Горянка и повилика

      Бледное тело, увитое множеством узлов из красной верёвки. Вервие бессмертных. Оно выделяет каждый изгиб крепкого тела, напрягается на вдохах и выдохах, сильнее впиваясь в кожу. Руки связаны за спиной, сколько не дёргай, а разорвать не получится. Переплетение по рукам, торсу и груди, такой напряжённой и чуть припухшей. Белые капли стекают по коже от самых сосков, впитываясь в верёвку. Шэнь Цинцю смотрит с расстояния пары метров на эту картину, прикрывая лицо веером, чтобы скрыть как судорожно облизывает губы и сглатывает. Как он вообще на это согласился? Ужасный стыд. Это же главный герой! Что за ирония судьбы! Он был уверен, когда вскрылось наличие вторичного пола, что Бинхэ относится к альфам. Неудивительно, что скрипел зубами в оригинале от Шэнь Цинцю, тот ведь тоже альфа, конкуренция, все дела. Но этот мир решил над ним знатно поиздеваться. Омега. Черный лотос был омегой. Но это выдавал лишь запах и смазка, которая крупными каплями стекала по ягодицам и впитывалась в постель. Телосложение крепкое, с ярко выраженными мышцами, высокий рост и аура силы. Не узнай на практике об особенности ученика, он бы никогда не поверил, отмахиваясь и обвиняя во лжи. Но он свидетель и участник. Даже запах от Ло Бинхэ нельзя было назвать шаблонным «сладкий и нежный». Нет, он пах резко, густо и почти горько. Стоило сделать вдох и его феромон тяжело оседал в носу и лёгких, сводя с ума, подчиняя своей жажде. Ядрёная смесь повилики и горянки, от чего скручивает лишь сильнее нутро.       Шэнь Цинцю с трудом сдерживает порыв быстрее посягнуться на раскрытое тело. Не связывал ноги, но Бинхэ самостоятельно широко их разводит, зазывающе, распространяя свой тяжёлый феромон. На эту картину член прореагировал незамедлительно ещё очень давно, повезло, что одежды легко то скрывают. Желание точит внутри, нашёптывает сорваться и овладеть без промедления, но не сегодня. Хочется долго, с оттяжкой, одновременно награда и наказание.       Медленно подходит ближе к кровати, оставляя свою главную защиту — видевший уже многое в этом мире веер — на столе. Лицо горит, он это чувствует, но Ло Бинхэ пылает ещё сильнее. Предтечное состояние. Взвинченный, перевозбуждённый. Крупный член истекает смазкой, марая поджимающийся живот. И не скажешь же, кто именно из них двоих альфа, если бы не несколько деталей. Садится на край постели, всё ещё одетый от и до, даже сильнее обычного запахнуто ханьфу. Ведёт еле теплыми ладонями по разгорячённой шее и ему послушно выгибаются навстречу. Больше контакта, ближе, жарче. Скуление доходит до слуха мгновенно, отдаваясь постыдным жаром в паху. У Ло Бинхэ чуть раскрасневшиеся глаза, на густых ресницах дрожат слёзы, а на щеках подсохшие дорожки. Всё ещё черный приём для слабого сердца учителя, но в этот раз терпеливо смотрит на эту манипуляцию, сдерживая своё желание поддаться, пожалеть и пойти на поводу у этого хитреца. — Учитель… Пожалуйста, этот ученик приносит свои извине… — Прерывается на звучный стон, запрокидывая голову, тем самым открывая шею с одной-единственной меткой принадлежности, которая почти сошла с кожи. Цинцю сильнее сжимает напряжённый сосок и чуть оттягивает ногтями, выдавливая молочную каплю. — Не называй меня так, мы уже говорили об этом! За что именно извиняешься?       Держать маску холодности непомерно тяжело, когда всё тело требует и ноет от этого вида перед собой. Обездвиженный, беззащитный, открытый и распалённый. Грудь переполнена, вся набухла и хватает нескольких слабых движений, чтобы теплое молоко намочило пальцы и каплями потекло дальше. Бинхэ дрожит на постели, гнётся на каждое прикосновение так послушно, открывая себя лишь сильнее, стараясь выслужиться, чтобы получить облегчение. — Этот ученик… Пытался совратить учителя во время урока. Он… Учитель!       Дергается в руках, надрывно поскуливая. Изящная рука обхватила член и медленно растёрла смазку по головке, чтобы резко пережать у основания, провоцируя в чужих глазах ещё больше влаги и отчаяния. Цинцю хмурит брови, вспыхивая лишь ярче, румянец жжёт щеки своей силой. Он второй рукой трёт уздечку под аккомпанемент судорожных стонов с подвыванием — Сколько мне ещё повторить, Бинхэ? — Простите, уч… — шлепок по ягодице получается резким и звонким, наверное, можно было бы посчитать, что слишком, но вместе со слезами прямо на глазах сильнее потёк член, пачкая руки густой смазкой. — Муж! Муж, пожалуйста, я больше не могу! Я не буду использовать свой запах вне дома!       Демоническая метка ярко светилась, выдавая нестабильное состояние. Честно, у самого Цинцю дрожали руки. Он отпускает основание горячего члена, чтобы услышать благодарное поскуливание и несколько резких движений бедрами в попытке толкнуться в руку, но лишь елозит раскрасневшейся головкой по ладони. Слюна во рту кажется слишком вязкой. Сглатывает тяжело, чтобы в следующее мгновение судорожно выдохнуть и забраться ближе на постели, стянув мешающую обувь. Взгляд Бинхэ осоловелый, обожающий и полный горячего возбуждения. Тянется ближе, но может лишь выгибаться и заглядывать в глаза. Цинцю отводит взгляд, не выдерживая этого напора. Если будет смотреть в ответ, то точно сорвётся. Альфа внутри рычит и скребётся. Его пара возбуждена и пахнет молоком. Плевать, что ребёнка в помине нет, но инстинкты это не заботит. Нужно позаботиться, ублажить. — Из-за твоего поведения мы пропустили утреннюю… процедуру.       Цинцю было всё ещё слишком неловко называть вслух это мероприятие. Он касается крепкой груди и чуть сминает. Там, где раньше были лишь литые мышцы, теперь стало мягче. Пальцы сминают кожу, надавливая по периметру и к соску, чтобы еле-еле ущипнуть, сжать и выдавить драгоценное молоко, которое просто текло от обилия. Наверняка распирает почти до болезненного. Ну ничего, это ненадолго. Облизывает перепачканные пальцы рефлекторно, всё ещё не отрывая взгляда от раскрасневшихся сосков. И на этот незамысловатый жест ответом было поскуливание и совсем шальной и голодный взгляд. — Уч… Муж, они болят. Помоги, их так тянет. Ты так хорошо это делаешь, у тебя такие внимательные руки. — Бесстыдник!       Учитель чувствовал, как огнём опалило уже уши с шеей. И каждый раз реагирует на эту вопиющую пошлость словно в первый. Будто каждый раз история не повторяется. Смотреть в эти черные глаза тяжело, слишком много тяжелых эмоций, обожания и любви. Всё ещё не понимает причины такой привязанности. Но не время. Отводит взгляд, возвращаясь к полной груди. Убирает волосы на одну сторону, щекоча торс, и наклоняется к одному соску. Запах заставляет задохнуться, уткнуться носом в кожу, упиваясь им. Лижет по ареолу, оставляя след от слюны, чтобы потом подуть на него, вызывая дрожь в излишне чувствительном теле и звонкий бесстыдный стон.       Бинхэ выгибается в руках, старается прижаться ближе, кожа к коже, чтобы наконец-то коснулись полноценно, чтобы облегчить давление и почувствовать своё извращённое удовольствие. Они так долго шли к этому, а теперь его дразнят, не дают такие желанные прикосновения. Обводят кожу вокруг, мнут её и массируют. Незамысловатый массаж от которого грудь ноет лишь сильней. Молоко окрашивает белым раскрасневшиеся соски, мешая свой запах с феромоном. Цинцю лишь касается руками, языком, но не губами. Не сжимает, не метит, не делает ни единого глотка. Лишь дышит где-то рядом, дразнит, еле-еле касаясь кончиком языка соска, смакуя вкус. — Пожалуйста! Пожалуйста, учитель! Этому ученику это так нужно! Прошу, выдойте его. Их так покалывает, — скулит, смаргивая крупные слёзы.       Его тело бьёт дрожь. Бинхэ весь течёт. Его член весь раскраснелся и, прижимаясь к животу, пускал смазку в непомерном количестве. А сзади её ещё больше. Она распространяет запах на всю хижину и от него стоит до болезненного, а разум застилает сладостной пеленой. Как бы не притворялся жертвой, но старается надавить феромоном, спровоцировать, заставить действовать. И прогнуться под этот невербальный приказ хочется. Альфа рычит и пускает слюни, выключая лишние мысли. То, что ученик был омегой, не делало его слабым. Он легко манипулировал своим запахом. И сейчас он хотел наконец-то ощутить внутри себя член.       Цинцю смотрел в эти зарёванные глаза и ощущал, что сдавал позиции. Запах пары густо стоял в воздухе, заполняя собой всё тело, каждую вещь, даже собственная одежда пропиталась им. Кусает губы и срывается, посылая к черту собственную прогнувшуюся выдержку. Прижимается к соску, чтобы обхватить его и начать активно посасывать, пока пальцами другой руки выдаивал драгоценные капли, с усилием размазывая по груди. Бинхэ восторженно стонет, жмуря мгновенно высохшие глаза, чтобы потом с удовольствием и обожанием смотреть за тем, как его грудь активно терзают. Непередаваемая гамма эмоций бурлит в крови, видя то, как пара срывается, поддаётся на провокацию. Довольство, удушающее и густое, мешается с бездонной любовью и желанием. Его вкусили. Покалывание в груди и сосках ощущается, как лучшая награда за послушание и мольбы. — Сильнее!.. Сильнее!.. Его много специально для мужа! Пожалуйста, ещё немного!..       Цинцю прикусил сосок в отмщение, щуря недовольно глаза, а ответом на это вскрик и новые капли теплого молока, которое заполняло своим вкусом рот и желудок. Внутри всё блаженно урчало, отзываясь на эту ласку, на усилившийся запах и ощущение молока на языке. Оторваться так тяжело. Невозможно и невыносимо. Если бы ему сказали в самом начале, что у него будут течь слюни на молоко и подергиваться член на высокое поскуливание от удовольствия, то он бы послал к чёрту этого безумца. Но он сейчас делал именно это и притвориться, что его принуждают, нельзя. Он собственными руками и губами два месяца стимулировал эти соски, массировал груди, чтобы подавляемые молочные железы начали вырабатывать молоко. Безумное желание Бинхэ, которому он потакал. Почти добровольно, если забыть про вечные слёзы первые полмесяца.       Язык щекочет распухший сосок во рту, отвлекаясь от посасывания под неодобрительный, полный нетерпения стон. Бинхэ ёрзает, выгибается в руках и издаёт столько постыдных звуков, что даже заткнув уши, это не спасёт. Реагирует на любое прикосновение так ярко, словно весь он — это эрогенная зона, голая плоть, открытый нерв. Цинцю помнит, если довести его до такого состояния, то тот может кончить и без стимуляции чего-либо, кроме груди. — Молодец, Бинхэ. Этот… муж очень доволен тобой, — замешкавшись на долгую секунду, он целует шрам на другой груди, прижимаясь к нему губами на несколько долгих интимных мгновений.       Непозволительная нежность в такой момент, но ничего не может с собой поделать. Каждый раз, видя этот шрам, сердце сжимает вина и трепет. След прошлых ошибок и недопонимания. Это немного успокаивает расшалившееся желание, позволяет остыть на несколько долгих мгновений. Целует вновь, очерчивая от начала и до конца, чтобы потом отстранить руку от этой груди, всю перепачканную молоком. — Та грудь больше не болит? — заботливо поглаживает подушечкой пальца раскрасневшийся от активного сосания сосок.       Бинхэ мычит что-то неразборчивое, но утвердительное, смотря со смесью желания и щенячьего восторга от этих поцелуев и заботы. Весь он — открытая нараспашку душа вместе с телом. Обнажены и восприимчивы к любому прикосновению и слову. Он слушает любую похвалу, как самое ценное и важное в своей жизни. Сильнее течёт, прозрачная смазка бежит по ягодицам, стоит в очередной раз судорожно приоткрыться входу под сокращение мышц. Мутные капли задерживаются на краях, чтобы потом сбежать медленно по коже, пропитывая постель. От неё всегда пахнет этим феромоном из цветов, словно афродизиаки никогда не покидают комнаты. — Сегодня без рук. — Учитель, это жестоко! Мне нужно так немного… — Но ты же хочешь убрать молоко? — Да, но… — Вот и всё, будь послушным мальчиком.       Бинхэ дёргается в руках со звонким вскриком, когда чувствительный сосок безжалостно прикусывают и молоко просто брызжет в этот момент, оседая сладостью на языке, который влажно слизывает все растертые по коже капли. Вкусно, сладко и желанно. У Бинхэ горят глаза. Омега внутри него в неописуемом восторге. Она может ублажить своего альфу, быть полезной. Вид Цинцю, который прижимается к груди, чтобы испить труды нескольких тяжёлых месяцев, заставляет дрожать от возбуждения и вожделения. Смог угодить, учитель доволен им, ему хорошо. И эти мысли сладко скручивали внутренности в узел, собираясь сотней покалывающих иголочек в паху. И правда ведь кончит так.       Грудь перестаёт так сильно ныть с каждом звучным в тишине комнаты глотком. И вместе с тем возбуждение жестоко хлещет по внутренностям, хочется разрядки, но словно чего-то не хватает, маленькой детали, чтобы пересечь желанную грань. Удовольствие так сильно, что глаза закатываются. И физического здесь лишь треть. Запах альфы оседает дополнительной стимуляцией. Учитель перестал это контролировать и ответом на это восторг и попытка глубже вдохнуть этот феромон. Вечно старается держать его в узде, но от него так хорошо и сладко. Всё естество тянется к нему в попытке насытиться, пропахнуть, впитать в себя и никогда не расставаться с фантомным ощущением близкого контакта.       Подушечка пальца медленно поглаживает свободный сосок, провоцируя лёгкую щекотку и тянущее чувство ниже, смешанное с покалыванием. Это удовольствие — капли, которые стекают в почти переполненный сосуд. Бинхэ тяжело дышит и стонет, смотрит мутным взглядом за каждым действием, за руками, за мокрыми губами, по которым скользит язык, стоит только отстраниться от ещё не опустевшей груди. Внутри всё сжимается в восторге от такого вида учителя, который не способен контролировать себя в полной мере.       Открывает шею осознанно, умоляя о метке, о том, чтобы его присвоили себе, заявили своё владение, занятость. Внутри пульсирует ком из желания, чтобы все знали, что учитель был с ним, только его, что именно он с ним делит постель и жизнь. Цинцю этого не любил, хмурился, бил веером и возмущался, что это бесполезный ритуал, они ведь в цивилизованном обществе. Но сейчас он был не в том состоянии, чтобы вспомнить свои старые слова. Замирает под неодобрительный стон и смотрит на эту почти зажившую метку, на полотно кожи, на которой красиво расцветёт любой след от укуса до слишком чувственного поцелуя.       Срывает вперёд, впиваясь зубами в место между шеей и плечом. Пряная кровь оседает на языке, ещё сильнее кидая в омут из нездорового возбуждения. От этого места слишком ярко ощущаются феромоны. Они заполняют собой остатки разума. Пальцы жестоко сжимают грудь и сдавливают соски, выжимая из них молоко, а из чужого горла надрывный скулёж, переходящий во всхлипы. Бинхэ почти подвывает, выгибаясь в руках, пронзаемый дрожью, ногами обхватывая в крепкий капкан чужое тело. Из члена брызнула сперма, марая поджимающийся живот и грудь. Ему так хорошо, что в голове в момент становится пусто. Фейерверк из эмоций разрывает каждую крупицу тела. Плевать на всё, что крик перепугает всю округу, он может лишь открывать, подобно выброшенной на берег рыбе, рот и содрогаться, стараясь прижать плотнее к себе, лишь бы не отстранялся, не забирал будоражащий запах и крепкую хватку на сосках. Это больно, но от этого лишь сильнее скручивает оргазм, продлевая его. Всё сжимает вокруг пустоты, ему так хочется быть наполненным, почувствовать в себе семя, но сил хватает лишь на скулёж и попытки сморгнуть слёзы восторга. Его пометили, наконец-то!       Зубы размыкаются лишь для того, чтобы слизать кровь и укусить рядом под одобрительный стон и усилившуюся хватку ног в безграничном желании прижать ближе. Грудь вновь стимулируют и доят, сильно и беспрестанно, оттягивая конец оргазма заставляя дольше виться от удовольствия, которое лишь обострилось, превратившись в сверхчувствительность. Но Бинхэ мало, всегда мало его учителя, их близости. Он льнёт к этой ласке, которая так остро граничит с болью. Молоко течёт уже почти неохотно, но от массажа и поддразниваний капли украшают соски и кожу, а Цинцю всё продолжает, щипает, сжимает, оттягивает до завывания и новой порции молока и слёз. Бинхэ трясёт, удовольствие от стимуляции мешается с болью от излишней чувствительности, и это вызывает странный трепет и желание. Член начинает медленно наливаться кровью от этого изощрения.       Шэнь Цинцю с трудом отстраняется от шеи, но сознание всё ещё полнится поволокой и животным желанием. Ему потом будет стыдно и страшно, но сейчас просто не осознаёт этого. Он давит своим феромоном, подавляет, подчиняет, и Бинхэ испытывает такой восторг от этого. Вся его сущность покорно прогибается под напором, отзываясь новой порцией ещё полуболезненного удовольствия и порцией смазки, в которой уже просто потонула постель. Изящные пальцы оставляют в покое соски, вместо этого скидывая ноги с талии и пошире разводя, открывая прекрасный вид. Даже в таком состоянии щёки рдеют от этого, но останавливаться даже не планирует.       Снимает многослойные одежды под чужим голодным взглядом, почти срывает из-за переполняющего желания. Член стоит и истекает смазкой, узел чуть набух, выдавая степень возбуждения. Не так, как в гон, но тоже неплохо. Бинхэ чувствует, как рот наполнился слюной. Он помнит, как по ощущениям возносится тело, стоит закрепиться узлу так, между губами. Желудок потом так полон, а вкус ощущается так остро и ярко ещё в течение всего дня. Цинцю устраивается между разведённых ног и гладит подушечкой пальца сжимающийся вход, который послушно раскрывается, стоит чуть надавить. Смазка мгновенно пачкает руку, бежит по коже и влажно хлюпает, стоит протолкнуть палец до последней фаланги и потянуть его обратно. Нутро плотно сжимает во влажные тиски, неохотно выпуская из себя. Можно было бы толкнуться сразу и на полную длину, но Цинцю из последних сил сдерживается, проверяя. Вредить главному герою не хочется, может рисков уже больше никаких почти и нет, но страшновато. Толкает сразу три пальца, заполняя так хорошо, но недостаточно. Мышцы податливые, словно тесто, принимающее любую форму. Внутри так горячо и влажно. Хлюпающие и чавкающие звуки — аккомпанемент на каждом толчке или движении по кругу. Тело изнывает, просит себя заполнить. Простата, набухшая от возбуждения, легко прощупывается пальцами. Мягкое массирование заставляет Бинхэ всхлипнуть и выгнуться, попытаться сильнее насадиться, притереться к этой ласке. Ему нужно больше, ближе, что-нибудь более существенное, но даже если пальцы, то хотя бы активнее, сильнее потирающие набухшую железу. — Муж, вставь внутрь, я уже не могу, оно всё ноет от пустоты.       Цинцю смотрит возмущенно-смущённо на такую пошлость из остатков сознания, но его хватает лишь на это, сил ругаться нет. Целует ещё нетронутый участок шеи, где не было ни единого следа. Кожа манит своим запахом, хочется вдыхать его глубже и не отстраняться. От него член ноет лишь активнее, наливаясь кровью, стояк уже просто болезненный. Иметь феромон с цветами-афродизиаками — это двойной удар по выдержке. По крайней мере Шэнь Цинцю всё спихивает на это, начиная медленно вылизывать этот клочок кожи, иногда ненадолго прижимаясь в поцелуях и мягких покусываниях, лишь сильнее дразня себя и постанывающего партнёра.       Руки медленно гладят разведённые бедра, чуть сжимая их, что получается с ощутимым трудом, потому что под кожей крепкие мышцы. Царапает короткими ногтями до колен, вызывая в чужом теле дрожь и мурашки. Обратно пальцами до ягодиц, чуть вдавливая, сильнее сгибая и разводя ноги. Власть над такой силой пугает и вместе с тем завораживает. Крепкое тело вызывает восхищение, огромное количество работы, чтобы добиться подобного, когда ты омега, не склонная к сильному набору мышечной массы. Но то, что он видит, произведение искусства. Пугает и восхищает.       Пальцы медленно входят внутрь, растягивая горячие и податливые мышцы. Влажно, то что нужно сейчас. Дразняще потирает самый вход, не заходя и на фалангу, собирая капли смазки. Но время игр кончилось. Распределить по горячей плоти, чтобы с лёгким вхождением не было никаких проблем. Бинхэ выгибается под руками и громко хнычет, стараясь вновь сомкнуть ноги на чужой талии в мольбе приблизиться, прижаться, войти и наполнить.       Член входит медленно, но до конца, и тело покорно приняло его, не отозвавшись ни граммом боли. Лишь плотно сжало, заставляя замереть. Цинцю остановился, тяжело дыша и еле слышно порыкивая. Оргазм маячил так близко и горячо, обжигая внутренности, отдаваясь покалываниями в кончиках пальцев. Сжимает бедро одной рукой, чтобы другой упереться в постель, сжимая в кулаке простыни. Феромоны обострились, заполнили плотно всю комнату и наверняка предупредили всех мимопроходящих о том, что сейчас не лучшее время для посещения. Оба задыхаются в этой ядрёной смеси, в этой близости. Плевать на то, что затекли конечности, на то, что пропустили занятие, на то, что это всё затянулось и время постепенно близится к закату.       Бинхэ прижимает к себе ногами, не давая сделать размашистого толчка, упиваясь ощущением того, как в него вошли до упора. Внутри всё судорожно сжимается в благоговейном трепете. Наконец-то. Наконец-то в него вошли, заполнили и скоро внутри будет узел. От этой мысли член заинтересованно дёрнулся, роняя новые капли смазки на залитый семенем живот. Он хочет, так хочет этого. До поскуливания и горящего нутра, до поджимающихся пальцев ног и слёз в уголках глаз. Но он так близок к новому оргазму. Тело переполнено ощущениями и эмоциями. Близкая течка обостряет всё в разы, превращая тело в один сплошной гиперчувствительный ком. Где не коснись — тело отзовётся, как идеально настроенный инструмент. Он уже не контролирует в полной мере свой феромон, скорее даже сам подчиняется ему.       Первый толчок сопровождается громким чавканьем смазки, которая побежала по ягодицам, стоило выйти целиком и вновь войти внутрь. Влажно, пошло и так притягательно. Если бы не замутнённый разум, то Цинцю бы с удовольствием собрал это, но сейчас он может думать лишь о жаре, о непозволительной тесноте мягких стенок, которые сокращаются, словно в желании выдоить, довести за пару коротких мгновений. Но феромон не позволяет этого, оттягивает оргазм, заставляя вбиваться в тело в погоне за удовольствием и собственным концом. И Бинхэ в восторге от этого, стоило начаться толчкам. Резким, сильным и очень глубоким. Член то входил до удара мошонки о ягодицы, то выходил почти до конца, а иногда и целиком, получая в ответ на эту жестокость полные мольбы хныканья и слёзы. Цинцю немного останавливается на них, хмурится, но животное начало перевешивает, заставляя в этот раз, не задумываясь, подчиняться желаниям своей пары.       И для Бинхэ этого излишне много, губы искусаны до кровавых капель, а тело дрожит, разгорячённое и доведённое почти до самого пика. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть. Выгибает шею в немой мольбе пометить ещё раз, ощутить зубы на коже, будоражущую боль, которую дарит ему его учитель. Чтобы плотнее закрепить его запах на себе. Его учитель, его муж. Цинцю впивается в губы поцелуем, слизывая кровь. Он доверяет, не боится кровяных паразитов. И эта мысль вводит в восторг, разливаясь радостью и обожанием. Тянется в попытке сильнее углубить поцелуй, но всё, что успевает сделать, облизнуть чужие губы, на которых теперь еле видные кровавые разводы. Зубы впиваются в ещё немеченый участок кожи, ставя метку принадлежности во второй раз. И толчки не останавливаются, становясь лишь яростней, агрессивней.       Бинхэ скулит на одной ноте, дёргая руками, закованными вервием, но те под напором начали трещать и звучно рваться. Он бьется в этих ощущениях, словно пойманная руками птица. Его разрывает на кусочки. Сущность омеги внутри исступленно бьётся и вьётся, а он сам может лишь содрогаться, стараясь прижать ещё ближе к себе чужое тело, лишь бы не вышел, не покинул. Нескольких толчков и зубов на шее хватает, чтобы перед глазами всё помутилось от слёз резкого и такого острого удовольствия. Он с трудом понимает, что кричит, переходя в задушенные поскуливания и хныканье, когда его рот затыкают поцелуем. Тело бьёт блаженная дрожь. Всё чувствительное до боли, до желания сбежать, но вместе с тем так горячо и хочется ближе, глубже. Так хорошо, что больно и плохо. А в него продолжат яростно входить с тем же безжалостным ритмом и темпом, словно желая вытрахать душу.       И Бинхэ бьётся в агонии из ощущений. Ему плохо и вместе с тем так прекрасно. Каждый толчок — это слишком. Тело не знает, куда деваться, сбегать ли с такого горячего и распирающего члена или пытаться насадиться до самого набухающего узла. Сквозь уже непрекращающиеся слёзы Бинхэ лишь может дрожать и резко дёргаться навстречу в мольбе продолжить эту жестокую пытку. Он хочет её, жаждет. Лишь бы из него не выходили, лишь бы учителю было хорошо, лишь бы его заполнили. Тело ездит по простыне от каждого сильного толчка, удерживает частично на месте лишь рука на бедре, крепко впившись в кожу пальцами. Член лежит на животе в окружении спермы и не встаёт уже, но удовольствие спицами пронзает, заставляя реагировать поскуливаниями даже на малейшее потирание головки о кожу. Простата вся набухла, каждый толчок — вознесение, а потом падение в Бездну. Это уже не желание, это похоть, которая заставляет стараться насадиться сильнее, пускай гиперчувствительность и не думает спадать.       Цинцю целует губы и слизывает кровь от новых ранок, чтобы потом начать зацеловывать шею и плечи, прикусывая влажную от напряжения кожу. Не контролирует ни одно своё действие, слыша под самым ухом лишь подвывания и бессмысленные мольбы «Муж, пожалуйста!..» Никакого контекста, мысли идут кругом, ограничиваясь лишь на получении удовольствия. Набухающий узел уже с трудом проникает и выходит из судорожно сжимающегося тела. Крепко удерживая бедро, он тянется второй рукой к полутвёрдому члену, резко двигая по нему рукой, сперма прекрасно заменяет собой смазку. И ответом на это крик и сжимающиеся стенки. Бинхэ широко распахнутыми глазами, полными шока, смотрит на чужую руку. — Муж?.. Ты же не…       Ужас смешивается с диким нездоровым восторгом. Цинцю смотрит в тёмные глаза, в которых горит пугающее пламя заинтересованности, тело льнёт в руки. Безумие. Но раз ни слова против, то ничего не сдержит жадное эгоистичное желание. Рывок вперёд, чтобы с громким шлепком войти до конца. Смазки до безумия много, забивает последние крупицы здравомыслия феромон. Цинцю срывается на дикий темп, сгибая чужое тело, приподнимая подрагивающие бёдра. Бинхэ стонет надрывно, позволяя крутить и сгибать так, как захочет муж, захлёбываясь в эмоциях. Рука на члене доводит до плаксивого хныканья и подвываний. Надрачивают резко, влажно, концентрируясь на слишком чувствительной раскрасневшейся головке. Рефлекторно пытается соскочить с члена, но противится собственному телу и тянется ещё ближе, сам толкается в руку и на член, чтобы потом захлёбываться в слезах. Дискомфорт ощутимый, но его потряхивает от этого ощущения, от того, какое удовольствие противоречивое и излишнее. Внутренности сжимает возбуждение лишь от одного взгляда в чужое раскрасневшееся, полное желания лицо. Ему нужно это больше, это слишком, это хорошо до боли. Все мысли сходятся в желании слиться в одно.       В какой-то момент Цинцю стонет ярче и громче обычного, чтобы сорваться на рык и резко вцепившись двумя руками в бёдра, насадить на член так глубоко, как никогда до этого. Узел распух окончательно, заткнув проход. А потом… Бинхэ сорвался на новый крик, а верёвки всё-таки не выдержали напора, разорвавшись, освобождая руки. Он вцепился в чужие плечи, содрогаясь так крупно и сильно, что впору бы забеспокоиться. Но им плевать. Сперма потекла внутрь, выплескиваясь крупными порциями, заполняя собой, заливая нутро, создавая восхитительное чувство наполненности, принадлежности. Бинхэ переходит в бессмысленный скулеж и хрип, забившись в руках, когда дорогой муж начал остервенело двигать рукой по члену, который начал выплескивать уже более бледные и редкие порции спермы.       Бинхэ резко оцарапал чужие лопатки и плечи, взвыв совсем безумно, когда узел пришёл в движение. Сперма ещё выплёскивалась, обжигая слишком чувствительные внутренности, которые ещё судорожно сжимались после этого дикого оргазма. Он вьётся ужом в руках, но его бёдра слишком крепко удерживают, не позволяя соскользнуть или воспротивиться. — Муж! Муж!.. О небожители!.. Ах! Этому мужу слишком много!.. Нет! Не останавливайся! Мх!       Вскрикивает бездумно, совсем потерявши себя, слыша лишь гул сердца в ушах. Он чувствует всё слишком ярко. Как трётся о простыни кожа, как сжимают бёдра руки истинно небожителя и как чертов узел то входит в тело, то выходит, выбивая из горла самые постыдные звуки. Это слишком. Совсем. Удовольствие лишь извращённое, безумное в своей природе. Ему уже просто плохо от этого. Но он не может остановиться, не может заставить себя взмолиться о пощаде. Больше. Уничтожить себя полностью этим раздирающим удовольствием.       Узел с влажным хлюпаньем то с трудом входит, то выходит, натягивая нежную и раскрасневшуюся кожу. Всё припухло и растянулось от натуги, но с каждым остервенелым движением мышцы подчинялись всё сильней, пускай и не могли перестать хаотично сжиматься, иногда словно заковывая в тиски своим давлением. Узел в конце-концов входит так легко, что даже стыдно представить, как растраханно всё будет выглядеть, как будут подгибаться ноги после. Сперма пошло плещется внутри и стекает яркими и обильными дорожками по ягодицам и спине. И её всё больше и больше. Оргазм долгий до нездорового, выматывая, заставляя трахать под аккомпанемент закатанных глаз и сорванного голоса, который может лишь скулить и тихо подвывать. Узел горячий, широкий, выходит каждый раз со звучным «чвак», чтобы вновь растянуть напряжённый вход и вызвать новую порцию уже беззвучных рыданий. Цинцю бездумно сцеловывает мокрые дорожки, так нежно и легко в противовес диким толчкам в попытках выбить так душу из тела.       Бинхэ может лишь открыть рот, не сумев издать ни звука, в конце концов изгибаясь так, как не способен по ощущению ни один человек. Он распахивает глаза лишь для того, чтобы они закатились, а тело забилось в чужих руках вновь, сжимая уже до болезненного сильно в себе. Бинхэ теряет в этот момент всё, сознание рассыпается сотней бусин, словно кто-то разорвал нить жемчуга. Он не чувствует ничего, даже собственного тела, не может сделать вдоха, лишь беспомощно раскрывает рот, но всё, на что хватает сил, это слёзы и до болезненного крепкая хватка на чужих руках. Всё, что было внутри, вывернуто, разорвано, словно голодными псами, а потом выброшено. Оргазм был болезненный, слишком резкий и… Ни капли спермы не окрасило уже испачканную кожу. Но это был дикий калейдоскоп из эмоций и чувств. Оргазма ярче и разрушительней в жизни не чувствовал. Член подёргивался, весь раскрасневшийся, чтобы очень быстро стать мягким. Выжат до суха, до ноющей боли.       В последний раз толкается внутрь, чтобы с удовлетворённым рычанием замереть внутри. Только узел больше ничего не затыкал. Сперма густыми потоками вытекала наружу, марая пах, ягодицы, постель и перетекая на спину, пока бёдра не опустили на постель, испачкав в самых разных жидкостях уже их. Цинцю упирается лбом в чужое плечо, медленно приходя в себя. Сознание проясняется медленно, неохотно, тело наполняет дикая слабость. В этот раз он ощутимо переусердствовал, это точно. С трудом разлепляя глаза, он отстраняется от плеча и выравнивается. И то, что он видит, заставляет его очень быстро прийти в себя и в ужасе посмотреть на картину.       Бинхэ лежит весь распластанный, перепачканный собственной спермой, которая уже успела подсохнуть, на груди разводы молока, а соски, вместе с членом, раскрасневшиеся, замученные и по ним видно, что излишне много внимания получили в этот раз. А ниже… Он просто не хочет смотреть туда! Всё раскрыто, залито спермой и смазкой. Узел свободно находится внутри, и всё семя постепенно начинает вытекать, хотя видно потуги сдвинуть ноги и сжаться, но всё слишком растраханно. Бинхэ весь дрожит, его глаза заплаканные, на щеках высохшие дорожки, а вид полностью отсутствующий.       «Что же я наделал?!» Эта паническая мысль бьётся в голове, когда он покидает чужое тело под жалостливый всхлип. Всё распухшее, раскрасневшееся и перепачканное всем на свете. Мышцы даже не могут в полной мере сжаться, поэтому постоянно изнутри течёт. Бинхэ сводит ноги, как только учитель остраняется, и скулит расстроенно. Но Цинцю уже открывает окно, запуская свежий воздух в помещение, полное феромонов. Пока не сделал этого, даже не понимал, насколько было душно и жарко. Быстрым шагом направляется за тряпкой и водой, накидывая на себя одежды, чтобы прикрыть наготу. Ему смотрят в спину уставше и чуть недовольно. Забота — это хорошо, но он бы хотел полежать вместе. Но не судьба, не успокоится, пока не приведёт всё в порядок.       Мокрая ткань холодит ещё горячую кожу, приводя постепенно в чувство. Цинцю бережно вытирает живот, грудь, бёдра, ягодицы. Нужно всё это вымыть, но видит, что ученик даже под угрозой смерти не сдвинется с постели. Паника постепенно спадает, сменяясь беспокойством с нотками раздражения. Опять использовал феромон, чтобы Цинцю сорвался и потерялся в возбуждении. Каждый раз такие жуткие последствия! Его сердце рано или поздно не выдержит такого зрелища! А Бинхэ отказывается его щадить, этого с старика со слишком чувствительным сердцем, проворачивая такое пару раз в месяц. — Что я тебе говорил о подобных выходках, Бинхэ? — Простите, учитель, этот ученик не удержался. Учитель был слишком красив. — Прекрати! А если бы я тебя покалечил?       «Пускай мы и мужья, но я всё ещё волнуюсь за свою сохранность! И мне всё ещё слишком страшно понимать и принимать, что я на такое способен! Я не хочу вредить тебе!» Он снимает остатки вервия, растирая кожу, на которой остались красные полосы. Особенно бережно разминает руки, проверяя кровоток и течение Ци. Но всё было стабильно и вполне благополучно. — Но учитель бы никогда не навредил этому ученику. Вы сами об этом говорили. — Вот именно! Но в таком… в таком состоянии я не способен себя контролировать! Ты выглядел так… — пытается подобрать подходящее слово, но его перебили. — Затраханно? — Бинхэ! — ударяет веером по макушке, который наконец-то вернулся к владельцу. — Но разве учителю не нравится такой вид ученика? — в глазах вновь появились слёзы. — Не начинай, Бинхэ, мы это уже проходили! Я не это имел в виду. Ты выглядел так, словно… я перегнул палку. Этот… муж волнуется о тебе, — вздыхает тяжело, аккуратно оттирая кровь от шеи, где виднелись две новые метки и просто укусы. От этого вида сердце болезненно сжалось и даже урчание альфы внутри превратилось в поскуливание. — Но всё было хорошо! Этот муж вознёсся в чертоги небожителей от удовольствия. Он никогда не скажет ничего против любых действий учителя! — И это плохо, Бинхэ. Я не всегда бываю прав и не всегда поступаю так, как нужно. И ты должен останавливать меня, а не смиряться с этим. Ты заслуживаешь лучшего отношения к себе, а не боли.       «Ты и так её хлебнул достаточно. Самолёт, чтоб сайт с твоей писаниной упал, за что ты так с главным героем?!» Цинцю аккуратно отодвигает ещё разморенное тело, чтобы с трудом перестелить простыни и уже на чистое переложить Бинхэ, подложив под бёдра полотенце, а на них накинув что-то чисто ради приличия и сохранения своего более-менее невозмутимого лица. Аккуратно поглаживает тёмные вихры, массируя кожу головы. Одобрительное урчание и прикрытые глаза ему ответ. — Ложись на живот, Бинхэ. Надо размять мышцы после вервия. — Но учитель… — Тихо. Я просто это сделаю, расслабься и позволь наконец-то мне о тебе позаботиться.       Бинхэ с трудом сдержал слёзы радости, устраиваясь на животе и послушно подставляясь под аккуратные руки. Мягкие массирующие движения по коже, на которой уже исчезли любые следы верёвки. Цинцю не забыл про демоническую регенерацию.