Рождество на пороховой бочке

      — Так, я не понял, а это еще кто?       Ивайзуми с недовольным лицом смотрел на парня, перетянувшего к себе внимание всех девчонок с потока. По-честному сказать, внимание девчонок самому Ивайзуми было по боку, но вылить свое недовольство хотелось хоть на кого-нибудь. Сессия нависала грозовой тучей, спортивная стипендия висела на волоске, да еще и на рождественской вечеринке присутствовали исключительно кислотного вида коктейли, вместо старого доброго лагера.       — А ты не знаешь? — Ханамаки отпил из своего стакана с ярко-оранжевым содержимым и показательно, с превосходством задрал бровь. Эта его черта бесила даже больше ежечасных подначек.       — Я, конечно, староста и все дела, но этого парня вижу впервые.       — Дай мне пять минут.       Ивайзуми, а с ним и Матсукава проводили друга недоуменными взглядами.       — Ты что-нибудь понял?       Матсукава пожал плечами и сунул Ивайзуми в руку контрабандную бутылочку темного. Не бог весь что, но на безрыбье… Ивайзуми потерял Ханамаки уже через десять секунд после того, как тот отпочковался от их компании. Поэтому просто следил за незнакомцем, потягивая маленькими глотками горечь темного пива. Незнакомец был чудо как хорош. Высокий, смазливый, с обаятельной улыбкой, которая покорила кажется не только их поток, но и большую часть прожженных старшекурсниц. Он непринужденно болтал со всеми подряд, шутил какие-то смешные шутки, и вообще за короткое время успел стать душой не такой уж и маленькой компании. Это только Ивайзуми стоял в тени разлапистой искусственной пальмы чьего-то коттеджа, да Матсукава по доброте душевной составлял ему компанию. Остальные студенты предпочитали тесниться либо у столов с выпивкой, либо — в окружении девчонок рядом с незнакомцем.       Ханамаки вернулся, не успели истечь отпущенные пять минут. Присосался к коктейлю в руках Матсукавы, который тот для него берег, выдохнул, запыхавшись, и отрапортовал так, что любой разведчик бы позавидовал:       — Зовут Ойкава Тоору. Приехал из Аргентины учиться у нас по обмену. До начальной школы жил в Японии, но потом родителям предложили неплохую работу в Сан-Хуане, и он уехал с ними. Теперь же захотел вернуться на родину, и поступил в Тодай на физкультурный факультет. Его взяли без вопросов прямо на второй курс. Тренерская специальность. Стыдно, Ивайзуми-сан, — без перехода издевательски заявил он. — Ты должен знать всех своих псевдо-иностранных студентов. А этот приперся аккурат под конец первого семестра.       — Мне не до того было, — буркнул Ивайзуми, вспомнив ту гору материала, которую не успел выучить, потому что бегал по подработкам в социальных спортзалах.       — В общем, твое пополнение. Прошу любить и не жаловаться.       — Это будет очень сложно, — заметил отстраненно Матсукава, и Ивайзуми был полностью с ним согласен.       Ойкава Тоору был как раз из тех людей, что терпеть не мог Ивайзуми. Наглый, беспардонный и падкий на женский пол. Хотя по первым двум пунктам подтверждений еще не было, но третий легко перебивал отсутствующие данные, показывая, что Ойкава — тот еще ходок. А это — стопроцентная головная боль. Чего стоит только Терушима, тоже с потока Ивайзуми, которого приходилось за уши вытаскивать из общежития девчонок после комендантского часа.       — Да ладно, может он умный, и вытянет ваш курс на должный уровень, — неуверенно заметил Ханамаки.       — А толку-то, — без особого энтузиазма ответил Ивайзуми.       В груди при взгляде на красивое лицо ворочалось давно позабытое чувство, которое испытывал он только к соседскому мальчишке из далекого детства. И имя похожее — Тоору. Ивайзуми не мог ручаться за свою память, но чувство помнил точно. Легкая но довольно навязчивая влюбленность. Да и какая там влюбленность в сопливом голозадом детстве-то. Но сейчас, глядя, как Ойкава одаривает каждую девчонку обаятельными улыбками, чувство росло и крепло, черт знает откуда взявшись. Что Ханамаки, что Матсукава недоуменно смотрели на его претерпевшее необычные метаморфозы лицо. Они-то никогда не видели его влюбленным. Хотя проучились с ним всю старшую школу и полтора года университета. Ивайзуми и сам не мог бы точно сказать, что привлекло его в смазливом парне — уж точно не внешность. Но прищур глаз, но лукавая улыбка, но поворот головы, такой трогательный, что хотелось прижаться к основанию шеи губами… Так, Ивайзуми потряс головой, вытряхивая все ненужные мысли. Это точно не о нем, и это точно ни к чему. Он залпом допил потеплевшее пиво и требовательно посмотрел на Матсукаву, тот виновато пожал плечами и стянул со стола наименее ядовитый по оттенку коктейль. Ивайзуми вздохнул, достаточно громко, чтобы другу стало стыдно, и принял подношение. Пусть это станет их проблемой, если его развезет от некачественного высокоградусного пойла. Вот.       Однако, проблемой это стало не их, заговорщицки перемигивающихся Ханамаки и Матсукавы, а его — Ивайзуми, когда он очнулся в чужой комнате, понятия не имея, как там оказался, с лохматой каштановой макушкой на одной подушке полуторной кровати.       Виски прострелило болью, и, попытавшись встать, Ивайзуми тут же бросил тщетные попытки и вернулся на исходную: на теплую наволочку, пропахшую отчетливым запахом перегара и терпким — мужского парфюма. Точно не его.       Да, празднование Рождества удалось на славу. Что ни говори, а напивался Ивайзуми так скверно последний раз только на выпускном. Тогда его волок до дома красный от натуги и преисполненный важностью порученной миссии Киндайчи. Ивазйуми на то утро успел проклясть и Матсукаву, протащившего на трезвое празднование в караоке несколько бутылок текилы, и подначивающий взгляд Ханамаки, который так и вопил «а слабо?». Оказалось, не слабо, и Ивайзуми дня два потом отходил от алкогольного отравления, на все лады костеря предателей-друзей.       И вот, теперь в памяти мутными образами всплыли все цвета омерзительно сладких коктейлей, которые ему подсовывал Ханамаки, и притворно сочувствующий взгляд Матсукавы, который всю попойку потягивал кока-колу. Предатель.       Тело рядом завозилось, но не проснулось. Парень только простонал что-то невразумительное и недовольное и сильнее зарылся лицом в подушку, блаженно отрубаясь. Хотел бы Ивайзуми с таким же легким сердцем остаться лежать на месте. Но страшное подозрение, закравшееся в душу при взгляде на каштановую лохматую макушку, не оставляло и шанса на блаженное досыпание. К черту! Если кто-то из друзей увидит, как он греет постель их студенту-почти-иностранцу, не успев с ним даже познакомиться, по университету поползут такие слухи, что дешевле будет повеситься на баскетбольной сетке.       Ивайзуми осторожно откинул одеяло, даже не удивляясь отсутствию на нем хотя бы клочка одежды, спустил ноги с койки и зашарил по полу в поисках белья. Для начала.       — Что, Ива-чан, — раздалось за спиной хриплое, заспанное. — Поматросил и в кусты?       Ивайзуми замер, как был, с трусами в одной руке и помятой футболкой в другой. Оборачиваться не хотелось несмотря на то, что неожиданно злой взгляд сверлил голые лопатки, вызывая не самые приятные ощущения. Обращение царапнуло слух, вызывая в памяти не только фрагменты разнузданной ночи, но и что-то далекое, из детства. Так его раньше звал только один человек, с легкой дислексией, которую, похоже, за столько лет так и не смог до конца побороть.       — Ойкава, — тяжело, сипло выдохнул Ивайзуми, поворачиваясь к, как оказалось, другу детства.       — Надо же, я думал, не узнаешь, — с притворной обидой проговорил Ойкава, все еще зарывшийся в подушку половиной лица так, что наружу торчали только мятые прядки челки да любопытный карий глаз. — И что простимулировало твою память? — Судя по интонации не только голос, но и улыбка у Ойкавы вышла похабной, но подушка спасла остатки гордости Ивайзуми.       — Явно не то, на что ты намекаешь, — огрызнулся он и, рывком отвернувшись, принялся одеваться.       В комнате повисла тишина, прерываемая только шорохом одежды и обиженным сопением Ойкавы. Ивайзуми одевался быстро, как по тревоге и лихорадочно пытался вспомнить, при каких обстоятельствах и кто кого соблазнил так, что они оба проснулись в комнате Ойкавы, голые, с присохшей к животу спермой и частичной амнезией. За амнезию стоило сказать спасибо скудному ассортименту импровизированного бара вечеринки. А вот за соблазн и сперму… что ж, Ивайзуми придерживался довольно скромных взглядов на свою внешность, так что мог с девяностодевятипроцентной уверенностью сказать, кто и кого соблазнил.       — Ты идиот, — без обидняков сказал Ойкава, так только понял, что Ивайзуми выяснять отношения не собирается. По крайней мере на данном этапе их первой за столько лет встречи.       — С хрена ли? — с возмущением обернулся Ивайзуми, чувствуя себя гораздо увереннее полностью одетым, чем пять минут назад.       — С того, что если бы в моей памяти не отложился мальчишка, защищавший меня от задиравших детей, то черта с два бы я вернулся в эту проклятую Японию.       Ойкава отвернулся от него, закутавшись по самую макушку спутанных волос, и отчетливо засопел, слишком громко, чтобы это можно было спутать с искренней обидой, но и не так вызывающе, чтобы счесть это за показательное выступление. Ивайзуми повертел в руках подобранный мобильник. В голове с самого пробуждения был составлен короткий план: одеться, сбежать, напроситься на постой к Мастукаве с Ханамаки, чтобы ни одна душа не связала его потрепанный вид с похмельной улыбкой полупьяного псевдо-иностранца. Он даже не сподобился акцент подделать, и говорил на японском чисто и удручающе честно.       — Идиот, — ответил Ивайзуми, сам до конца не понимая: то ли соглашается с Ойкавой, то ли возвращает оскорбление. — Идиот, если думаешь, что я мог забыть плаксивую принцесску с соседнего двора.       И взгляд полный оскорбления и иррациональной надежды стал ему эдаким маленьким рождественским благословлением. Потому что губы Ойкавы успели растянуться в робкой неуверенной улыбке, а в глазах засветилось прежнее выражение обожания и восхищения.       Ивайзуми смущенно потер кончик носа. Он не привык к этому в детстве, и совсем не был уверен в том, что привыкнет в будущем, когда Ойкава станет его полноценным, в этом уже можно было не сомневаться, парнем.