. Как только Рейн уезжал с Мадрида, мистер Мартинес пытался пробить мою стену, бросаясь обвинениями в Рейна. Будто он плохой муж. Плохой отец. Плохой партнер. Что мне стоит подумать над нашим браком. Стоит посмотреть вокруг и найти кого-то получше. И конечно же кого-то в Мадриде! Я сразу разгадал его план: хотел столкнуть меня с Адамом и заставить мою уверенность пошатнуться. Хотел вернуть меня в Мадрид и видеть Сару не три месяца в год, а ежеминутно. Для этого будто совершенно случайно сказал Адаму, что у Мэтью есть свободное время именно тогда, когда мы с Рейном придем в офис. Хотел столкнуть нас, чтобы чувства вновь воспылали, и я бросил Каттерфельдов. Забавно, что я могу ненавидеть собственного отца сильнее и сильнее с каждым его безумным поступком. Взгляд приковался к быстро уходящего со сцены мистеру Мартинесу вместе с Сарой и Эберхардом. Ретировался с поля битвы, как только запахло жареным. Ну что ж отец, я могу вас лишь поблагодарить за то, что напомнили об одном деле, про которые я забылся в пылу событий с Тобиасом. Я хотел раз и навсегда проститься с Адамом. — Не хочешь пропустить по чашечке кофе? — спросил я. — Думаю, нам есть много чего обсудить. Рейн очень больно сжал мою руку за спиной, от чего я пихнул того в бок. — Конечно, — удивился Адам вопросу, явно не ожидая моего предложения. — Это не горящие документы. Лусия отдаст их Мэтью, ведь так? Миссис Морено закивала и забрала у Адама бумаги. — Дай мне секунду, — кинул я Адаму, перед тем, как утащить Рейна подальше от остальных. Мужчина выглядел злым, недовольным и до безумия раздраженным. Одно дело знать об Адаме Кармона и принимать наши отношения, как ошибку прошлого, а совсем другое — видеть Адама вживую и знать то, что мои отношения с ним, несмотря на все, остались дружескими. — Джером, что ты делаешь? Что это, черт возьми, было? — чеканя каждое слово спросил Рейн. — Иди к Мэтью без меня. Брови Рейна взлетели, не веря, что он слышит это. — Джером… — предупреждающе зашипел тот, но я заткнул его поцелуем. Всегда работало. — Ты разве не видишь? Эта случайная встреча с Адамом никакая не случайная. Мой отец подстроил ее. Дай мне шанс показать ему, что у нас с Адамом все закончено и в других мужчинах я не нуждаюсь. Мне нужно похоронить все его надежды свести меня с кем-то или он будет терроризировать нас до смерти. Мужчина зачесал русые волосы назад и тяжело вздохнул. — Господи, Джером, ты сводишь меня с ума… — Рейн живо посмотрел нету ли никого поблизости и притянул меня к себе. Его лоб к моему лбу, дыхание в дыхание. — Ладно, но сегодняшний вечер мы проведем вдвоем. Сару оставим на Эберхарда, а сами забронируем столик и проведем ночь в отеле. Никаких детей. Никакого Мартинеса. Никакого Адама. Только ты и я. Я усмехнулся и снова поцеловал мужчину, на этот раз немного углубив поцелуй. — Только ты и я, — повторил я, поддавшись моменту. — И никогда больше, котенок. Портфель с документами я передал Рейну, а сам направился к Адаму, ожидающего меня у лестничной площадки. В неловкой тишине мы спустились на второй этаж, пройдя к столовой. В буфете заказали два крепких эспрессо. Так как на часах было не больше десяти утра, людей не было. Мы нашли отдаленный столик возле окна и заняли его. Неловкость пробивалась из всех щелей, как бы я не пытался выглядеть спокойным. То, как я поступил с Адамом, можно описать лишь ублюдским поступком. Я действительно никогда не заслуживал этого доброго и ласкового мужчину. — У тебя теперь есть дочь? Я видел мельком. Такая милая маленькая девочка рядом с Эберхардом. Адам двумя ладонями обхватил горячую чашку и у меня перед глазами пронеслось сотни раз, когда он делал так сонный по утрам. — Ее зовут Сара, — неуклюже улыбнулся я, пытаясь заставить себя не нервничать. Нога под столом так и не переставала нервно дергаться. — Она с Эберхардом ушла вместе с мистером Мартинесом. — «Мистером Мартинесом»? Осталась привычка с работы обращаться к своему отцу официально? — пошутил тот, но улыбка на моем лице не появилась, и мужчина погрустнел. — Тут… все сложно, — вздохнул я и попытался скрыть свои чувства за паром из чашки кофе. Удивительно вкусный кофе. Пять лет назад в это же столовой его делали до ужаса отвратительным. По этой же причине во время обеденного перерыва мы ездили вместе с Адамом в город, а не заказывали еду здесь. — Ты поверишь мне, если я скажу, что не знал о нашем родстве до твоего звонка? Мне говорили, но я все не верил и не верил, а твои слова стали окончательным подтверждением моих страхов. Если бы не ты тогда… не знаю, как долго я бы еще отрицал правду. Спасибо. На лице мужчине засверкали ямочки. — Мне правда было стыдно рыться в твоем прошлом, Итан, но ты не оставил мне выбора. Ты весь был таким скрытным, мало что о себе рассказывал… но как я теперь знаю, у тебя были весомые причины все скрывать. Да и ты сам не знал многого, как оказалось. — Прости за все, Адам, правда. Я никогда не хотел причинять тебе боль. Ты не представляешь, как я сожалею, что не связался с тобой, дабы закончить все правильно. Я не должен оправдываться, но я то время я правда не имел возможности. Сначала потому что я был заперт без доступа к связи, потом Рейна ранили и все мои мысли были заняты им, а после… ты слышал о том, что произошло с Тобиасом Каттерфельдом? — спросил я и Адам кивнул. Конечно же, все в Мартинес знали о том, что я выпустил пулю. Знали, чего это стоило мне. Даже Адам, который теперь сотрудничал с ними. — Я не оправдываю себя просто… — я пытался подобрать слова, но все испарялись перед тем, как слететь с губ. — Ты честно мне нравился. Ты хороший человек, хороший друг. У меня никогда не было такого идеального партнера, но… Я сжал пальцами чашку, не в силах посмотреть в глаза Адаму. — Но я не он, — закончил за мной Адам и попал в самое яблочко. Он не выглядел обиженным или оскорбленным. Адам Кармона был самым понимающим и принимающим человеком во всем мире, тогда как я — последний ублюдок, сумевший разбить ему сердце. Бесчеловечный подлец. Мне самое место в преступном мире среди убийц и головорезов. — Это ведь тот самый, Итан? Тот, что стоял с тобой. Только человек из твоих рассказов мог смотреть на меня так, будто хотел убить прямо в прихожей офиса. Я тихо рассмеялся. — Его зовут Рейнхольд Каттерфельд. Мой супруг, — успокоился я, вспомнив о Рейне. Я чувствовал его призрачные касания на спине, поддерживающие меня, даже сейчас. Он всегда со мной. Всегда и навечно. — Значит вы снова вместе? Снова поженились? — искренне поинтересовался Адам. — Развод не был действителен. Точнее с юридической точки был, я ведь подписал бумаги, как и он, но Рейн сказал, что никто не знает, куда его дядя дел эти бумаги. Официально их никто не видел, и нас никто не разводил, так что да, мы все еще женаты. И это правда. Прошло столько лет, но мистер Каттерфельд почему-то не задействовал те бумаги. Я предполагаю, что он дал мне бракоразводные документы лишь для того, чтобы я подумал, будто Рейн окончательно бросил меня. Я так и подумал. Тобиас прекрасно умел манипулировать моими чувствами. Эти бумаги, можно сказать, и стали тем, что дало нашим с Адамом отношениям толчок. Если бы я не думал, будто официально разведен, я бы ни за что не начал новые отношения. — А как ты сам, Адам? Как девочки? На лице Адама засияла самая широкая улыбка, которую я когда-либо видел от него. — Я могу похвастаться тем, что стал самым молодым дедушкой среди своих знакомых. В прошлом году Мелиса родила мальчика, Адриана. Мои брови взлетели к потолку. Я пытался посчитать, сколько же Мелисе, старшей дочки Адама, лет. Я видел ее пятнадцатилетней буйной девчушкой, а она уже стала матерью. В голове просто не укладывалось. — Поздравляю, — ошарашено, но не менее искренне произнес я, понимая, что не только в моей жизни произошли изменения. — Представляешь, однажды вечером я пришел с работы и увидел за столом моего дома Мелису с тем ее байкером. Я уже собирался выгнать его, но Мелиса сказала, что беременна и что они с тем парнем поженились без ведома родителей! Оба совершеннолетних, но поступок до безумия детский, — Адам рассмеялся, вспоминая те времена. — Я пообещал поддерживать их материально, только если Мелиса закончит обучение. Так-то она пошла на юридический по моим стопам, но хотела бросить из-за ребенка. Мы много, очень много вытрепали друг другу нервов, пока пришли к миру. Тот байкер оказался не так уж плох. По крайней мере снял с себя рваную кожанку, пересел на машину и нашел нормальную работу. Не можно передать, как я был рад, что Адам счастлив. Тогда как я с Рейном постарели лет на десять морально и физически под воздействием постоянного стресса, Адам помолодел и посвежел, несмотря на то, что стал дедушкой в свои сорок шесть. — А что Лаура? — спросил я, интересуясь младшей дочерью Адама. — Лаура у меня умничка. Конечно, она по-прежнему заикается, но стала более открытой и менее зажатой. Благодаря Эберхарду, кстати. — Эберхарду?.. — А он тебе не рассказывал? — удивился Адам, приподняв темные брови. — Они с Лаурой до сих пор общаются. Онлайн, конечно, но вроде как Лаура сказала, что они договорились встретиться на следующей недели, когда он приедет в Мадрид. Если бы не Эберхард, вряд ли бы Лаура смогла преодолеть свои барьеры. Он у тебя хороший малый. У меня отвисла челюсть. Эберхард не сказал мне. Почему? Неужели потому, что мы с Адамом плохо закончили? Или ему было неловко говорить о дочери моего бывшего при своем отце? Неожиданно… но чего-то подобного стоило ожидать. Они с Лаурой сильно привязались друг к другу за то время, пока я был с Адамом. Не удивительно, что они нашли способ общаться, когда все прекратилось. В который раз поражаюсь, как вырос мой сын. Он превращается в прекрасного мужчину. Заботливого, сильного и любящего. — А сам ты как, Адам?.. — протянул я, крутя чашку в руке. Неловко задавать подобные вопросы бывшему. Я впервые сталкиваюсь с подобным. — Спрашиваешь, нашел ли я кого-то? — ухмыльнулся тот и по моему окаменелому выражению понял, что попал в точку. — Если тебе интересно, то у меня были партнеры после тебя. Пять лет все же прошло. Но кого-то постоянного я не нашел, да и сейчас я занят внуком больше, чем личной жизнью. Я опустил взгляд на полупустую чашку. Не хотелось бы думать, что Адам все еще что-то испытывает ко мне, по этой же причине и не может кого-то найти. В своих лучших мечтах, я представлял Адама под руку с женщиной, похожей на его почившую жену. Представлял, что Адам уже давным-давно забыл о моем существовании и начал строить новые отношения. Представлял, что он снова влюбился и нашел того или ту самую, что отдаст ему всего или всю себя. Адам действительно заслуживал на что-то большее, чем пару свиданий и секс. Иногда мне кажется, что хороших парней просто не видят, а если и получают, то не ценят. Я не мог понять, почему Адам Кармона, состоятельный, статный и до безумия красивый мужчина одинок. И дело даже не в двух дочерях от прошлого брака. Если человек нравится, неужели ты не примешь его детей? Это абсурд! — Ты же все еще не… — Нет-нет-нет! — перебил меня мужчина, выставляя руки вперед. — Нет, конечно! В Мадриде все знали, что ты вернулся к бывшему мужу. Меня тоже просветили, я ведь теперь помогаю семье Мартинес, если помнишь. У «D&C» все еще контракт с твоей семьей… Так что я отбросил надежды как-то связаться с тобой. Я бы мог, но был ли смысл? Ты никогда не любил меня, в отличие от того мужчины. Неловкая улыбка заиграла на лице Адама и я почувствовал укол вины. — Я правда пытался, Адам. Не было ни дня, чтобы я не заставлял себя искать в тебе то, во что я мог бы влюбиться. Прости, что ты потратил время на меня. — Нет, что ты! Итан, ты один из немногих моих бывших, с которыми я бы с удовольствием разделил кофе, — подмигнул мужчина, и я почувствовал немыслимое облегчение. — Ох, я только сейчас словил себя на мысли, что все время звал тебя Итаном. Правильно ведь Джером? — Да, Адам, приятно познакомиться с тобой вновь, — протянул я приветственно руку и мужчина, смеясь, пожал ее в ответ. Мы еще немного поговорили о детях, работе и будущем. Незамысловатые вопросы. Незамысловатые ответы. Просто, легко и комфортно. Никаких печалей и грусти о прошлом. Я словно встретил хорошего старого знакомого, которому можно рассказать что-угодно, ведь уже завтра вы забудете о том, что встретились. Когда чашки опустели, мы оба понимали: пора заканчивать. Адаму еще нужно было вернуться в офис «D&C» за тридевять земель отсюда, а я пообещал Рейну всего себя на остаток дня. Пора прощаться. — Можно кое-то у тебя спросить, Джером? — Что-угодно, — кивнул я, удивляясь странному вопросу. — Было ли верным решением вернуться к мужу? — спросил тот и сразу же добавил: — Не пойми неправильно, просто я видел немного ваших взаимодействий сегодня и мне не показалось это теми самыми здоровыми отношениями. Слишком он уж давил на тебя. Давил? Странно, не помню, когда в последний раз ощущал давление со стороны Рейна. За последних пять лет, пожалуй, ни разу. Он постоянно советуется со мной и более не принимает решения в одиночку, полагаясь лишь на себя. Вернее, правильным бы было сказать, что все решения по-прежнему принимает он, но ни одно не принимается, если я его не одобрю. Смешно, но хорошим примером будет наши нечастые походы в рестораны. Мужчина заказывает все на свое усмотрение, но в конце никогда не забывает спросить, согласен ли я. И именно это я чаще всего замечаю, когда думаю, как сильно Рейнхольд Каттерфельд изменился. Раньше мне казалось люди не меняются. Я ошибся. Каждый подвластен изменениям, стоит лишь впустить их в себя и дать им расцвести. Рейн стал тем, кем я всегда желал его видеть, и я стал тем, кем всегда желал меня видеть Рейн — взрослым, собранным и уверенным. Не будем брать в расчет, что таким меня сделал именно Тобиас Каттерфельд… В конечном счете, мы обрели себя и друг друга. — Иногда я думаю, что совершил ошибку, но знаешь, Адам, таких моментов намного меньше, чем тех, когда я чувствую себя действительно нужным. Честный ответ на честный вопрос. — Ты хотел сказать любимым? — Что любовь, как не нуждаемость в другом человеке? — Звучит, как одержимость. — Значит, я одержим. Одержим эти человеком, как никем другим в этом мире. Я оперся локтями на стол и положил голову на скрещенные ладони. Адам внимательно посмотрел на меня, искренне не понимая, действительно ли я думаю так. — И спустя столько лет брака, развода и потом снова брака чувства не перегорели? — Адам сложил руки перед собой, словно впервые слышал подобную чушь. — Он ведь причинил тебе столько боли. Этого я не понимаю до сих пор: как ты мог вернуться к тому, кто буквально втоптал тебя в грязь? — Да, Рейн причинил мне много боли. Так много, что ты даже представишь не можешь, Адам. Однако в этой ситуации есть одно «но»: я тоже причинил ему боль, сопоставимую с той, что нанес мне он. Наши с тобой отношения были ничем иным, как изменой, тогда как он никогда и мысли не допускал о том, чтобы сойтись с кем-то другим, кроме меня. Я разлучил его с нашим ребенок на долгих четыре года. Не считая того, что я спутался с его врагом, который буквально лишил его всего, понимаешь? Мы оба страдали равнозначно. Как я говорил, этот мир искалечил меня. Искалечил его. Искалечил нас обоих. — Знаешь, Адам, совсем недавно я понял кое-какие слова, сказанные Рейном очень и очень давно. «Брак не изменит ничего в наших отношениях. Он — лишь для того, чтобы ты наконец-то осознал, что я не собираюсь бросать тебя, Джером. То, что между нами — это серьезно… Ты еще юн, чтобы понять все то, что я вкладываю в этот момент, но рано или поздно ты созреешь, и уверен, я буду рядом, чтобы показать тебе, что даже спустя года между нами все осталось неизменно.» Ситуация, в которой Рейн произнес это, изменилась. Мир вокруг нас изменился, как и люди. Мы сами с Рейном стали кем-то другими, но мы все еще рядом. Все еще есть друг у друга. Все еще любим. Все еще созависимы, связанные невидимой красной нитью… И Рейн сдержал свое обещание, которое дал, когда делал предложение годы назад. Вопреки всему, он остался рядом и каждый день показывает, что готов на что-угодно ради меня. Как и я для него. Вот, что мы оба вложили в понятие супружества. — Говорят любовь живет три года. Только встретил Рейна я думал, что и моя не проживет дольше трех лет. Он — человек из совершенного иного сословия, и я — официант в захолустье с кучей проблем. Такое бывает только в бульварных романах, а в реальности не длится дольше жизни мотылька. Я думал, что мы отпустим друг друга, как только перегорим, но знаешь, Адам, мы по-прежнему горим. У меня истерзано сердце, ранена душа, но она по-прежнему зажигает огонь при виде него. Наши любовь остались в перманентном состоянии спустя года… Так что, ответ на твой вопрос — нет, Адам, я люблю его так же сильно, как любил всегда с первой секунды нашей встречи. Мы попрощались с Адамом, не обменявшись контактами. Все закончилось. Я почувствовал, как из моих плеч упал тяжелый груз. Давно нужно было поставить точку. Всю дорогу домой Рейн молчал, пока его рука красноречиво гуляла у меня под пиджаком. Благо, дети не видели шалость отца. Сара мирно продолжила спать, а Эберхард одел наушники и залипал в какую-то телефонную игру. Тем временем Рейн веселился по-своему, смотря на то, как я пытаюсь заставить его не вести себя так при детях, не говоря уже о Клаусе и Питере на передних сидениях. Отдав Эберхарду Сару под клятвенное заверение, что он будет следить за девочкой, а не играть в игры, мы заказали столик при отеле, переоделись и попрощались с детьми, пообещав привезти завтра что-то вкусненькое. Сара сонно бурчала про карбайон, а Эберхард сказал, что лучше дать ему карманных денег и он купит то, что посчитает нужным. Иногда я забываю, что этому ребенку уже не пять и даже не десять. Обычными сладостями его не подкупить. Мы отправились в отель, как только уложили Сару обратно спать и оставили Эберхарда за старшего. Мистер Мартинес сообщил, что у него появились дела и он не вернется сегодня домой, от чего я вздохнул с облегчением. Не хотелось бы оставлять детей наедине с ним. Я даже Саре не позволял быть с дедушкой один на один слишком долго. Слишком много лишнего и неправильного Альваро может вбить в голову ничего не понимающему ребенку… К тому же дети не остаются одни в огромном доме. За ними приглядит Клаус, пока Питеру поручили сопровождать нас. Дитер же находится в Мюнхене и заменяет Рейна и меня. С годами он доказал свою важность в нашей семьей, и мы с Рейном позволили стать не просто телохранителем, но и нашим заместителем. Удивительно, как поменялась внутренняя кухня Каттерфельд за последних двадцать лет. Один лишь Клаус неизменно остался подле своего хозяина, постоянно споря со мной по мелочам. Наши небольшие ссоры стали моим бытом. Отель располагался недалеко от центра города, но это не значило, что мы бы пошли с Рейном гулять. Возможно, будь нам по двадцать или хотя бы по тридцать, но не сейчас, когда единственное, чего хочется по вечерам — это большая уютная кровать и немного постельных шалостей для снятие напряжения. Ну, и куда же без сытного ужина и пару бокалов вина? В ресторане при отеле в ночь с понедельника на вторник людей можно было сосчитать на пальцах. Мы с Рейном удобно устроились у забронированного столика возле окна, где я тихо рассматривал Мадрид с высоты птичьего полета, пока Рейн разговаривал по телефону с Дитером о делах в Мюнхене. Первым принесли вино и я хотел выпить бокал, но Рейн запретил мне, сказав, что на пустой желудок нельзя. Через год мне выполнится сорок, а этот мужчина все еще не дает мне пить спиртное! Ничего не меняется. Когда мужчина положил трубку, официант расставлял первые блюда. Я набросился на еду, уподобляясь голодающему неделями волку. Рейн тихо посмеивался, но это не задевало меня. Целый день с детьми выматывал меня больше, чем перелеты, заключения сделок или же секс длинной в несколько часов. Только Сара и Эберхард могли довести меня до белого каления. Только они могли заставить меня бегать по магазинам, таская огромные пакеты. Только они могли начать спорить из-за пустяка. Эти двое!.. Я тяжело вздохнул и выпрямил спину, чувствуя как та приятно хрустит. — Мне кажется, я все еще слышу вопли Сары насчет парка развлечений, — разрезал я стейк, вспоминая утреннюю истерику дочери. — Откуда она только узнала о них? — Из мультфильмов, — пожал плечами Рейн, отпивая вино. С годами он перешел из коньяка на вино, последовав советам доктора. Новый семейный врач Каттерфельд, пришедший на смену доктору Вагнеру, серьезно напугал Рейна проблемами с сердцем, который могли передаться ему от его бабушки. Конечно, сейчас Рейн был здоровее кого-угодно, даже меня самого, несмотря на нашу разницу в возрасте, но все же отбросил свою любовь к коньяку на всякий случай. Возможно, Рейн и правда боится, а возможно, он просто вспомнил, что ему далеко не двадцать, тридцать и даже не сорок. Мы оба уже не молоды и так просто растрачивать свое здоровье кажется детской глупостью. — Тогда Эберхард прав. Нужно как-то регулировать, что она смотрит. Поездку в парк развлечений я вряд ли переживу. Рейн едва заметно улыбнулся и поставил бокал на стол, возвращаясь к еде. — Я так и не спросил, — вдруг вспомнил я, отрывая взгляд от еды. — Как встреча с Мэтью? Все прошло хорошо? — Да, — кивнул Рейн, нанизывая пасту на вилку. — Мартинесы полностью согласны на наши условия. А еще Мэтью спрашивал, когда он сможет увидеться с Сарой. Я сказал ему связаться с тобой. — Хорошо… — задумчиво протянул я. — Хорошо, что он спрашивает меня, когда дело касается его крестницы, а не нашего отца. Мне хватило прошлого раза. Честно, я чуть инфаркт не получил, когда отец додумался отвести Сару к Мэтью, не сказав мне. Я скоро поседею, Рейн! — Ты ведь знаешь, я поговорил с Мэтью после того случая, — напомнил Рейн и поднес небольшой кусок ветчины ко рту. — Он поклялся, что всегда и во всем будет советоваться в первую очередь с тобой, когда дело касается Сары. Я напомнил ему о твоих натянутых отношениях с вашим отцом. Мэтью умный парень, все понял. — Умный, но до ужаса верный. Я понимаю его привязанность к мистеру Мартинесу, но… — я начал резко разрезать стейк, который никак не поддавался ножу, выметая на мясе всю злость. — Рейн, я не могу просто смотреть, как они общаются. Когда я вижу их вместе, у меня в голове словно что-то щелкает. Я начинаю думать, что отец переманит Мэтью на свою сторону и они заберут у нас Сару! Рейн положил вилку с ножом на тарелку и протянул ко мне ладонь. Его пальцы на моих напряженных кистях заставили прийти в себя. — Мэтью не ввязывается в ваши отношения с отцом, котенок. Не волнуйся на этот счет. Мои люди наблюдают за каждым его и Мартинеса действием. Прежде, чем они сделают какой-либо шаг в сторону Сары или Эберхарда, мы заставим их пожалеть о предательстве семьи Каттерфельд. У меня все под контролем, малыш. У нас все будет хорошо. Рука Рейна сжала мою и я с облегчением выдохнул. Альваро Мартинес — больная тема для меня. Этот человек снится мне в кошмарах так же часто, как и Тобиас. Я не могу заставить себя забыть, как он вложил мне в руки пистолет. Не могу забыть, как он предал мое доверие, мою любовь к нему, мою привязанность. Просто не могу забыть и вряд ли когда-либо смогу. Иногда моя паранойя выходит за границы и я начинаю подозревать всех, кто как-либо ошивается рядом с отцом. Мэтью попадает под раздачу чаще всего. А все дело в его привязанности к Альваро. Даже несмотря на все, что тот сделал мне, моей семье и моим детям, Мэтью предпочитает закрывать глаза и двигаться дальше. Чтобы окончательно не разочаровывать меня, он пообещал Каттерфельдам, что не будет принимать ничью сторону в конфликте с Альваро Мартинесом. Ни нашу, ни Альваро. Мэтью на стороне семьи Мартинес. На стороне будущего этой семьи, а не прошлого. Он на стороне Сары. И мне достаточно этого факта, чтобы подпускать его к своей дочке. — Ты подумал о том, куда мы отправим Эберхарда? — спросил Рейн, переводя тему. На самом деле мы спрашивали сына, в какую старшую школу он хочет пойти. Мы предложили ему свободный выбор, но Эберхард сказал, что не против пойти в любую, которую посчитаем подходящей мы. Рейн предлагал отправить Эберхарда в Лондон. В закрытую частную бизнес-школу, куда ходил он, но я сомневался. Не хотелось бы отправлять Эберхарда слишком далеко от себя. Пускай он уже и не маленький ребенок без возможности постоять за себя, я все равно не хотел упускать его из виду. Поэтому Рейн дал мне время подумать и поискать что-то приличное в Германии. Увы, ничего лучше того, что предложил Рейн, я не смог найти. — Я не нашел никакого учебного заведения на уровне с твоей альма-матер, — мотнул я головой. — Если Эберхарда устроит учеба за границей и он действительно не против уехать от нас, то пусть будет так… Ты ведь изначально собирался отправить его туда, ведь так? Рейн скрыл свою ухмылку за бокалом вина. — Там учился мой дед, а после отец и я сам. Эберхарду было предначертано однажды там оказаться. Не злись, котенок, но Эберхарду пора улететь из-под нашего крыла. Рейн изначально знал, что ничего лучше я не найду, но все равно позволил перебивать варианты, чтобы я сам пришел к выводу. Его выводу. Его варианту. Его школе. — Иногда я забываю, какой ты коварный. — Я бы назвал это хитростью, малыш, — парировал тот. Пальцы Рейна по-прежнему лежали вдоль моих, нежно поглаживая их время от времени, пока носок его лакированного ботинка изредка проскальзывал под широкой штаниной моих брюк, призывно завлекает пойти наверх и продолжить вечер поинтереснее. Я не мог понять, расслабленная атмосфера туманит мой разум, заставляя каждую частичку тела трепетать, или же это похоть поднимается из глубин, заставляя кровь бурлить по венам. — Пошли наверх, — сдался я первым, не в силах выдержать взгляд голубых глаз. Эти переглядки возбуждали меня больше любой прелюдии. — Давай выпьем, а после я сделаю все, что ты захочешь, котенок. Рейн убрал пальцы с моей руки и ботинок от моей ноги. Я судорожно свел колени, пытаясь заставить себя успокоиться. Тем временем мужчина потянулся к бутылке с вином и самостоятельно разлил немного каждому из нас, не прекращая смотреть на меня. Одаривал мое тело томным взглядом, заставляя желать больше. Мужчина поднял бокал. — Предыдущие года научили меня многому. Я посмотрел на мир с другой стороны сцены благодаря тому, что потерял все. Я так много потерял, малыш. Компания и рядом не стояла с тем, как я отчаялся, узнав, что ты и Эберхард меня покинули… Но, — Рейн покрутил бокал, впуская в вино воздух и позволяя ему раскрыть свой истинный вкус, — мы все преодолели, котенок. Пускай это было сложно и в процессе я потерял еще больше, но я обрел тебя, сына и даже дочку. Это больше, чем я когда-либо мог мечтать. Поэтому давай выпьем за то, чтобы в будущем даже, если тебя, меня, наших детей снова заставлять играть пешками в чужой шахматной игре, итог остался один — мы все преодолели и получили награду, несопоставимую с потерями. Подобно Рейну я поднял свой бокал и не смог подавить счастливый смешок, сорвавшийся с моих губ. Временами я представлял, какой была бы наша жизнь, не умри Тобиас. Представлял, как бы мы жили, если бы дядя со своим племянником выбрали мир, а не продолжение борьбы. Представлял, каким бы были наши отношения с Рейном, не умри вместе с мистером Каттерфельдом часть меня. Представлял и задавался вопросом: счастливее ли мы были бы тогда? Возможно. Однако, как я уже говорил, прошлое не под силу изменить никому. Нужно лишь принять его и продолжать жить. Как бы мы с Рейном могли быть счастливы — не важно. Действительно ценно то, что в настоящем я тоже счастлив рядом с ним. Вероятно, не настолько, как могли бы быть, но это не изменяет тот факт, что я бы не поменял подобные моменты счастья и умиротворения на любые богатства этого мира. — Мы останемся друг у друга, Джером. Что бы нас не ждало впереди, всегда будем не ты и я, как раздельные частицы, а мы вместе. Только так и никак иначе мы преодолеем любые трудности, встречающиеся на нашем тернистом пути. Я скрестил наши бокалы, наклоняясь ближе к мужчине. Дыхание в дыхание. Глаза в глаза. — Вопреки всему? — спросил я в шаге от того, чтобы накрыть его губы своими. — Вопреки всему.

КОНЕЦ