Сто шестнадцать месяцев назад

      «Московское время восемь часов» – радио на кухне раздалось быстрой репликой диктора. Сергей Глебович опустился в кресло и подпёр рукой подбородок, не отводя взгляда от распахнутых настежь дверей зала. Рядом на столе лежала пара листов бумаги и две шариковые ручки черного цвета. С краю, на железном подносе, стояли гранёные стаканы и хрустальный графин, доверху наполненный яблочным соком. Профессор окинул комнату быстрым взором, чтобы убедиться о готовности встречи гостя, как вновь сконцентрировал внимание на коридоре.       Он решил сдержать слово перед Лизой и не заводить беседу с Фирсовым о параде планет. Во всяком случае, найдётся гораздо больше вопросов со стороны нелицеприятного и незваного гостя. Тем не менее прихожую уже наполнил знакомый профессору стук позолоченной трости, и едва слышимый скрип начищенных до блеска чёрных туфель. По комнате разлился дурманящий аромат дорогих духов, от которого на стенах нарастали алые грозди, отдалённо напоминающие сорта тёмного винограда. Колючие ветви обвивали обои и постепенно погружали комнату в адскую обитель самого непредсказуемого и остроумного представителя актёрской троицы. Сергей Глебович долго думал о возможности создания таких реалистичных спецэффектов за короткий срок – менее трёх минут. Ему пришлось сильно зажмуриться, чтобы вернуть комнате прежний вид. Открыв глаза, профессор увидел перед собой Фирсова, сидящего на обитом красным бархатом стуле в той же позе, что и он сам.       – Моё почтение, Сергей Глебович! – Фирсов коснулся трёхпалой кистью рогов и слегка наклонился вперёд. – Вы не ждали меня, и вот… я здесь.       Решив не тратить драгоценное время на вежливости, профессор подтолкнул к нему бумагу и ручку:       – Пиши заявление!       – Что изволите пожелать на этот раз, любезный? – спокойно спросил сидящий напротив собеседник.       – Пиши сверху листа «заявление», ниже сейчас скажу. Значит, давай: «Я, один из надзирателей восемьдесят восьмой квартиры, в скобках пометь – тюрьмы, по улице Павлова тридцать, также являющийся настоящим и запечатлённым в архивных документах чёртом, отказываюсь вести травлю на проживающих в выше указанной квартире жильцов – Льдинского Сергея Глебовича и его восьмидесяти двух летнюю мать, Льдинскую Елену Васильевну. Число сегодняшнее, подпись».       Фирсов старался выводить каждую букву, превращая строгий документ в каллиграфическую вакханалию. Профессор специально заставил писать Фирсова именно его ручкой, поскольку этому предшествовала очередная забава со стороны актёров.       – Теперь вы не отвертитесь, – злорадствовал он. – Хитро было, как ты на прошлой неделе написал своим пером, а у меня потом весь текст пропал, и лист чистым оказался. Ну–с, что написал?       Сергей Глебович вырвал лист из рук и вчитался в его содержимое:

Начальнику актёрского комитета по вселенскому беспределу Носухоротову М.А.

Объяснительная записка

Я, Льдинский Сергей Глебович (душевнобольной человек), совместно проживающий со своей матерью (счетоводом до двадцати девяти включительно) Льдинской Еленой Васильевной по улице Блейлера тридцать, также являющийся бывшим профессором философии, не имею каких–либо претензий к навещающим меня бывшим студентам специальности «социология»: воробью Лебедеву, графине Перовой и чёрту Фирсову. Ввиду своей недееспособности, прошу принять подпись моего достопочтеннейшего друга. 27.09.18.

Настоящий и запечатлённый в архивных документах чёрт

      Возмущению профессора не было предела, он пытался совладать с собой, чтобы не перейти на крик:       – Ты что понаписал? Душевнобольной человек?! Как… как ты назвал мою маму?!       Фирсов получил своё – брошенный в его сторону скомканный лист прошел насквозь и оказался на полу.       – Не стоит обижаться на правду и лишний раз прощаться с остатками нервных клеток, – говорил чёрт, показательно стряхивая пылинки с пиджака, – Что мне сказал ваш мозг, то я и написал, только с точностью наоборот.       – Какой ещё мозг? Это я велел тебе всё делать!       – Душевнобольным свойственно действовать без помощи серого вещества. Вы и сейчас будете отрицать предоставленные мною весомые аргументы?       Мастерство троицы выводить из себя, как и всегда, держалось на самом высшем уровне. В этой нелёгкой стезе каждый из них преисполнился до небывалых умений грамотно, а главное своевременно уколоть словом и безжалостно наблюдать, как бессилие оппонента сменяется медленно зарождающимся внутри него гневом. В таких случаях профессор прибегал к методике, которой его научила Лиза задолго до происходящих в квартире выступлений троицы. Сергей Глебович делал глубокий вдох, после чего также тяжело выдыхал и повторял так несколько раз. Сердечный ритм постепенно нормализовался, а кровь насыщалась новой порцией кислорода.       – Фирсов, – выдохнув, спокойно произнёс профессор, – Рано или поздно я получу своё от каждого из вас, и в том числе от вашего главаря. Носухоротов, интересная фамилия…       – Верно подмечено, – согласился он, – Михаил Альбертович дал мне указание больше не скрывать своей личности и предоставить вам полное право для осмысления его дальнейших действий. Поверьте, они будут гораздо отличаться от тех, что вам довелось видеть ранее. Мы настроены абсолютно серьёзно, и наш настрой не может быть сломлен рядовым философом, что заигрался в войну с собственным разумом.       – И что же вы все планируете на этот раз? – издевательски, поинтересовался Сергей Глебович.       – Позвольте мне пока не афишировать наших грандиозных планов, поскольку они ещё нуждаются в серьёзных коррективах и доработках. Я могу сказать вам лишь об одном: любезный, вы нас очень плохо знаете… в конечном счёте, эта квартира будет распределена на четыре доли: ванную отдадим Лебедеву, спальню – Перовой, мне хватит и кухни, а вот наше светлейшее начальство, в лице Михаила Альбертовича, обретёт покой здесь, в этом просторном и уютном зале.       – А куда нам прикажете с матерью деваться, господа планировщики?!       Немного поразмыслив, Фирсов ответил:       – Вашу мать переведём на вполне законных основаниях в другое место – на кладбище, а вас, многоуважаемый, в психиатрическую больницу имени Четырёхсотого Врача.       Терпение профессора окончательно иссякло. Он резко поднялся из кресла и подбежал к шкафу, достав из стопки белья заточенный клинок.       – Совсем страх потеряли?! – методика Лизы не помогла, ему пришлось перейти на крик. – Ничего не нажили за все годы, ходите, побираетесь, а как чужую монетку увидели, то как вороны слетелись?! Лакомый кусочек?! Сейчас под рёбра заеду, так всех из этого лакомого кусочка вперёд ногами выпровожу!       Фирсов не пошевелился. Он даже не вжался в стул, а напротив, уверенно смотрел в разъяренные глаза профессора:       – Вы же знаете, что это не причинит нам вреда. Графин с яблочным соком поставили специально, или это своеобразная психологическая уловка? Думали, что мы не переговариваемся после выступлений, не ведаем собственных идей? Успокойтесь, сядьте, выпейте сока и выслушайте моё предложение.       Каждое высказывание, словно дротик, попавший точно в десятку. Сергей Глебович начал понимать, что бороться с троицей и её главным представителем было бесполезным занятием, по крайней мере здесь, в квартире. Профессор догадывался о том, что их наряды могли соответствовать местам, в которых актёры давно не были и позволили силам ослабнуть. Если это верное предположение, то кровь прольётся на их территории.       – Хорошо, – он вновь сел в кресло, продолжая держать в руках клинок. – Хорошо. Я попытаюсь выслушать…       Фирсов достал из пиджака кусок пергамента и гусиное перо, гордо бросив их на стол.       – Завтра, в три часа пополудни мы нанесём вам визит. Буду я, Лебедев и Перова, никого более. Именно завтра мы будем готовы огласить вам, почтеннейший, план наших дальнейших действий. Уверяю, будет очень интересно! – в его пустых глазницах появилось тусклое свечение, напоминающее тлеющие угольки в печи. – А теперь перейдём к бюрократии. Поставьте подпись на этом пергаменте и наша беседа на сегодня благополучно для всех завершится.       Профессор изучил предоставленный Фирсовым документ:

Подписка о неразглашении

Я, Льдинский Сергей Глебович, обещаю не распространять услышанную мною информацию двадцать восьмого сентября сего года. За разглашение готов понести наказание.

Подпись:

      – Чем подписывать, кровью?       – Ну что вы! – удивился Фирсов. – У нас же демократия! Прошу, этим пером.       Сергей Глебович поставил широкую роспись и вернул перо чёрту. Тот снова коснулся рогов и наклонился вперёд, испарившись вместе со стулом. В голове пронеслась единственная мысль – победа оказалась ближе на шаг. Маленький, неуверенный, но шаг к долгожданной свободе. Скомканная объяснительная записка безвозвратно исчезла.