Доверившись дыханию и ритму

Следующая традиция — это татуировки. Гораздо практичнее, чем кольца. Нельзя сломать, нельзя потерять — только совсем уж в бедовой ситуации, вместе с рукой. Силко удобно устраивается на стуле. Подает запястье мастеру, который проходится по коже смоченной в холодном тканью. Закидывает ноги на колени Вандеру, который, само собой, рядом. — Сколько займет? — спрашивает лаконично. — Минут тридцать, — тот говорит, не отвлекаясь от работы. Прижимает к коже Силко эскиз, придирчиво осматривается то, что получается. — На одну. Он кивает. Хорошо. Значит, плюс-минус час, и они будут свободны. — Можно? — спрашивает Вандер, постукивая пальцами по его лодыжке. — И что же ты мне предложишь взамен? — он запрокидывает голову, выставляя напоказ отметины на шее. На самом деле, бездумно, но получается очень даже к месту. Взгляд Вандера как примагниченный. Он отвечает запоздало на пару крайне отчетливых мгновений. Ему явно требуется время, чтобы собрать мысли во что-то связное. — Хм, — преувеличенно задумчиво щурится. Но линии вокруг глаз смешливые до плавящего внутри. — Отвлечение от не то, чтобы приятных ощущений? Его пальцы крепче смыкаются вокруг лодыжки. Поясницу пробивает отчетливо электрическим. Хочется выгнуться, чтобы Вандера снова как приворожило; хочется сползти немного ниже, чтобы прижаться совсем крепко. Силко держится. Только морщится, будто предложение ему не нравится. Тот чутко продолжает: — Кофе с утра в постель? Дня два подряд. — И то, и другое, — решает Силко с фальшивой скукой. — Исключительно потому, что ты мой давний партнер, и я делаю тебе большое одолжение. Вандер смеется — хорошо, по правильному, с искренней хрипотцой. Такой красивый сейчас, что у Силко сводит под ребрами. — Я запомню, — отзывается тот серьезно и насмешливо одновременно. А потом стягивает с Силко обувь и чуть скатывает носки, чтобы кожа к коже — и это какой-то особенный вид удовольствия. Он не удерживается: сводит лопатки, прогибается в пояснице, выдыхает шумно, наверное, даже на грани с шипением — и получает укоряющее от мастера: — Не дергайтесь, пожалуйста. Силко бросает на Вандера выразительный взгляд — видишь, что ты наделал? Тот выдыхает с абсолютно недостоверным раскаянием. И очерчивает большим пальцем выступающую косточку на лодыжке. Слегка поглаживает — выше, проскальзывая подушечками под край штанины, ниже, до самого подъема стопы, только не щекотно в этот раз, а просто ласково, и — у Силко всегда была слабость к таким ощущениям. Ноги его кошачье место. — Вандер, — выдыхает он высокое, почти вибрирующее. Тот немного крепче прижимает пальцы в уязвимом месте под косточкой. Прекрасно слышит вложенное «так хорошо» и «не смей останавливаться». И отвечает тоже без слов, шершавыми приятными движениями и взглядом — но Силко и не нужно больше. Он тоже прекрасно слышит «все для тебя». Татуировщик издает что-то вроде неловкого покашливания. Когда игла касается кожи, Силко не вздрагивает. Смазано удивляется — это гораздо менее больно, чем он представлял. Думал, что будет чем-то сродни инъекции — вряд ли как в зрачок, скорее, как в вену или мышцу, только повторенное раз за разом. Но это — да, гораздо легче. И он, пожалуй, понимает, почему некоторые люди имеют к этому вкус. — Порядок? — чутко спрашивает Вандер. — Сойдет, — и кивает на его замершие пальцы на своей лодыжке. Мол, обещал же отвлекать. Что за отвратительное исполнение? Вандер хмыкает — и понятливо начинает снова поглаживать. Есть что-то завораживающее в том, как рисунок въедается в кожу. Становится плотнее и реальнее. Частью его. Силко смотрит — и за ребрами тянет. От довольно-таки простой мысли. Не обычный рисунок — знак принадлежности. Его Вандеру. Вандера ему. Их история, переложенная в символы, понятные любому, кто прожил в Зауне хотя бы пару-другую лет. От запястья, по внешней стороне кисти, к безымянному пальцу и по нему. Единственное, что Силко попросил изменить в традиционном узоре — это вплести в него герб. Ближе к основанию пальца, чтобы при определенном повороте запястья смотрелся этаким кольцом. И Вандер ворчал, не всерьез, конечно, «у тебя какая-то очень упертая идея поставить на мне свое клеймо» — будто бы у него самого такой нет. И Силко раздраженно — тоже не всерьез, конечно — выдыхал и поправлял его: «это твое клеймо тоже, и оно будет на нас обоих, только посмей сказать, что имеешь что-то против». И теперь Силко смотрит, как «это не клеймо, это герб, Вандер» постепенно проявляется на его коже. Точно такое же, как под официальными документами, на вывесках тех мест, которые они держат или спонсируют. На здании, где проводят собрания баронов. Переплетенные S и V. Все еще трудно поверить в то, что этот день настал. Передышка короткая. Едва ли будет даже десяти минут. К ним снова начинают подходить — хлопнуть по плечу Вандеру, кивнуть Силко, сказать пару напутствующих. — Лучше не станет, верно? — говорит Севика с ухмылкой, кривоватой, из-за сигареты в зубах. — Я по-прежнему буду постоянно натыкаться на вас двоих, а потом мечтать об этом забыть? — Даже чаще, — отзывается Вандер невозмутимо. С тем самым сочетанием серьезного тона и ребячливых линий вокруг глаз. — Медовый месяц, сама понимаешь. Нужно придерживаться традиций. Его пальцы почти невесомо вычерчивают круги по лодыжке. Севика замечает — и привычно закатывает глаза. — Вы будете обязаны поднять мне жалование. После нее подходит Вай, вместе со своей девушкой — от которой просто-таки разит Пилтовером. — Ну и как оно? — Не настолько сложно, как кажется со стороны, — Силко наклоняет голову. — Как ваши впечатления, мисс Кирамман? Она неловко заправляет прядь за ухо. Явно чувствует себя не в своем течении, это ощутимо, очень отчетливо — и Вай каким-то чересчур чутким жестом укладывает ей ладонь на поясницу. Заземляет. Силко знает этот жест — Вандер тоже так делает. Видимо, переняла у него. — Это первая заунская свадьба, которую я вижу, так что, — она издает смешок. Тоже неловкий. Отдает тем самым беспокойством Вай по поводу знакомства с ее родителями, — их много. — Хороших или плохих? Вандер и Вай смотрят на него с почти одинаковым предостережением. — Разных, — оно ощущается не как типичная неуклюжая дипломатия верхних, а чем-то искренним. — Мне надо их переварить. — Рада, что не позвала своих родителей? — Вандер немного отводит тему. Кейтлин неожиданно усмехается. — Еще как, — качает головой. — Им было бы сложно пережить уже момент с клятвами. Я даже не говорю о том, что было после, — она выразительно машет запястьем. Оглядывается на Вай — и это как щелчок переключателем. Даже со стороны видно, как меняется ее лицо. Каким становится взгляд: переполненным какой-то нехарактерной, отчетливо чуждой ей мягкостью. Она сбито продолжает: — Но вся эта искренность подкупает. В этом… что-то есть. Вай смотрит на нее в ответ крайне знакомым взглядом. Очень похожим на вандеровский — хотя бы в почти что собачьей преданности. — Я же говорил, — слегка наклоняется к нему Силко. — Действительно, знакомо выглядит. Вай даже не вспыхивает и не бросается возражать — слишком с головой в своей девушке. Нет. Пожалуй, они обе с головой друг в друге. — Конечно в этом что-то есть, кекс, — Вай с какой-то затапливающей бережностью оглаживает ее по скуле, отводя вновь упавшую на лицо прядь. — Я тебе не дорассказала… И, судя по тому, как Кейтлин будто невзначай укладывает ладонь ей на бок в ответ, уже и так все понятно. Вай нет вообще никакой необходимости беспокоиться о знакомстве с ее родителями — какой бы катастрофой оно не закончилось, это ни на что не повлияет. Они не отпустят друг друга просто так. Силко чует в них, словно кровь, то же самое, что и в них с Вандером. Готовность биться и рвать глотки за свою связь кому угодно, до последнего. — Вам что-нибудь принести? — выныривает Вай. Зрачки настолько широкие, будто она под чем-то наркотическим. — Крепленый демасийский с лавандой, — взгляд на Силко, — и классический двойной? — на Вандера. Силко едва уловимо морщится. Мысли о выпивке — даже крепленом демасийском, к которому он имеет особенную слабость — не прельщают. Даже вызывают что-то, похожее на раздражение. Чувство неправильности. После всех лет, боли, предательства, трудностей — после всего. Он, черт возьми, хочет помнить так ясно и отчетливо, как только способен. Втравить в себя, словно чернила в кожу. И притуплять выпивкой, даже немного — нет. Он не станет. Вандер чутко поднимает брови. Вопросительно перебирает пальцами по лодыжке, и он кивает — да, все в порядке. Дергает плечом, вкладывая «просто не хочу». — Не нужно, — Вандер качает головой. — Я не против, если ты выпьешь, — Силко слегка толкает его ступней. — Не хочу притуплять ощущения, — тот пожимает плечами. А потом добавляет, слишком чутко, слишком проницательно, разом бьет куда-то в основание позвоночника. — Тоже. И смотрит — будто видит насквозь Силко и все то, что у него в голове. Он хмыкает — гораздо мягче и расслабленнее, чем следовало бы. Ничего ведь удивительного, за столько лет — но до сих пор бьет словно кастетом по ребрам. Каждый раз. И затапливает какой-то невыносимой уязвимостью — очень нежной, очень доверчивой — точно так же, как десять лет назад, нет, это и раньше было. Как двадцать лет назад? Или еще больше? Когда они вообще впервые поймали на том, что читают друг друга сходу, без труда? Не помнит. — Можно было бы и не спрашивать, — выдыхает Вай с усталой привычностью. Зато ее девушка — Силко вопросительно поднимает бровь, и та чересчур спешно отводит взгляд. — Где же твои манеры, Вайолет, — он осуждающе щелкает языком. Она тут же становится ровнее и выпрямляет спину, рефлекторно. — Предлагаешь выпить нам, когда твоя спутница настолько возмутительно трезва? Вай смотрит на него — на них; всегда достается обоим, даже когда делает кто-то один — тем самым взглядом, который «вы невыносимы». — Нет, спасибо, — Кейтлин улыбается неловко, слишком вежливо, но с искренними ямочками на щеках. — Заунский алкоголь не для меня. — Слишком крепкий? — понимающе хмыкает Вандер. Ее улыбка становится немного смущеннее — и искренней. — Да, — и добавляет, осторожно и смешливо. — И невкусный. Вай закатывает глаза и совершенно по-вандеровски наклоняется и выдыхает ей в шею. Кейтлин дергается и издает смазанный звук — Силко приходится очень постараться, чтобы сдержать усмешку. — Ты просто не распробовала, кекс. — И не собираюсь. Сама пей эту гадость. — Это «гадость» только потому, что ты не даешь ей шанса. Поверь мне, всего пара стаканов, и ты научишься любить это. — Она это у тебя переняла, — не особо стараясь понизить голос замечает Силко. — Конечно, — Вандер соглашается, по-особенному проводя совсем возле ступни, так, что дыхание сбивается к черту. — Особенно «ты научишься любить это», которое я сам подцепил у тебя, — и снова проводит, только теперь самыми кончиками пальцев. — Вандер! — шипит Силко, пытаясь вернуть себе контроль над голосом. Тот по-мальчишески усмехается и все-таки отводит пальцы. Показывает глазами на татуировщика — не будь его здесь, черта с два бы так легко отпустил. — Давай признаем, — расслабленно предлагает компромисс. — Мы растили их вместе, и моего в них столько же, сколько твоего. Силко шумно выдыхает. Вот поэтому они толком даже не могут спорить друг с другом. Смысл абсолютно теряется, когда каждый в любой момент может сказать такое, от чего будет плавить и ломать изнутри. Они слишком хорошо друг друга знают. — Под стойкой есть бутылка вина, — Вандер немного повышает голос. Эти двое настолько увлечены воркованием друг с другом, что иначе без шансов. — Как раз пилтоверского, довольно мягкого. — Того, которое нам дарили на свадьбу? — Силко поднимает глаза, обозначая, на какую именно. Вандер издает согласный звук. Кейтлин вдруг хмурится. — От советника Сэйло? — у нее очень пытливый взгляд. — Светлые волосы, голубые глаза… — …заискивающая улыбка, от которой начинает тошнить, — вполголоса продолжает Вай, — и речь на двадцать минут. Его не так просто забыть, как хочется. Кейтлин со впечатляющей естественностью прижимает локоть к ее ребрам. И толкает — легко, практически неощутимо, но с намеком. Для Вай, видимо, это как рывок за ошейник — она замолкает в один момент. Силко впечатлено поднимает брови. Даже из их семьи ни у кого не получается заткнуть Вай настолько быстро и эффективно. — Оно, — отзывается Вандер. Его пальцы на лодыжке становятся нетерпеливее. Силко знает эти движения: больше нажима и рваности, меньше собранности. Вандер явно начинает уставать — и хотеть больше времени только для них двоих. — Нет, — в голосе Кейтлин так много категоричности, что ассоциативно отдает металлическим. — Я не могу. — Очередная из высокопарных пилтоверских традиций, — Силко даже не пытается делать вид, что его это волнует, — которую мы злостно нарушаем? — Ему больше сотни лет. Силко приподнимает бровь — и? — Это… — есть особенное удовольствие в том, чтобы наблюдать, как она пытается подобрать слова. И абсолютно не справляется. — Это очень дорогой подарок, — у нее в голосе совершенно чудесная смесь растерянности и возмущения. — У клана Кирамман есть коллекция таких вин, у каждого влиятельного клана есть. И за всю мою жизнь было лишь два случая, когда их открывали. Вандер бросает на него осуждающий взгляд, и Силко едва уловимо фыркает. Чуть плотнее прижимает ступню к его бедру. Все прекрасно знают, что он может острее и болезненнее. Он не издевается над бедной девочкой. Просто имеет особенную любовь к выражению лиц верхних, когда они понимают, что плевать нижние хотели на все их ценности. К тому же, сегодня их день. Зачем отказывать себе в удовольствии? Он внимательно наклоняет голову, поощряя ее продолжить — прекрасно зная, что продолжать ей нечем. — Брось, они все это прекрасно знают, — ладонь Вай успокаивающе проходится по ее боку. От ребер до тазовой косточки, слегка оглаживая. Кейтлин чуть вздрагивает и сжимает зубы. Силко задумчиво щурится: не привычна к таким явным проявлениям привязанности, у всех на виду? — Нет. Я не могу. — Такой же приторный разбавленный сок, как и все верхние вина, — Силко пожимает плечами. Перехватывает взгляд Вай, которая выглядит готовой броситься на защиту предпочтений своей спутницы, и сглаживает. Немного. — Дело вкуса, само собой. — Конечно, — Вай фыркает. — Для вас все, что не разъедает глотку, не выпивка. Вандер шумно выдыхает. Смотрит — опять нас обоих втянул? Силко только пожимает плечами. — Нам оно все равно не нужно, — тот самый тон, которым Вандер умудряется примирять даже людей, держащих оружие наголо. — Либо будет собирать пыль еще пару десятков лет, пока кто-нибудь не разобьет по случайности, — Кейтлин болезненно морщится. — Либо, — он шумно выдыхает и переводит взгляд на Вай. — Ты же его знаешь, — символический кивок на Силко. — Он скорее выльет это вино в реку, чем попробует. — Пилтоверское коллекционное вино столетней выдержки? — Кейтлин с особенной болезненностью сводит брови. Силко позволяет себе усмешку. — Не могу спорить. Вай с сочувствием поглаживает свою девушку по боку. — Дыши, кекс, — мягкий скользящий поцелуй в висок. — Тебя еще что-то способно удивить, после того, что ты сегодня видела? — Действительно, — бормочет, прижимаясь к ней крепче. — Так что, — кажется, Вандеру нравится то, что он видит; какие они друг с другом. Силко знает эту замаскированную теплоту в его взгляде, — пусть от этой вещи будет хоть какая-то польза. — Но я не… Вай собачьим жестом тычется лбом ей в плечо — а потом выдыхает в той самой предательской вандеровской манере. — Вай! — вскрикивает эта девочка, вздрагивает, но в конце все-таки сбивается на смех. Полгода — думает Силко. Максимум год. И им снова придется столкнуться со всеми этими свадебными традициями обоих городов. — Значит, можно? — интересуется Вай смазано, толком не отрываясь от кожи. И голос у нее такой, будто она уже пьяна напрочь. Вандер притворно хмурится. Наклоняется к нему: — Это точно наша девочка? Силко задумчиво перебирает пальцами по искалеченной коже. — Тоже сомневаешься? Нашей девочке и в голову бы не пришло спрашивать, — трудно сдерживать усмешку, когда Вай вот так меняется в лице, догадываясь, что он хочет сказать. — Наша девочка взяла бы вино, использовала его по назначению, а потом налила в бутыль подкрашенной воды и поставила обратно. — Не слушай их, кекс, я никогда в жизни так не делала. — Наверное, мне просто привиделся тот инцидент два года назад, — Силко хмыкает, глядя, как Вай спешно утаскивает свою девушку к бару, пока он не успел договорить. — С Финном? — вспоминает Вандер. Усмешка разом становится злее и довольнее. — Лучшая выходка Вай, — Силко с ностальгией поглаживает шрам. — Что она туда налила? — Судя по запаху, самогон, подкрашенный одним из сиропов Паудер. — Может быть, я ему даже немного сочувствую. Хотя он тогда даже ограничился «если так делаешь, предупреждай меня» вместо «Вайолет, в твоем возрасте ты уже должна понимать, что у поступков есть последствия» и далее, далее по списку. То, как этот выскочка захлебывался и давился, будто выпивка выжигала ему горло, приятно скрасило его день. Свежая татуировка — символ, отметка, знак принадлежности — ноет. Не сильно, все еще меньше, чем он ожидал. Силко смотрит на свою ладонь. На покрасневшую кожу. На рисунок — от запястья до пальцев. Трудно поверить, что это в самом деле на нем. Не смоется через десяток часов, как краски Паудер или косметика. Не исчезнет. Навсегда. Часть его. Странное чувство. Очень головокружительное и болезненное. — Помнишь ту женщину с шахт? — спрашивает почти бездумно. Хочется потрогать рисунок, осторожно, хотя бы самыми подушечками, но он удерживает себя в руках. — Когда мы были подростками. Вандер хмурится — так сходу не улавливает скачок его мыслей — и Силко выразительно помахивает татуированным запястьем. Этого хватает. — Сложно забыть. Между бровей тяжелая, болезненная морщинка. Вандер почти до непривычного недвижим — мастер примеряет эскиз к его ладони. На них это тогда произвело сильное впечатление. Женщина с традиционными татуировками на кисти, мужа которой то ли прирезали, то ли утопили, толком не вспомнить. Какое дерьмо на нее выливали, когда она пыталась жить дальше, создавать новые связи. И как забили насмерть вместе с кем-то из пришлых, кто все-таки рискнул пойти с ней в койку. «Этот позор не только на ней, но и на нас, на традициях Зауна» — так говорили тогда или все же по-другому? Силко уже не помнит. Столько лет прошло. Зато помнит, как лежал без сна ночью и пытался представить, каково это — иметь такое на своей коже. Настолько связывающее. Настолько священное. Вандер тогда был с ним, потому что «я вижу, что ты сам не свой в последнее время», «Силко, что не так» и «я знаю, что ты спишь лучше, когда я рядом». Правда. От его размеренного дыхания всегда было спокойнее; паранойя, бесконечная и необходимая, чтобы выжить, но выматывающая, отпускала. Силко знал, что его спина прикрыта. Силко чувствовал себя защищенным — как и сейчас. Кое-что совсем не поменялось со временем. Он помнит, как лежал без сна, и слушал его дыхание, и думал, каково это — любить друг друга так, что обращаться к самым страшным традициям старого Зауна. Как импульсивно подвинул руку немного ближе — и замер, потому что ему показалось, что Вандер проснулся. А потом подвинул еще немного. И еще — пока его костяшки едва уловимо не коснулись костяшек Вандера. В темноте было так легко представить чернила на их коже. Сколько им тогда было? Лет четырнадцать, наверное. Вряд ли больше. Потом Силко, конечно, тоже представлял. Особенно после того, что случилось на реке. Срывался на самого себя — именно с этим человеком ты такого хотел? Легче было бы, если бы на одной из ладоней, которые сжимали его шею, была брачная татуировка? Радуйся, Силко. Ты-старый умер, ты-новый жив, и у тебя нет ни поводка, ни ошейника. Ты никому не принадлежишь. Почему-то легче от этих слов не становилось. Только больнее. Он все-таки сорвался в один момент. Не в крики и выпивку, даже не в пьяную истерику, как тогда — довольно регулярно — случалось. Просто в один момент начал вести себя так, словно эти татуировки в самом деле были. Отстранился ото всех. Обрывал все попытки завязать с собой связи, выходящие за рамки деловых. Носил траур — такой, какой должна была носить та женщина. Кажется, его тогда еще крыло приступами беспросветной, выжигающей изнутри ненависти — не только к себе, к ней. У нее это было. Эти знаки. Эта связь. Настоящая, не придуманая. И вместо того, чтобы остаться верной до конца, эта тварь — Годы назад его идеализм принимал странные формы. — Ты хотел этого? — он кивает на контур рисунка, который мастер начинает заполнять чернилами. — Раньше. Со мной. Взгляд у Вандера тот самый, привычный, будто он может видеть его насквозь. Силко подвигается немного ближе, чтобы соприкоснуться с ним коленом. — А ты сомневаешься? Силко наклоняет голову. Это хороший ответ, внутри тянет и ворочается — но не тот, который ему нужен. Вандер выдыхает — шумно и слишком понимающе. — Да, — то самое, правильное, уверенное от и до. Вандер знает его. Вандер чувствует, что ему нужно. И дает сполна. — Раньше часто думал об этом. Когда мы ходили на чужие свадьбы. Когда у нас появилось свое место, только наше с тобой, и можно было представить, что мы настоящая семья. Во всех смыслах. Силко на мгновение прикрывает глаз. Он помнит: это был старый, насквозь отсыревший подвал, в котором затхло пахло рекой — и за который они отдавали слишком много денег. И Вандер тогда в самом деле почему-то слишком часто касался его ладони. — Когда тебя попытались затащить на работу в бордель. Тоже помнит: все те дни, пока он думал над решением, Вандер казался выбитым из колеи. Готовым броситься на любого — и бросался же, дурак. А Силко потом шил его — а после украдкой слизывал кровь с пальцев, да. — Когда тебя вообще пытались затащить в койку. А этого не помнит. Был слишком зациклен на своей безнадежной влюбленности, чтобы обращать внимание на тех, кто клевал на его тогда еще не искалеченное лицо. — После того, что случилось с той женщиной, мне даже снились прикосновения к рукам, — признается Вандер просто, будто в этом нет ничего уязвимого и насквозь доверительного. Силко хватает на то, чтобы иронично дернуть углом губ. Внутри тянет так, будто он умудрился каким-то образом переломать ребра, минимум половину. Вандер — думает, пытаясь перевести дыхание. И вот после всего этого — разве могли они прийти к чему-то другому? — Не снились. Я действительно так делал. Изнутри тянет еще невыносимее — теперь уже от взгляда Вандера. — Выходит, после того, как мы сошлись, просто вернулся к привычке? — черт бы побрал его проницательность. — Выходит, так, — признания даются ему не так естественно, как Вандеру. — Меня это успокаивает, — пожимает плечами. — Когда просыпаюсь после кошмара. Или просто не могу заснуть. — Я заметил, — и на приподнятую бровь поясняет. — Что тебя успокаивают прикосновения к рукам. Не только ночью, вообще, — взгляд сам по себе словно прикосновение: почти ощутимо, по тыльной стороне ладони и пальцам, по контуру чернил. — Значит, вот с чем это связано. Силко хмыкает — мягко, чертовой внезапной нежностью затапливает с головой. Они, наверное, вообще могут составить карту по телам друг друга. Силко легко отвлекается на прикосновение к ребрам и дыхание по шее — щекотно же. Вандер быстрее успокаивается, если прижаться к его плечу своим. Силко впадает почти в кошачью расслабленность, если погладить по лодыжкам и ступням. Вандеру после кошмаров нужно чувствовать его пульс, хотя бы пальцами, иначе весь день будет ходить разбитый. Силко — Паудер как всегда громкая. И тоже не одна. — Пап, — кивок, — другой пап, — еще один, теперь в сторону Вандера. — Это Виктор, — она подтягивает его ближе, очень целеустремленно, никаких шансов сопротивляться. Хотя тот и не пытается. Видимо, понимает, что это так же бессмысленно, как пытаться разогнать Серый руками. Приятное проявление интеллекта. — Тот самый, про которого я рассказывала. А этого, — она умудряется совместить пренебрежительный кивок с закатыванием глаз, — вы сами знаете. — Советник Таллис, — Силко кивает, не скрывая формальности. — Просто Джейс, прошу, — его улыбка до тошнотворного верхняя: доброжелательная, выверенная, ровная. Ни одного потерянного в драке зуба или хотя бы скола. — Благодарю, что позволили мне лучше познакомиться с культурой моего партнера. Он протягивает ладонь, все так же выверено и доброжелательно. Силко даже не поднимает бровь. Просто смотрит, повернув голову так, чтобы искалеченная половина лица оказалась на виду. Пауза затягивается. Джейс убирает ладонь. Силко сложно его читать — этот мальчик мог быть раскрытой книгой, если бы неприязнь к верхним не смазывала настолько сильно. Но он и без этого знает таких людей. Их тщеславие. Их зависимость от взглядов и мнения толпы. Это даже не удар, разве что легкое моральное похлопывание по щеке. Но Джейс запомнит. Надолго. — Сами подумываете о браке? — Силко изображает дружелюбное участие, нарочито фальшивое. В усмешке Паудер начинает проступать что-то хищное. Это их общая манера — набрасываться словами, чутко выцеплять болезненное, и давить именно на него. Судя по взгляду Джейса, попадает куда надо. Силко хочется поморщиться. Сказать что-нибудь вроде: вот так просто, советник Таллис? Пара слов, и ты уже показываешь свою уязвимость? С такой очевидностью даже не нужно запоминать лица. Его сожрут еще до конца этого года. — Нет, просто, — к его чести, он довольно быстро берет себя под контроль. — Вы не так поняли. Виктор мой деловой партнер. Паудер издает совершенно точный в своей пренебрежительности и неверии смешок. Виктор закатывает глаза — наверняка эта тема для них не в первой. У него очень внимательный взгляд. Очень цепкий — чем-то неуловимо напоминает Синджеда. Из него может выйти хороший актив, особенно с учетом всего этого странного перемирия — но это уже забота их дочерей. Их с Вандером репутация попросту не позволит. — Прошу прощения за недоразумение, — Силко не утруждает себя вложением хотя бы намека на действительные извинения. Задумчиво постукивает пальцами по одному из шрамов на щеке. — После церемонии в Пилтовере, — Паудер ухмыляется. У него никогда не получалось произносить это название не как ругательство, — сложилось впечатление, что сочетающиеся цвета обычно носят супруги. Или те, кто готовятся ими стать. Он нарочито явно скользит взглядом по Виктору: жилет, рубашка, галстук, вышивка на кармане. И добавляет, обманчиво мягко: — Это же цвета дома Таллис, верно? Думает: как тщеславно. Как по-собственнически. От этого отчетливо веет тем же, чем и от следов на их с Вандером коже — присваивающим, говорящим всем вокруг «мое, не трогать», только более завуалированно. Как в духе верхних. — В пилтоверских традициях есть свои подводные камни, — непринужденно замечает Виктор. Умудряется держать баланс. Явно знает, что с ними не стоит ссориться — но и своего партнера, делового, конечно же, не оставляет. — Представляете, — Паудер драматично подается вперед. У нее очень азартный взгляд. И очень расчетливый в самой глубине. — Виктору даже пришлось взять второе имя, чтобы там все работало как надо. Я имею в виду, — она карикатурно широко распахивает глаза и понижает голос. И откуда в ней столько театрального? — Семейное имя. — Фамилию, — со все той же невозмутимостью поправляет Виктор. — Точно, — Паудер щелкает пальцами. — Так что он теперь не просто Виктор, — она с поразительной привычностью треплет его ладонью по плечу. — Он Виктор Таллис. Силко автоматически отмечает: взгляд Джейса по-собачьи кидается на ладонь на плече. Настороженный, внимательный. И так же быстро уходит — видимо, осознав, что реальной опасности нет. Что-то бессознательное? Напоминает, как Вандер машинально отслеживает глазами любое резкое движение рядом с ним. Уточняет: — По этому поводу принято поздравлять? Джейс смотрит так, словно все больше начинает хотеть схватить его за ворот рубашки. — Это… просто формальность. — Это странно, — жалуется Паудер. — В Зауне не бывает «просто формальностей», — она мастерски передразнивает интонации Джейса. — Если двоих связывает одно, имя там, или кровь, или клятвы, или… — Как тебе церемония, — она обиженно фыркает, когда Силко ее перебивает, — Джейс? Тот пожимает плечами. — Виктор меня предупредил, так что вам не удалось меня шокировать, — усмешка у него получается живее, чем раньше. Потом правда снова делается фальшиво-извиняющейся. — Вряд ли я сумею понять. Причинять партнеру боль, — он качает головой. — Нет. Не думаю, что я бы смог. Силко чувствует это, словно хищная рыба кровь. Слабое место в его доспехах. — А ты, Виктор? — Паудер, видимо, тоже чует. Его девочка. — Маловероятно, что передо мной когда-нибудь встанет такой вопрос, — иронично поднимает угол губ. — Наука ревнивая любовница, она не терпит конкуренции. К тому же, — он выразительно перехватывает костыль. Джейс вспыхивает в одну секунду. И вот это уже выглядит действительно искренним. — Это глупость, — он делает шаг ближе, сокращая расстояние почти до интимного. Показательно, что ни один, ни второй при этом не вздрагивают. Говорит с жаром. — Ты один из самых привлекательных людей, что я знаю. Вообще когда-либо знал. Да. Виктор определенно точно его уязвимое место. Тот фыркает — мягко, с отчетливой насмешкой. Этот диалог у них явно не в первый раз. Тоже становится пусть немного, но другим, хоть и менее явно, чем Джейс. Их уязвимость явно обоюдная. — Тогда тем более удивительно, — замечает Силко будто невзначай, — что со всем этим вы исключительно деловые партнеры. Колено Вандера предостерегающе жмется к его. Силко коротко морщится. Качает головой — все в порядке. Джейс не решится. Стычка представителей верхнего и нижнего, прямо на свадьбе — от этого тянет слишком большими проблемами. Даже обдолбанный мерцанием до невменяемости почует. К тому же — Силко показывает глазами на Виктора. Даже если Джейс сорвется, можно спорить, что его партнер сумеет дернуть за ошейник. Наверняка хватит одного простого «Джейс», чтобы тот потух в один момент. Отстранился. Выдохнул. Поджал хвост и начал ластиться к его руке, которая держит поводок. — Силко, — тон у Джейса предостерегающий. И эмоций в нем очень и очень много. — Вы лезете не в свое дело. И совсем немного подвигается вперед. На первый взгляд ничего не меняется, это толком даже не движение, так, половина от него, но — Силко задумчиво прикусывает щеку изнутри. Не видится. Плечо Виктора теперь оказывается позади плеча Джейса, и — вот в чем дело. Джейс не защищается. Джейс защищает. Может быть, думает Силко рассеянно, через пару лет у верхнего появится свой сторожевой пес. — Ты так и не ответил, — Паудер настойчиво дергает Виктора за рукав закатанной до локтей рубашки. — Тебе нравится как у нас или как у них? Силко хочется фыркнуть. У Джейса вдруг делается слишком внимательное и выжидающее выражение лица для «просто делового партнера». — Я родился и вырос в Зауне. Ответ очевиден. Джейс хмурится. Выражение уязвимости в этот раз настолько долгое, что любой уловить сможет. — Причинять боль своему партнеру — это дикость. Виктор фыркает. И слегка толкает его наконечником костыля по лодыжке. Судя по тому, как разом смягчается взгляд Джейса — это привычный для них жест. — Ты преувеличиваешь. Это едва ли намного больнее, чем порезаться бритвой, — смешливые линии вокруг глаз у него гораздо тоньше, практически не бросаются в глаза. И в них отчетливо ощущается поддразнивание. — И крови даже меньше. Джейс издает мягкий — и насквозь искренний — смешок. Наверняка какое-то общее воспоминание. Паудер щурится и наклоняет голову — явно пытается найти шрамы от настолько травматичного бритья. — Татуировки? — с сомнением кивает головой на мастера, который по-прежнему работает над узором Вандера. Виктор самодовольно улыбается, будто уже выиграл их спор. — Кольца непрактичны. Будут мешаться и в кузнице, и в лаборатории — твои собственные слова. Уже сам факт, что они это обсуждали, о многом говорит. — Хорошо. Но питье крови? — он хмурится, словно одно только воспоминание уже вызывает у него отвращение. Виктор расслабленно пожимает плечами — словно неприязнь Джейса к его традициям совсем не зацепляет. — У разных людей разные предпочтения. Джейс поднимает брови — и вздрагивает, когда Паудер издает очень громкий и очень восторженный смешок. Видимо, умудрился забыть, что на них смотрят. — Для каждого в Зауне нет ничего интимнее и… важнее? — акцент прорезается сильнее. Виктор морщится с ощутимым разочарованием. Ему явно важно подобрать правильные слова. И так же явно это у него не получается. — Глубже, — подсказывает Вандер. — Именно. Улыбка Виктора благодарная. Он смотрит на Вандера как на человека, с которым его связывает почти сакральное знание. Как на того, кто понимает. У него по-прежнему заунский дух, несмотря на все эти годы в Пилтовере и налипшие манеры верхних. Понятно, с чего Паудер прониклась к нему такой симпатией. А потом он переводит взгляд на Джейса — и до Силко доходит. Виктор настолько расслаблен не потому, что его не задевает неприязнь. А потому, что знает своего партнера. Знает, что Джейс будет слушать, а не упрямо стоять на своем. Будет открыт к аргументам — даже чересчур, пожалуй. Хотя бы попытается понять. По-своему впечатляющее доверие. Джейс шумно выдыхает и склоняет голову. — Возможно, я был не прав. Паудер издает восторженный звук — такой же, как во время чтения тех своих любовных романов, который обычно идет в комплекте с «ух!», «тут такое, такое!..» и «хотите, я зачитаю? Нет-нет, я все равно зачитаю, вам понравится». — Вам обязательно нужно выпить, — она взбудоражено дергает Виктора за рукав, показывая в сторону бара. Тоже переняла это из того низкосортного чтива, «а потом они напились, и после этого наконец переспали, и у них все стало хорошо». Силко все еще надеется, что когда-нибудь она дорастет до чего-нибудь более… содержательного. Джейс каким-то очень естественным образом поддерживает Виктора под локоть и — да, вторая его ладонь в самом деле очень интимно укладывается на поясницу. Еще один откровенно собственнический жест. — Джейс, — предупреждающее и отчетливо безнадежное. Этот разговор у них тоже явно происходит не в первый раз — и Виктор явно знает, что исход будет не в его пользу. — Да брось, — тот наклоняется ближе. На таком расстоянии дыхание явно должно ощущаться теплом по коже. — Позволь мне поухаживать за тобой. Только сегодня, в честь праздника. — Ты каждый раз так говоришь. — Виктор, — и добавляет, неожиданно мягко, абсолютным диссонансом со своей внешностью. Если бы Силко не прожил столько лет бок о бок с Вандером, удивился бы, что тот вообще так умеет. — Пожалуйста. Виктор выдыхает — шумно и с явным раздражением на самого себя. — Только в честь праздника. Джейс кивает так, будто в следующий раз не найдет для этого какую-нибудь другую причину. Силко раздраженно морщится. — Похожи на нас, — озвучивает его мысли Вандер. — Чересчур. Силко немного пододвигает колено, чтобы касание стало еще плотнее и ощутимее. — Я надеюсь, — он смотрит, как Паудер всовывает бокал чего-то кислотно-зеленого в руки пытающего неловко отказаться Джейса, под смех Виктора, — до них все же дойдет без попыток убить друг друга. Джейс под подбадриваниями Паудер и Виктора все-таки глотает эту зеленую жижу — судя по цвету, в ней явно есть абсент. Силко испытывает к нему что-то вроде сочувствия — этот парень выглядит крепким, но заунская выпивка и не таких заставляла выблевывать свои внутренности в переулке за баром. Хотя сам виноват. Будет знать, как брать алкоголь из рук Паудер. — О чем он спрашивает с таким выражением лица? — Вандер с любопытством чуть толкает его по колену. Силко щурится — зрение все чаще подводит, стало трудно читать по губам в последнее время. Может, даже в последние месяцы. Или годы? Время летит так быстро. — Советник Таллис интересуется, — Вандер фыркает его саркастичной интонации. Силко чуть толкает коленом в ответ. Он уже слишком стар, чтобы переучиваться, — правда ли мы с тобой братья. Вандер замирает, поднимая брови. Силко не может удержаться от усмешки. — Думаю, — он задумчиво поглаживает шрам на искалеченной щеке, — мне нужно еще чаще называть тебя «братом» в присутствии других людей. Особенно верхних. Смешок Вандера отдается под ребрами. У него снова те самые смешливые линии вокруг глаз, которые хочется погладить пальцами. — А как же «супруг»? — поразительно, как от одного слова может настолько сильно плавить изнутри. Как же хорошо он знает чувствительные места Силко. — Мы что, зря все это устроили? — Мы будем чередовать. Силко зацепляет свою лодыжку за его. Смешок Вандера снова отдается под его ребрами. — Что ответила Паудер? Силко поднимает бровь — а у тебя есть какие-то сомнения? — Может, в честь праздника… — Она подтвердила. Вандер выдыхает, шумно и безнадежно. Дочери, что сказать. Мастер в самом деле хорош — укладывается в час, как и обещал. Вандер смыкает и размыкает ладонь, разгоняя вынужденную недвижимость. Едва уловимо морщится — конечно, тянет ведь, и будет еще пару недель, пока рисунок окончательно не заживет. Силко смотрит — наверное, слишком открыто и голодно, каждый может увидеть, понять, насколько он — плевать. Он разберется, потом — все потом. Сейчас — Вандер. Как он разглядывает чернила на своей коже. Неверяще — в самом деле, трудно поверить, что после всех этих лет они к этому пришли. Уязвимо. С намеком на теплоту — как всегда, когда смотрит на связанное с их семьей. Почти завороженно, и — Силко щурится. А потом не сдерживает ухмылки. Да. Вандер задерживает дыхание. — Давай сбежим, — слова будто сами собой с языка соскальзывают. — С собственной свадьбы? — судя по выражению глаз, Вандера эта мысль забавляет. И привлекает. — Почему нет? — пожимает плечами. — Все традиции соблюдены. — Кроме одной. Взгляд слишком выразительно скользит по коже. Силко запрокидывает голову, выставляя напоказ еще больше — синяки, следы от укусов, уязвимую выемку между ключиц, к которой у Вандера особенная любовь. Лениво думает: может, еще поломаться. Поддразнить чем-нибудь вроде осуждающего «нам ведь давно не пятнадцать» — с Вандером оно всегда весело, сколько бы лет они уже не занимались этим, как там Севика говорит, «невыносимым недо-флиртом»? Наверное, в самом деле нужно будет повысить ей жалование. А потом Вандер зацепляет его взгляд своим, и — все мысли, разом, напрочь. Есть что испепеляющее напрочь в том, как быстро он умудряется переключаться от спокойного и насмешливого к почти животному, плавящему и присваивающему. Силко прикрывает глаза. От того, насколько хочется — обратиться к той самой последней брачной традиции — трудно дышать. Так легко проскальзывает в мысли: кабинет, знакомый диван под спиной, и тепло Вандера, и его руки под рубашкой, по ребрам и животу, и язык по шее, по всем этим бесконечным синякам, и — Не время. Силко считает: четыре секунды на вдох, две на паузу, четыре на выдох. Повторить. — Есть еще кое-что, — выходит гораздо более хрипло, чем хотелось бы. Он неловко прочищает горло. — Сходишь со мной в одно место? Вандер слишком выразительно поднимает глаза наверх — явно имея в виду кабинет и спальню. — Это не может подождать до завтра? — можно спорить, что он специально. Говорит именно таким тоном: низким, вибрирующим, с хрипотцой. Знает, как Силко от этого выворачивает наизнанку. Он выдыхает. Вандер слишком хорошо знает, куда нажать, а где погладить. Это важное. Как клятвы и кровь, чернила на коже. Но на мгновение ему все-таки хочется раздраженно сказать «черт с тобой» и «только до завтра», а потом потащить его на тот самый диван. — Нет. Взгляд Вандера становится серьезнее. Ничего удивительного: за эти годы он выучил Силко наизусть. Знает, как он проявляет свои эмоции. Как думает. И чувствует намек на напряжение внутри. — Тогда веди. Возле черного выхода их ловят обе дочери. — Вы куда? — Паудер подлезает к нему под бок и цепляется за запястье. Морщит нос — сомкнула пальцы прямо на синяке — чуть сдвигает ладонь — на другой синяк — и снова — на следы зубов. Закатывает глаза, шумно выдыхает и цепляется за край рубашки. — Покурить, — лаконично обозначает Силко. — Так вы же обычно курите прямо тут. Вай с привычной бережностью оттягивает ее за талию. Говорит многозначительно: — Паудер. — Ну что? Она моргает непонимающе. Смотрит на нее. На них, потом снова на нее — а потом понимает. — В этом смысле покурить, — тянет почти разочарованно. — Понятно. — Мы вернемся, — Вандер очень естественно укладывает ладонь ему на поясницу. Слегка толкает вперед. — Еще бы вы не вернулись, — ворчит Паудер. С ней до сих пор иногда случаются приступы беспричинной ревности, когда вдруг приходит в голову, что остальные в их маленькой семье любят друг друга гораздо больше, чем ее. — Тут же без вас весь бар разнесут. — Не разнесут. Мы в вас верим — Вандер мягко выталкивает Силко за дверь. — Ну паааап!.. Силко думает: все будет в порядке. Паудер способна справиться даже с пьяной толпой. А Вай — с Паудер. Обычно дорога в то место занимает меньше получаса, но сейчас растягивается до неприличного. Они слишком часто отвлекаются друг на друга. Останавливаются в очередном переулке. Слепом тупике. Узком проходе между домами — слишком часто, слишком открыто, им даже бросают пару «совсем что ли», «бордель на другой улице» и «шесть соток за койку, тут, за углом». Вандер тычется носом ему под ухом, целует в шею, трется щекой, целует в губы — коротко и смазано — в шрам, снова в губы — коротко, потом долго, мокро, с привкусом крови. — Ты дрожишь, — говорит тихо, не отрываясь от кожи. Гладит по ребрам — через рубашку, пока, только пока, не так много осталось потерпеть. Но сейчас от этого почти физически больно. — От холода. Вандер фыркает, и его дыхание теплом расходится по щеке. — Неправда, — пауза. А потом осторожное. — Силко. Куда мы на самом деле идем? Он прикрывает глаза — не столько чтобы отстраниться и перевести дыхание, сколько чтобы спрятать взгляд. — Скоро узнаешь. — Силко. Он мягко оглаживает по лопаткам, прежде чем оттолкнуть — без реальной силы, едва. Но Вандер послушно делает шаг назад, и изнутри снова переполняет горячим и плавким. Какую же власть Силко над ним имеет. Когда они выходят к тому месту, Вандер замирает. Разом становится напряженным и хмурым, до звериного настороженным. — Почему мы здесь? Силко рассматривает отражение огней на поверхности реки. Раньше освещения здесь практически не было. — Чтобы сделать все правильно. Сколько раз об этом думал. Сколько прокручивал у себя в голове. Сколько просыпался от кошмаров. Вандер тяжело выдыхает. Трет переносицу — с какой-то отчаянной безнадежностью. — Ты уверен? Вода плещется о носки туфель — в звуке чудится что-то почти религиозное. Силко кривит губы. Он все еще склонен видеть то, чего нет. — Да. Вандер не говорит «мне это не нравится» — вслух. Оно прекрасно читается в том, как опускаются его плечи и углубляются линии вокруг глаз и между бровей. Старая рана заросла, оставив после себя шрам и хроническую боль — но раной быть от этого не перестала. Он знает, что, даже несмотря на все это, Вандер переступит через себя и подчинится. Ради Силко. Для них такое не впервой. Силко берет его ладонь в свою — со всей той мягкостью, что ворочалась под ребрами весь сегодняшний день. И дни до этого. И — годы, наверное, если быть до конца честным. Бережно оглаживает по чернильным линиям. — Пойдем, — говорит почти беззвучно. — Ради нас. Вандер позволяет. Тяжело, с явным нежеланием, отчетливым напряжением во взгляде; словно каждое движение стоит ему невозможных усилий. Будто он заставляет себя — хотя почему будто. Силко останавливается, когда вода доходит им до пояса — как тогда. Оглаживает пальцами его лицо, как хотелось. Ведет по нижней губе, скуле, тем самым линиям в углах глаз, к которым так магнитит пальцы. Думает — ничего. Вандер сильный. Он выдержит. Ведет ниже, не отрывая пальцев. Снова скула, шея с отметинами — не удержавшись, замирает на одной из них. Плечо. Уязвимое место на внутренней стороне локтя. Запястье. Так странно. Стоять на этом самом месте, где захлебывался и умирал — с человеком, который пытался его убить. Не чувствовать ненависти и желания отомстить. Только исправить. Чтобы в этот раз все закончилось правильно. Силко ведет его руку на себя. И прижимает к своей шее. — Сожми. В глазах Вандера начинает проступать понимание. — Нет. — Вандер… — Я не могу, — Силко давно не слышал его таким: рваным, болезненным, повышающим голос. Он знает этот тон. Не выносит, его выворачивает изнутри, готов кого угодно убить, голыми руками, даже зубами горло разорвать, только чтобы больше не слышать, что — Вандеру страшно. Силко переплетает ладони у него на шее. Чуть поглаживает по затылку — хотя вряд ли это сейчас поможет успокоить. Тянет к себе — и Вандер слишком легко наклоняется. Жмется лбом ко лбу. Шумно выдыхает, теплом по губам, привкусом табака и крови. Будто ему в самом деле от этого немного, но легче. — Послушай меня, — говорит Силко негромко. Пытается. На деле только захлебывается словами так же, как и Вандер. — Сегодня будет по-другому. Не так, как тогда. Никто не пострадает. Никому не будет больно. — С последней частью уже есть проблемы, — Вандер издает абсолютно нездоровый смешок. Вторая ладонь вжимается в поясницу почти до боли. Силко успокаивающе поглаживает его по затылку. — Вандер. Пожалуйста. Мне нужно это. Дыхание снова тяжелым по губам. — Ты дрожишь, — замечает тот невпопад. Силко болезненно хмыкает. — Я знаю. Ему тоже страшно. Как не было уже годы — в последний раз такое случалось, наверное, когда Паудер слегла с лихорадкой, и ни одно из лекарств Синджеда не помогало, и им оставалось только ждать. И Вандер сейчас это отлично считывает. Отстраняется. Смотрит — будто хочет что-то найти в его лице, его взгляде. Силко поворачивается искалеченной щекой. Просит: — Ради нас. Вандер выглядит как раненый, загнанный в угол зверь — но Силко уже знает, что он согласится. Не сможет отказать. «Мне нужно это», «пожалуйста» и «ради нас» для них обоих не просто слова. В горле царапается, будто он залпом выпил двойную дозу мерцания. Силко тошнит от самого себя. От того, что он делает со своим партнером. Братом, любовником, супругом — своим всем. Так нужно, повторяет себе. Чтобы больше не думать об этом. Чтобы закрыть навсегда. Он делал и гораздо более худшие вещи. — Давай. Вандер медлит. А потом рвано наклоняется и целует — отчаянно, почти больно, словно в последний раз. И тянет вниз. Медленно — будто все еще надеется, что Силко скажет «нет» и «хватит». Силко не говорит. Не закрывает глаз. Держит его взгляд, пока Вандер делает — то же, что и тогда. Вода смыкается над его головой. Силко столько раз он видел это. Вспоминал, представлял, думал — как это было, как это могло бы быть. Иначе. Хуже — с Вандером, доводящим дело до конца даже несмотря на нож под ребрами. Лучше — с Вандером, вытаскивающим его, прижимающим к себе и говорящим «я бы никогда». Силко был готов, но тело. Глупое, искалеченное тело. С размаху швыряет его на десятилетия назад. Как будто не было всех этих лет после. Не было никакого Силко-барона, хранителя нижнего, участника совета обоих городов. Который смог, справился с собой, преодолел — нет. Только Силко-подросток, на которого поднял руку самый близкий — важный, нужный, его все — человек. Нет ничего, кроме ужаса. Слепого, чистого, затапливающего больше, чем вода. Легкие горят — и половина лица тоже, будто Вандер только полоснул его. Сердце бьется в горле, совсем безумное, словно вовсе хочется вырваться из тела. Силко делает рывок наверх, к поверхности. Впивается ногтями в запястье, нужно глубже, нужно сделать больно, ранить, но пальцы соскальзывают. Он не сможет. Вандер слишком сильный. Держит одной рукой, ему даже не нужно прижимать второй, Силко останется в этой водной могиле навсегда — Вандер вытягивает его на поверхность. Силко пытается отшатнуться. Вырваться, вывернуться, полоснуть ногтями, что угодно, только бы оказаться как можно дальше — Вандер держит крепко. Прижимает в себе. Говорит — Требуется время, чтобы его голос дошел сквозь пелену. — …все хорошо, дыши, просто дыши, давай, Силко, сосредоточься на моем голосе… Силко замирает. Вжимается лбом в его ключицы. Ощущения рвут его напополам. Одна часть его говорит, что нужно бежать, как можно скорее, пока это не случилось снова, вопрос времени. Другая — что нужно прижаться крепче. Он в безопасности. Он в самом безопасном месте, которое только может быть. Рассудок постепенно начинает возвращаться. — Вандер, — выдыхает он сорвано. Вкладывает — много, очень. Силко снова в здесь-и-сейчас. Все в порядке — нет, на самом деле нет, но почти, скоро будет, все именно так, как надо. Он знает, что ничего не может случиться. Ладони Вандера беспорядочно гладят — поясница, лопатки, ребра, снова по кругу. И он не говорит «я знал, что этим закончится», или «я предупреждал», или «я же просил тебя». Он беспорядочно тычется губами в искалеченную щеку и выдыхает то, что нужно: — Я бы никогда, Силко, — его пальцы потирают один их старых шрамов под нижним ребром, от соскользнувшего ножа. Через рубашку, не глядя, просто зная, что он именно там. — Ты знаешь, я бы не смог. Я бы лучше сделал это с собой, чем с тобой. Я бы… Будто если бы тогда, годы назад все пошло иначе. Вандер вытащил его. Вандер понял, что чуть было не сделал. Вандер не предал его. — Я бы никогда, — повторяет одержимо, коротко целуя в висок. И снова. Скулу. Шрам у глаза. Шрам на щеке, один, второй. Третий. Шрам в углу губ. Будто его срывает совсем, к черту. — Силко. Пожалуйста. Что мне нужно сделать, чтобы ты поверил, я все, только скажи. Пальцы ведет, когда Силко берет его лицо в ладони. Смотрит — больно. Им обоим больно одинаково. — Я верю, — выдыхает скрипуче и некрасиво. Тянется вперед — и Вандер читает его, Вандер понимает его, знает наизусть. Наклоняется ближе. И целует. На вкус он как кровь, курево и речные химикаты. Силко то ли думает, то ли чувствует: кольца, татуировки, общая кровь, отметины на коже. Вандер переплел с ним свою жизнь в ритуалах верхнего и нижнего. Вандер согласился на полное безумие. Вандер вытащил его, без ножа под ребрами и по предплечью. Вандер сделал так, как должно было быть. Силко жмется крепче и цепляется за него как одержимый. Теперь все правильно.