Желтушники

      Снег под ногами скрипит оглушающей ржавой пластинкой — ботинки не поспевают за ветром. Нужно быстрее, тише и куда прицельнее — уже две пули летят мимо, а сердце за эти пару секунд успевает совершить кульбит.       Он должен быть дома на Рождество.       Цзянь И тот еще придурок. Мию от него ничем не отличается.       — Поворачивай! — орет откуда-то сбоку и Рыжий резко приседает, когда в кромешной темноте улавливает «клац» над головой, а глаза режет от ослепляющих машинных фар.       Выстрел. Тьма. Тишина. Оглушительный визг тормозов.       Требуется минута чтобы окончательно прийти в себя. Выпустить жгучий свист из легких. Полу потерянными глазами сконцентрироваться на еле-дышащем силуэте под ногами. Решиться достать фонарь и посмотреть.       Дважды в этой жизни ему повезло. Бог любит троицу, вот только — бога здесь никто не ждет.       Рыжий выдыхает. Жмет на фонарь, не успевая мысленно подготовить себя к самому худшему. Не получается проконтролировать чуть дрогнувшую от облегчения руку, когда фонарь освещает ярким белым кругом бледную морду Цзянь И. Придурок, по уши умотанный в гирляндах, лежит на льду с ошарашенными глазами, — походу, сам до конца не понял, что случилось. Рыжий, на самом деле — тоже.       Цзянь И еще пару секунд неподвижно пялится в небо, а потом выдыхает так громко, что даже Рыжий дергается — видимо, приходит в себя. Вспоминает, что обычно в таких случаях делают. Хватает белобрысого за рукав, пока тот отряхивается, пытается выпутаться из мотка гирлянд, обвивших все тело, и параллельно — устоять на скользком льду, где ебнулся с разворота десятью минутами ранее. Они чуть не погибли. Опять. Рыжий обещает себе, что прибъет его рано или поздно.       Казалось, к этому невозможно привыкнуть — теперь так не кажется.              Мию не выходит из тачки, не дает никому пиздюлей за сорванный план, а только открывает водительское и высовывает голову, вглядываясь в темноту — проверяет — а потом облегченно закатывает глаза. Наверное, не психует потому что устал. А может, потому что в такой день — это того стоило.       «Минус один» сегодня не случится. Ничего необычного. Такой же день, как остальные 364.       Рыжий осматривает Цзяня, коротко кивает, когда тот сгребает в охапку все бесполезное дерьмо, которое они добыли, сам закидывает на плечо огромный мешок — как ебаный Санта. Только, помнится, у того деда мешок был красный, а у Рыжего — бежево-коричневый, наполовину в желтой крови. Грузят в машину оперативно и молча. Мию закрывает окна, жмет на газ, и начинается обещанный пиздец.       — Ты рехнулся?! Че ты там забыл?! — резко рычит Рыжий, и Мию щерится от громкости.       За последние полгода ему так и не удалось привыкнуть к цзяневским закидонам.       — Лю Хао просила синюю, что я мог сделать? — брякает «герой» с заднего сиденья, попеременно шурша мешурой, стекляшками и другой праздничной утварью.       — Ты как их, бля, различаешь?!       — Там синяя этикетка на проводе! — бунтует белобрысый.       — Заткнитесь оба. — встревает Мию, и Рыжий сворачивает башку к водителю:       — Че сказал?              — Сказал, заткнитесь. Вас может быть слышно. — рычит, и все трое напряженно уставляются в темноту, озаренную слабым светом Звезд.       Дальше едут молча — попеременно объезжая анабиозных желтушников, присосавшихся к растениям. Говорить опасно, да и — бесполезно. Рыжий знает, что с Цзянем спорить — как ссать против ветра. Ему если что и взбредет в голову, хер отвертишься. Помимо этого они уже откровенно устали: сначала к реке, в тайник, затем — на старую квартиру Цю Гэ, сейчас — в подворотню за праздничным дерьмом, на которое нет сил. Кому какая разница, когда это вшивое Рождество? Рыжий его уже 2 с лишним года не праздновал, и не праздновал бы еще столько же.       В старом бункере не любили слово «праздник». Рыжий разлюбил его задолго до апокалипсиса. Примерно с момента, как остался один в Гонконге.       Когда они возвращаются, дети встречают их радостным криком — большая часть бросается к Цзяню, волочащему за собой гирлянды. Детей здесь не так много, было не сложно набить несколько мешков игрушками: Рыжий флегматично кидает свой мешок к общей куче — мешкам других бойцов. Наблюдает, как Чженси подскакивает к Цзяню, осматривает ссадины на лице, косится в сторону Рыжего, а потом — отвешивает белобрысому подзатыльник. Рыжий не удерживается от смешка, качает головой и уходит к свалке всякой вредной и, судя по всему, бессрочной еды. Чтобы добыть это на прошлой неделе группа бойцов добралась до склада на окраине города. Там ничего не вычистили только потому, что ценной еды в этом месте не водилось — на чипсах и орешках долго не просидишь, а в День Конца все в основном набирали себе консервов.       Как же давно это было.       Рыжий флегматично смотрит на ярко-желтую пачку чипсов. Сыр и укроп. Неохотно берет, медленно с шуршанием раскрывает. Плывущим взглядом обводит Цзы Цянь, появившуюся в зале, — она виснет на брате прямо как раньше, — и Рыжий немного облегченно выдыхает. Этого ему не хватало. Это — их настоящее — делает его хоть немного живым.       — Ты думаешь, это все — нормально? — голос возникает слишком близко и Рыжий чуть не давится чипсами. Недовольно поворачивается к Мию. Бурчит:       — Ты хули крадешься? Что «нормально»?       — Все это, — неопределенно говорит Дже Хой, — праздник, подарки детям, гирлянды… Верхушка разрешила нам тратить электроэнергию на то, без чего можно обойтись.       Рыжий уставляется под ноги. Капитанский отпрыск прав — без этого можно обойтись. Просто, они уже устали «обходиться».       — Я думаю, им это нужно. Хоть какая-то смена обстановки, а то от нынешних будней недолго и вздернуться.       — А вздернуться в одиночестве выйдет быстрее, так? — говорит Мию, глядя Рыжему в глаза, демонстративно берет чипсы из его пачки, медленно, с громким хрустом, жует. Испытывает.       Рыжий понимает, о чем он говорит. О ком.       Коротко мотает головой, отмахивается:       — Отъебись.       — Так ты идешь? — настойчиво продолжает Мию, и Рыжий чуть-ли не умоляюще поднимает на него взгляд.       Совсем недавно ему снился сон…       — Нет. — хочет, чтобы звучало уверенно, но легкая дрожь в голосе выдает с потрохами.       Все чего-то боятся. Рыжий боится собственной надежды.       Мию долго на него смотрит, а потом с легкостью зачесывает волосы назад, отходит спиной в сторону бойцов, развешивающих мишуру по трубам. Кидает:       — Как знаешь. Чжань говорит, он сегодня не в духе. Как думаешь, почему?       Рыжий молча буравит его тяжелым взглядом. Комкает пачку в руке — чипсы уже в горло не лезут. Прикрывает глаза. В зале практически сразу становится шумно, и Рыжий уходит от этого шума слишком быстро, — оказывается в тишине и не замечает, как группы вооруженных военных сменяются суетящимися белыми халатами. Практически не ощущает времени, которое требуется, чтобы пройти несколько коридоров.       Они редко открывают эти двери.       Тусклый свет из глубины зала — все, что он видит. Здесь белые стены, белый пол, белые халаты — но, последние практически исчезают, как только видят Рыжего. Всем на базе пора готовиться к празднику. У этого мира не было Рождества пару лет.       Рыжий останавливается около последнего суетящегося лаборанта, заглядывает ему за плечо, смотрит в компьютеры, на которых — отображение круглосуточной записи. Гонит мысли о том, насколько это место похоже на гребаную тюрьму. Лаборант встречается взглядом с Рыжим, понимает без слов — немного медлит, но все же выключает кнопку. На экранах пропадает изображение.       Это — личное. Это не должно остаться на записи.       Они с лаборантом молча прощаются взглядами и тот уходит, оставляя Рыжего в темном коридоре с прозрачной окантовкой повсюду. Свет горит только тусклой лампочкой в районе компьютерного стола. Рыжий прекрасно знает, где выключатели, но жать на них не торопится.       Он настолько привык жить без света, что начал его бояться.       До поворота остается каких-то пару метров перед тем, как Рыжий останавливается, сглатывает ускоряющее удары сердце под легкими. Успевает коротко выдохнуть и развернуться на 180 градусов. Успевает подумать, насколько это была дерьмовая идея, как слышит голос:       — Ты долго. — и замирает, не контролируя предательскую улыбку на губах.       С ним так не работает. Сколько бы времени не прошло — каждый раз как первый.       Рыжий поворачивается обратно. Застывает перед стеклом. Первое, что он видит — странная конструкция в центре блока и темный силуэт, развешивающий на нее всякий мусор.       — Это убого. — констатирует Рыжий.       — Что именно? — усмехается Тянь, — перед тобой два предмета искусства.       — А второй какой? Ты о себе? — клонит Рыжий голову в бок, и ощущает странную смесь из тепла и нахлынувшей боли.              Совсем недавно ему снился сон.       — А сам как думаешь?              — Думаю, что ты скорее нарцисс, чем предмет искусства. А то, что ты украшаешь — и вовсе искусством не назовешь.       — Это шедевр. В моем прочтении.       Хэ Тянь заканчивает возиться с железной ёлкой, — вернее, с ее имитацией, — проволоки, трубы, ломы, гвозди, сооруженные в одну фигуру странного вида и увешанные всяким медицинским дерьмом. Бинты вместо гирлянд, использованные шприцы — вместо игрушек. Рыжий не хочет думать о том, что все шприцы на елке были использованы на нем, но по другому и быть не могло.       Это выглядит настолько убого, что даже красиво.       — Цзянь сегодня чуть не помер. — жмет плечами Рыжий. Замечает, как Тянь усмехается и едва заметно кивает головой:       — Как обычно.       Его блок — не полноценная коробка. Только стены утолщенные и прозрачные, чтоб всегда быть на виду, а внутри стен каждые пару метров — небольшие отверстия для воздуха диаметром сантиметров шесть. Тянь стоит спиной, в каком-то белом балахоне и с катетером в вене. Рыжий не знает, удобно ли это — украшать пусть и не настоящую елку одной рукой. Хэ, будто читая его мысли, поворачивается и весело заявляет:       — Это чертовски выматывает, я вожусь с ней целых два часа. Надеялся успеть к твоему приходу, но, как видишь, надежды не всегда оправдываются.       Пусть и в темноте, за преградой, но выглядит так, словно его здесь ничего не держит.       «Псина сутулая»       Рыжий выпаливает раньше, чем успевает подумать:       — Мне снилось, будто мы отмечаем Рождество вместе.       Хэ медленно подходит к стене и Рыжий давит в себе иррациональное желание от него отшатнуться. При таком тусклом освещении можно представить, что стекла вообще нет — настолько Тянь встает близко.       Только, Рыжий знает: оно есть, и оно твердое. Оно их разделяет.       — Мы и отмечаем его вместе, Шань. — на грани шепота говорит Хэ.              А в голове почему-то вспыхивает елка. Настоящая — не уродливая пародия, красующаяся в его блоке, а та, которую Рыжий еще почему-то помнит. Та, которую Рыжий в своем сне спиздил.       — Да нет, блять. Вместе в нормальном понимании. Без этого. — щелкает пальцами по преграде. — Снилось, что ты вернулся из-за границы, или куда ты там уебывал, потом мы сходили выпить и ты подарил мне кольцо.       Рыжий неожиданно замолкает, застывает так, словно буквально пару секунд назад всадил себе пулю в лоб с расстояния минус десять см. Раздалбывается об собственные слова и крошится по кусочкам. У него такое бывает — сперва ляпнуть, потом подумать. Особенно в текущих обстоятельствах. Видать, у Рыжего и правда едет крыша.              — Что я тебе подарил? — Тянь, уже не скрываясь, улыбается во все тридцать два, пока Рыжий заливается краской.       — Это бред. Я не знаю, нахуя мне это приснилось. — оправдывается Рыжий, густо краснея, — Ну, типа кольца, блять, одинаковые.       — Парные? — спрашивает Тянь, и смотрит так, что хочется сдохнуть на месте — с удушающей теплотой и отголосками гаснущей боли.       — Я ебу, как они называются?       Тянь слабо улыбается, скрещивает руки на груди. Прислоняется челкастым лбом к холодному стеклу, и у Рыжего на секунду появляется ощущение, будто Тянь прислонился к нему самому. Он бы и потерся, скорее всего, и обнял — только хуй это теперь узнаешь.       Эта лаборатория его не убивает. Его убивает одиночество.       Все прямо так, как Мию ему и сказал.       Улыбается, улыбается, улыбается.       Рыжий за эту улыбку хочет его придушить. Что тебе смешно? Нет, псина, ты скажи, что смешного может быть у монстра в клетке?       Напоминает себе, что так нужно, без этого никак. Такой был уговор с самого начала. Условие, которое позволяет ему жить.       — Что у тебя на шее? — кивает вдруг Тянь Рыжему куда-то в район груди, и тот вспоминает, что успел прихватить с собой еще одно ненужное дерьмо. Снимает с себя тонкую гирлянду, молча протягивает через отверстие в стене, а Тянь теряется — кажется, даже — смущается. У него всегда было что-то странное с проявлением эмоций. В трусы он лезет как бесстыжий ублюдок, а принимать подарки по сей день не умеет.       — У меня здесь, — выдыхает, неловко осматривая бокс, — нет розеток…       — Они, бля, на батарейках. Домотай до конца, там выключатель.       Тянь долго-долго смотрит на Рыжего, а потом — на ощупь, не отрываясь от него глазами, находит пальцами выключатель. Сотня маленьких огоньков тонкой ниткой зажигается у него в руках, и когда Рыжий наконец-то отчетливо видит его лицо, сердце пропускает неоправданно радостный удар.       Что бы они здесь с ним ни делали, оно работает.       — Это для елки? — усмехается Тянь.       — Слишком красивые огоньки для такого уродства. Не смей. — флегматично острит Рыжий.       Неловкая пауза затягивается слишком надолго, потому что Тянь ничего не делает — просто стоит с огоньками на шее, пока Рыжий пару раз цепляет глазами локти без золотистых корок, бегает взглядом по его блоку, изучает: кровать, стол, стул, шкаф с вещами, капельница, медицинский шкаф, толстая стена-перегородка, за которой едва виднеется душевая. Все как у Рыжего, только места больше и никакого личного пространства все как на ладони.       Рыжий неловко кашляет, возвращается глазами к Хэ, а тот пялится так, будто Рыжий сейчас исчезнет — впечатывается зрачками ему в лицо и держит-держит.       — Ну ты че, а?       Тянь сглатывает, улыбается. Снова-блять-непонятно чему улыбается.       Ничерта он не говорит, поэтому Рыжий начинает:       — Если тебе интересно, мы уже полгорода зачистили, с ограждением тоже все по плану. Наверное, господин Цзянь всю эту праздничную движуху и разрешил потому что мы охуеть какие молодцы. На прошлой неделе вышли на связь с другим бункером, у них людей меньше, но тоже хватает. Спрашивали про лекарство… — Рыжий закусывает щеку, — ну, мы сказали, что оно на стадии разработки, только не знаем, сколько времени это займет. Мию пиздец с этого бесится — вроде как, схрена ли только мы этим занимаемся, заражение вроде как общая проблема… Байцзе Ти все-таки разъебал первую пару очков. Бля, видит бог, разъебет вторую — отправлю его добывать самостоятельно. Дети растут. Конечно, всякой хуйне радуются, но это пройдет. Хотя, сегодня в принципе день такой, даже Мию Кхен подобрее стал. Че они с этим Рождеством как с писаной торбой…       Тянь по-прежнему смотрит. Выжидающим, голодным взглядом — вслушивается в каждое слово Рыжего. Тот неуверенно продолжает:       — Цзянь И сказал, что был здесь. Это он принес? — показывает на елку, где красуется стремный брелок в виде снеговика. Тянь молча кивает. — И Чженси был, да? — кивает.       Рыжий опускает голову, мнется. В душе не ебет, зачем сказал про эти кольца — наверное, они мажорчику мозг сломали. Там у него и плата полетела, и все системы из строя вышли. Рыжий не помнит, когда в последний раз ловил себя на балабольстве, но сегодня — тот самый день.       — Кстати о Чженси… — начинает Рыжий снова, но Тянь его вдруг перебивает:       — Я люблю тебя. — настолько неожиданно, что Рыжий не сразу поворачивается. Осекается. Дергает головой, словно не расслышал.       — Что?       На него в последнее время часто недосып влияет.       — Смотришь так, будто ты этого не знаешь. — усмехается Тянь.       Одна фраза — и Рыжий забывает, что вообще собирался сказать. Вторая — и Рыжий пытается вспомнить, только ничего не получается. Мысли тугим комком завязываются вокруг отголосков чужого голоса.       — Я знаю. — на то, чтобы сказать это, у Рыжего уходит целая вечность. — Просто… С чего ты вдруг… — бегает глазами в жалких попытках скрыть нарастающее смущение, — Это же, бля, и так понятно.              — Мне не понятно. — коротко мотает головой Тянь, и его глаза становятся стеклянными.       Рыжий наконец-то понимает, что означал этот чужой взгляд пару минут назад, что означало это длительное молчание и ступор. Почему он смотрел на Рыжего так, будто тот вот вот исчезнет.       Он просто скучал.       Он просто, блять, не мог насмотреться, потому что Рыжий на самом деле скоро уйдет и у них не так много времени.       Рыжий только сейчас осознает, что его рука лежит на стекле уже какое-то время. Не помнит только, когда успел прикоснуться — и не помнит, когда Хэ с другой стороны прикоснулся в ответ.       — Что тебе не понятно, псина? — тускло спрашивает Рыжий, вырисовывая на стекле пальцем узоры. Прислоняется лбом, обессиленно прикрывает глаза.       Он устал от этого стекла сильнее, чем от апокалипсиса.       — Твой сон испортил весь сюрприз, — тихо говорит Тянь, и у Рыжего от такого голоса бегут мурашки.       — Какой сюрприз?       Когда Рыжий открывает глаза, в поле зрения мелькает что-то блестящее, и чисто инстинктивно получается за это блестящее зацепиться. Тянь просовывает что-то в отверстие и Рыжий сам не понимает, как тянет руку к этому блеску, почти на автомате надевает на себя кольцо из проволоки и гвоздиков. Почти не отмечает в памяти, что у Хэ Тяня на руке — такое же.       — Сделал из того, что нашел. — неловко улыбается Тянь, и Рыжий только теперь соображает, что у него все это время башке вертелось:       — Парные?       — Я думал, ты «не ебешь», как они называются.       Рыжий молчит, осматривает — и это действительно произведение искусства. Такое аккуратное, идеально под его размер, такое…       Такое похожее на то, что было в его сне.       — И что, — проталкивает Рыжий слова через першащую глотку, — это значит?       — Что хочешь. — прислоняется к стеклу Тянь, рассматривает кольцо на собственной руке, — То, что я тебя люблю. Или то, что ты будешь ждать, когда это все кончится, и после того, как я выйду, мы будем все вместе, как раньше. Или то, что однажды мы сможем все это забыть.       — Или то, что у тебя руки растут откуда надо. — ухмыляется Рыжий, и Тянь одаривает его сверкающей клыкастой улыбкой.       Осталось недолго.              Осталось просто подождать. Это все, что нужно делать Рыжему — ждать.       Ждать, несмотря на усталость и страх неизвестности, несмотря на то, что он уже итак ждет достаточно. Просто не забывать, что это — не навсегда.       Просто постараться не умереть, чтобы его дождаться.              Пока у Рыжего получается.       У них нет гарантий, что все это не напрасно. Лаборатория говорит, что Хэ Тянь поможет им разработать вакцину, или хотя-бы изучить болезнь. Они много чего говорят, только Рыжий уже устал слушать. Иррациональное спокойствие и осознание того, что все будет хорошо — неважно когда, просто будет — возможно, оно посещает Рыжего из-за этих самых огоньков у Тяня на шее. А еще потому что тот говорит:       — Это ведь наша любимая игра, Рыжик. Представлять, да?       Рыжий кивает. Отводит в сторону жалящие глаза, смаргивает усталость и кивает еще раз.       — Закрой. — говорит Тянь.       И Рыжий закрывает. Ловит сквозь закрытые веки отображение светящихся огоньков.       — Представь, что мы дома. И что это — не стекло, а окно. Ты прислоняешься к нему, а за ним — целый город. Весь в огнях, потому что Рождество скоро.       И Рыжий представляет. Прислоняется к холодному стеклу рукой и рисует в голове картинку: он в квартире Хэ Тяня, окна под три метра высотой, гостиная, одинокий торшер в центре зала, а на улице — огромный Гонконг, многоэтажки и дорога, машины с горящими фарами, гирлянды и свет, который из-за светящих в глаза огоньков представить легче легкого.              А потом Хэ Тянь говорит:       — Представь, что я рядом. С твоей стороны.       — Что за ролевые игры? — нервно усмехается Рыжий, но представляет.       Они оба стоят у окна, смотрят на город. Рыжий воображает, как если бы это было на самом деле: скорее всего он бы не стал долго залипать на виды, сказал, что это пидорская романтика и отправился бы на кухню за пивом. Рыжий против воли развивает фантазию: Тянь перехватывает его за талию, сажает на столешницу, говорит что-то романтичное и пошлое одновременно, а потом — целует в шею. И в центре гостиной у них елка — огромная, до потолка. А под ней Рыжий находит эти блядские кольца.       Еще пару лет назад он бы прибил себя за подобные сопли.       — Тебе идет, когда ты улыбаешься.       Голос возвращает Рыжего в реальность, и наваждение рушится моментально, оставляя после себя пустоту и мутное ощущение обмана. Все исчезает — огни, квартира, тепло, и вместо этого вновь появляется его печальная ухмылка на красивом лице, гирлянды на шее. Появляется стекло, которое хочется разъебать в осколки. Их минималистичный праздник вместо громкого торжества.       Рыжий игнорирует щемящую боль в ребрах.       — Это жестокая игра, Хэ Тянь. Нахуя я каждый раз ведусь, скажи мне. — и тот в ответ лишь продолжает улыбаться, делает вид, будто в таком освещении не заметно, как сильно у него самого краснеют глаза.       Это просто убивает изнутри. Это губит Рыжего каждый день.       — Давай больше не будем так делать, пожалуйста. — говорит Рыжий, и зачем-то уплывает взглядом к шприцам на его елке, к катетеру в вене. Зачем-то случайно замечает, что там слишком много синяков от иголок.       Напоминает себе, насколько их глупая игра далека от реальности.       — Когда-нибудь так и будет. — уверенно говорит Тянь и ловит в своих зрачках отражение Рыжего, приближается лицом настолько близко, насколько можно.       Мажорчик протискивает два пальца через маленькое отверстие в стене, и Рыжий на одних рефлексах делает тоже самое. Стоит только ему сплести их пальцы, как в то же мгновение он ощущает цепкую хватку острых костяшек, — настолько крепкую, что чужое кольцо впивается ему в кожу.       Кажется, он совсем не держит, но ощущение, будто хватка железная.       Тянь повторяет:       — Все будет. Все, что ты себе представил. Нормальная жизнь, дом, личное пространство. Просто нужно подождать, и все будет. Это не может продолжаться вечно. У любой проблемы есть конец.       — Почему я должен тебе верить?       Тянь сложно смотрит Рыжему в глаза — сдвигает брови, открывает рот. И Рыжий думает что знает, что он хочет сказать: потому что это правда. Но, вместо этого Тянь говорит:       — Так ведь сегодня Рождество. Ты можешь загадать что угодно, и оно сбудется.       Хватка на пальцах начинает приносить боль, но Рыжий лишь сильнее впивается в ответ. Он здесь, он все еще рядом. Ебаное Рождество они встречают вместе, каким бы кошмарным оно не было.              Первое рождество с «момента, как»…              Первый раз, когда Рыжий видит Тяня в нормальном состоянии с «того самого» дня.       Он слишком спокоен. И это спокойствие передается через четкое и властное касание — веет тем же бесстрашием, как и раньше. Только в такие моменты Рыжий готов поверить, что рано или поздно «все будет».       — Малыш Мо, что ты загадаешь?       Рыжий поглаживает чужие костяшки, поднимает глаза вверх, чтобы втянуть слезы. Ему пора приводить себя в порядок. На видеокамере загорается зеленый датчик — ему просто пора.       Их время вышло.       — Не скажу. Иначе не сбудется.       Рыжий отпускает чужие пальцы и ловит на себе взгляд, очень близкий к ощущению предательства, но Тянь не просит вернуться. Просто смотрит на Рыжего, на его кольцо, на шею — туда, где по прежнему висит та самая подвеска, — проверяет, все ли еще она на месте.       Рыжий вдруг говорит:       — Я не сниму. — и взгляд Тяня проясняется, очищается от мутной пелены. Устремляется на Рыжего, и тот находит в себе силы. Вдыхает поглубже, чтоб глаза жгло не так сильно. Говорит, — Я буду тебя ждать. За эту хуйню можешь не беспокоиться. И повесь гирлянду на елку, а то она на тебе загорится.       — Ты же сказал, уродство. — добродушно клонит голову Тянь.       — Передумал.       Рыжий отступает на пару шагов, ловя горячий взгляд из-за стекла. Хочется остаться, прижаться вечно холодным телом к его теплу. Смотрит в его блок, на огоньки, на одинокую кровать, и почему-то в голове мелькает мысль, что здесь теплее чем на всей остальной базе — будто это и есть эпицентр тепла. Источник, годовой обогреватель.       Его персональный искрящийся огонь. Всегда горящий и никому неподвластный. Тот самый, который разогревает в Рыжем больную ослепляющую надежду.       Нужно идти. Сейчас. Иначе он вообще никогда отсюда не уйдет.       Они смотрят друг на друга молча еще пару минут, а потом Рыжий все же уходит — быстрым шагом, захлопывая дверь одинокого отсека как можно быстрее, чтобы не передумать. Возвращается в шум, детские крики и недовольные взгляды осторожных солдат. Возвращается к Цзянь И и Чженси, Цзыси и Лю Хао. И на сердце почему-то становится на удивление легко.              Этот год был паршивым. Охуенна сама мысль о том, что он скоро закончится.       Рыжий минует предпраздничную суету и выходит в длинные коридоры, ведущие на улицу. Он только недавно там был, но — похуй. Сейчас ему нужна тишина, ему нужно побыть одному, так что он захлопывает за собой дверь и тут же поджигает сигарету — огонек от зажигалки освещает рождественский подарок на пальце. Рыжий вдыхает дым и давится — слишком давно не курил. Смотрит вверх, в темное непроглядное небо. Прикрывает глаза и представляет рядом Тяня, стоящего неподалеку — тоже с сигаретой и завернутого в бункерную куртку. Представляет, как тот смотрит на звезды и говорит что-то глупое.              Сегодня Рыжий давит рвущуюся из груди тоску, глушит страх обильной порцией никотина. Старается не вслушиваться в крики желтушников из города, в единичные звуки выстрелов с блокпостов. Снова пытается представить, хоть всей душой ненавидит представлять. Выдыхает вместе с горьким дымом:       — Я тоже тебя люблю.       Сегодня Рыжий еще не знает, что в следующее Рождество он повторит это снова. Только, уже — в чужие потрескавшиеся губы.