***
Зал, который прорастает трупами когда-то бывших ростков, изживших сами себя. Омертвлённое тело, что удерживают на пороге вечного забытья. Но нет льющихся криков мольбы остаться. Нет бьющихся в отчаянии всплесков. Только слабая, витиеватая струя дыма последней выкуриваемой сигареты и тихое, шептаемое обращение. — Прощай, Одасаку. Бледнеющие мелковые губы. И хрустальный взгляд, устремлённый в пожирающую пустошь. Взгляд, что был дороже любого букета. Высеченное на сердце, как погибшее имя на могильной плите, обещание становится новым смыслом существования.***
Лилейный, очаровательный бриз гулял в тонких волосах. Колыбельная, исполняемая спокойным морем. Ласковая ночь пыталась утешить. Она не оплакивала упокоенные в земле души, не хотела карать громовыми копьями виноватых, выплёскивая неконтролируемую ярость. Вода мягко приливала к каменному берегу. Фигура, чьё тёмное пальто развевалось парусом, исступленно стояла. — Что значит “уходите”? Дазай-сан, вы же шутите? Избавиться от созданного груза тяжко. Особенно от того, что так ошарашенно смотрит, настойчиво не принимая слова. Но если продолжать плыть вместе, кто-то точно пойдёт ко дну. — Нет, я серьёзно. Так вышло, Рюноске. “Надеюсь, ты сможешь понять через какое-то время”. Переливистый, нарастающий в ушах звон. Волнующие вопросы, что трепетали смятое, разорванное на куски естество. Случившееся ранее — таинственный флёр и глупая игра? Изначально затянувшаяся затея, которая резко обрубается на концах? — Я отправлюсь за вами. Но цветок, питаемый тьмой, погибнет, почувствовав тёплые лучи света. Противиться неизведанному, чужеродному и неподходящему — естественная для каждого существа реакция. Нельзя допустить того, чтобы тянущаяся тяжёлая мантия могла преследовать, уволакивать в грязь совершённых ошибок. Черновик с кучей грубых помарок и жирных, небрежных зачёркиваний должен смениться на белый чистовик. — Нет, ты должен остаться в мафии. Так будет лучше. — Для кого лучше? — пылко бросалось с искусанных губ, — это всё потому, что я настолько плох? Я непременно докажу обратное, пойду против кого угодно! Только скажите, что нужно сделать, Дазай-сан! Поток речей горным бурным течением проносился мимо молчания. Сидящий до этого Дазай неторопливо приближался, ощущая подошвой образовавшиеся острые камни. Давящее на плечи ощущение неправильности, сомнения, ставящие под вопрос непоколебимую решимость, предчувствие повторной опечатки на страницах старой летописи. Но накрывающая вспотевший лоб кисть заткнула беспрерывный монолог и заставила вздрогнуть. — Замолчи. Прошу тебя. И только немой, влажный взгляд в ответ. Сидеть поодаль друг от друга. Возможно было ощутить иглами покалывающее кожу молчание. Молчание, что таило в себе намного больше слов, не решающихся проявиться вслух. Солёные сверкающие крупинки слёз, собирающиеся в уголках глаз, искрили также ярко, как точки-звёзды на флотского цвета небосводе. Мокрые дорожки прожигали щёки насквозь, подобно сжигающим всё на своём пути хвостам комет. Сидящую вытянувшуюся чёрную дыру потрясывало, напоминая землетрясение от упавших метеоритов. Акутагава, что так похож на безграничный космос. Но какое бы широтное это пространство не было, в нём невозможно дышать. Тоскливый взор, устремлённый в редкие облака под колокольчиковые всхлипы. Одуванчиковое зарево на цыпочках подкрадывалось, начинало новую главу.***
Дороги Йокогамы переплетаются между собой в трудно распутываемый клубок, образуя единую паутину. Неразрывные канаты, сотканные из неисчислимого количества нитей, что завязываются в толстые и сложные узлы. И когда-то соединённые одной тонкой верёвочкой люди обязательно сойдутся снова. Смени ты хоть тысячу плащей, что будет один светлее другого, что бежевым полем будет тянутся за тобой, оставленное на ком-то полотно поглощающей темноты навсегда поселится в закромах твоей памяти. Один взгляд будет искать тебя в толпе похожих, не отличающихся между собой кофейно-коньячных глаз, но только твои, кровяно-древесные радужки вызовут дрожащий скрежет чьего-то сердца. Только этот один единственный взгляд будет испепелять твою спину каждый раз, стоит тебе шутя отвернуться и уйти с теми, кто никогда не посмотрит на тебя. И только у твоей, забытой годами тусклой серой двери дожидается каждый вечер один тот же заблудший зверёк какого-то чуда, что фейерверком разгорится в плутающей мгле. Доволен ли твой, перешедший в мир иной хранитель, что путеводной звездой освещает извилистую тропу? Может ли он наконец не карать тебя в цепком кошмарном сне? Не выпьешь ли ты вновь, в той опьяняющей обители, повторную порцию яда с кубическим льдом в стеклянном стакане? Не заплутаешь ли в туманном, густом лесу, сбившись с нужной стороны? И даже если сейчас вы стоите на противоположных берегах, ты опять позовёшь его на свой, с бушующим ветром и опасными подводными камнями. В очередной раз попросишь остаться с тобой до рассвета. До рассвета, что нежно обнимет, развеет приступ поглощающей грусти, что снова ослепит милыми лучами и заставит верить в нечто, подкрепляющее надежду. Ведь за ночь ты смог с кем-то оттереть мазки масляной тоски, избавиться от бензиновых выхлопов скорби и снять непригодную маску приторной доброжелательности, отклеить вымученную улыбку. Ты поддаёшься тлеющему соблазну, набирая на телефоне номер, что обещал вчера наконец стереть. Ожидаешь всего один гудок. И произносишь то, что никогда бы не хотел повторить снова. — Рюноске, побудь со мной.