Это мэтч

Утро субботы для Игоря начинается примерно в полдень с чудовищного похмелья, какого у него давненько не бывало, а еще - со смутного ощущения, что стоило бы накануне конспектировать происходящее, чтоб легче было восстанавливать цепь событий. Воспоминания не то чтобы совсем затерлись, до такой лютой отключки Игорь все же не напивался никогда в своей жизни - сложновато с его комплекцией, как ни крути, - но были какими-то обрывочными и с трудом складывались в строгую хронологическую последовательность. А то, что все же складывалось, не радовало вообще, и Игорь предпочел бы, чтобы это было плодом его больного воображения, потому что чем больше он припоминал, тем стыднее становилось. Застонав, Игорь накрывает голову подушкой в попытке заслониться ею от яркого солнечного света и суровой реальности, а потом, тяжело вздохнув, прикидывает, стоит ли заглянуть в чат одним глазком или он еще не готов к жестокой правде. Решив, что для дружеских подъебок и неутешительных подробностей он еще не дозрел, но зато вполне дозрел для того, чтобы дойти до сортира, а потом выпить примерно литр воды залпом и избавиться наконец от назойливого сушняка, Игорь откидывает подушку в сторону и медленно, стараясь не делать лишних резких движений, выбирается из постели. Голова тут же отзывается противной ноющей болью, и уже по пути к унитазу Игорь приходит к выводу, что придется, кажется, порыться в аптечке, чтобы пережить этот день и не скопытиться где-то посередине. Можно было бы, конечно, до вечера проваляться в кровати, кряхтя, постанывая и написывая ленивые сообщения друзьям, но, во-первых, жаль было так бездарно проебывать выходной, а во-вторых, он обещал Прокопенычу заглянуть в гости. Обижать их с теть Леной не хотелось, да и обещанный борщ манил неимоверно. А еще - Игорь банально соскучился по этим семейным посиделкам в небольшой проходной столовой у Прокопенко, он ведь и впрямь у них черт знает когда в последний раз был, еще до начала всей этой истории с Платоном, кажется. Вроде, в аккурат в день рождения после дежурства заскакивал. Мысль о Платоне неожиданно больно бьет под дых, отчего Игорь застывает в дурацкой позе прямо с кувшином в руке и тупо пялится на сонную муху, ползущую по оконной раме. Ночные приключения на жопу и несколько часов беспробудного мертвецкого сна немного притупили вчерашнюю игореву злость на этого засранца, но теперь он не моргая смотрит на переливающиеся в ярком солнечном свете крылышки и отстраненно думает, что если бы не Платон и собственное сообщение, так и оставшееся без ответа, он бы, скорее всего, вчера так не нарезался и совершенно точно не позволил бы окопаться в своей голове тем опасным мыслишкам, которые блуждали в ней ночью. Стыдно-то как, просто пиздец. Хорошо хоть, хватило ума и выдержки не натворить того, о чем сегодня он бы точно пожалел. Или прямо вчера, не отходя от кассы и утирая разбитый нос. Ведомый своим праведным гневом и вселенской обидой на Платона и его гробовое молчание, Игорь вчера, похоже, попросту позабыл, где у него стоп-кран, и отрывался так, словно сегодня не наступит. Пил, танцевал, снова пил, стрельнул у Юльки пару сиг, чтобы уж окончательно расслабиться, и все могло бы получиться как нельзя лучше - нарезался бы до вертолетов, отвлекся от своих переживаний и остыл бы. Притащился бы счастливый и бухой домой под утро, а проспавшись, уже решал бы, как дальше быть с Платоном и его выкрутасами, спокойно и без лишних эмоций, но жизнь - непредсказуемая штука и любит испытывать каждого, кто осмеливается строить свои скромные наполеоновские планы. Вот и Игоря она не просто по носу щелкнула, а буквально приложила утюгом по ебалу, в самый неподходящий для этого момент столкнув в очередной раз лоб в лоб с Хазиным. В момент слабости и сомнений, когда Игорь отчаянно бесился на Платона и его дурацкую молчанку. Петр Юрич в этом сраном толчке клубном появился точно рыцарь в сияющих доспехах, злой аки черт и красивый просто до потери пульса. Смотрел на Игоря так, будто с этого момента и до скончания веков намеревался считать его распоследним долбоебом, шипел что-то рассерженно, но, тем не менее, без лишних соплей и тяжких раздумий помог им с Димкой из неприятностей выпутаться, хотя и не должен был. Громко и укоризненно сопел, толкал Игоря в живот своим острым локтем, требуя освободить немного места, а Игорь лишь вздыхал молча и беззастенчиво пялился на взмокший русый затылок, совершенно очаровательно взъерошенный нервным быстрым жестом. Он мог сколько угодно любить Платона и не сомневаться в своих чувствах, но Хазина так просто из головы выбросить не мог. Хазин был наваждением, нездоровым, бессмысленным и даже опасным, но Игорь был попросту не в силах с собой бороться. Одурманенному выпитой текилой мозгу граница между “нельзя” и “если очень хочется, то можно” виделась крайне смутной, и если бы не Дубин, храни его небеса, Игорь бы точно наворотил дел. Петр Юрич, вечно холодный и неприступный, со скучающим выражением на породистом лице в свете неона казался таким живым и взбудораженным, что хотелось прижаться к нему поближе со спины, поймать в кольцо своих рук и долго со вкусом целовать теплую кожу за ухом, пока у него крышу не снесет. Но вместо этого Игорь лишь жадно вдыхал терпкий запах сигаретного дыма и чего-то горьковато-древесного, да невзначай касался ладонью бедра, в любую секунду ожидая очередного тычка под ребра. Крышу сносило даже похлеще, чем от текилы, и будь они там вдвоем, черт знает, чем бы все закончилось. Скорее всего, сломанным носом, конечно же, потому что удар у Хазина поставленный, и еще - проебанными в ноль только-только наметившимися нормальными рабочими отношениями. Впрочем, думает Игорь мрачно, присасываясь наконец к кувшину с водой, может, его бы и попустило тогда окончательно. Ведь одно дело - предполагать, что объект твоего неуемного интереса натурал до мозга костей, и совсем другое - получить этому вполне однозначное такое подтверждение кулаком в табло. Можно бесконечно долго строить догадки и теории, но нутром Игорь чувствовал, что не все с Петром Юричем так просто, как может показаться на первый взгляд. Многое в их общении можно списать на попытки завязать приятельские отношения: и бумажку с номером мобильного, вложенную в материалы дела, и кофе, сваренный как бы между делом, и даже то, что Хазин его этим странным утром до дома подкинул, хотя Игорь и не просил. Но, во-первых, ради потенциальных приятелей не подставляются под статью, смывая в унитаз вещдоки, во-вторых, не обтираются об них якобы случайно при каждом удобном случае, как Хазин тогда делал у раковин, а в-третьих - и это самое главное, пожалуй, - их точно не пытаются схватить за руку на прощание, и вот это больше прочего не дает Игорю покоя. Если бы это был не Хазин, Игорь бы решил, что с ним флиртуют, а так - не знает, что и думать. Однозначная репутация и неоднозначные сигналы, да еще и собственный внутренний радар вопит, что просто показаться такое не могло, но это ведь Петр Юрич, который за почти два года в игореву сторону и не посмотрел толком ни разу, так с чего бы теперь? И потом, если верить Цветкову, то у Хазина девушка есть, красивая, как картинка. Ему подстать. На эксперименты потянуло, что ли, а он, Игорь, просто под руку подвернулся? Голова буквально лопается от всех этих мыслей, и Игорь, поразмыслив, сует ее под кран, а потом безжалостно врубает ледяную воду, чтобы прочистить мозги. Акт вопиющего насилия над собой неожиданно помогает, и Игорь с удивлением ощущает, как ноющая боль в висках понемногу отступает. Глупо все это - и домыслы его, и дурацкие фантазии на пустом месте, - глупо и нелепо. Игорь просто пытается увидеть то, что хотел бы видеть, причем не сейчас даже, уже нет, а последние пару лет. Будто пытается доказать себе, что не просто так в Хазина втрескался, как пацан, а было что-то такое неуловимое, чего они оба вовремя не сумели разглядеть, но все это ерунда полная. У Петра Юрича своя жизнь и счастливые крепкие отношения, судя по всему, а сам Игорь, чтобы не выглядеть в собственных глазах круглым дураком, все ищет какие-то знаки свыше. А нет их. И не было никогда. То есть, безусловно, этой ночью между ними с Хазиным что-то меняется, и притом сильно, потому что никогда раньше Петр Юрич не позволял себе перейти черту и звать Игоря по имени. Всегда чуточку насмешливо отчество добавлял, будто проводя границу между рабочим и личным общением, подчеркивал ее и не допускал панибратства, а тут сбилась программа. Сначала на нервах вырывается, резко и хлестко, а потом уже, непонятно почему, Хазин оставляет все, как есть, и больше не пытается вернуться к официозу. Чуть тянет гласные, мягко прокатывает “р” на языке и приподнимает уголки губ в неясной тени улыбки. И если ночью в клубе Игорь в своем алкогольном угаре даже кайфанул от этого, чувствуя, как по спине мурашки разбегаются от низких вибраций чужого голоса, то вот под утро, чуть протрезвев после кофе и сидя в машине Хазина в двух шагах от своего дома, он отчетливо понимает, что так нельзя. Крайне своевременное прозрение, между прочим, за секунду до, можно сказать. Только из-за него Игорь и умудряется благополучно сбежать, наскоро отбрехавшись, когда Хазин пытается придержать его за руку. Конечно же, Игорь до сих пор злится на Платона за молчание, но все же нисколько не кривил душой, когда вчера утром написал ему, что любит. Да, возможно, поспешил и, скорее всего, напугал, задекларировав свои нежные чувства в письменном виде не дожидаясь личной встречи, но ведь так и есть. И никуда эта любовь не делась, не растворилась в десятке-другом шотов текилы, не сдулась под пристальным взглядом темных хазинских глаз, и с этим стоило считаться. Игорь все еще, несмотря на свое смятение и дурные мыслишки, надеется, что Платон для него не потерян. Что он по-прежнему родной и близкий, а не перевернутая страница. Они ведь взрослые люди, в конце концов, и наверняка сумеют разобраться с тем, что случилось. Поговорить, обсудить все и разложить по полочкам, как бывало раньше. Просто нужно понять, в чем, собственно, вся проблема, и от этого уже плясать. А еще неплохо было бы понять, к чему клонит Хазин, когда ведет себя вот так. Как “так” Игорь даже под дулом пистолета внятно бы не сформулировал, но смутное чувство какой-то нездоровой херни, которую он все никак не может классифицировать, не оставляло его ни на минуту практически с момента пробуждения. Чертов блядский Петр Юрич, чтоб ему в адском котле вариться, по каким-то неясным причинам подпускает его все ближе с каждым днем, бессовестно нарушая границы личного пространства, и чтобы тщательно выпестованная какая-никакая безучастность к его скромной персоне не пошла по пизде из-за этого, неплохо было бы разобраться, отчего Хазин внезапно смягчился. По идее, ему бы наоборот Игоря крыть последними словами после того, что они с Димкой устроили в “Ломоносове”, но Петр Юрич будто бы и вовсе забыл об этом вопиющем непрофессионализме, лишь улыбался уголком губ и смотрел странно. А еще - касался, чтоб ему на месте провалиться. Тряхнув мокрой головой, Игорь вздыхает и решает, что подумает об этом как-нибудь потом. Глядишь, может, и само собой рассосется. А может, ему и вовсе примерещилось все спьяну, и когда они с Хазиным в следующий раз пересекутся в курилке или у кофеварки, тот снова посмотрит на него, как на говно, и назовет Игорем Константиновичем, чуть заметно, но крайне раздражающе акая. Сколько он там лет назад в Петербург перебрался? А все до сих пор никак не избавится от своего бесячего столичного говора, отчего тон его всегда кажется снисходительным и насмешливым, будто бы через губу со всеми разговаривает. Освежившись и откопав в шкафу мятую, но, по крайней мере, чистую футболку, Игорь наскоро варит кофе и, пока тот остывает в чашке, трусливо заглядывает в телефон краем глаза. Открыв список чатов в телеге, отмечает почти машинально, что вчерашние его собутыльники тоже, кажется, восстали, судя по перевалившему за пять сотен счетчику непрочитанных в “Я собака и ты собака”, а потом взгляд его скользит выше, к закрепленному чату, и в груди предательски екает. “Ответь мне пожалуйста, когда сможешь”, - писал ему Платон около шести утра. Это и еще четыре сообщения, которые Игорь не решается открыть. Палец замирает над экраном, и Игорь, судорожно выдохнув, аккуратно откладывает телефон на кухонный стол, чтобы не тапнуть по чату ненароком. Он пока не может. Не прямо сейчас, по крайней мере. В голове все еще каша и слишком много вопросов к себе даже несмотря на недавний сеанс въедливых самокопаний. Что это такое вообще ночью было? Откуда мысли эти поганые о том, что неплохо было бы майора Хазина поцеловать, в голову надуло? И стоит ли честно об этом рассказать Платону или же лучше смалодушничать и промолчать? В конце концов, он ничего такого не сделал, о чем можно было бы жалеть и за что каяться, а вот намерения и желания… За них Игорю на самом деле перед Платоном стыдно, и большой вопрос, оценит ли Платон такие откровения в данный конкретный момент, когда у них и без того жирный такой слоняра в воображаемой комнате топчется. Скорее всего, не оценит. Взбеленится и пошлет его ко всем чертям. Вернее, к одному конкретному, которого Игорь отчаянно хотел вжать в хлипкую стенку клубного сортира каких-то несколько часов назад. А Игорю ведь на трезвую голову совсем не это нужно, не Петр Юрич с его темными глазищами и тонкой усмешкой, а Платон со всеми его заебами и загонами. Хороший, честный и, насколько можно судить, не связанный никакими обязательствами ни с кем, кроме самого Игоря. В отличие от некоторых, подающих противоречивые сигналы мудозвонов, между прочим. Игорь обязательно ему напишет, вот приведет свои мысли окончательно в порядок - и развернет чат, чтобы, во-первых, прочесть, что еще Платон ему писал - сообщение-то не единственное, их, если верить счетчику, пять, - а во-вторых, чтобы обсудить наконец по-человечески случившийся вчера утром конфуз. Потому что Платон, несмотря ни на что, держит его гораздо сильнее, чем сам, наверное, думает. Игорь злился вчера, это правда, он и сейчас все еще не понимает, какого хрена произошло, но то, что Платон писал ему в такую рань - то ли подскочил ни свет, ни заря, то ли и вовсе не ложился, придурок, - уже говорит о многом. Как минимум, о том, что Платону не все равно, и это внушает надежду, что не все еще проебано. Что не один Игорь сейчас думает о том, как все исправить и вернуть на круги своя. Запоздало в голове мелькает пугающая своей простотой мысль о том, что вообще-то во всей этой истории он сам сейчас может оказаться полным долбоебом. Вдруг у Платона сел телефон или же он забыл его в отделе, а сам укатил на вызов, вот и не ответил сразу, а потом весь вечер и всю ночь написывал ему и не находил себе места от беспокойства? А Игорь, как распоследний идиот напридумывал себе ерунды, выбесился на пустом месте и вошел в раж, накрутив себя после пары стопок текилы. Он ведь ни разу за ночь свой телефон не достал, чтобы проверить телегу, даже когда плевал в потолок в кабинете у Хазина, потягивая крепкий мерзкий кофе. Впрочем, подумав немного, Игорь приходит к выводу, что такое развитие событий маловероятно. Что у него, в машине или на работе зарядки нет? И на каком таком вызове можно пропадать с утра до ночи? Нет, Платон точно держал паузу, что-то мучительно обдумывал и переваривал то, что Игорь ему в порыве эмоций ляпнул. Так тщательно обдумывал, что к какому-то консенсусу с собой пришел аж почти сутки спустя. Понять бы еще, до чего он там докумекался и чего теперь ждать. Неизвестность пугает, но еще больше пугает вероятность того, что Платон мягко и вежливо попросит Игоря больше не лезть к нему со своими глупостями и не разбрасываться громкими словами. Или вообще предложит забыть свой номер. Только сейчас Игорь понимает, насколько нездорово выглядят, наверное, такие признания, когда получаешь их от человека, которого в глаза даже не видел. Может, он вообще Платона до усрачки напугал своими откровениями, и тот весь вчерашний день лихорадочно прикидывал, как бы помягче отделаться от навязчивого и стукнутого на голову поклонника из тиндера? Глянув на часы, Игорь вздыхает. Написать бы Платону прямо сейчас, чтобы уже перестать мучить себя неизвестностью, но ведь непонятно, насколько разговор затянется, а Федор Иваныч с теть Леной его к двум ждут и без него обедать не сядут из чистого упрямства. Так что бежать надо, а Платону он потом напишет, как вернется домой. Так будет лучше всего, да. И, полностью отдавая себе отчет в том, что попросту боится получить ответы на свои вопросы, Игорь залпом допивает кофе, а потом, сунув телефон в карман джинсов, идет в коридор. Ему нужно проветриться и отвлечься, прежде чем затевать самый, пожалуй, важный на сегодняшний день разговор. А еще слопать тарелку наваристого борща и выклянчить у теть Лены полбанки огуречного рассола, чтобы мозг наконец заработал в штатном режиме, а не на холостых оборотах. - Что-то ты бледный, Игорек, - замечает тетя Лена, когда Игорь, чуть запыхавшись от подъема по крутой лестнице, переступает порог квартиры Прокопенко. - Ты не приболел? Игорь, фыркнув, стаскивает с себя ботинки один за другим, вешает куртку на вешалку и, привычно обняв теть Лену, доверительно сообщает, понизив голос: - Приболел. И спасут меня только твои фирменные соленые огурчики прям вместе с рассолом, - а потом подмигивает заговорщически и добавляет: - У Дубина вчера день рождения был, ну мы и отметили. Так отметили, что я сегодня еле поднялся с кровати. Теть Лена качает головой вроде бы и укоризненно, но в глазах ее пляшут веселые черти. Рада небось, что Игорь в последние годы со своим затворничеством почти завязал, да и потом, глупо было бы взрослого мужика за гулянки и перегар отчитывать, как зеленого юнца, и они оба это прекрасно понимают. Игорь давно уже большой мальчик, а теть Лена достаточно умна, чтобы не причитать по-матерински из-за разовых загулов, она этим и в игореву бытность студентом-то не грешила, так чего сейчас начинать? - Мой руки и за стол, - командует она, и Игорь послушно ретируется в ванную, пока теть Лена, шлепая по полу тапочками, уходит обратно вглубь квартиры. Когда Игорь заходит в небольшую проходную столовую между кухней и гостиной, Федор Иваныч уже сидит на своем излюбленном месте и бросает на Игоря лукавый взгляд. - Ну что, по стопочке под борщ-то? - интересуется он невинно, скосив глаза в теть ленину сторону. Видимо, та уже успела Игоря сдать ни за грош, раз Федор Иваныч так веселится. От одной только мысли о настойке или, чего доброго, уважаемой Федором Иванычем “Белуги” к горлу подкатывает легкая тошнота. Кажется, минувшей ночью он свою норму на месяц вперед вылакал. - Не, дядь Федь, сегодня я пас, - почти с ужасом мотает головой Игорь, присаживаясь напротив и предупредительно раздвигая на столе тарелки, чтобы освободить место для парадной супницы. Теть Лена всегда ее выставляет, когда руки доходят до домашнего борща, любит, чтобы все красиво было и чинно, будто обед для почетных гостей, а не для мужа с крестником. Впрочем, с легким стыдом думает Игорь, он в последнее время так редко заглядывает, что каждый его визит теть Лена и впрямь скоро начнет отмечать в календаре, как праздник. Надо бы исправляться, а то совсем совесть потерял с этой своей бьющей ключом личной жизнью. После появления ее величества супницы в столовой на какое-то время повисает молчание, лишь ложки звякают о фарфор, да Федор Иваныч, тихонько причмокивая, блаженно мычит то и дело. Голодный, как черт, Игорь тоже набрасывается на свою порцию с энтузиазмом дворового пса и, лишь заметив, как умиленно поглядывает на него теть Лена, немного сбавляет обороты и, смущенно улыбнувшись ей, промакивает усы салфеткой. - Добавки налить? - заботливо спрашивает та, когда игорева тарелка пустеет, но Игорь лишь головой качает и откидывается на спинку стула. - Теть Лен, пощади, я же лопну, - говорит мягко и, усмехнувшись, добавляет: - Очень вкусно, но больше не полезет. - А огурчики полезут? И пирожки с капустой еще есть, - хитро уточняет теть Лена, забирая со стола тарелки. Игорь было подрывается с места, чтобы ей помочь, но она лишь отмахивается: - Сиди, Игорек, отдыхай. Я сама управлюсь. Когда она скрывается в дверях кухни, Федор Иваныч, налив себе из графина воды, спрашивает негромко: - Ну и что у тебя за повод был, чтоб так набраться вчера? Пятницу отмечал? По глазам его видно, что больше насмехается и журит, чем всерьез беспокоится, но Игорю скрывать нечего - ну почти, - поэтому он с готовностью отвечает: - Ну почему сразу пятницу? У Димки же вчера день рождения был. Вот и отмечали. Ты ж сам всегда нудишь, дядь Федь, что я, как старик замшелый вечно дома сижу, а как подзагулял - так тоже чем-то недоволен, - хмыкнув, Игорь подается вперед и, понизив голос, чтоб теть Лена из кухни не услышала, добавляет доверительно: - А потом в тот клуб, где мы гуляли, рейд ГУНКа нагрянул. Я домой только под утро добрался. - Замели вас что ли? - строго уточняет Федор Иваныч, нахмурив брови, но Игорь лишь отмахивается: - Да нет. Мы с Димкой Хазину помогали, - и, услышав приближающиеся шаги из кухни, торопливо заканчивает: - Подвижки по нашему делу есть, ну, с тем барыгой. Но это тебе майор Хазин сам расскажет в понедельник, я уверен. - Тьфу ты, а до понедельника я теперь должен от любопытства лопнуть? - с досадой бросает Федор Иваныч, но, заметив в дверях теть Лену, мигом меняет тему: - У Дубина, говоришь, день рождения был? Вот голова дырявая стала, я ж даже… - Мы от всего коллектива еще утром поздравили, - успокаивает его Игорь, забирая у теть Лены блюдо с пирожками и опуская его на освободившееся после супницы место. - У тебя все равно какое-то совещание было, отвлекать не стали. - Да Егоров у меня был, холера его возьми, - отмахивается Прокопенко и, поморщившись, ворчит: - Все вынюхивал, чего Хазин ко мне зачастил. Думает, видать, что он в кресло начальника отдела метит, вот и дергается. - Петя-то? Ему в начальники рановато пока, по притонам не набегался еще, - фыркает Игорь и тут же осекается, осознав, что именно ляпнул. Как именно Хазина назвал, да еще и при Прокопеныче. - Петя, значит, - довольно усмехается Федор Иваныч в усы и, хмыкнув, с чувством глубокого удовлетворения резюмирует: - Вот я печенкой чуял, что вы споетесь, два балбеса. Осознавая, что разговор принимает опасный для душевного равновесия оборот, Игорь вздыхает. Иногда у него складывается ощущение, что Петра Юрича с ним жаждут обсудить примерно все вокруг, причем въедливо и обстоятельно, в то время как сам Игорь предпочел бы вообще о нем вспоминать пореже, особенно в данный конкретный момент. Он ведь почти было отвлекся от своих утренних метаний и тяжких раздумий, расслабился, а зря. Впрочем, чего уж тут пенять, сам про ГУНК заикнулся, вот и получай теперь. - Ну, опер он хороший, толковый, тут я даже спорить не стану, - с неохотой признает Игорь, надкусывая пирожок. Тот неожиданно кажется пресным и каким-то безвкусным, однако Игорь, чтобы теть Лену не обижать, упрямо жует и, проглотив кусок, добавляет все же: - Но характер у Хазина, конечно, не сахар. - Можно подумать, у тебя он ангельский, - ехидно прищурившись, парирует Федор Иваныч и, досадливо крякнув, вздыхает: - Знай я три года назад, что он такой башковитый, я б его обработал хорошенько и к вам запихнул, а не к этим идиотам в наркоконтроль. Егоров его не любит, шпыняет вечно, а между тем, Хазин его отделу статистику раскрываемости поднял на семнадцать процентов в одну каску, можешь себе представить? Игорь удивленно присвистывает. Он, конечно, догадывался, что Петр Юрич хорош, но чтоб настолько… Да еще и за каких-то три года. Ясно теперь, почему он в этого своего барыгу вцепился, как клещ: там, где другие предпочли бы все на тормозах спустить, Хазину что-то спать спокойно не давало, и по итогу он оказался совершенно прав. Такой подход к работе невольно вызывал уважение, особенно в ГУНКе, где вообще все следаки привыкли думать жопой, а не головой. Впрочем, свое восхищение Игорь оставляет при себе и лишь ворчит негромко, больше для виду: - Да мы б с ним друг друга поубивали. - Брось, - отмахивается Федор Иваныч весело. - Ну пособачились бы немножко и притерлись. Может, из вас бы и напарники неплохие вышли, а? Отхлебнув чаю из подсунутой теть Леной чашки, Игорь неопределенно пожимает плечами. От одной только мысли, что с Петром Юричем они бы могли работать вместе, возникают весьма и весьма смешанные чувства. С одной стороны, скучать бы точно не пришлось, потому что у Хазина явно шило в жопе, и в неуемном желании спасать мир они бы точно быстро нашли общий язык, тут Федор Иваныч определенно прав. Но с другой… Кто знает, как бы все обернулось с другой? Глядишь, если бы они каждый день носились на пару по зассаным подворотням и прикрывали друг другу спину, Игорь все-таки решился бы подкатить к Хазину невзначай. Как бы между делом прощупал бы почву и либо схватил бы по роже, либо, кто знает, возможно заполучил бы самого завидного мужика во всем управлении. Быть может, все бы совсем по-другому тогда сложилось, и Игорь бы не повелся на юлькины провокации, не вляпался бы в эту идиотскую историю с тиндером, стараяясь убежать от реальности и неприступного Петра Юрича в ней. Не познакомился бы никогда с Платоном, не влюбился бы в него и не ляпнул того, чего не стоило бы, вчера утром. Профит. Но жизнь сослагательного наклонения не терпит, и с этим пора бы смириться. Тем более, что о появлении Платона в своей жизни Игорь нисколько не жалеет, жалеет лишь о том, что умудрился так бездарно проебаться и, кажется, поставить его в крайне неудобное положение. Ведь, как ни крути, после таких признаний нужно либо отвечать тем же, либо бежать, куда глаза глядят, но ни того, ни другого Платон пока, в сущности, не сделал, и Игорь очень рассчитывает если не на первый вариант, то уж хотя бы на что-то среднее, а не на мягкое, но категоричное предложение на этом и закончить все. Слушая, как тетя Лена вдохновенно вещает про помидорную рассаду и машинально поддакивая в нужных местах, Игорь снова берет со своей тарелки недоеденный пирожок и, откусив кусок, изо всех сил делает вид, что ему очень и очень интересно. И про рассаду, и про новый сорт огурцов под засолку и даже про то, что картошку нынче рано посадили, как бы не загнила с дождями-то. В какой-то момент даже втягивается и ловит себя на мысли, что нужно бы на дачу как-нибудь сгонять, помочь на огороде, да и сарай с прошлого года все никак руки не доходят перекрасить. Рядом с теть Леной и Федором Иванычем на него всегда накатывает спокойствие и умиротворение, даже проблемы, которые спать спокойно не дают, обычно как-то сами собой отступают, смущенные этим внутренним штилем. А меж тем, решать их надо, а не ждать, пока само собой рассосется. Не будет этого, стоит только за порог выйти, и с новой силой обрушатся на голову тяжелые мысли и неизбежная реальность. Придя к этим в общем-то логичным выводам, Игорь впервые, пожалуй, за сегодня вздыхает с облегчением, но незаметно, так, чтоб чета Прокопенко ничего не засекла. Вот посидит еще часочек в этой уютной столовой, допьет свой чай - и домой, чтоб разобраться наконец, что между ними с Платоном происходит и как дальше с этим быть. Не нужно оттягивать неизбежное, от этого только хуже. Трусом Игорь никогда не был, но сейчас вел себя как распоследнее ссыкло, предпочитая вариться в неизвестности вместо того, чтобы уже получить хоть какую-то ясность. Платон просил, чтобы он написал, как сможет, и он напишет. Теперь Игорь наконец чувствовал в себе решимость это сделать. Платон, конечно, тот еще мудак, что на сообщение его вчера не ответил, но и Игорь хорош, чего уж там. Сам виноват, стоило бы догадаться, что для признаний в любви рановато, даже если очень хочется. Стоило подождать хотя бы до майских, увидеться друг с другом, провести вместе день и, может, даже ночь, чем черт не шутит. И даже тогда было бы слишком рано, чтобы разбрасываться такими громкими словами. Не для Игоря рано, а для Платона. Он же говорил как-то вскользь, что серьезных отношений раньше и не заводил толком, а Игорь, как дурак последний, его к стенке прижал. Нужно извиниться за свою несдержанность, объяснить, что вовсе не собирался торопить события и бежать вперед паровоза, просто не удержался и вообще… Они ведь уже заводили речь о влюбленности, пожалуй, к этому и стоит вернуться. Без давления и излишних ожиданий, просто пусть все идет, как идет, а время покажет. Из раздумий Игоря бесцеремонно выдергивает телефон, завибрировавший в кармане. Чат с друзьями у него с первых же дней не без помощи Димки был на беззвуке, а значит, это либо кто-то из компании решил в личке удостовериться, что он все-таки жив после вчерашнего, либо же это Платон, устав ждать, все же решил снова попробовать до него достучаться. Вытянув телефон из кармана, Игорь открывает телегу и, заметив, что в закрепленный чат прилетело еще одно сообщение, цепляется взглядом за строчки. “Я обещал тебе написать, и я пишу. Надеюсь, ты прочтешь и…”, - на этом месте сообщение обрывается, и Игорь, уже не раздумывая, тапает по чату. Он мог бы подождать до дома, прочесть все спокойно и без любопытных взглядов четы Прокопенко, но отчего-то кажется очень важным сделать это прямо сейчас. Наверное потому, что неизвестность все-таки парит его куда больше, чем неиллюзорный такой шанс оказаться со сложным лицом перед Федором Иванычем и теть Леной. Пора перестать прятать голову в песок, тем более, что Платону, кажется, тоже вовсе не наплевать, что дальше будет. Стал бы он сам первым писать, если бы собирался свалить в закат? Вряд ли. Сообщение длинное, Игорь проматывает его до начала, блокирует экран и, поднявшись с места, виновато говорит: - Я на минутку, это по работе, - а потом поспешно скрывается в смежной со столовой гостиной, чтобы остаться наедине с собой. И с Платоном, конечно. И тем, что он прямо сейчас хочет Игорю сказать. - Работа… Опять работа, - досадливо бросает ему в спину Прокопенко, впрочем, тут же переключаясь на теть Лену, щебечущую что-то о черенках яблонь, которые ей обещала соседка. Прикрыв за собой створку двери и опустившись в кресло, Игорь снова снимает блокировку с экрана и, тихонько выдохнув, понимает, что оттягивать больше некуда. Тем более, что он уже спалился - напротив сообщения у Платона появились две галочки, и если Игорь сейчас не соберется, то черт знает, чем все это кончится. Возможно, тем, что Платон, не дождавшись ответа на свою простынь, попросту кинет его в черный список и будет, в сущности, совершенно прав. Принимаясь читать, Игорь лишь с тоской думает, что очень зря отказался от стопочки под борщ, потому что для храбрости лишним бы не было, а потом все назойливые и фоновые мысли разом вылетают из головы, не оставляя после себя и следа. Игорь читает и почти не дышит, ибо то, что пишет Платон - вовсе не нервное предложение разбежаться, которого Игорь так боялся, а спокойный и выверенный акт душевного стриптиза, после которого прикипают друг к другу намертво и никак иначе. “Я обещал тебе написать, и я пишу. Надеюсь, ты прочтешь и хоть что-то мне ответишь, потому что иначе я просто не знаю, как мне дальше быть. Начну с главного - я мудак. Первостатейный, безоговорочный и далее по списку, и был таким всегда, сколько себя помню. С тобой я им быть не хочу, поэтому расскажу все, как есть, не приукрашивая и не пытаясь себя оправдать. Я всю свою жизнь избегал отношений, считал их глупостью и слабым местом. Считал чувства слабым местом. Я никогда не умел о них говорить. Не умею и сейчас, но очень постараюсь. Постараюсь быть честным, потому что сейчас или так - или никак вообще. В моей семье никто и никогда не говорил друг другу “я люблю тебя”, я вырос с мыслью, что любовь - это социальный конструкт, и никогда не понимал в чем ее смысл. Никогда не признавался в чувствах своим школьным подружкам, как это делали мои сверстники. Не понимал, в чем смысл. А позже, уже в студенчестве, когда начал понимать, что нравятся мне не только и не столько девчонки, к этому всему прибавился страх быть пойманным. Мой отец гомофоб и мудак, и иногда мне кажется, что он бы меня просто пристрелил из табельного, если бы узнал о том, что я с парнями трахаюсь. Или любовника моего. Поэтому я делал все, чтобы он не узнал. Скрывался, редко спал с кем-то больше пары раз, не говоря уже о романах, так что, сам понимаешь, о любви речи не шло. Если чувствовал, что вот-вот скрутит этой заразой с бабочками и неистовым желанием приклеиться к кому-то намертво - сбегал тут же и не оборачиваясь. Самые мои долгие типа отношения случились уже в Питере и длились почти три недели. Рекорд, понимаешь? И кончились потому, что я наотрез отказывался появляться на людях со своим мужиком. Даже здесь меня первые года полтора не отпускала мысль, что кто-то может донести весточку дорогому родителю”. Не выдержав, Игорь отвлекается и, осознав, насколько крепко сжимает в руке телефон, поспешно ослабляет хватку. Еще не хватало, чтобы тот в пальцах треснул. От Платоновых откровений хочется завыть в голос, потому что так жить нельзя. А еще - Игорю ужасно стыдно, что он своим дурацким порывом вынудил Платона обо всем этом рассказать. Теперь, конечно, много становится понятнее, но какой ценой? Кроме того, глаз цепляет упоминание табельного. То есть, отец или военный, или тоже мент, причем, судя по всему, не из самых вменяемых. Ясно теперь, почему Платон решил из Москвы улепетывать. Зарплаты там лучше, да и дела поинтереснее, но если батя какая-то шишка, а именно это между строк и читается, то под колпаком жить рано или поздно осточертеет. Что ж, Игоря это не пугает, у него в Питере своя ментовская крыша при красивых погонах имеется, а с остальным разберутся как-нибудь. Было бы чего бояться. Выдохнув, Игорь снова опускает взгляд в экран и продолжает читать. Понятно уже, что дело не в нем самом конкретно во всей этой истории, а в здоровенных тараканах, прописавшихся в платоновой голове, но раз уж тот решил вывалить на Игоря вообще все по-справедливости, было бы глупо не воспользоваться шансом стать еще ближе друг к другу. “Когда я месяц назад полез в тиндер, я ни на что не рассчитывал вообще, меня соседка уговорила. Сказала, что мой недоеб портит погоду в доме. Думал, что все в очередной раз получится по избитому сценарию с минимальными отклонениями на погрешность, а потом увидел твой профиль и не смог пройти мимо. Ты был интересным, умным и веселым. Не давил на меня, не старался побыстрее встретиться и прыгнуть в койку. Ты со мной говорил и я продался с потрохами. Я влюбился. Не впервые, конечно, я не буду тебе пиздеть, что никогда раньше не чувствовал ничего подобного, но прежде я всякий раз душил в себе эмоции, уходил не оборачиваясь и старался забыть, а потом понял, что уже и не смогу добровольно от тебя отказаться. Ты так много для меня значишь, что иногда это пугает даже. Эйфория и беспомощность одновременно. Чувствую, как внутри что-то меняется и ничего поделать с этим не могу”. Игорь на мгновение прикрывает глаза и, улыбаясь, думает: да, это всегда так. Беспомощность, которой нужно либо поддаться, либо вообще держаться подальше от всех потенциальных угроз подальше. А потом, открыв глаза, почитывает последний и самый небольшой кусок. “Я так ждал нашей встречи, чтобы тебе об этом рассказать. Рассказать о том, что ты - первый, от кого я не хочу убежать, куда глаза глядят, осознав, что все серьезно. Но ты меня опередил. И знаешь, я идиот и дурак последний, что слился. Я должен был тебе сразу, еще вчера сказать, что я тоже. Тоже тебя люблю настолько, насколько я вообще умею. Просто мне дико страшно, что я умудрился так крепко вляпаться даже не увидевшись с тобой ни разу. Как думаешь, у меня остановится сердце, когда мы наконец встретимся? Я думаю, что да. В общем, я растерялся вчера и повел себя, как еблан. Ты, наверное, уже успел надумать про меня кучу всяких гадостей, но это ничего, я сам виноват. Очень виноват, правда. Ты простишь меня?” Чувствуя, как заполошно стучит сердце, Игорь быстро проматывает вверх и проглядывает предыдущие сообщения, написанные ночью и под утро, короткие и сумбурные. Будто бы тогда Платон еще торговался с собой, стоит ли вообще что-то прояснять, или оно как-нибудь само рассосется. “Прости, что молчал”. “День ебанутый выдался”. “Просто пиздец”. “Напишу тебе утром, ладно? Нужно поговорить”. “Ответь мне пожалуйста, когда сможешь”. Да, если бы Игорь утром все-таки удосужился их прочитать, он бы, скорее всего, накрутил себя еще больше, но сейчас, после того, как Платон натурально вывернулся перед ним наизнанку, злости больше не было. Только дурацкое какое-то чувство абсолютного счастья, помноженное на облегчение. Кто знает, о чем там Платон вчера весь день напряженно думал, когда-нибудь потом Игорь обязательно спросит ради любопытства, главное, что выводы он сделал не основываясь на многолетнем понимании правильного и неправильного, а своим дурным и влюбленным - теперь уже без всяких сомнений, - сердцем. А потом, спохватившись, что пауза неприлично затянулась - сообщение от Платона он читал и переваривал почти десять минут, - Игорь коротко отвечает: “Уже простил, - и, не удержавшись от шпильки, все же добавляет: - И кстати, сейчас обед, а не утро”. В столовую он возвращается с такой сияющей рожей, что Федора Иваныча аж передергивает. - Никак всех правонарушителей в Питере переловили, а я и не знаю, - ворчит тот, пока Игорь усаживается за стол и, краем глаза заглянув в шторку оповещений, улыбается еще шире. “Не передергивай слова, - возмущается Платон скорее для порядка, а потом добавляет: - Вечером спишемся? Я сейчас на работе и дел тут чуть более, чем дохуя”. “Ок”, - отвечает Игорь быстро и, отложив телефон, тянется к сиротливо оставленному на тарелке пирожку, рассеянно уточняя у Прокопенко: - С чего бы это? - Ну а чему бы ты так еще радовался по работе? - насмешливо фыркает Федор Иваныч, оглаживая усы. - У тебя ж все просто - преступник должен сидеть в тюрьме, а когда все преступники в тюрьме - тут в пору праздник устраивать и лыбиться, как дурак. - Да не, я там еще с одним вопросом разобрался попутно. С личным, - ничуть не обидевшись, парирует Игорь, вгрызаясь в пирожок, из пресного снова ставший самым вкусным на земле, а потом прямо с набитым ртом добавляет весело: - И потом, если всех преступников пересажать, чем я-то заниматься буду, дядь Федь? - В отпуск пойдешь. За три года ни одного дня не отгулял. Безобразие, - добродушно поддевает его Федор Иваныч, тоже утаскивая с блюда пирожок. - А там, глядишь, и новые заведутся, свято место пусто не бывает. Теть Лена тихонько смеется, прикрыв рот салфеткой, а Игорь, встрепенувшись и осознав, что и так затянул дальше некуда, осторожно тянет: - А вот кстати, насчет отпуска… - и, состроив самое невинное выражение лица, продолжает: - Мне б на майские пару выходных вне графика. Знаю, поздно уже пить боржоми, но очень надо. - С Хазиным, что ли, оперативно-следственные мероприятия планируете? - ехидно интересуется Прокопенко, выразительно щелкнув себя указательным пальцем по горлу. Оторопев от неожиданности, Игорь растерянно вскидывает брови: - А причем тут Хазин? - Да говорят, шушукаетесь вы много, в курилку бегаете, кофе распиваете. Чует мое сердце, что-то вы задумали, соколики, - хмыкает Федор Иваныч с нескрываемым удовольствием, на что Игорь лишь головой мотает. - Да ну стал бы я свой выходной на него тратить, - отмахивается он, а потом думает: если бы очень было нужно - то как пить дать стал бы. Он Пете теперь должен за ночные приключения, а долг платежом красен. И поняв, что пауза затянулась, поспешно добавляет: - Встреча у меня одна намечается, первого или второго, пока не знаю, когда точно. Очень важная, дядь Федь. Один день на нее, а второй - на даче сарай покрасить. - Ну, раз такая важная, весь первомай бери, не скромничай, - фыркает Прокопенко. - После встречи своей важной отоспишься, а потом к нам приезжай. Теть Лена, курсирующая между столовой и кухней, с готовностью подхватывает: - А то и сразу к нам приезжай. Шашлыков пожарим, баньку затопим, воздух свежий, - а потом, не удержавшись, смешливо добавляет: - Да и забор бы еще поправить, корова чья-то снесла у малинника. Расхохотавшись, Игорь кивает. - И забор поправим, теть Лен, не переживай. Малинник - это святое, - и, отсмеявшись, переводит взгляд на Федора Иваныча: - А если на усиление нужно будет? - Да что у меня, на усиление отправить некого по-твоему? - ворчит тот добродушно. - Патрульных выходных дернем, ежели что. Им по статусу еще не положено отдыхать, как белые люди. В понедельник приказ на тебя подпишу по семейным обстоятельствам и делов-то. - Вот это я понимаю - блат, - смеется Игорь, окончательно расслабляясь. Сожрут его коллеги, конечно, за такие фокусы и не подавятся, если что-то случится экстренное, ну и пусть. Должна же и у него какая-то личная жизнь быть. И, как верно подметил Прокопеныч, семейные обстоятельства. Засидевшись у четы Прокопенко до вечера, домой Игорь возвращается, когда уже начинает потихоньку смеркаться. Нагруженный двумя пакетами с теть лениными гостинцами, он бодро топчет подошвами ботинок питерские узкие улочки, пока не выходит к набережной Фонтанки. Где-то далеко за спиной остается Аничков мост, где взнузданные, но непокоренные кони взвиваются на дыбы, и Игорь улыбается, ловя себя на мысли, что совсем скоро, всего-то через неделю он будет стоять на этом мосту и ждать там Платона. Искать в толпе его светлые встрепанные вихры, заглядывая в лицо каждому прохожему. Почему-то Игорю кажется, что Платон узнает его первым. Увидит возвышающуюся над толпой шпалу и безошибочно подойдет к нему сам. Вообще, конечно, только приезжий мог выбрать шумный и оживленный Аничков мост для первой встречи. Романтично - сто раз да, но на практике удовольствие то еще - уворачиваться от потока туристов и отмахиваться от зазывал, заманивающих этих самых туристов на свои тихоходные баркасы. Коренной петербуржец точно бы предложил место поспокойнее, чтобы наверняка не разминуться, но Платон им не был, а Игорь попросту спорить не стал. Только подумал, что если с погодой повезет, можно и впрямь прокатиться на кораблике по каналам. Романтика, хуле. Тайком, как школьники, держаться за руки, пока все вокруг глазеют на старинные доходные дома и мосты, и, может даже, шептать что-то украдкой на ухо, когда шум мотора и плеск воды о борт заглушают все вокруг. Например, какая красивая у Платона улыбка, потому что Игорь уверен - так оно и есть. Совсем ты поплыл, Игорек, нашептывает ему голос разума, но Игорь от него лишь отмахивается. Ну поплыл, и что с того? Он заслужил. И Платон, кстати, тоже. Всю жизнь по углам прятался и лишь на пороге тридцатника начал осознавать, что и по-другому бывает. Это самое “по-другому” Игорь и собирался ему показать со всех красках. Открыть дивный новый мир настолько, насколько хватит фантазии. Он не будет у Платона первым, да и глупо в его-то возрасте рассчитывать на флер непорочности у партнеров, но станет тем, с кем Платон сможет быть честным, настоящим и не попытается сбежать от себя самого. Он уже остался. Сегодня, когда написал, что любит. Когда показал, что хочет, чтобы все стало еще серьезнее, а Игорь - не тот, чей номер улетит в черный список контактов при малейшем намеке на отношения. Платон хочет быть рядом, а значит - будет, в этом Игорь теперь даже не сомневается. Увлеченный своими мыслями, Игорь сворачивает в арку и, быстро прошагав по двору, ныряет в парадную, спасаясь от мелкой мороси, оседающей на лице. Надо же, дождь пошел, а он и не заметил. Уже в квартире чувствует, как в кармане вибрирует телефон, и поспешно достав трубку, принимает вызов, едва глянув на экран. - Игорь, ты там живой вообще? - взволнованно интересуется Юлька, чем-то отчаянно шурша. Игорь от этого звука морщится, чуть отодвигает от себя телефон и бодро рапортует: - Живее всех живых, только в квартиру зашел. И, наверное, он что-то не то говорит, потому что Юлька сдавленно охает, а потом, разом прекратив копошиться, почти угрожающе тянет: - Игорь, ты что, вчера настолько перебрал? Это самое “настолько” она выплевывает с таким недоумением, что Игорь даже тушуется, а потом, так ничерта и не поняв, растерянно уточняет: - Насколько - настолько? - и, опустив пакеты на кухонный стол, добавляет жалобно: - Юль, ты о чем вообще? - Димка сказал, что ты вчера с Хазиным уехал, он в окно видел, - бросает Пчелкина с деланным равнодушием, а потом, не выдержав, рявкает: - Ты что, Игореш, совсем крышей поехал? Я больше года слушала твое нытье про этого вот Хазина, выжимала свою жилетку от твоих горючих слез, а потом так радовалась, когда ты с Платоном познакомился… Чтобы что? Чтобы ты все взял и похерил? Изумившись, Игорь лихорадочно размышляет, что он мог вчера такого спьяну Юльке сболтнуть, пока они курили у клуба, чтобы она вот так собак спустила, но в голову не приходит ровным счетом ничего. Про их с Платоном утренний инцидент он точно пропиздеться не мог - слишком бухой и довольный жизнью уже был в тому моменту, чтобы плакаться, как выразилась Пчелкина, горючими слезами. Тогда что? - Юль, давай по порядку. У нас с Платоном все хорошо. Что я по-твоему похерил-то? - терпеливо интересуется Игорь, открывая холодильник и принимаясь распихивать контейнеры от теть Лены по полкам. - Да все, - в сердцах гаркает Пчелкина, а потом трагическим шепотом продолжает: - Ты уехал с Хазиным утром. Ты вернулся домой только сейчас. Хочешь сказать, вы с ним не трахались, а в шахматы играли? И Игорю бы обидеться по-хорошему, но от абсурда всей ситуации становится так весело, что он бессовестно ржет в трубку, не обращая внимания на юлькино злобное пыхтение. Ржет долго, со вкусом, сбрасывая все накопившееся за последние два дня напряжение, а после утирает выступившие на глаза слезы, пару раз неприлично хрюкает, пытаясь успокоиться, но снова предательски скатывается в гогот. И лишь спустя долгую минуту, наконец закрыв дверцу холодильника, усаживается за стол, с вожделением поглядывая на банку огурцов, заботливо всунутых теть Леной в последний момент. - Что тут, блядь, смешного? - холодно уточняет Пчелкина, когда он успокаивается, на что Игорь, не выдержав, снова ржет. - Да все, - и, осознав, что ситуацию это никак не проясняет, продолжает весело: - Я от Прокопеныча вернулся, Юль. Могу фотку пирожков и борща скинуть, если не веришь. А Петя меня просто подкинул утром до дома и всех делов. Никакого криминала. - Давай свою фотку, - чуть смягчившись, соглашается Юлька, но потом сразу же передумывает: - Хотя нет, не надо. А то меня стошнит. Весь день умираю. Вырвавшееся в очередной раз и совершенно неосознанно “Петя” она, слава всему сущему, кажется, пропускает мимо ушей, и Игорь, облегченно прикрыв глаза, тихонько выдыхает. Пронесло, но надо бы повнимательнее быть, а то ведь будь Пчелкина в добром здравии, вцепилась бы, как клещ, и не отстала, пока не вытрясла бы из него причины такой оттепели в отношениях с Петром Юричем, а это Игорь, как ни крути, не желал обсуждать вообще ни с кем, тем более с Юлькой. Напридумывает всякого на пустом месте, а Игорь потом на очередной виток саморефлексии уйдет. К черту. - Да мне, честно сказать, лень холодильник открывать, - признается Игорь весело, а потом с садистским участием предлагает: - Но могу прислать фотку огурцов. Соленых, с укропчиком. То, что доктор прописал. - Ты хочешь, чтобы я взяла такси и приехала жрать твои огурцы? - ехидно интересуется Юлька, окончательно оттаивая, и, услышав, как Игорь с ужасом мычит, удовлетворенно хмыкает: - Тогда не дразнись. - Не буду, - клятвенно заверяет ее Игорь, тихонько открывая пластиковую крышку и запуская руку в банку. Впрочем, звонкий хруст откушенного огурца тут же сдает его с потрохами. - Ой все, я кладу трубку, - фыркает Пчелкина, но почему-то вопреки собственным же словам этого не делает, лишь замолкает ненадолго, а потом мягко интересуется: - Игорь, у тебя все хорошо? - Да, а почему ты спрашиваешь? - с набитым ртом уточняет Игорь. У него и вправду - уже - все хорошо, но юлькина проницательность в очередной раз ее не подводит, и это каждый раз поражает Игоря, как в первый. - Ты вчера какой-то взвинченный какой-то был. Слишком веселый. Очень спешил накидаться до отключки, а ты такой обычно либо когда уже в дерьме по уши, либо когда вот-вот в него вляпаешься, - негромко говорит Юлька как-то очень серьезно, а потом почти виновато добавляет: - Я поэтому и решила, что ты с Хазиным… Ну ты понял. Игорь призадумывается. Совсем отмолчаться сейчас - заставить Юльку переживать за него, а это не дело. Поэтому он, дожевав огурец, осторожно отвечает: - Мы с Платоном вчера немного поцапались. Ерунда полная, но я разозлился, вот и дал маху, - и, улыбнувшись, добавляет почти с нежностью: - Сегодня уже все нормально, все обсудили и поняли, что проблема - не проблема вовсе. Так что, не бери в голову. - Ладно, - легко соглашается Пчелкина и, резко сменив тему, фыркает: - Кстати, право поджопника для Цветкова перешло утром к Ксюхе. Ну, это если тебе интересно. - Да как так-то? - пораженно вскидывается Игорь, тоже с удовольствием переключаясь с дел сердечных на дела насущные. - Она ж вчера на ногах еле стояла. - Загадка Жака Фреско, - с легкой завистью вздыхает Юлька и поспешно прощается, заявив, что дорогой супруг требует аспирина и любви. Отложив телефон, Игорь какое-то время меланхолично похрустывает огурцами, уставившись в темноту за окном и думая о том, что, в сущности, у Юльки были все основания подозревать его в том, в чем она заподозрила. Будь Игорь чуть более пьян или чуть более зол на Платона с этим его гробовым молчанием, он бы точно не отшатнулся от прикосновения. Позволил бы ему длиться и длиться, а потом, чем черт не шутит, сам бы к Петру Юричу и полез целоваться, невзирая на последствия. И почему-то Игорю кажется, что нос его даже после такой дерзости остался бы цел. Хазин все те часы, что они провели ночью вместе, фонил какой-то задорной и отчаянной злостью, будто напрашивался на какую-то хуйню. Прижимался, смотрел, руки свои к Игорю тянул. Не то чтобы в открытую намекал, но выглядел, как человек, готовый совершить какую-нибудь глупость. Как тот, кто стоит на грани и все не может сделать какой-то выбор. И если засыпая, Игорь еще вяло раздумывал, правильно ли он поступил, что проебал такой шанс, то сейчас он уже не сомневается - совершенно правильно. Потому что в противном случае после сегодняшних откровений Платона он бы попросту себя ненавидел. При мысли о Платоне Игорь невольно улыбается. Совершенно невероятный мужик, мало кто отважился бы в такой ситуации сказать все, как есть, а не съехать с темы, и это окончательно убеждало Игоря в том, что все более чем серьезно. Платон не хотел его потерять, поэтому и рассказал про отца и про то, как от отношений бегал с неутомимостью перепуганного зайца. Каждый раз снова и снова, и так по кругу. Поэтому и признал, пусть и не без метаний, что тоже Игоря любит. Признал же? Или просто ляпнул, чтобы Игорь больше не трепал ему нервы? От этого мимолетного сомнения становится как-то не по себе, и Игорь прикрывает глаза, чувствуя, как улыбка сползает с губ. А что если он и впрямь Платона заставил все это сказать, старательно отмалчиваясь на сообщения? Вдруг Платон в действительности не готов был разговаривать ни о семье, ни о прошлых отношениях, ни уж, тем более, о любви, но побоялся, что Игорь просто исчезнет из его жизни навсегда, вот и выложил все, как на духу? Игорь нервно постукивает пальцами по столу, а затем, закрыв банку с огурцами, берет телефон и уходит в гостиную. Упав на диван, он какое-то время мостится, а после решительно открывает чат с Платоном и быстро печатает: “Слушай, меня не покидает чувство, что не тебе одному нужно извиняться. Я тоже, наверное, заставил тебя понервничать, когда не отвечал на сообщения и был не в сети”. И пока он думает, как бы дальше внятно сформулировать свою мысль, напротив сообщения появляются две галочки, и Платон пишет: “Все в порядке. У тебя было полное моральное право, чтобы немного покозлить”, - в конце он добавляет улыбающийся смайлик, и Игорь, выдохнув, поспешно набирает: “Да я не то чтобы специально козлил, просто не до того было, - а потом, припомнив со смесью стыда и странной гордости свои пируэты на танцполе, добавляет весело: - Я вообще удивлен, как я телефон вчера нигде не продолбал. Мы с друзьями в клубе отдыхали, - и, припомнив слова Прокопеныча, заканчивает скомканно: - Пятницу отмечали, короче. И немного перестарались. Я к полудню только очнулся”. Платон молчит какое-то время, видимо, мысленно посылая Игорю лучи поноса за то, что тот веселился на всю катушку, пока сам Платон прикидывал, как бы поизящнее все на круги своя вернуть, а потом коротко интересуется: “В каком именно?” И Игорь настороженно замирает. “А это важно?” - пишет он, прикидывая, не могло ли быть Платона вчера в “Ломоносове”, но почти сразу отметает эту мысль, как самую дурацкую на свете. На вчерашнем рейде были только хазинские парни, несколько офицеров на усилении и дежурный спецназ, а в такие совпадения Игорь не верил. Не могли они с Платоном в одном управлении работать, давно бы уже спалились друг перед другом так или иначе. Ответ Платона, впрочем, тут же развеивает все сомнения, потому что он сначала присылает дурацкий стикер с котом в фуражке, а после добавляет: “Да нет, пожалуй, - и, после небольшой паузы поясняет: - Я просто утренние сводки проглядывал, а там один клубешник засветился не из самых поганых. “Ломоносов”, я про него тебе как-то рассказывал. Говорят, маски-шоу все веселье испортили. Вот я и подумал, чем черт не шутит”. Пораскинув мозгами, Игорь не мог не поразиться его чутью. И правда ведь, рассказывал. Игорь ведь в этот клуб всех и потащил только потому, что Платон о нем упоминал между делом. Не и в “Ионотеку” же переться или, прости господи, семнашку, где его даже спустя несколько лет если не каждая собака, то, как минимум, каждая вторая в рожу знает. А там, слово за слово, и вот уже какой-нибудь непризнанный гений от баттл-рэпа расказывает охуевающему Цветкову, как Игорь как-то раз, нарезавшись до состояния абсолютного и беспросветного похуя, вышел фристайлить в круг на одной из закрытых тусовок году эдак в шестнадцатом. Или, еще круче, кто-нибудь обязательно поинтересовался бы, как там поживает Ванечка, попутав не только листы календаря, но и берега в целом. А Игорь не то чтобы стремался, что его друзья узнают, какую хуйню он вытворял в самые бурные годы своей биографии, но все-таки предпочитал, чтобы у них было поменьше поводов для отчаянного и низкого троллинга. Да и, как поживает Ванечка, он тоже, по совести говоря, в душе не ебал, с тех самых пор, как разбежались. Очнувшись, и осознав, что нужно бы что-то все-таки ответить, Игорь, чувствуя себя распоследним мудилой, решает: Платону незачем знать, что он вчера в “Ломоносове” все-таки был, хоть и не при исполнении. Мало ли, вдруг в сводки и их с Димкой фамилии попали, их многие видели, а Дубин даже корочкой светил. Может быть, когда-нибудь потом, он и признается, но сейчас, разоткровенничавшись, можно и спалиться ненароком, а они с Платоном еще в самом начале условились - интрига должна держаться до самого конца. Этим Игорь и утешается, когда, наступив на горло своей честности, быстро набирает: “Да не, нам маски-шоу веселье не испортили, - а потом, подумав, добавляет, сгорая со стыда: - И потом, как бы я до утра протусил, если бы ГУНК нагрянул? Сам же знаешь, как это бывает. Ни танцев тебе, ни музыки. Тухляк, короче”. “А ты король танцпола или команда бара?” - провокационно интересуется Платон, будто бы не заметив подвоха. А может, и впрямь не заметил, Игорь, когда сильно надо, умеет быть крайне искусным лжецом. Сомнительное достижение, но уж какое есть. Обрадовавшись, что опасная тема с рейдом сошла на нет, Игорь вдохновенно набирает в ответ: “Я король королей на танцполе, особенно если перед этим хорошенько выступлю за команду бара, - дурашливо заявляет он и, подумав, добавляет почти игриво: - Если кто-то из моих не удержался и снимал прямой репортаж, обязательно покажу потом”. “Почему потом?” - уточняет, кажется, несколько разочарованный Платон, а Игорь, словив кураж, продолжает дурачиться: “Потому что если я сделаю это до следующих выходных, тебе будет проще меня узнать в толпе, - и, окончательно наглея, заканчивает: - А я хочу, чтобы тебя ко мне привело твое влюбленное сердце, а не банальная и прозаичная наблюдательность ментовской ищейки”. В конце сообщения Игорь, чувствуя невероятною легкость, щедро рассыпает смайлики-сердечки, и судя по тому, как Платон на это реагирует, ему все тоже очень и очень нравится. “Ты такой очаровательный говнюк, - пишет он, добавив смеющийся смайлик, а потом продолжает после небольшой заминки: - А еще теперь я хочу затащить тебя в какой-нибудь клуб и оттанцевать как следует”. “Будто бы я буду сопротивляться, - улыбнувшись, отвечает ему Игорь и честно признается: - Я вообще удивлен, насколько мне понравилось. Сто лет в подобных местах не был и, кажется, зря”. Следующие полчаса они с Платоном бурно обсуждают, как оказалось, весьма насыщенную на такие развлечения юность, и Игорь даже расщедривается на увлекательные истории про ранний “Версус”, отчего Платон откровенно выпадает в осадок и даже переспрашивает несколько раз, правильно ли он понял, о каком “Версусе” речь. Игорь, посмеиваясь, заверяет, что да, виновен, товарищ майор, на что Платон присылает несколько офигевающих смайликов и ультимативное требование как-нибудь повторить. Можно в приватной обстановке. Часам к одиннадцати Платон, кажется, выдыхается. Тупит над ответами, надолго зависает, а потом все же признается - устал, как собака, и Игорь уже было собирается пожелать ему спокойной ночи и отправиться набирать себе ванну, как в голове что-то щелкает, и он замирает, так и не дописав сообщение. Стирает все подчистую и, решив, что все же стоит расставить точки над “и”, шумно выдыхает. Платон ведет себя, как ни в чем ни бывало, и все вроде бы хорошо, но та мимолетная мысль, мелькнувшая у Игоря в голове после юлькиного звонка, все не дает ему покоя. Вдруг Платон все же не готов был говорить то, что пришлось сказать, а сейчас просто делает вид, что все в порядке, чтобы Игорь снова не психанул? Игорю не хочется гадать и жить в собственных фантазиях, ему хочется знать наверняка, поэтому он, закусив губу, поспешно набирает, пока не передумал: “Послушай, я хотел еще кое-что прояснить. По поводу вчерашнего. Ты многое мне рассказал, и ценю это, правда, но и мне стоит высказаться, потому что я не могу перестать об этом думать, - он переводит дух и продолжает быстро печатать, надеясь, что Платон не умудрится уснуть в самый неподходящий момент, пуская на экран телефона слюни. - Я хотел, чтобы ты знал: ты не обязан говорить, что любишь, только потому, что это сделал я. Я бы подождал сколько нужно, пока ты не будешь готов, а сейчас у меня смутное ощущение, что я тебя вынудил, и мне от этого не по себе”. Отправив сообщение, Игорь нервно облизывает губы, и лишь когда видит, что Платон набирает ответ, выдыхает. “Ты дурак? - почти моментально прилетает в чат, и прежде чем Игорь успевает как-то среагировать, Платон все же удостаивает его нормальным и развернутым пояснением. - Единственное, что ты вынудил меня сделать - это язык из жопы вытащить. Я изрядно перетрусил, это правда, потому что никому раньше ничего подобного не говорил, но я не жалею ни о чем. Я действительно люблю тебя, хоть это и пиздец как странно. Странно любить кого-то, кого ты не видел никогда, но мне кажется, будто я кучу лет тебя знаю и столько же люблю, прикинь? Так что, кончай выдумывать какие-то высосанные из пальца драмы, дядь. Просто не нужно, лишнее это, иначе ебаться на следующих выходных ты будешь не со мной, а со своей рукой”. Игорь перечитывает его сообщение дважды, прежде чем непослушными пальцами умудряется набрать в ответ: “Уговорил больше никаких драм”, - и, прикрыв глаза, думает о том, что все и вправду проще некуда. Их с самого начала тянуло друг к другу со страшной силой, совершенно неотвратимой и симметричной, так почему сейчас что-то должно быть иначе? Телефон в руке коротко вибрирует, и Игорь, открыв глаза, видит на экране короткое: “Вот и ладненько”. А в следующую секунду прилетает еще одно сообщение: “Все, время серьезных разговоров вышло, я вырубаюсь уже. Спокойной ночи”. И еще - так любимый Платоном смайлик с поцелуем. Игорь улыбается, как идиот, и пишет: “Спокойной. Люблю тебя”. На мгновение мелькает мысль, не слишком ли он давит - снова - но в ответ прилетает лаконичное и емкое: “Я тоже”, - а потом Платон пропадает из сети. И в принципе, если учесть, во сколько он ночью написывал Игорю, отрубиться он должен был моментально. Явно поспал от силы несколько часов где-то под утро, да еще и работал весь день. С этим трудоголиком они точно прекрасно уживутся, думает Игорь почти с нежностью, и эта мысль неожиданно тянет за собой другую. Спохватившись, он быстро набирает в чат: “Кстати, весь первомай я свободен, как ветер, так что, день можешь выбирать сам”. Платон ожидаемо не реагирует, но Игорь уверен: завтра его утро определенно начнется с приятной новости. Вечером воскресенья Игорь оказывается дома на удивление рано. Всего восемь - а он уже тычет ключом в замочную скважину и предвкушает, как примет душ, в потом завалится в кровать с какой-нибудь книгой из порядком запылившейся за последний месяц стопки у кровати и вчерашними пирожками, которые, как известно всем и каждому, на следующий день становятся только вкуснее. Мысленно добавив к этой во всех отношениях идеальной программе чашку горячего чаю, Игорь торопливо снимает с себя пропахшие смердящей помойкой шмотки - пришлось изрядно копнуть в баке сегодня, чтобы извлечь орудие убийства, припрятанное незадачливым алкашом, - и уже было собирается включить воду, как слышит настойчивую трель старого, еще советского дверного звонка. Звук разносится по квартире эхом и отдается в голове, все еще не до конца оправившейся после вчерашнего похмелья, отчего Игорь досадливо морщится и чешет в затылке. Потом хмурится и, быстро натянув не слишком чистые треники, не донесенные до стиралки и брошенные накануне вечером на кухонном полу, раздраженно направляется в коридор. Гостей он не ждет, соседей тоже вроде не топит, так кого нелегкая-то принесла? Скинув цепочку, Игорь рывком распахивает входную дверь, намереваясь послать незваного визитера туда, откуда он явился, но, когда он видит, кто стоит на лестничной клетке, подпирая собой стену, раздражение как-то разом отступает, оставляя после себя лишь легкий флер совершеннейшего ахуя. - Ты что здесь делаешь? - интересуется Игорь, во все глаза разглядывая Филлипенко, расплывшегося при его появлении в идиотской счастливой улыбке. Одетый обычно с иголочки и совершенно безукоризненный, Сашка сейчас больше был похож на человека, которого пережевала и с отвращением выплюнула сама жизнь. Мятый пиджак, перекинутый через локоть, несвежая рубашка, распущенный галстук, синяки под глазами и такой концентрированный выхлоп, что Игоря даже начинает мутить в первую секунду, хотя, видит бог, он в своей жизни встречал маргиналов и посерьезнее, чем непонятно с какой радости забухавший Филлипенко. Наверное, на вчерашнее собственное похмелье легло неудачно, думает Игорь, почти неуловимо скривившись и не двигаясь с места. - Ну охренеть, ты дома. Я не надеялся даже, - тянет Сашка и наконец убирает палец с дверного звонка. Наступает почти звенящая тишина, а потом Игорь, тряхнув головой, невежливо уточняет: - А чего приперся без звонка, Сань? Меня ж и правда могло дома не быть. - Может, мне еще нужно было у твоего стажера записаться на прием? - прищурившись, иронично спрашивает Филлипенко, едва заметно качнувшись, и , махнув рукой, продолжает: - Расслабься, я просто мимо проходил и решил заглянуть. Уверен был, что ты, как всегда, по городу носишься в поисках приключений на жопу, а я просто мирно посижу в твоей парадке и допью свой вискарь. Он жестом фокусника извлекает откуда-то, черт знает откуда, початую уже бутылку джека и, опасно помахав ею в воздухе, снова улыбается. Игорь знает эту улыбку - болезненную и показательно счастливую, такую, что того и гляди, хлебало треснет, - и только поэтому не опускается до бессмысленных и занудных пояснений, что стажера у него больше нет, да и записываться вовсе не обязательно. Достаточно просто предупредить о своем предполагаемом нашествии, чтобы Игорь успел куда-нибудь смотаться. Он помнит, чем раньше заканчивались такие визиты, и повторять желанием не горит. Но теперь делать вид, что его нет дома, уже поздно, а значит, придется как-то выкручиваться. - Так и будешь на пороге старого друга держать или все-таки впустишь? - тем временем уточняет Сашка, выразительно поглядывая Игорю за спину. Вздохнув, Игорь без всякой надежды тянет: - Сань, а может, все-таки в парадке, а? - и, уже понимая всю бессмысленность своей попытки, добавляет беспомощно: - Я устал ты просто не представляешь как, а завтра на работу вообще-то. Не самый лучший вечер, чтобы устраивать дружеские посиделки. Филлипенко задумчиво оглядывается, бросает пиджак на пол и со звериной серьезностью заявляет: - Тогда я прямо вот тут устроюсь, ага? У тебя под дверью, - и, поймав игорев оторопевший взгляд, невинно пожимает плечами: - Ну а что, последний этаж, место не проходное. Самое то. Допью свою бутылку, а потом, может, спою что-нибудь из твоего любимого, говнарского. Как раз подходящая кондиция будет. Час от часу не легче. И как бы Игорю не хотелось захлопнуть перед его носом дверь, он все же нехотя отступает в сторону и негромко раздраженно бросает: - Теперь понятно, на чем ты в суде выезжаешь. На шантаже и угрозах, - а потом смотрит, как до пизды довольный Сашка быстренько сгребает с пола свой пиджак и просачивается в квартиру, и думает, что ничем хорошим это определенно не кончится. От Сашки и трезвого-то отделаться не всегда легко, а когда он поддает, то становится совершенно невыносим и так и норовит прилипнуть к кому-нибудь, как банный лист к жопе. Пиздит без умолку, в ностальгию ударяется - в общем, проявляет невиданные чудеса социализации, в то время как Игорю сейчас хочется только лечь и лежать. Желательно молча. - Ну вот, так-то лучше. А то все не пущу, да не пущу, - небрежно спинывая с себя ботинки, тянет Филлипенко и, едва не завалившись у вешалки, цепляет на нее порядком усранный пиджак. - Да тебя не пусти, - вздыхает Игорь, запирая дверь и уходя вглубь квартиры. - Ты же всех соседей переполошишь. Ментов еще вызовут, то-то веселье будет. - Можно подумать, ты ментов боишься, - беспечно отмахивается Сашка, по-хозяйски падая на диван и растекаясь по нему. - Не боюсь, но перед коллегами позориться - мало удовольствия, - Игорь качает головой и застывает посреди гостиной, не понимая, что делать-то дальше. Наверное, футболку для начала надеть, как минимум, потом - сварить кофе, а после - по-быстрому влить его в Филлипенко и вызвать такси. Возиться с ним нет ни сил, ни желания, особенно сегодня, но они, вроде как, решили на днях, что можно попробовать снова общаться. Что можно попробовать дружить. Не так, как раньше, болезненно и с вечной недосказанностью, а так, как это делают нормальные люди. Их многое связывало, не только секс и игорева отчаянная и всепрощающая юношеская влюбленность, были и другие воспоминания, хорошие и светлые. Общие друзья из академии, студенческие выезды на сборы, споры до хрипоты о том, каким должен быть идеальный мир - все это отзывалось теплом внутри и заставляло улыбаться. Сашка был тем осколком прошлого, в котором Игорь был молодым и беззаботным, и одно это, как наивно полагал Игорь, давало ему индульгенцию если не на все вытворенное говно, то хотя бы на его четверть. - У тебя тара есть или как всегда? - усмехнувшись, спрашивает Филлипенко, выразительно кивая на свою бутылку, на что Игорь лишь глаза закатывает. - У меня кофе есть, Сань, - и, натянув на себя первую попавшуюся футболку с сушилки, идет в сторону кухни. Обернувшись, он неожиданно даже для себя улыбается и уточняет: - На тебя варить или да? - То есть, пить со мной ты не будешь? - надувшись, Сашка отставляет бутылку на журнальный столик и, с трудом поднявшись с дивана, плетется следом. - Ну я ж сказал, дежурство у меня завтра, - отмахивается от него Игорь, зажигая конфорку и потянувшись на полку за туркой. Руки двигаются машинально - засыпать кофе, залить водой и поставить на плиту. Игорь бы с завязанными глазами мог это сделать, но он все же внимательно следит за каждым своим действием, лишь бы не оборачиваться к застывшему рядом Сашке. Игорь чувствует - тот смотрит внимательно, изучающе, будто пытаясь разглядеть что-то. Понять бы еще что. - Тогда в другой раз? - наконец спрашивает он у Игоря, и тот, подумав, кивает. - В другой - обязательно. Какое-то время они молчат, и Игорь начинает думать, что зря он переживал вообще-то. Пьяная сашкина удаль сменяется какой-то тихой меланхолией, а потом он тянется к чистой пепельнице на подоконнике и, вытащив из кармана брюк сигаретную пачку, негромко интересуется: - Я покурю? Игорь пожимает плечами, потом кивает и чуть прикручивает газ. Рядом чиркает зажигалка и почти забытый запах понтовых сашкиных сигарет наполняет кухню. Филлипенко прислоняется бедром к шкафчику у плиты и, выдохнув носом дым, задумчиво тянет: - Как думаешь, мы правда сможем что-то склеить? Встречаться иногда, чтобы пивка дернуть, и не посраться при этом? - и в голосе его слышится такая первобытная тоска, что Игорь не выдерживает. Поворачивается к нему, по-хозяйски отбирает сигарету и, вернув после затяжки, пожимает плечами: - А почему нет-то? Кто старое помянет - тому глаз вон. Сашка тихо смеется, стряхивает пепел и, поймав игорев взгляд, спрашивает спокойно: - Значит, не злишься на меня? Игорь задумывается всего на мгновение, а после, покачав головой, вздыхает: - Раньше злился. Ты себе не представляешь как, - и, отвернувшись к плите, продолжает: - Но знаешь, у всего есть срок годности, даже у злости. Ты, Саня, мудак тот еще, конечно, но и я дурак, что сразу тебя не раскусил. - В смысле? - встрепенувшись, Филлипенко отлепляется от шкафчика и, сделав небольшой шаг к Игорю, замирает совсем близко. Так близко, что Игорь морщится от его сивушного омбре. - Да в прямом, - чуть отодвинувшись, отвечает Игорь несколько рассеянно. - Тебе же никогда отношения со мной не нужны были на самом деле. Не знаю, чем ты там руководствовался, скукой или жалостью, но всерьез ты меня никогда не рассматривал. И мне нужно было это понять еще тогда и не питать иллюзий. Тогда все было бы проще. Филлипенко рядом замирает, а потом тихо спрашивает: - То есть, так ты все это видел? - А ты по-другому? - слегка раздражаясь, Игорь резко оборачивается, чуть ли не нос к носу с Сашкой сталкиваясь, и отступает на полшага. Он не понимает, к чему этот разговор и зачем теперь, спустя столько лет, копаться в прошлом, но Филлипенко снова упрямо сокращает между ними расстояние и, внимательно глядя Игорю в глаза, просто говорит: - Да, я это видел по-другому. От резко нахлынувшей ярости Игорь почти задыхается. - Ну что, может просветишь тогда меня, убогого, как ты все видел? - опасно тихо интересуется он, засовывая руки в карманы, чтобы ненароком Филлипенко не въебать. А еще пару минут назад думал, что от давней и застарелой злости на него и следа не осталось, да хрен там. Сашка сейчас бесил его одним своим присутствием, и Игорь уже отчаянно жалел, что вообще открыл дверь, не удосужившись глянуть в глазок. А Филлипенко меж тем, совершенно не замечая, что находится в опасной близости от мордобоя, растерянно тушит окурок, с трудом дотянувшись до пепельницы, и снова уставившись на Игоря каким-то странным взглядом, признается: - Я тебя любил вообще-то. Еще со второго курса, - и, не дожидаясь, пока Игорь что-нибудь ответит, добавляет убито: - Мы просто разными были - ты и я. Ты всегда лучше меня был, идеалист обоссанный, и я не хотел испачкать твое белое пальто своими сомнительными моральными принципами. Не хотел привязывать, вот и молчал. Знал, что рано или поздно, мы из-за этого посремся. Игорь каменеет, и чувствует, как на голову будто бы пыльный мешок со всей силы обрушивается. Тяжелый и неотвратимый. Пальто белое, значит? - Ну а хуле ты вообще тогда ко мне полез со своими сомнительными принципами, раз я весь такой непогрешимый? - с тихим бешенством уточняет он, сжимая в карманах кулаки. Желание хорошенько врезать Филлипенко, чтоб мозги на место встали, становится все более осязаемым, и Игорь, с трудом сдерживаясь, отступает еще на шаг, упираясь спиной в трубу мусоропровода. - Не удержался, - Сашка пожимает плечами, а потом шумно выдыхает и добавляет тихо: - И сейчас удержаться не могу, с тобой по-другому не бывает. Все происходит слишком быстро, настолько, что Игорь даже среагировать не успевает. Прохладная сашкина ладонь на затылке, его горячие губы на губах и едкий запах капитана блэка, забивающийся в ноздри. Ужасно знакомо, но уже не нужно. Игорь не отвечает. Он, выдернув руки из карманов, упирается ладонью Филлипенко в плечо, отталкивает, а потом, ухватив за ворот рубашки, с наслаждением бьет кулаком в нос. Недостаточно сильно, чтобы сломать, но достаточно, чтобы отрезвить. - Ты охренел совсем что ли? - интересуется он у схватившегося за лицо Сашки и, почти брезгливо держа его на расстоянии вытянутой руки, со злостью продолжает: - Что, думаешь, можно заявиться сюда, наплести какой-то хуеты и все будет по-старому? Не, Саня, я давно уже не тот лопух, который на это велся. - Да почему хуеты-то? - гнусаво возмущается Филлипенко, все еще придерживая нос. Перестарался, что ли, и все-таки сломал? - Я, может, по-нормальному хочу. Если ты не заметил, я тоже уже не тот хуесос, который не умеет говорить словами через рот, а умеет только трахаться. И взгляд у него совершенно беспомощный. Даже вырываться не пытается, обмякает весь и ждет, что Игорь ему скажет. Какой приговор вынесет. Однозначный, думает Игорь, теперь уже точно однозначный, окончательный и не подлежащий обжалованию. - Не будет у нас ничего больше, - с трудом успокаиваясь, говорит ему Игорь и, только сейчас замечая, как турка на плите отчаянно пузырится, отпускает Сашку. В два широких шага пересекает кухню, гасит конфорку и, убрав с нее безнадежно испорченный кофе, резко оборачивается, прикидывая, как дальше быть. Внутри разгорается жгучее желание выставить Филлипенко за дверь незамедлительно и, возможно, даже придать ему ускорения пинком под жопу, но пока Игорь мнется, Сашка отпускает наконец свой разбитый нос и, искренне недоумевая, спрашивает: - Да почему нет-то? Нам вместе хорошо было, - и, шмыгнув, добавляет чуть тише: - Ты же все равно один. Не надоело еще? - С чего ты взял, что я один? - скрестив руки на груди, интересуется Игорь ядовито. Ну и что, что Филлипенко, по сути, прав. Технически он, конечно, пока один, но это ведь ненадолго. Да и если бы даже у него не было Платона, связываться с Филлипенко снова - себя не уважать. Нужно быть законченным кретином, чтобы опять вляпаться в это дерьмо по собственной воле. Сашка же, начисто игнорируя его тон, пожимает плечами и мягко говорит: - Вечер воскресенья, а ты зависаешь дома в заляпанных кетчупом трениках, небритый и с помятой рожей. Игорь, так не выглядят, если у тебя есть отношения, - и, самодовольно улыбнувшись, добавляет почти с нежностью: - И уж ты точно не выглядел так, когда мы жили вместе. Значит, у тебя никого нет. В логике ему, конечно, не откажешь. Даже пьяный, Филлипенко великолепно умел зрить в корень, однако признать сейчас его правоту - значило бы проиграть всухую. Поэтому Игорь, улыбнувшись в ответ и с трудом сдерживая бешенство, замечает: - Я бы посмотрел на то, как ты бы выглядел, если бы вел два дела разом и спал по пять часов в сутки от силы. У нас, идеалистов обоссанных, так принято - пахать без продыху, пока замертво не упадешь, - и, заметив, как Филлипенко скептически приподнимает бровь, продолжает почти с торжеством: - Мужик у меня, кстати, такой же. Тоже мент и сегодня на дежурстве. Я, собственно, почему и открыл дверь не глядя - думал, он. Мало ли, пораньше со своими отчетами расквитался. И прикинь, Сань, моя небритая рожа его смущает мало, а треники можно и снять, если ты понимаешь, о чем я. Игорь сам не отдает себе отчета в том, что несет, сочиняет на ходу, и притом, крайне убедительно, кажется, судя по тому, как вытягивается сашкино лицо. Вряд ли, конечно, Платону бы понравилась игорева вдохновенная брехня, если бы он о ней узнал, равно как и эти самые заляпанные треники, которые Игорь планировал вообще-то постирать, а не принимать в них гостей, но Филлипенко отчего-то прямо сейчас хочется укусить посильнее и побольнее, чтобы раз и навсегда закрыть этот гештальт не только для себя, но и для него. Мысленно извинившись перед Платоном и клятвенно пообещав себе побриться перед выходными, Игорь хмыкает и выжидательно смотрит, готовясь принять удар. То, что он последует, Игорь даже не сомневается, в противном случае он просто Сашку не знает. Филлипенко, разумеется, не разочаровывает. - Неуставные отношения с коллегой, значит? - криво усмехнувшись, уточняет он, отступая к подоконнику и забирая с него сигаретную пачку. То ли понял наконец, что ему тут не рады, и решил свалить, то ли руки нечем занять. Черт его разберет, но Игорь явно предпочел бы первый вариант. - Мы не работаем вместе, если тебя это интересует, - отвечает он спокойно, а после, решив, что если врать, так уж по-крупному и как можно более правдоподобно, продолжает: - Впрочем, это и не твое дело уже. Скоро Платон должен вернуться, так что уходи лучше. Друзьям в нашем доме всегда рады, а вот бывшим любовникам с ностальгией - не очень. Где дверь - найдешь, я думаю. Филлипенко смотрит на него изучающе, склонив голову набок, а потом неожиданно кивает и, засунув пачку в карман брюк, медленно направляется в сторону коридора. Неужели все-таки поверил? Игорь, не выдержав, идет следом - дверь, в конце концов, нужно все-таки запереть во избежание повторного и на этот раз несанкционированного проникновения на частную собственность, - и уже было выдыхает с облегчением, когда, обуваясь, Филлипенко неожиданно поднимает на него практически трезвый взгляд и печально спрашивает: - И что, он лучше меня, да? - Определенно, - уверенно отвечает Игорь, вспоминая вчерашние откровения Платона. С ним точно не выйдет так, как с Филлипенко, потому что уже сейчас Игорь знает, что это не игра в одни ворота, а парный забег. Сашка распрямляется, кривится и неожиданно горько роняет: - Нашел себе честного нищего мента и доволен наконец? Совесть не мучает больше, что с классовым врагом ебешься? Внутренний конфликт исчерпан? - а потом дергает с вешалки свой пиджак, да так, что ворот трещит, и ядовито продолжает: - Красивый хоть или так, на троечку, как все районные менты? И в первую секунду у Игоря от злости аж дыхание перехватывает. Хочется снова врезать Филлипенко по его смазливой самодовольной роже, только теперь уже не вполсилы, а по-настоящему. Чтоб в голове зазвенело и до кровавых соплей. Он ошибался. Как же он ошибался - они с Сашкой никогда не были друзьями, ни сейчас, ни даже пятнадцать лет назад. Филлипенко всегда был гнилой мразью, ею и остался. Вот только если раньше он еще пытался прикидываться хорошим парнем, то теперь говно из него поперло, как из засорившегося толчка. Зловонно, стремительно и неотвратимо. - Пошел вон, - цедит Игорь, сжимая кулаки. - Увижу еще раз - в зеркале себя не узнаешь. Угроза, конечно, глупая. Кто знает, где им еще доведется встретиться, а ведь не станет же Игорь его метелить на заседании суда или на допросе прямо при подзащитном. Но Филлипенко, кажется, воспринимает его слова всерьез, и уже мгновение спустя Игорь с грохотом и глубоким моральным удовлетворением захлопывает за ним дверь. Пару раз шумно вдохнув и выдохнув, Игорь немного успокаивается и, накинув на замок цепочку, идет в гостиную, где обессиленно падает на диван, закинув ноги на подлокотник. После Филлипенко в квартире остается едва начатая бутылка виски, впопыхах забытая на журнальном столике, омерзительный запах сбежавшего на плиту кофе, а еще стойкое ощущение, что на этот раз он поставил наконец точку там, где нужно. Теперь уже окончательно. И это, несмотря ни на что, казалось Игорю самым правильным из всех возможных финалов для затянувшейся истории его первой любви. Проснувшись по будильнику, Игорь еще какое-то время лежит, не шевелясь, и бездумно разглядывает потолок. Вяло думает, что неплохо было бы обновить побелку, пока осыпаться не начала, а еще о том, не примерещился ли ему вчерашний вечер. Не приснился ли от усталости, нервов и постоянного недосыпа. Он знает Филлипенко почти семнадцать лет, но никогда бы не подумал, что у того хватит духу поговорить о случившемся. Сашка всегда легко отпускал - людей, события и эмоции, как свои, так и чужие, - и то, что он притащился к Игорю на порог и завел речь о своих каких-то там чувствах, тем более теперь, после стольких лет, казалось почти фантастической хуетой, не имеющей ничего общего с реальностью. Может, это подсознание пытается Игорю таким образом что-то сказать и к чему-то подтолкнуть, а на самом деле он вчера приполз с работы и в полубреду рухнул спать? Но нет, когда Игорь в глубокой задумчивости все же выбирается из кровати и плетется в сторону ванной, все сомнения развеиваются. Бутылка джека дэниелса на столике у дивана, окурок в пепельнице на подоконнике и засранная сбежавшим кофе турка ясно говорят о том, что вчерашняя безобразная сцена все-таки имела место быть, а не привиделась Игорю во сне. Значит, Филлипенко и впрямь сказал ему то, что сказал, а у Игоря и впрямь ничего не екнуло внутри от этих его запоздалых признаний. Выдохнув с облегчением, Игорь забирается под душ и, прикрыв глаза, думает о том, что кофе он, пожалуй, возьмет по пути на работу, а вечером обязательно до блеска отчистит турку, вымоет пепельницу и забудет про Филлипенко и этот неприятный вечер, как про страшный сон. Отчего-то Игорю кажется, что Сашка, несмотря на все свое упрямство и самонадеянность, его больше не потревожит. Спустя полчаса, когда Игорь уже топчется в ожидании своего двойного американо в ближайшей к управлению кофейне, телефон в кармане джинсов оживает. “Сорри, дядь, я вчера отрубился в какое-то детское время, - пишет ему Платон, и только сейчас Игорь со стыдом вспоминает, что вообще-то они договаривались списаться накануне, а у него после вчерашних злоключений это как-то вовсе из головы вылетело. - С добрым утром”. “ С ним, - чувствуя себя виноватым, соглашается Игорь и тут же интересуется: - Ты хоть выспался?” “В гробу высплюсь, - весело отвечает Платон, и добавляет: - Но для подзарядки вроде хватило. Надеюсь, вывезу эту неделю и не упаду где-нибудь замертво. Чем занимался вчера?” В первую секунду Игорю кажется, что рассказывать Платону о том, что случилось накануне - не самая лучшая идея, потому что бывшие любовники - вообще так себе тема, а особенно такие, как Филлипенко. Но потом, поразмыслив, он быстро приходит к выводу, что зачастую то, что старательно скрываешь, рано или поздно все равно выплывает наружу, причем в самый неподходящий момент, поэтому нехотя сознается: “Ты не поверишь, но ко мне в гости вчера заявился мой бывший”, - и уже было собирается начать оправдываться, если у Платона возникнут логичные и весьма неприятные вопросы, но Платон его как всегда удивляет. Он не спрашивает, зачем, не спрашивает, чем все кончилось и вообще будто бы не проявляет недовольства, лишь присылает ржущий смайлик и уточняет ехидно: “Надеюсь, ты сообщил ему, что вакансия закрыта?” Выдохнув с облегчением и забрав у сонной бариста свой кофе, Игорь усмехается и, подхватывая этот легкий и непринужденный тон, с улыбкой набирает: “Я сказал ему, что с минуты на минуту вернется мой мужик-мент и спустит его с лестницы”, - а потом, выйдя на улицу, тоже отсылает в чат смеющийся смайлик. “Что?” - кажется, обалдев, уточняет Платон незамедлительно, и Игорь, стараясь хотя бы краем глаза поглядывать под ноги, терпеливо повторяет: “Сказал, что вот-вот вернется с дежурства мой мужик, - прикидывая, не свести ли все прямо сейчас к шутке, чтобы Платона не нервировать лишний раз, а потом добавляет смущенно: - Про лестницу я пошутил. Не злишься, что я немного приврал? Уж очень он меня достал, хотелось поскорее отделаться. Приперся бухой, давил на жалость и рассказывал, какой я одинокий и нахер никому не всравшийся, кроме него”. Едва не запнувшись о выпирающую плитку, Игорь замедляется, подходя к управлению, и делает глоток из своего стакана. Кофе и утренняя прохлада неплохо бодрят, и он решает еще немного побыть на улице, тем более что до начала рабочего дня еще почти десять минут. Все-таки разговоры с Платоном для него до сих пор вещь сугубо личная, и Игорь так и не научился держать лицо кирпичом при посторонних, залипая в телефон. “Не злюсь, конечно, с чего бы? - кажется, несколько удивленно отзывается Платон, а после, сделав паузу, добавляет: - И кстати, знаешь, я так бы и поступил. В смысле, вытолкал бы этого мудня взашей и пересчитал его жопой ступеньки, если бы и вправду был рядом”. От нежности у Игоря внутри все отчаянно сжимается. “Серьезно? По моим ощущениям, у вас разные весовые категории”, - справившись с собой, пишет он, вспоминая фотографии, присланные Платоном. Филлипенко, конечно, давно не боец, но явно шире в плечах и выше минимум на полголовы по игоревым скромным подсчетам. “Сомневаешься? - тем временем интересуется Платон и с нескрываемым самодовольством добавляет: - Я, между прочим, зачет по нормативам не за красивые глаза получаю. Втащить могу - будь здоров, даже не сомневайся, детка”. От его слов становится жарко, хотя на улице всего-то градусов десять-двенадцать. Игорь делает еще глоток кофе, чтобы смочить враз пересохшее от разыгравшейся фантазии горло, и с любопытством уточняет: “Рукопашка?” “Кикбоксинг”, - все с тем же самодовольством отзывается Платон. Что ж, стоит признать, что у него, как выражается Юлька, краш на мужиков, предпочитающих, как и сам Игорь, от души поколошматить грушу. Сначала Хазин, а теперь вот, как выясняется, и Платон тоже. Было бы интересно как-нибудь затащить его в зал к Бустеру, после того, как все уже разошлись, и поглядеть, насколько Платон хорош. А потом, возможно, даже осквернить пару матов. “Я хочу спарринг”, - заявляет Игорь, вдохновленный открывающимися перспективами, но Платон неожиданно отшучивается: “В кровати - всегда пожалуйста. А на ринг я давно не выхожу”. Улыбнувшись, Игорь все же предпринимает еще одну попытку: “Даже со мной?” - он не то чтобы наседает всерьез, но любопытство теперь распирает. Старая травма или же, ему как Сене, попросту скучно махать кулаками ради очередной галочки? “С тобой - тем более, - все так же категорично заявляет Платон и, кажется, осознав, что нужно хоть сколько-нибудь внятное объяснение, добавляет: - Не хочу, чтобы ты светил фингалами и строил планы мести. Make peace not war”. “Так уверен, что сможешь меня уложить?” - уточняет Игорь с живым интересом. Он-то считал себя вполне серьезным соперником, как минимум, из-за роста и комплекции, но, может, он чего-то не знает? “Абсолютно, - будто бы угадывая его мысли, отвечает Платон, а потом все же приподнимает завесу тайны: - Я КМС. Чуть-чуть до мастера не дотянул”. Игорь уважительно присвистывает. Да, тут и думать нечего - уложит как пить дать, особенно если до сих пор тренируется, а не забросил, как делают многие бывшие спортсмены. Вот интересно, а не могли ли они пересекаться на ведомственных соревнованиях в прошлом году? Или все-таки “не выхожу на ринг” и к этому относится? Игорь уже было собирается спросить, но тут где-то совсем близко с визгом шин тормозит машина, и он, вздрогнув от неожиданности, поднимает взгляд от экрана. Знакомый ему кадиллак останавливается метрах в пятнадцати, и Игорь, неодобрительно покачав головой, снова утыкается в телефон. Кофе почти закончился, а вот рабочий день напротив начался уже несколько минут назад, поэтому он решает обсудить турнир по кикбоксингу как-нибудь потом и торопливо печатает: “Туше, у меня первый юношеский. Я выбираю кровать”, - отстраненно думая о том, что когда-нибудь зимой Петр Юрич со своим дерзким стилем вождения припаркуется ровнехонько в чье-нибудь ведро и получит пиздюлей. “Отличный выбор, - резюмирует Платон, кажется, несколько насмешливо, а сразу после добавляет: - Ладно, мне надо бежать, и так уже опаздываю. И кстати, предварительно я свободен первого и второго, но скорее второго. Сам понимаешь, в пятницу в усиление могут поставить, и тогда я раньше обеда не восстану из мертвых”. Хлопает автомобильная дверь, коротко пищит сигнализация, а потом мимо вихрем проносится Хазин, походя махнув Игорю рукой и едва не навернувшись на скользких после ночного дождя ступеньках. “Понял, принял, - поспешно набирает Игорь и, прицельно метнув в урну опустевший стакан, уточняет: - До вечера тогда? Я тоже почти уже на работе”. Вместо ответа в чат прилетает сердечко и Платон пропадает из сети. Примерно через час, когда Игорь успевает выпить еще одну кружку кофе, обсудить с Димкой его вчерашний выезд к сумасшедшей пенсионерке, утверждавшей, что кто-то крадет ее квитанции из почтового ящика, и даже начать подбивать отчеты по одному из старых дел, которому давно место в архиве, из кабинета Прокопенко вываливается Петр Юрич. Выглядит он совершенно измочаленным и крайне заебанным жизнью, но когда, пробравшись через оупенспейс, он оказывается рядом с игоревым столом, Игорь замечает, что Хазин явно доволен собой. - Пойдем покурим, если есть минутка, - предлагает он, выразительно глянув в сторону выхода. - Обсудить кое-что нужно. Димка косится на него с интересом, но вопросов не задает, а Игорь, быстро уведя компьютер в спящий режим, кивает и поднимается с места. - И тебе привет, - ехидно тянет он, направляясь вслед за Хазиным. - Что, Прокопеныч все жилы вытянул? - Да я пожалел, что банку вазелина не прихватил, - фыркает тот негромко. - Получил по первое число за то, что клуб заранее не оцепили и позволили этому мудиле просочиться наружу. - А кстати, и правда, почему не оцепили? - интересуется Игорь, выходя на крыльцо и вдыхая свежий влажный воздух. - Людей не хватило? Петр Юрич в ответ лишь головой качает. - Задача не в этом была. Я вообще не думал, что наш барыга в “Ломоносове” окажется, - сообщает он, ныряя в арку и заворачивая за угол. - Я рассчитывал посмотреть, не дернется ли кто из моих до захода спецназа, чтобы быть уверенным, что хотя бы в моей команде крысы нет. - И как? - с любопытством спрашивает Игорь, машинально вытягивая сигарету из протянутой Хазиным пачки и склоняется над зажигалкой. Тот пожимает плечами. - Теперь я уверен, - и, прикурив, философски добавляет: - А пиздюли от начальства - дело, в сущности, житейское. Забей, я вообще не об этом поговорить хотел. - Тогда о чем? - с удовольствием затянувшись, уточняет Игорь. Петр Юрич под его пристальным взглядом неожиданно тушуется и, быстро оглядевшись, негромко говорит: - Я попросить тебя хотел… - смотрит пристально и серьезно, так, что Игорю не по себе становится даже. - Не говори никому о том, что в клубе случилось. И другу своему передай. Я в отчете, как ты понимаешь, о некоторых фактах благоразумно умолчал, и если это потом выплывет, меня из отдела попрут с волчьим билетом. От изумления Игорь в первый момент даже дар речи теряет. Неужели Хазин всерьез мог подумать, что он сам или Димка могут вот такую херню спороть? А потом почти понимает: мог, конечно. Они ведь не кореша закадычные, знакомы всего ничего, так что, кто его знает, что там Петр Юрич мог себе навоображать и насколько сильно присесть на очко. Должностное преступление - оно и с благими намерениями остается должностным преступлением, а за сокрытие улик можно не только из отдела вылететь, но и под суд пойти, если не повезет. Особенно, если дело наркоты касается. Хазин здорово рисковал, прикрывая им с Димкой жопы, и теперь закономерно нервничает, как бы чего не вышло. - А что случилось в клубе? - с каменным выражением лица уточняет Игорь, стряхивая пепел, а потом, осознав, что Хазину, кажется, совсем не до шуток, добавляет тихо: - Да ежу понятно, что никому. Я что, дурак, так тебя подставлять, Петь? И Димка все прекрасно понимает тоже, это же для всех попадалово. Он вздыхает, видя, как Петр Юрич моментально расслабляется, и, в очередной раз поймав себя на том, что панибратствует почем зря, продолжает после короткой затяжки: - Ты сильно рисковал из-за нас, - и, выдохнув дым, заканчивает, виновато потупившись: - А я, сволота бухая, даже спасибо тебе не сказал. - Не сказал, - ехидно кивает Хазин, а потом широко улыбается, подмигивает, и Игорь чувствует, как внутри что-то сжимается от него такого: искреннего и чуточку придурковатого. Таким Игорь майора Хазина еще точно не видел и, если честно, предпочел бы и не видеть никогда. Слишком свежими еще были воспоминания о том, как он, влюбленный идиот, провожал Петра Юрича взглядом и только и мог, что надеяться на такую вот улыбку. Теперь ему это больше не нужно, но сердце все равно предательски пропускает удар, однако Игорь упрямо приказывает ему угомониться и, криво улыбнувшись в ответ, неловко пожимает плечами: - Ну вот, говорю. Спасибо тебе. За мной должок. - Да брось, - отмахивается Петр Юрич, делает последнюю короткую затяжку и, потушив окурок о край урны, хмыкает: - Вы мне подозреваемого срисовали, Игорь. Я, конечно, не могу приложить этот портрет к материалам дела, но теперь хотя бы знаю, кого искать. Он зябко ежится - ну еще бы, выскочил на улицу без куртки, впрочем, как и сам Игорь, - и кивает куда-то в сторону крыльца. - Пойдем? А то я задубел уже. Игорь кивает, тоже избавляется от истлевшей почти до фильтра сигареты и, первым направляясь к выходу из курилки, бросает через плечо: - Петь, я серьезно. Если будет нужна помощь - только свистни, - и, дождавшись, пока Петр Юрич его нагонит, добавляет: - Сам же понимаешь, что еще одна голова - не лишняя. - Ну, ты сам напросился, - притворно вздыхает Хазин, закатывая глаза и, ловко взбегая по ступеням, предупреждает: - Я же не постесняюсь, и ты об этом пожалеешь. - С этим делом - любая помощь, - с готовностью заверяет его Игорь, поднимаясь следом и просачиваясь в предбанник у проходной. - А потом? - хитро уточняет Петр Юрич, почти машинально показывая удостоверение дежурному и толкая турникет. Игорь тоже светит раскрытой ксивой и, усмехнувшись, парирует: - А потом, не обессудь, но только личные просьбы. В наркоконтроль ваш на полставки я не нанимался, - и, заметив, как Хазин вскидывает изумленно брови, прикусывает язык. Прозвучало, конечно, несколько двусмысленно, но Игорь, состроив самое серьезное выражение лица, поясняет: - Ну что ты так смотришь? Шкаф могу помочь затащить или, например, кофе принести. Только труп прятать не зови, пожалуйста, а то я могу поторговаться со своей совестью и все-таки прийти. Не люблю оставаться в долгу, знаешь ли. Петр Юрич смотрит на него почти бесконечную секунду, а потом, не сдержавшись, ржет в голос, напугав какого-то задремавшего на стульях для посетителей патрульного. - Игорь, ты в курсе, что ты наглухо отбитый? - немного успокоившись, интересуется он, быстрым жестом зачесывая назад челку. - Да, мне говорили, - кивает Игорь, едва сдерживая улыбку, и собирается было продолжить этот увлекательный, но крайне бессмысленный диалог, но тут из-за угла выруливает Зайцева и, зацепившись за них взглядом, ускоряет шаг. - Игорь, ну где ты шаришься? - возмущается она и, едва заметно без всякого интереса кивнув Хазину, продолжает: - У нас вообще-то труп на Гагаринской. - Возможно, криминал? - почти машинально уточняет Игорь и, ойкнув от прилетевшего под ребра острого ксюхиного локтя, мигом перестает кривляться. - Точно криминал. Пулевое в голову, звонок в дежурку поступил четыре минуты назад, - сообщает Ксюха и, нетерпеливо глянув в сторону турникетов, командует: - Поехали. Все остальные заняты. - Только куртку возьму, - посерьезнев, Игорь оборачивается к Хазину и разводит руками: - Труба зовет. - Не смею задерживать, - хмыкает тот, и Игорь, коротко кивнув на прощание, почти бегом припускает к своему столу, где осталась куртка. - Жду тебя в машине, - кричит ему вслед Зайцева, а после, тоже негромко что-то сказав Петру Юричу, устремляется за выход из управления, громко топая берцами.