Дворецкий

Дождливая осень нагоняет тоску. Капли стекают по окнам, превращая живописные виды в одно расплывчатое оранжево-жёлтое пятно. Замок кажется тёмным, холодным и таким неуютным. Покидать его, однако, желания нет. В город по такой погоде направляться — жалко немолодого коня. На охоту выйти — есть риск промочить ноги и испачкаться: мокрые листья коварны, липнут к подошвам, а то и вовсе лишают равновесия. Чай из заготовленных летом трав — совсем немного согревает душу. Бергамот, мята и чабрец отлично борются с одиночеством. По крайней мере, Куроо более не нуждается в собеседнике. Жажда незамысловатого разговора оседает на дно фарфоровой чашки вместе с листьями, случайно пробравшимися из носика чайника. Какая эта осень по счёту? Он не знает. Морщины на изуродованном шрамами лице не появляются, увы. Да и по нему давным-давно не угадать возраст. Пожалуй, это не так уж и важно — помнить о таких мелочах, однако чем старше Куроо становится, тем сильнее тяжелеет в груди. Время вперёд бежит неумолимо. Человеческая жизнь имеет привычку заканчиваться, а значит, ещё один день можно вычеркнуть — обратный отсчёт до прощания с Кенмой. Куроо не пугает смерть, но смертельно страшно больше его не увидеть. Отправиться в небытие, появившись на небе новой звездой, — не находит романтичным. А Кенма утверждает обратное. Говорит, что хорошие люди всегда освещают странникам дорогу ночью; восхищают ко всему безразличных; приковывают к себе взор неупокоенных, чья участь — вечно ходить по этой земле. Куроо знает, что ему никогда не стать новой звездой. Не даст вспомнить Кенме, что он когда-либо жил, блёклым свечением на небе. Оба умрут в один день — обещание, заверенное кровью в лучах луны. Куроо не хочет, чтобы его любовь рассыпалась пеплом, сопровождаемая последним вздохом и горькой слезой, которая на щеке навечно застынет. Куроо желает, чтобы Кенма жил, чтобы помнил, как пощадил человека, не сделав его своим навеки. Но злиться на него не вправе. Обидам — в сердце места нет. В сердце только тоска нежная, трепетная любовь, живая, покуда жив Куроо. Остальное — согреется вместе с последним глотком чая. Осень, всё-таки, любимое время года. Когда солнце раскидывает ещё тёплые лучи. Когда всю ночь играли в прятки, а утром стоны заглушали признания в любви. Когда влажный воздух очищает лёгкие, а листья под ногами приятно шуршат. Куроо собирает самые красивые. Огненно-рыжие клёна — прекрасная закладка для книг, глубоко-багровые рябины — под цвет глаз Кенмы, жёлто-зелёные каштана — красивая скатерть для наливных красных яблок. У Куроо есть парочка таких с собой. Кормит ими оленей да ежей, забавляясь, когда они недоверчиво смотрят издалека, а после набираются смелости и неуверенно принимают лакомства. В последнее время Куроо совсем размяк. Не может больше лишать жизни животных. Старается им помогать. В этих лесах не охотится: предпочитает за пропитанием ездить в ближайший город. Кенма в этом его поддерживает, даже немного завидует, что его дворецкого животные не боятся. Мечтает и верхом поездить, ускакать далеко-далеко, чтобы не сразу найти дорогу до дома. Однако конь не слушается. Но не отчаивается. Всегда можно запрыгнуть Куроо на спину и отправиться так, вдвоём, к широкой речке. Можно даже, чтобы не слишком темно, чтобы солнце отдавало последние лучи горизонту, красиво отражаясь от поверхности воды. Куроо любит показывать Кенме, как прекрасна осень. Любит, когда маленький листик путается у него в волосах, и как приятно согревать друг друга поцелуями, пока совсем не стемнеет. В замок возвращаются, держась за руки. Спорят о мелочах или молчат просто, вслушиваясь в шелест деревьев. Пытаются понять, что говорит им природа, и часто различают: «Вам нельзя быть вместе». Но что увядающие к зиме листья могут о них знать. Всё в этом лесу, каждая хвоинка и хрустящая под ногами веточка, оживают под их любовью. Могли бы и спасибо сказать карканьем ворон или совиным уханьем. А когда оказываются в замке — наслаждаются вином, его терпким вкусом и лёгким головокружением. Ночь — любимое время суток, ведь могут быть вместе, сколько она позволит. Камин согревает тело, ноты смородины или малины — душу. И снова рассуждения о том, что этот мир только для них двоих создан, занимают уста. «Я ждал тебя всю жизнь», — частенько напоминает Кенма, а Куроо, смущённый, обнимает его покрепче. Хочет, чтобы так было всегда, чтобы они вдвоём — на вечность. Даже больше. Не перестаёт мечтать и этой осенью. Надо бы хвороста набрать: листья в камин не закинешь, да и жалко их — горели ведь уже летом.