***
Две женщины сидели друг напротив друга. Каждая была по-своему красива, умна, образована, благородна. Если бы кто-нибудь увидел их, позавидовал ханзаде Девлету Гирею, высокому красавцу с тёмной шевелюрой и пронзительными карими глазами. Только вот завидовать было нечему, ибо одна из жён была лишней в его доме. — Думаю, нам нужно договориться. — первой произнесла Бьянка. — Мне рассказали о ваших законах. Будет справедливо, если три ночи в неделю наш муж будет проводить с тобой, а три со мной. В пятницу, в священный день молитвы, оставим его наедине со своими мыслями. Гевхерхан молчала. Ей было больно слышать эти слова, но Бьянка имела такое же право оставаться с Девлетом наедине, как и она, его первая жена. Эта девушка не знала, что их брак до сих пор не был скреплён на брачном ложе из-за страхов прошлого. Как не знала она и об условии, поставленном перед их мужем: он не прикоснётся к Гевхерхан, пока в его доме в законном браке живёт вторая женщина. Сказать всё это Бьянке — всё равно что проиграть до начала сражения, ведь тогда на её стороне будет явное преимущество. — Ханзаде Девлет должен сам решить этот вопрос. — ответила Султанша как можно спокойнее, несмотря на что что внутри бушевала буря эмоций. — Давай же спросим его. Чего мы ждём? — с вызовом в голосе бросила Бьянка, будто бы решался вопрос жизни и смерти. Когда Девлет впервые сел во главе семейного стола с двумя супругами по обе руки, ему стало не по себе. Мужчины из рода Гиреев нередко имели по несколько жён и его брат Мустафа тому пример, но он никогда не думал, что подобное может случиться с ним самим. От природы верный, преданный мужчина, он должен был делить своё внимание между любимой и той, что досталась ему по договору. Несмотря на стойкое желание избавиться от Бьянки, благородство души не позволяло сделать это грубо, тем более насильственно, да и Шахин велел ему терпеть до поры до времени ради мира на Балканах. Без доли стеснения, дочь герцога Бизанти задала тот же вопрос, что и накануне услышала Гевхерхан, чем вызвала ярость своего супруга. Не знавшая обычаев, она не имела права первой заговорить об этом. Девлет стукнул кулаком об стол и посмотрел на девицу уничижающе. — Я здесь господин, если ты ещё не поняла. Я могу принимать подобные решения или не принимать их вовсе, но каждая из женщин узнает об этом специально и отдельно, без каких-либо обсуждений и склок. — Прости. — опустила глаза в тарелку и замолчала, но, тем не менее, сдаваться не намеревалась. — Скажи хотя бы кому прийти сегодня. — Я не Султан и даже не Хан, звать не буду. К кому постучусь в дверь, та узнает. — Девлет решил вести себя с Бьянкой строго, чтобы ни коим образом не обидеть любимую первую жену. В конце концов, эта белокурая бестия ворвалась в их жизнь против воли, зачем с ней церемониться? После ужина ханзаде постучал в ту дверь, постучать в которую велело его сердце. Гевхерхан сначала отказывалась его впускать, но в итоге смилостивилась. Он устроился на диване в её покоях, — Независимо от случившегося, мы стали близкими людьми, я не хотел бы терять твою поддержку и доверие. Боюсь, что связь между нами прервётся. Я этого не вынесу. — Близкие люди… Я живу в этом доме в странном статусе. Вроде и жена тебе, а вроде и нет. С одной стороны, сама виновата, что долго не подпускала тебя к себе. С другой, даже рада, что не сделала этого. Так во мне не живёт чувство горечи от измены и необходимости делить постель с другой женщиной, ты моим ведь до конца и не стал. Если мы когда-нибудь и будем близки, то только когда Бьянка покинет наш дом. — произнесла с тоской в голосе. — На это потребуется время, ты знаешь. Я не собираюсь навещать её по ночам, то, что было между нами после свадьбы, пока мы жили в Которе — вынужденно. Её отец не отпустил бы нас, будь у дочери претензии в отношении замужества. Я не скрываю этого и молю у тебя о прощении и понимании. Прошу также разрешить приходить сюда хотя бы иногда, чтобы разговаривать и смотреть в твои прекрасные глаза. Наш уговор в силе, но ты не можешь запретить наши встречи наедине, это самая малость, на которую смею надеяться. — поцеловал руку и Гевхерхан не стала отдёргивать её и отстраняться. — Хорошо, приходи. Только помни, что обещал. — Пройдёт немного времени и Бьянка поймёт, что несчастна в этом браке. Тогда я предложу ей развод и помощь в устройстве дальнейшей судьбы. Захочет ли она вернуться к отцу или же предпочтёт вновь выйти замуж здесь, в Стамбуле, не важно, главное, чтобы осознала, что любовь нельзя купить и выменять на свободу. У любви не цены. Гевхерхан посмотрела на мужа с уважением и одновременно безысходностью. Аллах приготовил им испытание, пережив которое они смогут понять, насколько крепки и искренни их чувства. Возможно, если бы ей было куда идти, она проявила бы гордость и ушла, но не в этой ситуации. Тётя Дильруба и её супруг-Повелитель не одобрят развод, а если и допустят его, то тут же вновь выдадут её замуж, за нелюбимого, по расчёту. Никому не нужна во дворце Султанша-сирота из загубленной династии. Оставалось бороться за то единственное, что у неё оставалось в жизни — за любовь Девлета Гирея.***
Дрожащими пальцами Хандан сжала рукав мужа, не в силах поверить тому, что он только что поведал. У неё есть ещё один внук, несчастный больной ребёнок её бедного Ахмеда. — Аллах! Как могла Кесем так поступить? Обманула нас всех! — первая реакция выглядела весьма эмоционально, но Дервиш смог убедить супругу, что именно благодаря этой лжи удалось сохранить жизнь единственному наследнику династии. Вдвоём они снова пошли в покои Кеманкеша, где Хандан смогла прикоснуться к мальчику, который, как оказалось, ей совсем не чужой. Глаза стали влажными от нахлынувших чувств: радости обретения и одновременно горечи от беспощадности судьбы. Беспомощный и испуганный Ибрагим с ногой, привязанной к доске, вжался в подушки от множества рук, желавших его обнять в последние часы. Он уже стал привыкать к ласковой заботе Ширин, но эта благородная красивая госпожа, что сидела перед ним, пока казалась чужой. — Всё будет хорошо, Ибрагим. Теперь ты дома, с нами. Мы о тебе позаботимся, дорогой. — Хандан запустила ладони в мягкие непослушные кудри и почувствовала, как ребёнок вздрогнул всем телом. — Ничего, всё пройдёт, ты привыкнешь. Теперь у меня два прелестных внука, я с радостью буду отдавать вам обоим частичку своей души. Чуть позже вся семья собралась в кабинете Великого Визиря, заперев дверь на ключ. Никто не должен был услышать разговора, которому предстояло состояться. Кесем сопровождал Булут ага, бережно поддерживая за локоть, но и он удалился по требованию господ, оставив хозяина в компании его жён, Хандан Султан и Дервиша. В помещении царило напряжение, ведь несмотря на близкое родство, между собравшимися было немало тайн, недомолвок и обид. — Мы должны решить, как быть дальше, как спасти Ибрагима от Дильрубы Султан и Повелителя. Понятно, что наследник с таким слабым здоровьем не может претендовать на престол, по крайней мере пока не достигнет зрелости, но может стать лёгкой добычей для тех, в чьи планы не входило появление османского шехзаде. — начал Кеманкеш на правах главы. — Я считаю, что Ибрагим должен остаться с нами. — первой выразила своё мнение Хандан. — Он и так настрадался за свою короткую жизнь, чтобы находиться среди чужих, в постоянном страхе преследования. Никто не сможет позаботиться о ребёнке лучше, чем его родная семья. Только мы все вместе залечим его телесные и душевные раны. Кеманкеш согласно кивнул. Играть в прятки долгие годы — слишком сложное и опасное занятие, которое в итоге может стоить жизни им всем в случае любой неосторожности. — То, что хочешь скрыть от глаз других, проще всего держать на виду. — на первый взгляд фраза звучала странно, но содержала немало здравого смысла. — Со слов Курта, Зюльфикар Паша и Дильруба Султан уверены, что Гюверчин соврала, чтобы получить деньги. Нет никаких доказательств, свидетельствующих о том, что шехзаде родился и выжил. Они не будут его искать, если мы не дадим им пищу для размышлений своим подозрительным поведением. — Но как мы скроем Ибрагима в этом доме? За кого выдадим? — не выдержала до этого молчавшая Кесем. Казалось, у двоих из присутствующих, Кеманкеша и Ширин, уже был ответ на этот вопрос. Они переглянулись, будто бы прочитав мысли друг друга. — Моя анабейм Диляра Ханым много лет выдавала меня за своего сына, никому не дав повода для сомнений. Мы пойдём по тому же пути. — Кеманкеш! Что ты говоришь? Ибрагим и Керим одного возраста, но они не могут быть двойней! Вы с Девлетом хотя бы оба темноволосые, а эти мальчики похожи друг на друга как луна и солнце! — возразила Кесем. — Про двойню никто не говорит. — вступила в разговор Ширин. — Когда я пришла в Бахчисарай супругой крымского Хана Мустафы Гирея, в его гареме была красивая девушка по имени Айгюль, она проявляла к Кеманкешу неподдельный интерес, всеми возможными способами пыталась проникнуть в ханские покои. — замолчала, вдруг вспомнив, что пришлось пережить сразу после замужества. — Чтобы не оскорблять свою молодую жену и не вызывать осуждение в её знатном роду Ширинов, я решил выдать Айгюль замуж за одного из своих достойнейших воинов. — продолжил Кеманкеш. — Она не смирилась и продолжала меня преследовать, навлекая на свою голову гнев мужа. В порыве ревности, обезумев, он пытался меня убить, но был сражён насмерть ханской стражей. Девушка тоже позже умерла, при тяжёлых родах. Её сын был отправлен на воспитание в черкесские земли, к кочевникам, этого ребёнка больше никто и никогда не видел в Крыму. — Он твой сын? — спросила Кесем с подозрением. — Нет. Будь хотя бы малейший повод так думать, я бы никогда не отпустил его от себя, но слухи ходили разные. Я хочу выдать Ибрагима за этого ребёнка, за своего сына. Шахин и Дильруба поверят, они были в курсе. На всякий случай я отправлю надежных людей в Черкесию, пусть найдут настоящего сына Айгюль и если он жив, отправят его подальше в Азию, чтобы его следы навсегда затерялись. — Значит, в этом доме отныне живёт ханзаде Ибрагим Гирей? — подытожил Дервиш. — Именно. Пусть мальчик поправится, а потом я сам позабочусь, чтобы новость облетела Стамбул. К тому времени история Гюверчин немного забудется. — Только мы впятером будем знать правду. — А Курт? — поинтересовался Дервиш. — Что делать с Куртом? — Пусть держит язык за зубами, если хочет жить. Ему ведь можно доверять? — поинтересовался Кеманкеш. — Более чем. Он нас не предаст. На этом разговор был окончен, а рискованное решение принято. Отныне семья Мустафы Гирея хранила в своём доме тайну, способную однажды вновь изменить ход истории государства. Каждый осознавал, насколько это важно, как для наследника, в жилах которого текла редкая драгоценная кровь, позволявшая претендовать на престол, так и для всей Империи. Но главное — они спасали невинного ребёнка от верной смерти, ребёнка, который был им совсем не чужим.***
Дверь тихо приоткрылась, и в широкую щель просунулись две тёмные головки. Детское любопытство оказалось беспредельным и взяло верх. Когда Керим и Перихан узнали о новом жителе в доме, только и следили, чтобы познакомиться с ним, как только взрослые отвлекутся. Добежав до огромной, под увесистым балдахином, кровати отца, ханзаде стал рассматривать белокурого мальчика, переглядываясь с сестрой и пожимая плечами. Потом они оба, не сговариваясь, забрались с двух сторон и стали тихо перешёптываться. Ибрагим, никогда не общавшийся с другими детьми, сначала испугался нежданных посетителей, но потом понемногу успокоился. Ему тяжело было оторвать взгляд от красивой девочки с выразительными игривыми глазами и озорного мальчика с копной густых волос, лежавшей шапкой на голове. — Я ханзаде Керим Гирей, а это моя двоюродная сестра Перихан Ханым. А ты кто? Как тебя зовут? — ответа не последовало. — Ты что, не умеешь говорить? Может, тогда напишешь? — мальчик спрыгнул с кровати в поисках бумаги и пера на столе отца. Неумело, корявым почерком, Ибрагим нацарапал своё имя, поставив рядом с ним жирную кляксу. Незадолго до смерти Ставрос только начал обучать его письму. — Ибрагим! — прочитала Перихан, бывшая чуть старше мальчиков по возрасту. — Его зовут Ибрагим! Керим, а вдруг кольцо Дервиша бея снова сработало, и Аллах послал тебе долгожданного брата? — Ну, не знаю. Он совсем на нас не похож. Но в целом, я не против, очень даже рад. Будешь с нами играть? — предложил мальчику, но тот показал свою перебинтованную ногу, откинув одеяло. — Ясно! Поправляйся. Мы с Перихан будем тебя навещать. Принесём все наши игрушки и рисунки. Уверен, мы подружимся. Не болей! Дети было собрались уходить, но уже почти у дверей услышали хриплый тонкий голосок. Ибрагим попросил воды.***
Впервые с момента возвращения Кеманкеш и Дервиш могли спокойно поговорить наедине. Великий Визирь держался холодно и немного отстранённо, при всём том понимая, что у него нет другого выхода, кроме как смириться с присутствием этого человека в своём доме. Слишком много тайн и событий связывало его теперь с Дервишем. — Скажи, какова будет моя участь? Мне тяжело жить в постоянном ожидании того, что ты раскроешь мой секрет Хандан или же попросишь меня самого во всём признаться. Я приму любое твоё решение, только скажи, чего ждать, к чему готовиться? — Я не принял окончательного решения на твой счёт. Точнее, думал, что принял, но когда увидел лицо Султанши, посветлевшее, помолодевшее, счастливое, моя уверенность куда-то делась. Не хочу, чтобы она болела, чтобы жила в тоске и страдании, но и в счастливой лжи тоже. Я должен найти подходящие слова, подходящий момент, чтобы рассказать ей о твоей низости, но при этом не убить. Я уже похоронил одну мать, смерти второй не допущу. Мы слишком мало с ней были вместе. Оберегать женщину, давшую мне жизнь — мой святой долг и он важнее всего остального. Ради Хандан Султан я готов смириться с тем, что ты находишься рядом с нами. — Нет никакой надежды на твоё прощение? Только скажи, что я должен сделать, чтобы получить его! Может, благодаря ему мы сможем спасти от тяжёлого удара твою бедную мать. Я так хочу этого. Хочу освободиться от тяжкого груза, но при этом не ранить её в самое сердце. — Это невозможно. Пусть пока останется всё как есть. Радуйся тому, что имеешь сегодня, завтра ты можешь лишиться всего. — таков был окончательный приговор сына отцу, дальше он не намеревался возвращаться к этой теме.***
Малыш не давал Кесем уснуть, вертясь в её чреве и вызывая тянущую нестерпимую боль. Она пробовала спать сидя и даже дремать стоя, облокотившись на комод, но всё безрезультатно. Только хождение по покоям туда-сюда немного притупляло страдания. Она поглаживала свой уже большой живот и постоянно разговаривала с ребёнком, просила его немного отдохнуть и дать покоя ей, его матери. Поняв, что заснуть так и не получится, позвала Нериман и попросила проводить её к Ибрагиму. Мальчик по-прежнему жил в покоях Кеманкеша, спал на его кровати. Тревожить его сейчас, по словам Зейнеп, было слишком опасно. Хозяин дома предпочитал оставаться рядом и ютился на узком диване, предназначенном совсем не для ночного отдыха. Удостоверившись, что с ребёнком всё хорошо, Кесем вышла на балкон, ощутив начало нового сильного приступа. Стиснув зубы, не смогла сдержать слёзы. С каждым днём её боль становилась только сильнее и она понимала, что предел терпения уже близок. Крепкими руками сжала поручень, опустив голову вниз, почти беззвучно простонала. «Аллах, дай мне силы выдержать это испытание до конца, потом можешь забрать мою жизнь. Только не раньше той минуты, когда я услышу плачь моего ребёнка». Почувствовала, как две ладони нежно коснулись её спины, обернулась, уже понимая, чьё лицо увидит в следующую минуту. — Иди ко мне, пожалуйста! — помог ей разогнуться и обвил её руки вокруг собственной шеи. — Зачем тебе самый крепкий поручень, если есть моё тело, чтобы опереться? Я хочу тебе помочь, разделить эту муку, эти минуты ожидания, кажущиеся бесконечными. — Кеманкеш… Я спокойна и уверена в том, что делаю. Ибрагим в семье, у него есть отец, брат и бабушка, чтобы позаботиться. Если наш ребёнок родится живым и здоровым, мне больше ничего не надо. Я сделала в этой жизни всё, что смогла, всё, что успела. Не оставляй детей после моей смерти. Ради меня. Эта просьба ранила его, но он должен был уверить Кесем в том, что будет сильным, что бы ни произошло. Ей это было необходимо. Сам того не замечая, стал её целовать. Нежно, робко, попадая губами, куда придётся: в волосы, на кожу лица, губы, ткань халата. Если вдруг завтра не будет, сегодня он должен надышаться ею, запомнить её запах, её тепло, её прикосновения. Так, чтобы на всю жизнь. Иногда Кесем становилось больно и она со всей силы давила на его шею, впивалась в неё ногтями до крови и синяков, в отчаянии кусала его плечо, плакала, не стесняясь своей слабости и силы одновременно. Так близки они не были никогда раньше. — Ляжешь? Я положу тебя… — Нет. Стоя легче. — Тогда будем стоять. Поспи! Я подержу. — прижал к себе, чувствуя, как её тело тяжелеет с каждой минутой. Кеманкеш приподнял любимую так, чтобы центр тяжести оказался на его плечах. Кесем спала, а он её держал. Долго. Неподвижно. Переступая с одной ноги на другую, когда они млели. Зарывшись в её спутанных длинных волосах. В полной темноте, когда погасла последняя свеча и до того момента, когда появились первые лучи солнца. Если у них не будет завтра, то воспоминания о сегодняшнем дне единственное, что останется у него до конца жизни. Как же можно устать? Сойти с места? Опустить руки? Он будет стоять все ночи, что ещё у них остались. До конца.