Сто шестнадцать месяцев назад

      «Бордель какой–то!» – его первое, мимолетно сложившееся впечатление от остатков культуры древности. В вестибюле, за длинной лавкой сидела голая старая женщина. Выставленные на всеобщее обозрение срам и непотребство гармонировали с висящим на стене полотном «выставка красот суккубов за восемьдесят», изрисованным тёмной краской.       – Какое великолепие! – скривился профессор. – Мать, такое не показывают – такое прячут!       – Хам! – она достала с пола билетную машинку, похожую на печатную с причудливой вращающейся рукоятью. – Билет брать будете?!       – Тамарочка, гневливая вы моя, пропустите мужчину, сегодня для него объявляется день открытых дверей! – говорил Фирсов.       Женщина напряжённо вздохнула и протянула небольшой листок бумаги под валиком, испачканным в крови. Вращение рукояти оставляло на нем корявые буквы.       – Возьмите.       – Один билет на экскурсию «Руины науки», – вчитывался Сергей Глебович, проводя пальцем по каждой строке, – за последствия от истерического гогота или проникновенного плача посетителей, администрация ответственности не несёт. Приятного отдыха!       – Прошу прощения за безалаберность, вам хорошо знакомо моё пристрастие к каллиграфии, а тут такие каракули... непорядок! – голос черта метался в голове. – Буквально на днях, незадолго до вашего визита, сломалась одна из моих гениальных пишущих машинок, и мне пришлось позаимствовать эту у Лебедева. Небольшая доработка в моем исполнении, и она стала идеальной на одну восьмую долю. Всякая гениальность требует времени, чтобы понять, гениальна ли она на самом деле, любезный... проходите же, не принуждайте меня принимать против вас ужасные меры!       Первый зал, что находился прямо за вестибюлем, заинтересовал профессора своими причудливыми экспонатами. Рядом с инсталляциями покорно дожидались посетителей молодые девушки в длинных норковых шубах нараспашку. На их дьявольски красных ногах были надеты самые обычные коньки, дорогой ламинат здесь погряз под толстым слоем льда.       – Вот больной народ! – удивился Сергей Глебович. – Бабок голых пускают, а молодые чуть ли не в тулупах ходят! Фирсовщина какая–то...       Он не знал, с чего ему лучше всего начать экскурсию, однако почти сразу же на помощь пришёл голос черта и всё подробно разъяснил:       – Настоятельно рекомендую идти по музею так, как задумывал его создатель, то есть я! Первый зал, второй и третий. Здесь всё устроено настолько идеально, что вот–вот гениальность обернётся сумасшествием! Туда–обратно всего лишь один шаг, вам это, полагаю, точно известно...       Сергей Глебович шёл по левой стороне и ловил на себе полные удовольствия взгляды суккубов. Домашние тапочки шуршали по льду и разбивали подошвой белоснежную крошку, оставленную в тонких бороздах от секущих лезвий коньков. Все картины зала были украшены старинными рамками вымерших эпох, когда мир ещё не сталкивался с пагубным влиянием Михаила Альбертовича.       – Могу я чем–нибудь помочь? – девушка мило улыбнулась и указала острыми когтями на изображение Аксабаля, воющего на полную луну у самого обрыва.       – Красивенькая картина, – причмокнул профессор, – я бы такую домой забрал, в прихожей повесил.       – О, зачем же засорять квартиру ненужным хламом? – протянул Фирсов. – Ваша прихожая не нуждается ни в чём. Действительно ли так важно заполнить пустоту на стенах бессмысленными квадратами и прямоугольниками с приятным для глаз сочетанием красок?       – Что бы ты понимал в искусстве...       – Понимаю, любезный, понимаю! Я компетентен в вопросе живописи и с лёгкостью могу отличить достойную работу от хаотичной мазни вашего друга. Следующее творение, полагаю, вам тоже пришлось не по душе?       Профессор перешёл к другой картине. Посреди ромашкового поля под кружевным зонтиком сидела Перова в забавном чепчике и держала чашку чая на блюдце, довольствуясь видом переливающегося на солнце озера.       – Красиво, конечно, но фигура в кресле–качалке мне нелицеприятна! И голос в голове изрядно достал! – обратился к другому суккубу профессор.       – Не повышайте голос на моих подчиненных, они вас прекрасно слышат, в прочем, как и меня. Ненаучное устройство работает на полную мощность, мой голос перестал быть индивидуальным для вас и приобрёл всеобщую огласку.       – Что ты несёшь?       – Вы всегда страшились общественного мнения, многое обдумывали сами, не согласовывая идеи с другими. Вы думали слишком много для обычного человека, не жалели сердца и нервов, и каков итог? Любезный, вы слышите меня, вы видите невообразимые для остальных зевак вещи. Взгляните на нелицеприятную для вас персону на картине…       Перова повернулась к Сергею Глебовичу и покрутила пальцем у виска.       – Все имеют странности, – продолжал Фирсов, – даже я, идеальный и непревзойдённый, порой криво затачиваю рога. Я помню свою прошлую, человеческую жизнь. Спокойную, размеренную до определённого момента, пока та не пошла под откос…       – А что у тебя произошло?       – Не скромничайте, милейший, судьбоносное решение до сих пор гложет вам душу. День защиты работ, неужели вы забыли?! Тогда все точки расставились сами собой, нам на помощь пришёл, не побоюсь этого слова, светлейший в мире человек – Михаил Альбертович. Мы обрели новую цель отомстить вам, найти маленькую долю справедливости и покончить с любыми принципами. Всё идет в строгом соответствии с планом. Взгляните на следующее творение.       Сергей Глебович обратил внимание на красивую подставку со стеклянным куполом, под которым лежал раскрытый веер графини.       – И какой смысл у этой работы?       – На самом деле, его здесь больше, чем в нашем с вами существовании. Главное, под каким углом смотреть…       Намёк чёрта был быстро осмыслен. Профессор обходил инсталляцию вокруг и смотрел на неё с разных сторон. Веер менялся на игральную карту, а она, в свою очередь, на карманные золотые часы.       – Лиза поняла всё гораздо быстрее вас, любезный. Такая простая, детская шарада, приводящая ум в исступление… может сейчас вы что–то осознали?       – Да, определённо, – отвечал Сергей Глебович, – что я осёл и баран!       – Самокритично, не буду спорить. Ну же, мыслящий вы наш, я не переведу вас в другой зал, пока вы не дойдёте до истины. Требуется помощь? Представьте монетку.       Суккуб достала из шубы монету и зажала её большим и указательным пальцем, демонстрируя профессору сторону с орлом.       – Что вы видите?       – Орла я вижу…       – Только ли орла? А как же решка?!       – А её я не вижу!       – Попались! – рассмеялся чёрт. – Если вы не видите каких–либо вещей, это ещё не значит, что их не существует. Леночка видит решку, но не видит орла, а вы, любезнейший, наблюдаете лишь орла. Понимаете? Две точки зрения на одну и ту же мысль, и каждый из вас будет по–своему прав! Я не зря упомянул Лизу.       – Да? – саркастично хмыкнул профессор.       – Не стоит кривляться. Вы лишились лучшего друга, её сердцем и разумом завладела тьма. Готовьтесь встретиться с ней лицом к лицу в наших владениях. Прошу, второй зал! Леночка, проводите гостя.       – За мной, уважаемый! – суккуб оттолкнулась ото льда и последовала к дверям, профессор молча шёл по следу коньков и обдумывал сказанное Фирсовым.       В уме возник знаменитый кот Шрёдингера, существующий не в двух, а сразу в трёх состояниях, по мнению Сергея Глебовича. Живой, мёртвый и несуществующий. Понятие «мёртвого» и «несуществующего» далеко не близкие по смыслу, как полагали высшие умы и вселенское великолепие в лице надоедливого Носухоротова. Спящий человек похож на мертвеца только внешне, не шевелится, молчит. Лишь момент пробуждения способен развеять сомнения у наблюдающего и, наконец, понять, кто перед ним находится. Такой же опыт можно провернуть с пушистым созданием, что и сделал австрийский физик. Результат эксперимента произвёл на профессора в своё время неизгладимое впечатление, будучи студентом университета он стал случайным слушателем диалога двух одногруппников, беседующих на перемене на тему квантовой механики. Любители обсуждали самые азы сложнейшей для понимания науки и делились впечатлениями от прочтения популярного на то время научного журнала «Кванта». Услышанный «информационный клубок» из перепутанных между собой терминов и понятий, он принёс домой и в тот же вечер попытался его распутать, прильнув к домашней библиотеке до поздней ночи.       – Опять?! – профессор изумился стоящему в полной темноте зелёному креслу, на которое ему указывала суккуб.       – Вероятно, снова, – с долей загадочности отвечал Фирсов. – Не бойтесь повторять ошибки, когда–нибудь они станут единственным верным выходом из кошмарной ситуации. Благо сейчас всё хорошо, в суд не улетите, это я вам гарантирую… клянусь своей проданной душой!       Профессор сплюнул через правое плечо и осторожно сел на край обивки, не спуская взгляда с довольного суккуба.       – Не бойтесь пустоты, я сопровожу вас. – улыбнулась она.       Оковы, вопреки ожиданиям Сергея Глебовича, не вылетели. Уже с облегчением он заёрзал на сидении и облокотился на спинку, положив руки на подлокотники. Кресло со скрипом медленно тронулось по льду вперёд, навстречу пустоте.       – Сейчас, любезный, я попрошу вас не перебивать меня. Я готовился к монологу очень долго, каждый предмет искусства обошёлся мне в целое состояние! Итак, позвольте мне начать…       По сторонам от кресла зажглись яркие огни.       – Насколько интересной может быть вселенная, если бы не другие вселенные? Одни накладываются на вторые, третьи входят в вечное противостояние с четвёртыми, а пятые мирятся с шестыми в тысячный раз! Дамы, для нашего сегодняшнего гостя нет различий во всём, он есть огромный миксер, смешавший в себе все известные миру фруктовые соки. Выпили бы вы такую гадость?       – Нет, господин! – отвечали в один голос суккубы, следуя за профессором и рассекая лёд за разгорающимся пламенем.       – Мир лишился науки за ненадобностью, зачем нужны эти законы – меры ущемления середняков, когда правом на чудо могут воспользоваться абсолютно все, не взирая на уровень развития!       Ветви появившейся впереди яблони тянулись к верху, осыпая пустотное небо сочными плодами.       – Мы говорим «нет» закону всемирного тяготения! Мы говорим «нет» шарообразной Земле! Мы есть истинный закон! Мы есть истинная наука!       Отчасти Сергей Глебович соглашался с прозвучавшими лозунгами, за исключением отрицания шарообразной модели нашей планеты. Если бы Земля действительно была плоской, то всё существующее на ней давно стянулось бы в тонкую струну, представляющую собой огромную вселенскую балалайку.       – Всё могло идти своим ходом, но наш гость думал иначе… принятое им решение сподвигло нас на ответные меры. Я и мои друзья обрели облики несвойственные нам, но привычные для нового врага. В каждом он видел часть себя, но признать это… не осмелится никогда! Немного пафосно, ну да ладно! – быстро проговорил Фирсов, как снова перешёл на грозный тон. – Узрите! Вселенский унитаз!       Ледяную толщь рядом с креслом пробил небольшой керамический унитаз. Выдраенный до чиста, он отражал опешившего Сергея Глебовича, вжавшегося от испуга в подлокотники. В открытом сливном бачке в компании с тремя черепахами, плавал большой синий кит.       – К большому сожалению, слоны погибли, поскольку под водой не живут. Но! Нам никто не запрещал переносить полюбившуюся модель планеты в другое измерение! Хлюп! Пыщь–ь–ь!       – Да что ты такое несёшь?! – злился профессор.       – Неприятно? А каково другим людям, осмелившимся на героический поступок начать с вами диалог или просто повстречаться на улице?! Ваши познания интересны лишь вам, любезный.       Кресло упёрлось в небольшое возвышение, слегка прищемив профессору ноги. В рассеявшейся мгле появился Фирсов с куском пергамента.       – Браво! – воскликнул он. – Вы хорошо держитесь по сравнению с предыдущими гостями… похвально! Что ж, пришло время показать вам последний, на этот раз, грустный зал.       – Предыдущими гостями? – нахмурился Сергей Глебович. – Не уж то дела закончил, сам явился?       – Да, именно так! Оцените мою продуктивность, я говорил с вами и попутно решал свои проблемы. На мой взгляд, вполне недурно! Благодарю! Итак… вернёмся к вопросам котов, одногруппников и квантовой механики. Вы обожаете её до умопомрачения! Будь я вами, я бы…       – Прирезал…       – Вас! – хрипло гоготал чёрт. – Вот и посмеялись! Я обещал – я сделал. Осталось поплакать.       – У меня есть один вопрос. Почему музей настолько пуст и залы так быстро закончились?       – В этом я не виноват. Знаете, понятие прошлого у каждого человека разное, у кого–то есть что вспомнить, а у кого–то сплошная обыденность, забывающаяся в мгновение. Леночка, захватите с собой пергамент и обязательно одно гусиное перо, а вас, милейший, ожидает последний документ. Оформим его там, идёмте!