Сто шестнадцать месяцев назад

      Подозрительный шорох в зале пробудил профессора посреди ночи и заставил его подняться с постели. Электронные часы показывали красную тройку, мама устремила взгляд в потолок и не шевелилась. Сергей Глебович приоткрыл дверь комнаты и посмотрел в щёлку, прежде чем полностью показаться перед неизвестностью. Тёмная фигура, согнувшись и разводя руками, копошилась у полки с телевизором, пытаясь что–то найти в стопке еженедельных газет. Нечто округлое, словно злой карлик из сказок, который надел на себя тёмный плащ и пробрался в дом, но с какой целью? Профессор сделал шаг вперёд и понял, что совершил ошибку: половица предательски скрипнула, позволив фигуре обратить на него внимание. Черты сморщенного лица с невероятно раздутым левым глазом тускло прослеживались в свете уличного фонаря. Нечто продолжало смотреть за Сергеем Глебовичем, дёргая руками, словно пытаясь совладать с испугом от неожиданной встречи. Оно медленно попятилось к балкону, выворачивая коленные суставы в другую сторону. Нелепые движения сопровождались пошатыванием, фигура едва балансировала, чтобы не упасть на пол. Обваренные кожные лоскуты свисали с ладоней длинными рваными лентами, напоминая пропавшие ломтики бекона с личинками опарышей.       – Ну, господин актёр, – спокойно говорил профессор, приближаясь с каждой фразой к незнакомцу всё ближе. – Почём костюмчик? Сколько гримировали? Нет, стоит отдать должное: грим прекрасный, это бесспорно! Но залезать в мою квартиру по ночам, когда мне хочется отдохнуть от ваших дневных визитов?! Это чересчур…       Он был готов перекинуть его с балкона, как вдруг услышал в коридоре приближающиеся шаги. Цоканье каблуков переплеталось со звонким скрипом мужских туфель и шарканьем домашних тапочек. Обернувшись, профессор увидел троицу.       – Негоже слабых обижать, Глебыч! – нахмурившийся Лебедев недовольно гонял курительную трубку по клюву. – Или тебя мама не учила этому?       – Да что с него взять, mon ami! – Перова обмахивалась ажурным веером, рассматривая профессора с ног до головы. – Выглядит ужасно, хуже прислуги в моём имении!       Улыбка Фирсова растянулась почти до отсутствующих ушей, о чём свидетельствовало полное соответствие сценария задуманного выступления. Карлик оказался спланированной ловушкой для Сергея Глебовича, ставшей рычагом для дальнейших и уже законных действий актёров.       – Браво! – злобно смеялся чёрт. – Теперь мы имеем все основания для того, чтобы судить вас по нашим законам! Друзья, Михаил Альбертович заждался нас в суде, так давайте же перестанем церемониться с нашим нарушителем! Не стоит проявлять сопротивление…       Воробей и графиня, услышав озвученный приказ начальства, подошли к Сергею Глебовичу и толкнули его в кресло. Из подлокотников появились металлические оковы, сомкнувшихся на кистях в одно мгновение и не позволяющих пошевелиться. Теперь он был в их распоряжении, план троицы следовал верному направлению.       – Можете закрыть глаза, mon chéri, если вам вдруг станет страшно! – предупредила его Перова, крепко взявшись за ножку кресла.       Скинув тапки, Лебедев прыгнул на спинку и впился в неё острыми когтями. На глазах он превращался в огромного воробья с длинными коричневыми крыльями, не помещающихся в просторной комнате. Он окончательно перестал быть похожим на человека, полностью приняв свой истинный облик птицы.       Фирсов ударил тростью по полу, даровав возможность огромным трещинам расползтись повсюду и захватить даже стены. Целый дом затрясся ради представления для одного жильца. Под аккомпанемент соседских криков и угроз, квартиры начали разрушаться, осыпаясь в пропасть бетонными глыбами с торчащими из них арматурами. Абсолютная пустота окружала пятиэтажную постройку, беспросветная мгла, полная тьмы, сгущалась. Чёрт успел ухватиться за другую ножку тростью, когда пол окончательно ушёл из под ног. Воробей взмыл в воздух и понёс своих друзей вместе с профессором в неизвестную мрачную даль.       – Mon chéri, как вы там? – кричала снизу Перова, покачиваясь от порывов пустотного ветра.       Ком в горле не позволял сказать ему ни слова. Он смотрел вперёд во тьму, среди которой иногда промелькивали частицы знакомых вселенных. Пурпурные сферы парили в просторах неизвестности, отдалённо напоминая неизученные учёными планеты. Все они представляли собой восемьдесят восьмую квартиру в разные дни на протяжении девяти последних лет. При изучении каждой можно было заранее знать будущее или пересматривать моменты прошлого, переосмысляя собственные ошибки. Во всех сферах в спальне лежала мама и считала до двадцати девяти, во всех вселенных среди недели приходила Лиза, во всех мирах профессор был изгоем общества и преследовался троицей.       Сергей Глебович ощущал спиной когти воробья. Он наклонился вперёд и посмотрел на Перову и Фирсова, держащихся по разным сторонам. Экипаж стремительно нёсся в суд, где должна произойти строгая процессия над невиновным. Пурпурные сферы сменились жёлтыми шарами на алых мраморных подставках – огни роскошного зала виднелись всё чётче.       – Подлетаем! – Фирсов сверился с часами, достав их из пиджака и мастерски откинув крышку.       – Будем катапультировать? – пошутил Лебедев.       Перова резко отозвалась по поводу предложения:       – Ни в коем случае, mon ami, приземлимся, как подобает нормальным людям, без вселенского беспредела. На счёт тридцать!       – Тридцать! – крикнула троица в один голос.       Они перестали держаться за кресло и скрылись во тьме, оставив профессора наедине с пленяющей мебелью. В какой–то момент Сергей Глебович понял, что незнакомый до сегодняшнего дня транспорт для путешествий по пустоте остановился и начал быстро падать. Страх превзошел все эмоции, свист разрезающегося воздуха сменился протяжным гулом. Грохот упавшего на мрамор советского кресла отразился от появившихся античных колонн, распространив по залу серое облако пыли. Встревоженный птичий щебет смешивался в голове с удивлёнными людскими возгласами и нечеловеческими томными стонами. Когда пыль осела, профессор смог подробно изучить новое пространство. Зал суда был поделён на три больших сектора с возвышающимися столбами, за каждым из которых стоял представитель троицы. Внизу, по предположениям Сергея Глебовича, расположились места непосредственных пешек актёров. Так, под столбом принявшего вновь человеческий облик Лебедева, на витых жёрдочках сидели нахохлившиеся воробьи, наблюдающие за профессором то левым, то правым глазом. В секторе Перовой находились богато одетые дамы и господа с бледными лицами и черной подводкой вокруг век, как и у самой графини. Приспешники Фирсова напоминали настоящих суккубов. В попытке соблазнить невиновного преступника, они облизывали пылкие губы и страстно натирали накрашенными красным лаком ногтями затвердевшие соски.       – Судебная процессия над нарушителем за номером один торжественно объявляется открытой! – раздался сверху тяжелый монотонный голос. – В зал суда приглашается потерпевший: Осенний карлик–горбун Огромноглазов Карл Горбунович!       В распахнутых позолоченных дверях появились два великана с торчащими из пасти клыками. Они волочили за собой уменьшенную модель восемьдесят восьмой квартиры, стоящей на широкой подставке с изогнутыми колёсиками. В центре комнаты трясся маленький и уже знакомый профессору ночной гость.       – Потерпевший, вы узнаёте совершившего на вас нападение гражданина?       – Да, – робкий писк едва был слышен, – узнаю!       Сергея Глебовича охватила злоба, он стал раскачиваться и пытаться освободиться:       – Лжёшь, сволочь! Ты копался в моих газетах, проник в квартиру без моего разрешения!       – Михаил Альбертович, – откашлялась Перова, – позвольте мне высказаться.       – Позволяю.       Графиня спустилась по лестнице к подставке, придерживая подол платья, чтобы не оступиться. Её веер превратился в деревянную указку.       – Видите ли, mon Seigneur, – она начала вращать указку и показывать ей на трясущегося карлика, – мне удалось стать свидетелем животрепещущего и совершенно ожесточенного нападения на гражданина Огромноглазова. Взгляните, вот! Ужасный кровоподтёк вокруг глаза свидетельствует о причинённом физическом насилии точно также, как и обваренная кожа рук. Нарушитель опрокинул кипящий чайник и не оказал первой помощи при ожогах пострадавшему, что ещё раз доказывает намеренность действий обвиняемого!       Сектор графини охватили оглушающие аплодисменты, однако она продолжила проникаться к горбуну:       – Это ещё не всё. Посмотрите на ноги. Бедный, бедненький, мне его столь жаль! А суставы, на них же нельзя взглянуть без слёз и сожаления! Он не может бегать по чудесным цветущим лугам, теперь он вынужден находиться здесь, выслушивать унизительные речи грубого обвиняемого!       – Дайте мне слово! – кричал профессор, надеясь быть услышанным среди очередных аплодисментов.       Свидетели графини перестали хлопать, недлительное затишье прервалось голосом где–то под самым куполом зала:       – Предоставляется слово бывшему профессору городского вуза, а также обладателю награды «семидневной недели», Льдинскому Сергею Глебовичу! Перова, вы можете вернуться на своё место.       – У меня возникли некоторые вопросы, – перебил он, услышав своё имя. – Во–первых, в предоставленном мне Фирсовым вчера обещании, упоминалась встреча в три часа пополудни, сейчас три часа ночи!       – Подсудимый Глебыч! – послышалось с первого столба. – Посмотрите на стену, вон туда!       В указанном Лебедевым направлении висели часы в рубиновом обрамлении. «15:04» – изумрудные цифры показывали точное пустотное время.       – Четыре минуты как идёт заседание, касательно вашего заявления всё верно, любезный! – в разговор встрял Фирсов. – Быть может, что–то ещё?       – Хорошо, а как на счёт другого обещания, более того, подкреплённого и заверенного моей подписью документом?       – Вы имеете в виду подписку о неразглашении? – чёрт хитро улыбнулся. – А что с ней может быть не так?       Профессор поразился наглости Фирсова:       – Что значит «может быть не так»?! Чёрным по белому писалось – неразглашение информации! Но перед этим вы сказали, что на встрече никого кроме троицы присутствовать не будет! Так что же получается, очередной вселенский беспредел?!       – Это правда, Фирсов? – возмущённо спросил голос. – В таком случае прошу внести в зал три тысячи пятьсот тридцатый день для проверки!       Во вновь распахнутых дверях появился третий великан. В окаменевших руках он нёс мягкую подушку из бархата, на которой лежала пурпурная сфера с порядковым номером «3530». Ударив по сфере массивным кулаком, из неё начал тянуться к куполу клубящийся фиолетовый дым, в котором проглядывались сидящие друг напротив друга фигуры за столом. Заполонив потолок судебного зала, свидетели подняли головы и приготовились смотреть один из многих дней заключения обвиняемого. Человек в костюме отчетливо произносил условия подписки, однако в них не было ни единого слова о том, кто должен присутствовать на встрече.       Пользуясь случаем и не знанием профессором французского языка, Перова уверенно произнесла:       – Un cochon sale veut vivre propre! Étonnante!       Лебедев с трудом пытался сдерживать смех, одобрив высказывание подруги жестом большого пальца. Щебет воробьёв прогремел вместе с аплодисментами господ, погрузив Сергея Глебовича в глубокое отчаяние. Только сейчас он понял, насколько глупо было сражаться с судебной машиной абсолютно другого измерения, где чистую правду подменяют только что выдуманной ложью. Оди́н против тысячи – не всеотец, а обычный и невзрачный, совершенно рядовой человек, попавший под жестокий бюрократический пресс. Всё сказанное рано или поздно обернётся против него самого, поэтому профессор принял нелёгкое для себя решение – играть по правилам троицы и их представителя ровно до того момента, когда всё обретёт прежний вид и его вернут в квартиру.       – Постойте! – воскликнул обвиняемый. – Вероятно, я ошибся с высказыванием! Всё было так, как показано в дыму.       Помещение охватила мёртвая тишина. Все без исключения удивлённо смотрели в сторону профессора, явно не ожидая подобного высказывания. Первое отклонение от плана вызывало у него несказанную радость, достойно маскируемую понурым выражением лица:       – Я действительно проявил грубость по отношению к осеннему карлику–горбуну Огромноглазову Карлу Горбуновичу, за что готов понести справедливое наказание.       – В таком случае, – голос пытался подбирать слова, – мы… наше собрание готово предъявить вам законные обвинения по тридцатой статье пустотного кодекса «О назначении наказания в случае его одобрения со стороны нарушителя». Пункт пятый, подпункт восемьсот тридцать восьмой: «В случае нанесения телесных повреждений актёрам, находящихся при исполнении, применить высшую меру наказания: отработку договорных часов во владениях воробья, в лице Лебедева, графини, в лице Перовой, и чёрта, в лице Фирсова».       Обвинение ничуть не напугало Сергея Глебовича, он тяжело вздыхал, будто осознавая всю тяжесть преступления. На самом деле, где–то в глубине души сейчас адским пламенем горело кострище, из которого пытались спастись обгоревшие останки воробьёв; бегущие и превращающиеся в пепел богачи молили о пощаде, а демоны вместе с суккубами вытирали пот со лбов и жаловались на чересчур высокую и непривычную для мракобесов температуру. Для воплощения плана не хватало всего лишь канистры с бензином и одной маленькой спички, но здесь, в пустоте, такие предметы оставались лишь в мечтах и являлись непомерной роскошью даже для её создателя.       – Могу я задать последний вопрос, прежде чем обвинение вступит в силу? – поинтересовался профессор.       – Определённо… – нехотя ответил голос.       – Я хочу, чтобы в момент отбывания часов в имениях троицы моя мама была вместе со мной.       Зал наполнился неодобрительными возгласами и даже неприличным свистом, протест охватил все три сектора, в том числе и их представителей. Воробьи прыгали по жёрдочке и чистили перья, люди махали руками, а суккубы показывали странный жест трёхпалого болтающегося кулака у открытого рта.       – МОЛЧАТЬ! – выкрик сверху в одно мгновение успокоил всех. – Просьба расценивается как ходатайство и не несёт чего–либо противоречивого, вследствие чего может быть исполнена в полной мере.       Над почерневшим куполом показалась парящая старая кровать. Она, как и кресло в начале заседания, с грохотом упала на мраморный пол рядом с профессором.       – Мамочка, как ты? – волновался Сергей Глебович.       – Двадцать один, двадцать один…       – Какая трогательная семейная идиллия! – скривился Фирсов. – Михаил Альбертович, может я не имею полномочий так выражаться, и тем не менее, почему вы не желаете показаться перед подсудимым?       – Я не могу продемонстрировать истинную силу перед тем, кто ещё не проявил своей. Пребывание обвиняемого в ваших владениях покажет готовность избавления от преследующих его страхов. Очищение от них откроет путь в новую, ещё незнакомую ему вселенную со мной. Я и есть самый потаённый для него ужас…       Речь Михаила Альбертовича была настоящей истиной для профессора. Все выступления в квартире, бессмысленные диалоги и показ совершенно абсурдных вещей в исполнении троицы – дело его рук. Именно он способствовал загадочным представлениям с неизвестной до определённого момента целью. Итог последнего визита Фирсова стал ясен окончательно – квартира не даёт им покоя вот уже девятый год. Единственной деталью, остающейся непонятной до сих пор, казалось то ярое и непреодолимое желание захвата жилой площади. Имея безмерное пространство пустоты, можно выдать жильё всем, начиная от скворечников для воробьёв и заканчивая огромными дворцами для богачей.       – Исполнив вашу просьбу, вы должны выполнить нашу.       – Я весь во внимании. – полностью расслабился Сергей Глебович.       – Убейте Лизу! – одновременно выкрикнула троица. – В противном случае, мы избавимся от вашей матери!       Холодная дрожь пробежала по телу, профессор сглотнул слюну и попытался найти в лицах актёров намёк на шутку. Отнюдь, их наставление оказалось вполне серьёзным и гораздо продуманным, чем его просьба. Они не оставляли ему права выбора, послав сильную головную боль, избавлением от которой станет исполнение сумасшедшего и совершенно животного желания. В памяти возник клинок, затачивающийся для того, кто в очередной визит проявит особую дерзость. В этой идее прослеживалась жестокая ирония: от лезвия суждено погибнуть тому, кто все года заботился и проявлял сострадание.       – Не стоит оказывать сопротивление… – прозвучала знакомая реплика Фирсова, в момент вернувшая Сергея Глебовича обратно в квартиру, будто ничего не было.       Доказательством обратного являлась паразитирующая в сознании идея убийства Лизы. Профессор принял окончательное решение...