Омела и смертоцвет

Везде, где проходит Мисси Гарнер, остаются цветы. Бабочки и божьи коровки садятся на ее лицо — донельзя прекрасно. Если не замечать, что при этом она плачет и кашляет. Эверетт Шнайдер наблюдает за Мисси через забор, и с каждым днем картина становится всё менее и менее романтичной. — Не носи цветы на мою могилу, — шепчет Мисси и отталкивает Эверетта рукой, где вместо вен — голубые вьюнки. Он дергается и просыпается. Долго смотрит в соседнюю изгородь; в плетях клематиса мерещатся вены Мисси, в каждом цветке — ее распростертый скелет. Свой двадцатый день рождения Эверетт проводит в университетской библиотеке. Выходит оттуда, лишь осознав: в книгах ничего полезного. Откашливание цветов — скорее жуткая в своей красоте байка, чем реальный диагноз. Сам бы не поверил, не наблюдай это каждый день. Но кое-чем печатное слово помогает. Благодаря книгам Эверетт вспоминает, что человечество придумало речь, и решается заговорить с Мисси. В первый раз она отвечает односложно. Во второй — спрашивает о его делах. Той ночью Эверетту снится, как они с Мисси обнимаются в гробу. Проснувшись, он понимает: сон сбудется, если бездействовать. И по камушку разбирает незримую стену между ними, чтобы вымостить дорогу к Мисси. Через три недели, когда косметика больше не может скрыть ее синяки, Мисси сама всё рассказывает: — Гарнер приворожил меня. Чтобы наверняка, выбрал мальфлёр. — Что выбрал? — Зелье, после которого начинаешь… — Мисси прерывается, чтобы выкашлять горсть наперстянки. — Да, вот это. Болезнь прекращается, когда выполняешь требование приворожившего. Лишь после свадьбы он назвал полное условие излечения: быть вместе, пока смерть не разлучит нас. При худшем раскладе я протяну еще лет сто. Эверетт закашливается и даже удивляется, когда из его рта не вываливаются цветы. — Неужели никто из… ну, таких, как он, не может тебе помочь? — Нет, — качает головой Мисси. — Противоядие может изготовить только очень сильный светлый — такие у нас наперечет, и ни один не пойдет против Гарнера. — А ты изготовить можешь? Мисси красноречиво вздыхает. — Тогда почему же ты его не?.. Эверетт запинается: слово «убьешь» оказывается неподъемным для языка. — Потому что эта тварь слишком хорошо разбирается в ядах. Найдет антидот от всего, что существует на свете. Да и с боевой магией у него порядок — замахнулась как-то скалкой, и… лучше тебе не знать, что было дальше. Эверетт молчит: все умственные ресурсы заняты склеиванием картины его мира. Сначала ее разорвало одно чудо науки, теперь — магия и загадочная цветочная болезнь. — Наверно, я просто родилась не в свое время, — всхлипывает Мисси. — Возможно, спустя лет сто у магов появятся законы, которые могли бы меня защитить. Возможно, когда-нибудь женщину перестанут воспринимать как цветок, который можно вырвать, забрать домой и смотреть, как он умирает. Возможно, я даже доживу до этого дня. Не в свое время, мысленно повторяет Эверетт. И тут же в голове загорается еще одно, совершенно невозможное «возможно». Возможно, портал не сработает. Возможно, Эверетт выйдет оттуда не целиком. Но эта возможность с уймой оговорок — единственная. Едва вернувшись, он набирает номер преподавателя. — Профессор Колби? — Эверетт впервые произносит фамилию этого старого хрена с таким энтузиазмом. — Вам еще нужен доброволец для эксперимента?

***

Эверетт не в своем времени, теперь буквально. В его времени нет ни этой лаборатории, ни образца кьюриосия, который нужно выкрасть. В его времени есть лишь портал, с помощью которого Колби экспериментирует с путешествиями во времени. Эксперимент затянулся, думает Эверетт, стаскивая защитные очки. Слишком долго завоевывал доверие ученых из другого времени, но сегодня он закончит. Проходит коридор незамеченным, открывает тот самый холодильник и извлекает вожделенный образец. Теперь — в портал и к Мисси. — Семь, — считает про себя, чтобы не потерять сознание. — Восемь, девять… Капсула выплевывает Эверетта в родное время. Не чувствуя тела, он ползет по стене к выходу. Виднеется изгородь с клематисом — и в глазах светлеет. Эверетт запускает руку в нагрудный карман, сжимает ампулу с кьюриосием (вот оно, спасение для Мисси) и пинком распахивает калитку. Тихо. Пусто. Где все? — Мисси! — кричит уже не таясь. — Я вернулся. Лишь цветы колышутся — они теперь повсюду. Она ненавидит цветы. — Мисси! Дверь теплицы открыта, будто приглашает. Эверетта пробирает мороз: Мисси никогда бы не пришла туда по своей воле. Не пришел бы и он, однако идет. Гарнер стоит спиной перед какой-то длинной, похожей на постамент клумбой. Деталей Эверетт не различает. — Ты, — шипит, стискивая ампулу, — что с ней сделал? Гарнер поворачивается, в его руках — секатор и цветок клематиса. — Десять, — щелкает секатором. — На десять лет ты пропал. А она ждала. Отходит от клумбы. На мраморном блоке посреди теплицы Эверетт видит скелет, увитый клематисом, у подножья — незабудки. Всматривается, замечает золотисто-зеленый, очень внимательный глаз Мисси. Тот моргает — и превращается в глазчатого бражника, чьи крылья трепещут в ее глазнице. Эверетт всматривается, пытаясь найти хоть что-то живое, но взглядом не остановить, не отмотать назад время, которое он потерял. «Не носи цветы на мою могилу», — отзывается в памяти шепот Мисси. Гарнер вкладывает клематис в ее вторую глазницу. — Красивая, правда? — поглаживает он череп. — Мое всё, мое мертвое всё. — Эверетт сжимает ладонь, Гарнер поднимает на него глаза и с улыбкой заканчивает: — Наше. — Тварь! Бросается на Гарнера. Ампула в кулаке лопается, обжигая кожу, Эверетт просыпается. Он снова не в своем времени, не на своем месте: заснул в лаборатории. Коллеги посмеиваются над «этим чудиком в респираторе» — знакомым безвредным чудиком. Это еще не доверие, но на большее времени нет. Если он опоздает к Мисси, всё будет зря. Реальность оказывается сложнее сна: в ней есть камеры и охранник на пульте с ними. Даже спустя сотню лет люди доверяют безопасность своим слабым организмам, которые так легко обмануть. Что и делает Эверетт, «случайно» пустив снотворный газ в вентиляцию. Он надевает респиратор и скользит по коридору, сливаясь с тенями. Писк ключа-карты — мысли прочь. Кроме одной: кьюриосий откроют лишь в следующем веке, антидот — еще позже. Эверетт выходит с двумя ампулами: одна, для Колби, в ремне, вторая — у сердца.

***

Оно того стоило, понимает Эверетт, когда падает перед Мисси на одно колено и видит ее глаза. Живые, блестящие надеждой. — Это не кольцо, — объясняет он, когда Мисси открывает коробочку. — Кольцо будет, когда эта штука закончится. «Эта штука», она же ампула с кьюриосием, заканчивается к Винтерфесту. Теперь Гарнер ходит и кашляет, держась за стену. Жаль, без лепестков — но Мисси это исправит, да так старательно, что венки не поместятся на его могиле. А в гроб — пучок омелы. — Я выйду за тебя, — говорит она, когда Эверетт приходит в некогда супружескую спальню. — Только, будь добр, не дари мне цветов. Эверетт кивает, и они совершенно случайно сносят с подоконника горшок с бегонией. А наутро вырубают клематис.