Красный Буй и его обитатели

С наступлением ноября в Красном Буе обычно начинала ощущаться зима. Сопки становились чёрно-белыми, лужи по утрам покрывались ледком, грязь и коровьи лепешки на дорогах подмерзали, а ротанов из болотца можно было вычерпывать ковшиком, отделяя их от комьев подмерзшей ряски. Этим и занимались краснобуйские бездельники вроде Егорушки Кулебякина, продавая потом добычу занятым хозяйственным односельчанам. Ротаны шли на жарёху, котлеты, и на корм сельским котам, в том числе ничейному Жириновскому. Формально ничейному – фактически Жирика кормило всё село, а иначе этот бандит начинал промышлять на птичьих дворах и в кладовых, просачиваясь в любые щели и ловко обходя ловушки. Окончательно статус хозяина села закрепился за котом после того, как по нему, уходящему зигзагами, трижды промазал из своего «Зауэра» Эдуард Казимирович, едва не ушедший после этого с горя в запой. Были у краснобуйской зимы и местные, эндемичные приметы. Например, Скарлетт Гранкина, продавщица из сельпо, неизменно попадала по первому льду в травмпункт из-за своих десятисантиметровых шпилек: это было для сельчан сигналом к переобуванию в зимнее, такая народная примета. Гранкина вывихнула лодыжку – снимай кеды, надевай валенки. В ноябре же обычно игрались и последние свадьбы в году. Сочетаться браком зимой в Уйском районе считалось неприличным, ибо в такой мороз сам факт свадьбы, как правило, объяснялся ёмким термином «приспичило» - проще говоря, залётом. И порядочные краснобуйцы, во избежание кривотолков, спешили успеть до первого декабря, даже если ни о чём таком речь и не шла. Просто для комильфо, как выражался Иннокентий Савельевич. Именно ему на днях предстояло выдавать замуж единственного сына. В связи с этим Иннокентий Савельевич носился по селу, стенал и заламывал руки, жалуясь на то, что он весь изнервничался, а от супруга никакого толка, в то время, как сам супруг-ветеринар, в силу профессии знавший весь район поимённо и в лицо (и скотину, и её владельцев), спокойно ходил по округе и договаривался о продуктах, мебели и прочих нужных вещах. В самом деле, не сидеть же гостям на полу, по крайней мере, поначалу. Потом-то они там и лежать будут, а то и в погреб попадают, но начинать стоило за здравие. Тима ещё не переехал к жениху – до свадьбы это тоже считалось в Красном Буе неприличным. Поэтому предсвадебная суета захватила всю округу, и эпицентр, естественно, находился в пространстве от Кедровой до Еловой – от дома ветеринара до терема Красицких. За многим нужно было ехать в Уйск, но, к большому сожалению всех действующих персонажей свадебного переполоха, десятого ноября у Эдика Винта был день рождения. Само собой, это означало, что числа до семнадцатого на него можно было рассчитывать только как на ёмкость для горячительного и подпорку для ворот, вроде бревна, и кабриолет из пользования исключался. Оставались менты и Казимирович. Ветеринар подрядил всех троих, причём ему пришлось пообещать партизану полгода бесплатного сервиса не только для него самого, но и для Немировича – старшина раз в месяц водил на приём к доктору Борделло. Сам он у врача не был уже лет десять, если не считать совместных пьянок с Кондратием Прощаем, во время которых доктор многозначительно прикладывал стетоскоп к какой-нибудь части тела старшины. Тем временем достойный педагог желал во что бы то ни стало сделать бракосочетание своего Тимочки событием, которое затмит в памяти жителей Уйского района даже дуэль между Бункером и Стасом. Скорость беготни ветеринара по району росла по экспоненте. Виктору Ивановичу заказали сметаны, кулакам – говядины, Козлевичу – кроликов, смородиновой наливки и сливянки, Немировичу – вишнёвки и грибов. Тихона отрядили на рыбалку. Рубик, краснобуйский пекарь, был озадачен сооружением трёхэтажного торта, изображение которого ему приволок вдохновлённый Иннокентий Савельевич. Картинка была выдернута им из библиотечного журнала «Работница» за 1996 год. Озадачивали Рубена вовсе не этажи, и не взбитые сливки – с этим не было проблем благодаря жирному молоку Лавинии и миксеру, сооружённому Винтом и по ТТХ* близкому к авиадвигателю. Камнем преткновения стали фигурки новобрачных на вершине кулинарного шедевра. - Дядя Кеша, - умильно взирая на своего бывшего учителя с высоты двухметрового роста, ворковал Рубик, - а может, без них обойдёмся, а? Давайте я розочек побольше наделаю… - Ну какие розочки! – Возмущался Иннокентий Савельевич. – Мой Тима выходит замуж, и вдруг какие-то пошлые розочки! - Ну давайте сирень нарисую… - Какая сирень?! – Воздел руки к небесам деятель просвещения, сделав такое лицо, будто Рубик предлагал ему не сирень на торте, а адюльтер, причём на троих с Пельменем. – Ты бы в школе так гербарий собирал! Ты вообще в курсе, что Тимочкин будущий супруг – победитель Лавинии?! - В курсе, - уныло протянул Рубик. – Просто, дядя Кеша… Вы же помните – я и в школе даже из пластилина лепить не умел. Помните, вы нам задали яблоко слепить, а я такое слепил, что МЧС из Уйска вызывали… Потому что очень на гранату похоже получилось. - Ты кондитер, Рубен, а значит, ты должен быть художником! – Пафосно провозгласил Иннокентий Савельевич. – Фигурки должны быть! Никаких розочек! И никаких гранат! Рубик посвятил весь следующий вечер попыткам вылепить из марципана миниатюрные копии Тимы и Стёпы. Ничего у него не получалось – Тима выходил похожим на обрезок бельевой верёвки, а Стёпа в лучшем варианте напоминал «бешеный огурец». Рубик испортил полмешка орехов и два кило сахару, и впал в меланхолию. Утром Борделло, посланный в пекарню за плюшками и хачапури, поинтересовался, почему сегодня булочки такие плоские, по выражению самого Борделло – как швецовский зад. Расстроенный Рубик поведал бультерьеру о своей незадаче, которая помешала ему замесить тесто как следует. - Понимаешь, Борделло, остаётся только просить кого-нибудь, кто умеет это делать. А я из художников знаю только Леопольдика, но я его не хочу. Чтобы он слепил мне голого Виктора Ивановича в двух экземплярах? Мне этого не простят. Ни дядя Кеша, ни Виктор Иванович… - Эх ты, дитя гор, - ухмылялся Борделло (на самом деле Рубен родился и жил всю жизнь здесь, в Уйском районе, гор никогда не видел, а за десять лет в школе так и не сумел найти Армению на карте). – Тихон же есть. Он по дереву режет, а значит – и лепить умеет. Ты его попроси. Он это завсегда! Борделло тонко понимал, кому советы раздавать. Рубик знал бультерьера всё то время, что тот жил в селе, но никак не мог усвоить – Борделло вовсе не миленький беленький пёсик, а мерзкая скотина, порождение Зла и исчадие Ада, и в умении троллить окружающих уступает разве что Казимировичу. Но Рубик был настолько светлым созданием, что вообще не видел ни в ком плохого, всех называл уменьшительно-ласкательными именами, даже Унгерфука, Винта и Бункера, и пробуждал этим зависть в жаждущем духовного совершенства Говинде Свами. О событиях в Красном Буе Рубик знал в основном по рассказам посетителей пекарни, потому что на работе своей, собственно, и жил – на втором этаже над магазином. Особенности Тихона свет Вахтанговича ему были известны, но Рубик в них не верил. Он искренне считал, что так не бывает, хоть Тиша уже и захаживал в магазин в розовой шубе на голое тело. И именно поэтому ничем не настороженный краснобуйский пекарь спокойно заказал Тихону эти самые фигурки, даже не предполагая, какие тучи сгущаются над его красивой бестолковой головушкой. Сам Тихон тоже о своём новом заказе никому ничего не сказал. С тех самых пор, как выяснился его статус в семейной иерархии Красицких-Волобуевых, с него несколько дней глаз не спускали, но Тиша вёл себя примерно, даже членов из дерева не вырезал, и его оставили в покое – других дел было навалом. Помимо свадебных хлопот вокруг Степана, Брыська, например, был занят сокрытием беременности, Стас – попытками выяснить наличие таковой у бывшего сержанта и собственными брачными перспективами. Чем в этой суете занимался новоявленный дед, неизвестно, но во всяком случае, он делал это тихо. Хотя это и ни о чём не говорило – он вообще не был шумным, даже в моменты самых диких обострений. Ветеринару тем временем удалось достигнуть договорённости с заведующим столовой – о проведении торжества в этой самой столовой. Гулять на улице было уже холодно, домик ветеринара не вместил бы гостей даже на четверть, а на подворье Красицких праздники никогда хорошо не заканчивались, меньшим из зол бывала драка стенка на стенку. Завстоловой согласился нехотя. И у него были свои причины. Во-первых, после дуэли оказалась сломана одна из мясорубок (та, что полетела в Крупского), и это сподвигло главу краснобуйского общепита задуматься о сохранности казённого имущества и недопущения к нему посторонних, даже в единственном экземпляре, не говоря уж о праздничной толпе. А во-вторых, у завстоловой был племянник – тот самый Эдик-третий, Кнопочкин, чьё желание выйти замуж уже начинало смахивать на манию. И само собой, предстоящее пышное бракосочетание сынка ветеринара и учителя с одним из Красицких не могло не заставить Эдика приняться за поиски жениха с новой, вдесятеро большей силой, а он своему дяде – и не только ему – и так с этим порядочно надоел. Эдик-третий был парнем очень активным и деятельным, поэтому, когда ему в голову пришла идея замужества, он начал её немедленно реализовывать. Начал бодро, но несколько сумбурно – в основном с походов по увеселительным мероприятиям, которые в Красном Буе происходили, несмотря ни на что, довольно часто. Иннокентий Савельевич называл Эдиковы метания «броуновским движением», а, например, Виктор Иванович был более приземлён в своих оценках, называя юного омегу «шиложопый этот». Эдик нескоро уразумел, что своими действиями (щипками мягких частей тела, например) он в лучшем случае настораживает альф. Потом дядя кое-как сумел объяснить Эдику, что и танцевальный стиль его также не способствует поискам жениха, вызывая сильные сомнения насчёт, во-первых, его приличности, а во-вторых – душевного здоровья. Стёпа, например, Красицкий, впервые узрев Кнопочкина на дискотеке в Доме культуры, нацепил резиновые перчатки и огрел омегу палкой, решив, что того бьёт током, и понял, что это не так, лишь когда «пострадавший» принялся давать сдачи. Эта ситуация имела некоторые негативные последствия и для совершенно постороннего Осинкина – на такой же дискотеке Стёпа не торопился оказывать ему помощь, уверенный, что Осина танцует, а тот и вправду наступил на брошенный вечносиним Винтом оголённый провод. И несмотря на это, до самой помолвки с Тимой Стёпа числился в Эдиковых списках кандидатов в женихи. Списки эти самые появились как раз потому, что Эдик (после того, как его ещё пару раз едва не побили) решил ввести свои хаотичные поиски в систему. Однажды дядя застал его за старательным разграфлением страниц в двенадцатилистовой тетради в клеточку, и очень удивился – Эдик склонностью к учёбе не отличался никогда, он вообще с трудом мог усидеть десять минут в одной позе и даже хотя бы на одном месте. Тут же он сидел, буквально водя носом по строкам: - Тэээк… Пельмень, - услышал дядя бормотание племянничка. – Достоинства. Ну, он сильный. И тупой. Это достоинство или недостаток?.. Смотря в каких обстоятельствах, конечно. Для мужа скорее достоинство. Я-то умный. Ладно, запишем в достоинства. И ещё его все боятся. Кроме Тихона и Швецова. Его даже Казимирович не любит – сразу палит. Блин. Получается, что у Пельменя много достоинств. Хммм… Завстоловой ничего не понял – Эдик часто разговаривал сам с собой в отсутствии других собеседников, опять же потому, что и молчать дольше пяти минут тоже был не способен. К тому же руководитель краснобуйского общепита именно тогда был поглощён переживаниями по поводу поломки мясорубки, и ему было не до Эдиковых глупостей. А Эдик занимался тем, что вносил в поразительно аккуратную (для него) табличку данные на всех краснобуйских альф и даже бет. В тетрадке с зелёной обложкой, таким образом, постепенно собралось досье, которому позавидовали бы Крюков с Лёвой. В одну графу Эдик записывал достоинства того или иного кандидата, в другую – его же недостатки, а в графе «Примечания» (которую Эдик подсмотрел в бухгалтерской книге дяди) он рисовал либо сердечко – если кандидат был ему особенно по нраву, либо череп с костями – в противоположном случае. Вариант «не рассматривать таких вообще» Эдику даже в голову не пришёл, потому что омеге очень, очень хотелось замуж. Настолько, что даже Тихона он не вычеркнул из таблицы и после бракосочетания оного с Брысей. Вдруг разведутся – это же Брыська, он постоянно разводится. Свадьба вышла на славу. Помимо краснобуйцев, собрались жители Лупоглазовки и Восьмого Марта, даже из Залупья пришло несколько человек. В сельсовет, где происходила регистрация, пустили только самых достойных, плюс, затерявшись в ногах, туда пробрался Борделло, и при первом поцелуе брачующихся восторженно засвистел. Дубовая торжественно провозгласила пару супругами. Степан сиял, как новый пятак. Тима, с покрасневшими глазами и носом (правда, не от слёз счастья, а от очередной простуды), был укутан в Васину полосатую шубу, но тоже улыбался. Болезнь ему праздника не испортила, омега к ним давно привык. Потом все – и привилегированные посетители сельсовета, и задубевшие остальные, что ждали на улице, - перебрались в столовую. Банкет чуть не сорвался, когда уже хряпнувшие с утра Виктор Иванович и Стас решили в очередной раз выяснить отношения, и лишь чудом не перевернули стол с бутылками спиртного. Спас горячительное дед Дуся, с криком «За Интернационал!!!» резво кинувшийся подхватывать падающую мебель – как на амбразуру. Казимирович, мрачно глядя на припёршегося в гости папашу Николеньки, сосредоточенно прикидывал, как бы подсыпать тестю крысида, чтобы в такой толпе этого никто не увидел. Вася и Пётр Афанасьевич были несколько озабочены и недовольны – дело в том, что Тима своим свидетелем пригласил Коня, и Федя, второй с конца из братьев Красицких, теперь таращился на него с явным желанием видеть акушера своим супругом. Конь был всем известным занудой, ворчуном и ипохондриком, к тому же, как он о себе говорил, «он давал жизнь новой жизни», и оттого был немного высокомерен. Маринич на это заявлял глумливо, что жизнь дают его бедные пациенты, причём вопреки стараниям Коня, а сам Вася способен дать жизнь только глистам. Очевидно, того же мнения о Коне придерживались и Красицкие-старшие. Перспектива заполучить акушера в семью их явно мало радовала – к Тиминым настоящим болезням тогда бы добавились Васины выдуманные, а они гораздо хуже, хотя бы потому, что их-то вылечить точно невозможно. После церемоний и банкета выступавший в качестве тамады Николенька предложил перейти к танцам. Стасик, снова уверенный, что бывший сержант всё же находится в интересном положении, отбирал у возлюбленного бутылку вишнёвки (действительно, в цивильных штанах и полосатой праздничной рубашке у омеги обозначился небольшой животик, но нужно принять во внимание, что танцам предшествовал-таки банкет). Виктор Иванович успешно сопротивлялся, а Винт, Осина и Немирович аккуратно теснили парочку подальше от стола с бутылками. Под столом, держа его ножки обеими руками, сидел дед Дуся. Внесли торт, и Николай Карлович, стоя под развешанными по такому случаю новогодними гирляндами, предложил молодожёнам его разрезать. Тима, взявший нож, вдруг охнул и орудие уронил, а Стёпа, наклонив голову, пригляделся к фигуркам и начал медленно мрачнеть. Сделавший то же самое Маринич, наоборот, искренне и радостно засмеялся. Все знали – если Эдичка смеётся, значит, случилась какая-то интересная пакость, и особо любопытные начали подкрадываться ближе к партизану. Вскоре к его веселью присоединилось ещё несколько гостей, в том числе и не склонный к хиханькам Бункер. - Рубен! - страшным голосом сказал Иннокентий Савельевич, перекрывая усиливающийся смех гостей. Краснобуйский пекарь, одетый в вышитую бисером курточку (купленную в уйском магазинчике под названием «Бутиг» - как правильно писать оное слово, хозяин магазинчика узнал лишь спустя пару лет после открытия торговой точки, когда в Уйске появился интернет, но на смену вывески денег ему было жаль), выбрался из толпы и подошёл к своему произведению. Потом Рубик долго, с пару минут смотрел на кондитерский шедевр. До него вообще туговато доходило, и Рубика ни разу в жизни не били лишь потому, что он был очень красив (настолько, что даже Пельменю было жалко портить такую, как он выражался, цацу), да и телосложение он имел немногим отличное от Стаса Красицкого. - А что не так? – По окончании созерцания переспросил Рубик. – Три этажа, как просили. Белый крем, розовый… Гранат нет. И никаких розочек, только фиалки, полночи их крутил… - А это что?!! – Возопил Иннокентий Савельевич. На вершине бело-розового творения Рубика красовались два искусно вылепленных из марципана члена, одетых во фраки, как на картинке из «Работницы». Рубик пригяледся к ним и отпрянул, сказав только «Ой, мамочки», чем вызвал новую волну смеха. Рубик, не обращая внимания на возмущённые сентенции Иннокентия Савельевича, принялся шарить взглядом по залу, и наконец увидел Тишу – тот, пригнувшись и по-кошачьи крадясь вдоль стены, пытался покинуть столовую незамеченным. За Тихоном крался, явно его передразнивая, ничейно-общественный кот Жириновский. - Это он виноват, - трагическим тоном сообщил Рубик, указывая на Тихона. – Он, в смысле Тихон, а не Жирик. Я его попросил слепить женихов, а он… Лучше бы я попросил Леопольдика. Члены бы, конечно, тоже были, но хоть не только они… - Тишку? Попросил? Слепить? Да как тебе это в голову-то пришло, беда ты ходячая? – Жалостливо спросил Добрыня. – Этот же, кроме хуев, ничего лепить не умеет, Церетели. Тишка! - Позвал омега мужа. - А ну иди сюда! Тихон несколько секунд по привычке делал вид, что происходящее его не касается, но Брыся повторил призыв на тон выше, и альфа, с самым невинным видом, сделал ещё один шаг и исчез за дверью. Брыся, ворча какие-то непотребности, кинулся за мужем. За богатырёшей, не сговариваясь, помчались Пётр Афанасьевич, Стас и бывший сержант. Последний желал защитить дураковатого приятеля, первые двое наконец осознали, что дед Тихон снова «обострился», и не на шутку. Потом, чмокнув мужа в щёчку, за братом и зятем побежал и Стёпа. Тима, после нескольких секунд раздумья, решил, что его место рядом с мужем – и тоже присоединился к погоне, а за ним устремились его родители, причём ветеринар бормотал «Ну вот ты-то куда, декабристка несчастная?». Следующим был любопытный Маринич и его не менее любопытный супруг, а уж по их примеру Тихона взялась преследовать добрая треть гостей. Погоня растянулась по всей улице Ленина, топали сапоги, мелькали фонарики, лаяли Рекс и Борделло, и Красный Буй стал похож на Дикий Запад. Тихону почти удалось скрыться – он умел сбить с толку и собак, и даже Казимировича. Почти – но его бессовестно сдали. Погоня уже сбилась со следа, когда на опушке леса сверкнули зелёные кошачьи глаза. Брыся заорал и указал туда по привычке пальцем: - Вон он, у него всегда в темноте глаза блызгают!!! Но это оказался не Тихон, а Жириновский, который приглашающе махнул хвостом и углубился в лес. Пылающие праведным гневом Степан и Иннокентий Савельевич решительно направились за котом, за ними, размахивая фонариком, семенил богатырёша в сопровождении бывшего сержанта. Через полсотни метров погоня вышла на полянку – когда её осветили, Рубик снова сказал «Ой, мамочки», а богатырёша, рявкнув от страха, запрыгнул чуть ли не на руки Швецову. Ветеринар, Стасик и Казимирович хором матюкнулись. Поляна была вся покрыта крестами и обелисками, искусно вырезанными из дерева, этакое Новодевичье кладбище в миниатюре. В дальнем её конце, прижавшись спиной к стволу огромной лиственницы, находился Тихон, который вяло отмахивался ореховым прутом от Рекса. Пётр Афанасьевич, как старший, взял слово и молвил в пространство: - Что сей муже, главою скорбен и зело буен, сотвориши тут? - Тихон, - прошептал Стас, - это твоя работа?.. Тиша молчал, и только глядел на присутствующих кротко. Тем временем его снова сдали – и снова это сделал Жирик. Он, растопырив кривые лапы и распушив и без того похожий на метелку хвост, принялся раскапывать одно из захоронений. - Нет, - пропищал богатырёша, - я не хочу видеть, что там! Это мне ауру испортит! - Жирик, - заговорил наконец Тихон, - падла. Обиделся на меня, что я ему ротанов не дал. А мне самому мало было! - Шизик, - пробормотал Стас, боязливо косясь на уже почти раскопанную котом могилу. К ней подошли ветеринар – этот по понятным причинам трупов не боялся, - и Маринич. Между комьев почти замёрзшей земли под светом их фонариков показались белые перья. - Курица?.. – Переспросил Солнышкин-старший. – Это ведь курица, Эдуард Казимирович. - Она самая. – Подтвердил партизан. Бывший сержант, которому наконец удалось преодолеть сопротивление богатырёши, тоже подошёл к захоронению. - То есть, он тут курей хоронил, что ли? - Похоже. – Ветеринар извлёк птицу из раскопок. – Целый куриный некрополь. Зато теперь понятно, куда девался петух Эмилии. - И ещё десятка три курей, - заметил Казимирович, окидывая взглядом поляну и оценив масштаб трагедии. – А мы на Жирика грешили. - Я больше был склонен думать, что это Борделло. - Вот новости, - возмутился бультерьер. – Сроду курей не трогал, они ж все в перьях, фу! И срут вечно где попало. Лично я предпочитаю индейку вообще. - Я его в психушку сдам, - решительно сказал Брыся. Стас хмыкнул: - Не возьмут. Думаешь, мы не пробовали? Его как тогда оттуда выгнали, ну, когда он с бензоколонкой-то того… Так с тех пор и не берут. - Я больше не буду, - виновато откликнулся Тихон, преследуемый Рексом и уже описавший окружность с лиственницей в центре. - Ты и с хуями обещал, что больше не будешь! – Напомнил богатырёша, но Тихон возразил: - Я обещал, что вырезать не буду, про марципан ничего не говорилось… И вообще, это точные копии. Рубик попросил – точные копии! Я и сделал. - Он просил копии Тимы и Стёпы, а не их причиндал, - мрачно сказал ветеринар. Тихон ворчливо ответил: - Какая разница. Это сама сущность! Тем более свадьба. Тимка-то хоть раз узел видел? - Видел, - взвизгнул богатырёша, - когда ты в это лето три раза в грозу по огороду голожопым танцевал! Куродав, курощуп… Маньяк! Бедная моя судьбинушка! - Негрополь сей срыть бы надобно, - сказал Пётр Афанасьевич на ухо Стасу. – Не то Тихон сюда ворочатися станет, и пуще непотребства творить. Наутро после свадьбы Красицкие сравняли куриное кладбище с землёй. Тихон был по обыкновению заперт в погреб, где, по обыкновению же, пел – на этот раз в репертуаре был в основном «Цыплёнок жареный». Тем хозяевам, кто опознал свою пернатую пропажу, была выплачена компенсация, по большей части остатками свадебного пиршества. Эмилия, причитая над усопшим петухом, под шумок уволокла пол-торта, провожаемая пожеланием богатырёши, в котором расслышала только слова «чтоб» и «слиплась». Явились и восьмимартовские – они утверждали, что у них в деревне тоже пропадали куры, - но ретировались, как только на своё крыльцо вышел Казимирович с «Зауэром». Двоих особо упорных рассвирепевший Стас гнал с жердиной до околицы. Параллельно с ними по улице Ленина, не обращая внимания на боль в копчике, бежал Пельмень – он, приглашённый на опохмел Кнопочкиным, и подумать не мог, что смирный завстоловой может так прицельно кидаться мясорубками. А дело было лишь в том, что дядя нашёл зелёную тетрадку племянника. __________________ * ТТХ - тактико-технические характеристики