Сто шестнадцать месяцев назад

      Небольшая комната без мебели и уюта распахнула деревянную калитку, приглашая профессора войти. Помещение казалось наиболее привычным из всех предыдущих, поскольку оно имело определенность: стены с выцветшими обоями, дырявый линолеум на полу и на удивление неплохой потолок из панелей. За основу интерьера здесь взяли мрачность и угнетение, так легко дополняющих друг друга серыми тонами и почти невидимой дымкой.       – Добро пожаловать в ваше сердце! – рукоплескал Фирсов. – Дряхленький моторчик нужно срочно реанимировать! Или не стоит?       – Надо, – говорил профессор, – обязательно надо! Как это не надо?!       – Прекрасная речь! Уважаемый, вы заметили как легко меняется ваше обращение от вполне земных факторов? Я не намерен залезать в дебри, хочу лишь растормошить крошечную, давно затянувшуюся ранку.       – Моя речь! – бил себя в грудь Сергей Глебович. – А выражаюсь я сносно! Когда–то даже отлично, пока твари вроде вас не начали ручонки грязные тянуть!       – Вам лучше знать. И ещё... когда вы говорите на камеру, я сразу признаю учёного человека, странного, со своими тараканами, но давнего, и очень симпатичного мне друга! Почему возникает такой резонанс?       – Да! Вот мне тоже интересно, почему, а?!       – Разговаривать с собой может каждый человек до тех пор, пока другие не потребуют доказательств присутствия собеседника, – Фирсов прогуливался по комнате, каблуки его начинённых туфель отбивали сырые доски под линолеумом, каждый раз отзывающихся хлюпаньем, когда он опирался на трость. – Зачастую этого требуют специально обученные врачи, к примеру, психиатры или кардиологи.       – А вторые тут причём?       – Как же! Когда человек пребывает в горе, он начинает воображать счастье! Простое сравнение – смерть. Воспоминания об умершем согревают душу, мы думаем, как нам было хорошо с человеком, лишь усугубляя боль. Если болит душа, значит непременно заболит и сердце, уничтожатся сотни нервных клеток ради далёкого от нас в тот момент счастья. Искренне надеюсь, что вы не станете отрицать связь нашего тела с душой.       – Да как ты вообще можешь говорить об этом?! – профессор не брезговал повышать голос. – Ты черт, дьявол, бес, как угодно! У вас не может быть чувств, у вас не может быть ничего, потому что вы продажные, алчные, краснорожие сволочи, которым нет дела до людских проблем! Что там у тебя за бумажка, бюрократ Фирсов?!       Он гордо вручил ему пустой лист пергамента и попросил суккуба оставить их наедине.       – А душа даже у чёртов есть, любезный. Крохотная, может, тлеющая, но душа! И нет, спешу огорчить вас, это не просто слово, бездумно произнесённое мною в порыве гнева. Вы всегда гонитесь за осмыслением чего–то невероятного и величественного, что не щадит мозг и ментальное здоровье. Вы смотрите безумию в глаза и считаете это нормой!       – Кто тебе такое сказал? – Сергей Глебович всё сильнее чувствовал нарастающую между ними напряжённость. – Всё, больше не говорим загадками? Прямо и в лицо?       – Я ждал этого момента очень долго, и вот, Михаил Альбертович дал мне разрешение! Я вижу вашу злобу, оглянитесь вокруг, вы стоите посреди ничего, ведь именно так можно назвать ваш убогий моторчик. – Фирсов приближался к нему с каждой фразой. – Когда вы заглядывали сюда последний раз? Когда обращались к собственным чувствам? Я знаю ответ, и она, эта маленькая видеокамера, тоже знает…       Одна из стен рассыпалась у профессора на глазах, пустотный смерч из бетонных глыб и обрывков обоев втягивал остатки серых крупинок, предоставив для них мрачный обзор. Чёрт навел камеру в образовавшуюся пробоину и заскрежетал когтями по кнопкам, в попытке найти нужный для него фрагмент.       – Сколько умному не показывай прошлое, он никогда не признает, что был дураком! – сверкал клыками Фирсов, не отрываясь от поисков видео. – Понимаю, человек склонен забывать многие моменты в жизни, если они покажутся ему не интересными, малосодержательными или вовсе не имеющими смысла. Вы же, любезный, забыли самое важное и даже не намерены расшевелить закрома памяти, чтобы не сделать себе больно в очередной раз.       – Уколоть пытаетесь? Молодцы, так держать, я готов поверить в любые бредни вашего трио!       – Перестаньте, молю вас, перестаньте строить из себя всемирно известного героя, шагающего по головам без раздумий для достижения своих кощунственных целей. Не пытайтесь найти науку там, где её нет и быть не может! Есть лишь чудо, но даже с вами, увы, оно не произошло… о! Нашёл!       Пустота окрасилась яркими летними цветами, на асфальтированной дороге между домов стояла маленькая девочка с белыми бантиками на косичках. Она повернулась к объективу и показала снимающему небольшой букет розовых хризантем.       – Красота какая! – говорил мужчина за кадром. – Куда же мы такие нарядные идём?       – В школу! – радостно отвечала она. – На первое сентября! Я подарю цветочки моей любимой учительнице, Алле Николаевне, она у нас ведёт много предметов, русский, математику, но математика мне не нравится.       – Почему же так?       Тяжёлый ком подступил к груди профессора, он медленно шёл к дыре в комнате, игнорируя бушующий ветер.       – Сложно! – смеялась девочка. – Мне больше всего окружающий мир нравится, там есть все, и люди, и птички, и рыбки там тоже есть! А есть такая большая, здоровая рыба, китом зовут! Самая большая рыба морей!       – Океанов, Машенька!       – Машенька… – в один голос с оператором повторил Сергей Глебович, накатывающиеся слёзы заблестели под линзами очков.       – Океанов! Точно! В озёрах живут рыбки поменьше! Пап, а куда мама делась?       – Мама прихорашивается, чтобы стать такой же красивой, как ты!       – Она тоже бантики и косички сделает?! – удивилась девочка.       – Нет, ну что ты, она любит другие причёски!       Профессор опёрся на обломки стены, его руки слегка затряслись, а рубашка начала сдавливать горло. Он смотрел на другой мир по ту сторону неизвестности, ощущая себя ни на что не способным ничтожеством. Стёртые воспоминания о дочери постепенно возобновлялись отрывками и отдавались резью в голове.       – Почему вы плачете, любезный? – поинтересовался Фирсов, мельком листая следующие видео, на которых были изображены праздники и улыбки людей. – Я показал совершенно незнакомого вам ребёнка, случайную хронику незнакомого вам мужчины! Взгляните, у него есть семья, по всей видимости, работа, друзья! Одно мгновение перечеркнуло его дальнейшую жизнь, трагичная судьба, крайней степени тяжести…       – Ты говоришь обо мне, – профессор повернулся к нему, – вы всё время говорили обо мне.       – Нет, ну что вы, мы любим говорить о другом! – чёрт достал из пиджака карманные часы и откинул крышку. – У вас осталось менее пяти минут для принятия важного решения, последнего или же далеко не последнего… всё зависит от вас. А ребёнка того мужчины мне совсем не жалко! Как звонко хрустели её косточки под колёсами машины!       Сергей Глебович не выдержал, он сорвался с места и набросился на Фирсова, схватив его за грудки. Кипящая внутри ярость давала прилив адреналина, профессор с лёгкостью поднял чёрта перед собой, пока тот болтал ногами и имитировал беспомощность.       – Бессмысленно! – смеялся Фирсов. – Вы не причините мне даже тысячной части вреда! У вас нет прошлого, нет и настоящего! Про будущее позвольте мне промолчать!       – Это вы! Вы виновны в том, каким ничтожеством я стал! Вы лишили меня всего, жены, родной доченьки, работы и друзей!       Профессор швырнул чёрта в дыру, однако тот успел ухватиться за край тростью. Он качался от ветра, словно последний лист на дереве, так не желающий принимать смерть от смены времени года:       – Я знаю свои владения лучше вас, за любой пустотой есть новое начало, за любым началом есть огромная пустота! Помогите мне вернуться в комнату, и я помогу вам!       Ручка трости едва держалась за осколки бетона, соскальзывая к неизвестности всё ближе.       – Собственно говоря, я рассчитывал на такой расклад событий, поэтому «проигравшим ничтожеством» будете вы! Помогите же, если не хотите очернить свой нескромный титул! Щелчок, осталось три минуты!       – Помогать тебе?! – кричал Сергей Глебович.       – Не хотите помогать мне, так помогите себе… эта формулировка вас устроит?       – Как?! – недоумевал Сергей Глебович. – Как ты находишь в себе силы держаться, да ещё и говорить со мной?!       – Мужчина же каким–то образом находит силы жить без дочери и жены! – парировал Фирсов. – Правда, вторая жива, и на удивление её тоже зовут Зиной!       – Хватит называть меня незнакомцем!       – Решились поговорить с предельной откровенностью? Что ж…       Он обхватил трость и с усилием дёрнул ей в сторону, зацепив профессора за стопу. Воздушная воронка втянула Сергея Глебовича вместе с чёртом, они летели в самый центр тьмы.       – Вы ещё не совсем осознали всю боль, она непременно придёт со временем. Пока вы способны лишь на слёзы, хуже вам станет совсем скоро. – Фирсов орудовал гусиным пером по пергаменту. – Говоря по делу, смерть дочери оставила отпечаток в голове, так появилось всё, что вы видите. Как только вы осознаете это, вы постигните смысл жизни. Везёт же вам…       – Я отомщу вам за Машу! Я отомщу вам за себя!       – Четыре минуты назад вы даже не помнили о ней, забыли за ненадобностью. Вы – человек без прошлого, по крайней мере, сейчас.       – Верни меня домой! Верни меня! Верни!       – Папочка! – вдруг откуда–то послышался голос дочери. – Я помогу тебе, сюда!       Пламя в глазницах Фирсова потухло, оставив на его лице неподдельный шок:       – Не может быть…       Перо лопнуло в трёхпалой кисти вместе с куском пергамента, превратившись в пурпурные завихрения. Чёрт всё отдалялся от профессора и пытался воспрепятствовать этому, голос Маши уносил Сергея Глебовича к возникшей вдали пурпурной сфере с небольшой биркой, под порядковым номером «0001».       – Маша! Машенька, прости!       Профессор очнулся в своей квартире. Он лежал на диване в зале, рядом на ковре находилась раскрытая газета. Работающий в полумраке телевизор транслировал бледное лицо без глаз, с носом и одним ухом.       – Всё только начинается… – произнесло оно и скрылось из виду во владениях темноты.       Сергей Глебович повернулся на бок и тихо заплакал, накрывшись тёплым пледом.       Ничтожество       Ничтожество       Ничтожество