Янтарь, мерцание и шрамы

      В «Последней капле» было шумно. Не так шумно, как раньше. Когда еще был жив Вандер.       «Не думай, забудь о нем, он бросил тебя, он не заслуживает того, чтобы ты о нем помнила, он не любил тебя – и никто не любил, глупая, глупая Джинкс».       Теперь шум стал совсем иным. Но она не могла сказать, почему все изменилось. Люди? Собирались здесь и раньше, правда, теперь другие. Как будто более злые. Отбросы Линий. Так их иногда называла Севика.       «Ее взгляд пугает - она ненавидит Паудер, она презирает Паудер - смотрит так, что хочется спрятаться, залезть под стол, под барную стойку, за коленки Силко, только чтобы не смотрела, этими своими глазами, они холодные, как дождь в тот день, они серые и напоминают взгляд Вай – та тоже бросила, тоже не любит, тоже не нужна ей, никому не нужна».       И музыка. Более громкая и более грубая. Раньше у Паудер от нее болела голова. Она слушала другую, похожую, но не такую, до того, как.       «До того, как ты убила их всех, идиотка, помочь решила, тупица, полезла, куда не просят – а просили другое, говорили, взывали, сиди и не высовывайся, а ты как всегда, а ты проклятие и Джинкс, ДЖИНКСДЖИНКСДЖИНКС».       Раньше в баре было тепло. Не в смысле, что сейчас в нем холодно, совсем нет. Горячие тела, куча выпивки и сигаретный дым. Но раньше… Сейчас холодный неоновый свет заполнил полутьму. Он горит голубым и зеленым. Он горит желтым, который не согревает. Он горит фиолетовым, как мерцание, которое Силко разливает по колбам, которое колет себе в глаз, пока Паудер не видит. Думает, что не видит. А она привыкла быть тихой, когда понимает, что ему больно. Незаметной, не привлекающей внимание, наблюдающей. Как он берет свое это устройство, чтоб ему пусто было, с иглой, такой страшной, холодной и острой (она укололась ей случайно, пока разглядывала, было больно и страшно, что Силко узнает и отругает, но он не узнал). А когда колет, то шипит, и Паудер сжимается, хотя хочется кинуться к нему, обнять, отобрать и выкинуть эту иглу, погладить по голове – но не смотреть в глаз. Тот пугает, особенно после укола, когда мерцание стекает по щеке со шрамами. Те тоже пугают, но Паудер уже большая и сильная (ты мелкая, глупая девчонка), она не должна бояться Силко, она скоро привыкнет и будет любить и шрам его тоже, и этот глаз с янтарем.       Паудер сидела за барной стойкой, так, чтобы видеть входящих в бар людей. Ей нравилось их разглядывать, она почти привыкла к ним за тот год, что провела с Силко. Были знакомые и незнакомые лица, хмурые и веселые, серьезные и смеющиеся. Каждый день одно и тоже. Она сидит за стойкой, пьет сок и рисует, а посетители обходят эту часть стойки стороной. Никому нельзя подходить к Паудер, потому что Силко разозлится. Он не хочет, чтобы ей сделали больно, а посетители «Последней капли» в большинстве своем не умели общаться с детьми – даже если они у них были. Так что ей остается лишь рисовать и смотреть, смотреть и рисовать, желтым, фиолетовым, синим (но не красным, она не любит красный, и оранжевый тоже не любит, он как огонь, он кусает, от него призраки приходят в неистовство, и ей страшно, и розовый не любит – он как волосы Вай, она предательница, и Джинкс в своей голове хочет закрасить ее черным), пить сок и болтать с Чаком, который хороший, он слушает ее и смеется над шутками. А еще складывает ее рисунки за стойку (и Паудер видит, что он их хранит, а не выбрасывает, и рисует еще).       А когда она входит в бар, Паудер роняет мелок, и тот катится и падает на пол, но девочка не видит. Ее выражение лица нельзя понять – потому что часть ниже глаз скрыта черной струящейся тканью. А глаза… Фиолетовые, как мерцание, как лампы за Чаком и как мелок, так и лежащий на полу возле стула. И музыка в баре словно стихает, хотя нет, не стихает – вон, все вокруг также танцуют и смеются. Словно только Паудер видит ее, лениво оглядывающую помещение этими своими большими глазами. И тени сгущаются вокруг нее – или девочке так кажется?       Но вот и другие заметили жрицу. И Паудер может поклясться, что слышит шепотки: но в них не восхищение, а страх и настороженность, непонимание и напряжение. Как в ней самой. И рассказы Вандера всплывают в голове, а сердце начинает колотиться в два раза чаще, когда почти вспоминает. Что-то про… искупление, кажется?       Жрица уже идет к стойке, и девочка не отрывает взгляда, когда та садится через несколько стульев от нее. Здесь посетителей нет, и Паудер может разглядывать ее, сколько хочет. Пока та скидывает рядом с собой большую дорожную сумку, а затем снимает с головы капюшон. Выправляет из-под темно-фиолетовой накидки, расшитой серебряными знаками принадлежности к Темным жрицам, черные волосы, и украшения сверкают в неоновом свете. Тот как-то особенно ложится на посетительницу, и Паудер не может перестать смотреть.       А потом фиолетовые глаза сталкиваются с ее, голубыми. И в них мелькает что-то такое… Что сердце девочки пропускает удар, потому что не может жрица из страшных сказок смотреть с такой теплотой, как смотрит она. Что же про них говорил Вандер?       - Здравствуй, Паудер.       Девочка вздрагивает, а глаза ее становятся такими большими от непонимания, что жрица смеется. Но не зло, не насмешливо, как призраки, а легко, словно Паудер рассказала особо удачную шутку.       - Точно, это неправильно, что я знаю твое имя, а ты мое – нет. Я – Сервир, - небольшая пауза, а затем: - Ты такая милая, - и. – Налей-ка мне медовухи. Билджвотерской. Есть тут такая? - обращаясь уже к Чаку. Тот, также зачарованно смотрящий на жрицу, словно отмирает и спешит выполнить заказ, пока она снимает с себя платок и убирает его в карман накидки. А затем снимает и ее и кидает на стул позади себя. Подмигивает Паудер: - Эта самая сладкая медовуха, которая только существует в этом мире. Она как нектар, холодит горло, а потом горячит грудь, и тело становится легким, а мысли уносит, будто на билджвотерских кораблях. Поэтому их медовуха самая вкусная, дитя.       Паудер не знает, что такое нектар и какая на вкус медовуха, но Паудер знает, что жрица говорит с ней так, будто рассказывает самый важный секрет. А потому девочка кивает, словно понимает каждое сказанное слово, а жрица широко улыбается, переводя взгляд на снующего в поисках нужной бутылки Чака.       А Паудер смотрит и не может сказать и слова, хотя в голове тысяча мыслей. Откуда она знает ее имя? Почему она была в платке, но теперь сняла его, как будто он и не нужен вовсе? Откуда этот шрам, рассекающий правую часть лица, от виска до губ, еще довольно яркий, словно получен не так давно? Почему у нее фиолетовые глаза? И перчатка на правой руке? И почему на левой – совсем другая, без пальцев и до самого локтя? Что означают татуировки? И почему они двигаются? Все жрицы носят такие – буквально провокационные – платья? Приходилось ли ей пускать в ход кинжалы, висящие на ее бедрах? Убивала ли она людей?       - Не думал, что жрицы пьют алкоголь, - голос Чака вернул Паудер в реальность, и девочка поняла, что все это время жрица тоже ее разглядывала. Но с таким выражение лица, как будто сравнивала увиденное с воспоминаниями.       - О, открою тебе секрет, что мы не только пьем, но и трах… Кхм, - жрица словно вспомнила, что Паудер – еще ребенок, а потому скрыла окончание фразы за кашлем, хотя та и так поняла, что она имела ввиду – и хихикнула. Это словно успокоило девушку – жрица выглядела довольно молодо, чтобы Паудер называла ее женщиной даже в своих мыслях – и та снова улыбнулась.       - Еще немного, и тебя разорвет от вопросов, дитя. Так сядь поближе и спроси, что хочешь, я не кусаюсь. Ну, только иногда и чуть-чуть, - и жрица в провокационном жесте провела языком по верхней губе, обнажив островатые верхние клыки. Паудер вздрогнула, но затем, словно зачарованная, выполнила просьбу – приказ? – девушки. Села совсем близко, так, что коленками почти касалась ног жрицы. И похвалила себя за храбрость: раньше она бы так не смогла.       - Откуда ты знаешь мое имя? – выпалила Паудер самый главный вопрос, и девушка кивнула, словно именно его и ждала. Взяла прозрачный бокал и взболтнула им, наслаждаясь игрой света в янтарной жидкости.       - Я видела тебя в будущем, которое показала мне Моргана. Ты знаешь, кто это?       Понятнее Паудер нисколько не стало, но та задумалась над чужим вопросом, отгоняя из мыслей собственные, так и вертящиеся на языке.       - Так называют богиню, которой вы поклоняетесь?       - Молодец, дитя, - Сервир делает глоток и удовлетворительно мычит, жмурясь. Паудер все смотрит на нее и не может понять, почему Вандер и Бензо ее так боялись. – Я скучала по этому вкусу. Надеюсь, вы часто пополняете запасы, потому что я собираюсь опустошить их полностью, - довольный смех девушки заставляет и Паудер улыбаться.       - Это не самый популярный напиток. У нас всего пара бутылок, - нервно заикаясь, признался Чак, и довольная улыбка Сервир потухла. Паудер почувствовала раздражение из-за бармена. Дурак, ты расстроил жрицу, нельзя было заказать этой ме-во-ду-хи побольше?! Надо сказать Силко, он здесь главный, он скажет Чаку, какой тот идиот, чтоб ему пусто было, и тогда она снова улыбнется.       - Я планирую остаться здесь надолго, так что будь другом, сладкий, сделай заказ на ящик.       Слова Сервир о том, что та собирается задержаться, почему-то обрадовали Паудер. Она хотела было задать самый главный для нее вопрос, но внезапно раздавшийся из-за ее спины грубый голос заставил девочку вздрогнуть и съежиться.       - Только появилась, а уже командует. Все Темные жрицы такие? И что одна из ваших забыла здесь, в нищенском Зауне? Разве не так вы называете этот город? – Севика встала перед Паудер, облокотившись о стойку и закрыв девочку собой от жрицы. Так, что Сервир пришлось поднять голову, чтобы смотреть в лицо наемнице. В голосе той сквозило неприкрытое пренебрежение. Паудер нахмурилась: теперь ей не видно девушку, а от Севики исходила такая неприязнь, что девочка физически могла ее ощутить.       Обычно она чувствовала ту, направленную в свою сторону.       - Ох, Севика! В жизни ты выглядишь… Еще мощнее, - Сервир пришлось отклониться назад, чтобы окинуть взглядом наемницу. Паудер же буквально легла на барную стойку, чтобы хоть что-то видеть. Это не укрылось от женщины. Взглянув за спину, она рыкнула:       - Иди в комнату. Детское время закончилось.       - Мы еще не договорили. Не думаю, что Силко будет против. Я не причиню ей вреда, - Сервир снова пригубила напиток, а Севика с раздражением обернулась обратно. – Ах, точно, ты же задала мне вопрос. Даже два. Я сегодня така-а-я невежливая. Ну, во-первых: нет, такая сука среди жриц Морганы только я одна. Наверное. Хотя, это не точно… Знаешь, я знакома не со всеми, а коллективного разума у нас нет и… Ох, только не хмурься так, морщины раньше времени появятся. Да и, если схватишь меня за горло этой своей железной рукой, я не смогу ответить на второй вопрос.       Севика дернулась. На ней было пончо, и неживая рука была спрятана под ним. Странствующая жрица вряд ли видела женщину раньше и знала о той. Но она и имени наемницы знать не могла…       - Так вот. Лично я Заун нищенским никогда не называла. Скорее, он грязный, вонючий, удушающий, ломающий… А, в общем-то, и нищенским его тоже можно назвать, спорить не стану. А кто будет? Точно не тот, кто здесь живет. Ох, Богиня! Тебе бы поучиться терпению, я ведь еще не договорила. Ты точь-в-точь такая же, какой я тебя видела. И теперь это не комплимент.       - А до этого был комплимент? – Севика сжала пальцы здоровой руки, отчего Паудер поежилась. Она понимала, что сейчас женщина не в лучшем расположении духа и в любой момент может выйти из себя. Но Сервир об этом не знала… - Где ты меня видела? Вы, блядь, никогда не говорите прямо, только своими ебанными загадками…       - Так ты и не слушаешь меня. Загадками… Я тебе что, сфинкс? Ах да, - Сервир сделала еще глоток и продолжила, пока Севика совсем не потеряла терпение. Паудер же опять не поняла, что именно жрица имела ввиду. И кто такой «сфинкс»? – Меня привела сюда Моргана. Пути богини неисповедимы и все в таком духе… Она показала мне будущее, где была и Паудер, и Силко, и ты тоже. Такая же злобная, кстати. Вот откуда я знаю твое имя. И не только твое. Кажется, на все ответила. Поправь, если что-то забыла.       Севика тяжело вздохнула, но Паудер не могла видеть ее выражение лица, чтобы понять, насколько та в бешенстве – или в шоке, как сама девочка. Только лицо Сервир она видела, а та оставалась на удивление спокойной, даже расслабленной.       - И нахуя твоя богиня тебя сюда направила? Хочешь кого-то в свою веру обратить? Так ни у кого в Зауне нет денег для взносов в ваши ебучие храмы. Вали в Пилтовер, вот там ты свой кошелек набьешь.       На этот раз Сервир нахмурилась и плотно сжала губы. А затем зло хмыкнула.       - А вот это тебя уже не касается. Все вопросы я буду решать с твоим хозяином.       Паудер могла поклясться, что жрица знала, на что давить. Но все равно ужаснулась: никто в здравом уме не стал бы ругаться с Севикой, изначально пришедшей в крайне паршивом настроении.       Никто, кроме Сервир, которая словно знала, что делала.       Потому что Севика раздраженно втянула и резко выдохнула носом воздух, но с места не сдвинулась – и шею жрицы в стальных тисках левой руки не сжала.       - С каких пор жрицы могут видеть будущее? Впервые слышу об этом.       - О, а ты много жриц встречала? Видимо, одну точно, раз ведешь себя сейчас со мной, как злобная псина. Что же она такого сделала, что ты теперь нас так ненавидишь? Можешь не рассказывать. Лучше покажи, - проигнорировав вопрос Севики, Сервир сняла перчатку с правой руки. Паудер не сдержала вскрика, из-за чего наемница снова дернулась в ее сторону. Но увиденное и ту заставило напрячься и проглотить рык, который должен был быть направлен на девочку.       Потому что жрица протянула ей будто обожженную ладонь, на которой татуировки с плеча и предплечья образовывали рунический круг.       - Только руку дай мне свою здоровую. Металл мне твое прошлое не покажет.       - Ты сказала, что видишь будущее. Напиздела? – Севика сделала шаг назад, и Паудер снова смогла нормально видеть жрицу. От добродушного настроения которой не осталось и следа. Девочка почувствовала исходящий от нее холод, а тени вокруг будто стали гуще, темнее.       От Сервир исходила опасность, и сейчас она словно напомнила, кем является. И что с ней нужно считаться. И что ее нужно уважать.       - Прошлое, будущее. Все взаимосвязано. Я могу увидеть и то, и другое – в зависимости от того, что ты мне покажешь. Или что покажет мне богиня. Знаешь, это как лотерея, никогда не угадаешь. Если ты думаешь, что я горю желанием залезть тебе в голову – отнюдь. Одной Моргане известно, во что меня засосет. И чаще всего это то, что я не хотела бы видеть. Но ты мне не веришь, а ведь должна будешь доложить Силко обо мне. Так проверь, - последние слова были произнесены с настоящей угрозой, и Паудер захотелось вскочить и убежать подальше, но тело не слушалось. Девочка переводила взгляд с изуродованной руки на шрам на лице Сервир – и не понимала, как ее богиня допустила подобное.       Севика же размышляла недолго. Люди вокруг прислушивались к разговору, наблюдали за ним и даже ехидно посмеивались. Неужто верная шавка Силко испугалась какой-то жрицы? Да только и они боялись, и Паудер это чувствовала за бахвальством. И Сервир чувствовала – девочка видела это по ее злой ухмылке, по взгляду, холодному, превращающему в камень.       Выматерившись, Севика резким движением, словно окуналась в холодную воду, схватила жрицу за руку. Крепко, сжав до боли, с каким-то упрямством. И разговоры смолкли. Даже музыка как будто стала тише.       А Сервир дернулась и закатила глаза, ощерившись, и задышала тяжело, словно увиденное причиняло ей боль.       «И чаще всего это то, что я не хотела бы видеть» - бились в голове Паудер совсем недавно произнесенные слова жрицы, пока та во все глаза наблюдала за происходящим.       А через несколько мгновений Сервир медленно выдохнула. Напряженные плечи расслабились, а сама она вырвала ладонь из руки Севики, сжимая и разжимая обожженные пальцы.       - Ну и? Что же ты увидела? – с насмешкой спросила наемница, упирая правую руку в бок. Паудер успела заметить, что та дрожала.       Жрица же поморщилась, а затем залпом допила то, что было налито в бокале. Помолчала немного и хмыкнула:       - Как тебе руку, блядь, оторвало. Охуительные воспоминания, ничего не скажешь. Реакция у тебя, конечно, фантастическая. Откинула Силко ты вовремя. Но совать руку в разряд? Ты его таким образом остановить пыталась или давно о протезе мечтала? – девушка потирала свою, левую, как будто пытаясь избавиться от фантомных болей. И почувствовать, что под пальцами обожженной ладони все еще ее, живая кожа, а не холодный металл.       Чак без слов налил Сервир целый стакан, и девушка опустошила его в несколько глотков, поморщившись и кашлянув. А затем зло и тихо, словно самой себе, процедила:       - Ненавижу это. Просто терпеть, сука, не могу.       Севика тоже молчала. Паудер напряглась. Она не знала, как на все это отреагирует наемница. А то, что Сервир увидела, кажется, самое ненавистное воспоминание для той…       А она знает, из-за кого Севика лишилась руки? Потому что наемница знала. И это была одна из причин, по которым та так сильно не любила Паудер (а Джинкс и вовсе ненавидела).       Видимо, услышанное Севику в какой-то степени удовлетворило. Потому что она развернулась и собиралась было уйти (наверняка пойдет за Силко и расскажет ему обо всем, перевернет, вывернет наизнанку, и он разозлится, и выгонит Сервир – нельзя, нельзя ее выгонять!), но зацепилась взглядом за Паудер.       - Оставь ее.       В голосе жрицы не было угрозы. Он был спокоен. Настолько спокоен, что кровь стыла в жилах.       И Севика ушла, хотя Паудер боялась, что она возьмет ее за шкирку, как котенка, своей жуткой рукой, которую получила из-за Джинкс, и утащит наверх, к Силко. Чтобы сам разбирался со своим приблудышем.       Но Паудер осталась напротив Сервир, которая постепенно приходила в себя. Не без помощи янтарной жидкости в стакане, которую Чак очень вовремя ей подливал.       Они просидели в тишине, наверное, около пяти минут, пока жрица стеклянным взглядом смотрела куда-то за спину Чака и механически то поднимала, то опускала руку, прижимая к губам бокал с алкоголем. Она снова надела перчатку, и обожженная ладонь больше не пугала Паудер. По крайней мере, не так сильно.       – Давай сюда всю бутылку.       На столе появилось несколько монет, и бармен в ужасе на них посмотрел, что заставило девушку хмыкнуть.       - Вряд ли жрицам здесь наливают бесплатно, так что возьми и отдай, наконец, мне мое сокровище. Чувствую, сегодня мне и одной бутылки будет маловато.       Сервир постепенно отпускало. Она начала шутить, и Паудер расслабилась. Поняла, что была напряжена все это время, как и жрица, чутко отслеживая состояние той.       Ей столько хотелось узнать у девушки, но она боялась спрашивать, пока та была такой… Отчужденной. Холодной.       - Я не напугала тебя, дитя? Прости, не хотела, - теперь жрица старалась не выпивать все залпом, хотя Паудер казалось, что ей очень хотелось: так внимательно она смотрела на янтарную жидкость в стакане.       - Тебе было больно? – внезапно даже для самой себя поинтересовалась девочка, и это заставило Сервир отмереть. Посмотреть на нее совсем другим взглядом, уже не отстраненным. А внимательным и изучающим, как раньше. И хотя вопрос совсем к этому не располагал, на губах жрицы снова появилась улыбка.       - Да, дитя. Конечно, не так, как ей. Не так, как всем тем, чьи воспоминания или чье будущее я вижу. Иначе бы я просто в итоге сошла с ума. Но я чувствую их боль: и моральную, и физическую, в меньшем объеме, но все же чувствую. Как ты это поняла? – заинтересованно протянула Сервир и даже отставила стакан в сторону, обращая все внимание на девочку. Та пожала плечами, снова посмотрев на руку жрицы.       - Мне просто… Просто так показалось.       - Ты очень внимательна, дитя. Это хорошо. Развивай в себе это качество, оно тебе пригодится.       На несколько секунд Сервир замолчала, отбивая по барной стойке ритм пальцами. А затем задумчиво протянула руку к волосам Паудер. Девочка похвалила себя за то, что не дернулась. Пальцы в перчатке легонько коснулись ее головы, и жрица провела ими вниз, по косам, аккуратно оглаживая те.       - Знаешь, в том месте, откуда я родом, дети, рождающиеся с синими волосами, являются отмеченными Кейл. Это богиня, которой там поклоняются. У всех в моей семье синие волосы. У всех, кроме меня, - голос Сервир стал грустным, и Паудер ужасно хотелось ее подбодрить, но она совсем не знала, как это сделать. – Считается, что им во всем сопутствует удача. А мое совсем неудачное рождение стало для них словно бельмом на глазу, - алкоголь будто развязал Сервир язык, и Паудер слушала молча, боясь перебить девушку. – Меня считают проклятой, приносящей несчастья. Из-за цвета моих глаз и волос. Все Темные жрицы похожи на Госпожу в вуали, сестру Кейл. Как ты можешь догадаться, Моргану считают там лже-богиней и не очень любят.       Сервир наконец перестала гладить чужие волосы и убрала руку, а Паудер поняла, что расстроилась из-за этого.       - Наверное, ты тоже очень удачлива, дитя. Может, благословишь бедную жрицу, и подаришь ей поцелуй на удачу? Поверь, мне он очень нужен.       Девочка во все глаза уставилась на Сервир, которая с усталой улыбкой смотрела на нее. История девушки заставила сердце Паудер забиться быстрее.       Ее тоже считают проклятой? Она тоже была обузой для своей семьи? Лишняя. Как Джинкс.       - Я… Я совсем не удачливая, - почти плача, пролепетала девочка. Ей так хотелось помочь Сервир, оправдать ее ожидания – но ведь она такая неправильная, сломанная. Последняя ее помощь окончилась взрывом, смертью, всполохами пламени, дождем и предательством. – Я не смогу… Я только все порчу.       Сервир нахмурилась. А затем нагнулась к Паудер, нежно обхватив ее лицо руками. Так близко, что девочка почувствовала сладкий запах алкоголя, исходящий от нее. И не только алкоголя. Легкий цветочный аромат, который совсем не вязался с хищным, опасным видом жрицы, но при этом… Подходил ей. Вдохнув один раз, Паудер хотелось вдыхать его снова и снова.       - Пожалуйста, не говори так про себя, дитя, - Сервир поглаживала большими пальцами скулы девочки, и та дрожала от контраста: ткани на правой ладони и теплой кожи на левой. – Поверь мне. Ты ничего не портишь. Недолюбленный ребенок. О тебе не заботились так, как должны были. И мысли эти, в твоей голове – они ядовитые и неправильные. Они не твои. Так если ты слушала других, тех, которые лгали тебе – почему не хочешь послушать меня? Жрицы не могут врать, дитя. И я тоже говорю тебе правду.       Паудер молчала. А Сервир теперь вытирала ее слезы, скатывающиеся из глаз. Смотрела с такой нежностью и заботой, что у девочки сжималось сердце.       И она, вздохнув глубоко, схватила жрицу за голые плечи и потянула на себя. А затем прижалась пухлыми горячими губами прямо к шраму, что рассекал щеку девушки. Та замерла, а когда Паудер смущенно отстранилась, легко рассмеялась.       - Спасибо. Это правда для меня важно.       Паудер тоже улыбнулась и вытерла последние слезы. А Сервир, подумав, сказала:       - Я отвечу на три твоих вопроса, дитя. Как плата за твое благословение. Пока этого будет достаточно.       - Почему ты называешь меня «дитя»? – насупившись, протянула Паудер. А затем испуганно прижала ладонь ко рту, побоявшись, что жрица решит ответить на этот глупый вопрос, зато на другие, более волнующие Паудер, так и не получит ответа. Жрица же улыбнулась, вновь беря стакан в руки.       - Хорошо, на четыре вопроса. Моя богиня так обращается ко мне. Это стало и моей привычкой тоже. Знаешь, не одну тебя это раздражает, - Сервир допила напиток и снова поставила стакан, придвинув его к Чаку, чтобы тот налил ей еще.       А затем, повернувшись к внимающей каждое слово Паудер, Сервир в задумчивом жесте погладила подбородок и щелкнула пальцами. – Хочешь, я буду звать тебя «обезьянкой»? Не обидишься? Я никого так раньше не звала, а ты милая, это прозвище так и просится, разрешишь? - взгляд жрицы стал хитрым, словно она знала что-то, чего не знала Паудер.       - Если никого не звала, то хочу! – не хочу быть как все, хочу быть уникальной, особенно для нее.       - Договорились, обезьянка. Так, еще три вопроса, да? Хм… - Сервир налила себе еще меводухи, и теперь снова с наслаждением, как вначале, пригубила ее, так, что Паудер тоже захотелось попробовать эту искрящуюся жидкость. Она как-то утащила у Чака бутылку с чем-то темно-коричневым, но, сделав маленький глоток, сразу выплюнула все на пол. Было горько, противно и обжигало горло. Но разве можно пить что-то невкусное с таким лицом?       - Ты правда видишь будущее? – заинтересованно протянула Паудер, чуть ближе наклоняясь к Сервир.       - А что, думаешь, я соврала Севике? Вижу, да. И, как я уже сказала, я видела в нем тебя. И мое будущее связно с твоим, поэтому тебе придется потерпеть страшную жрицу какое-то время, - Паудер совсем не считала Сервир страшной, но молчала, боясь перебить девушку, как тогда, когда та рассказывала о своем прошлом.       - А все жрицы видят будущее?       – Нет, обезьянка. Только я. Это мой дар и мое проклятие, - Сервир дернулась и кинула взгляд куда-то вбок, на секунду, но Паудер заметила. Как и то, что там никого нет. – Другие жрицы одарены, но иначе, каждая по-своему. Это два вопроса… Подумай хорошенько над третьим.       Пока Сервир наслаждалась напитком, Паудер серьезно задумалась. Не хотелось тратить последний вопрос на глупость, ведь она не знала, когда еще сможет о чем-то расспросить жрицу.       И тут на ум пришел Вандер, о котором она старалась не думать. И эта Вай – розовый, некрасивый цвет, он уродский, не то, что фиолетовые глаза Сервир – и Бензо, с этим ужасом в лице, такой смешной, взрослый, а боится. Крутится на языке, но теперь и Паудер страшно. Она хочет спросить, но хочет ли услышать ответ? И все же решается.       - Расскажи… про искупление.       Сервир давится и начинает кашлять, с удивлением смотря на в миг ставшую серьезной Паудер.       - Довольно… Неожиданный вопрос, обезьянка. Я думала, тебя заинтересует нечто иное… Например, способности жриц.       - Но это ведь тоже ваша способность! Наказывать людей за то, что они совершили, да? – Паудер сжимает ладони в кулаки и смотрит пристально, так, что Сервир в итоге вздыхает.       - И да, и нет, - видя возмущенный взгляд из-за такого ответа, жрица устало улыбается. – Ты права, это наша способность. Проникать в души людей, в их мысли и воспоминания. А затем дать им почувствовать ту боль, что они причинили другому. Это не наказание, это… - Сервир нахмурилась, словно подбирая нужное слово. Но затем качнула головой. – Это искупление, обезьянка, я не могу назвать это как-то иначе. Испытание Морганы. Не все могут его выдержать, и не всем оно дается.       Паудер лихорадочно обдумывала услышанное. Ей снова вспомнился тот день, когда она убила их, ее бросили и подобрали, как котенка, от нее отказались и приняли, она потеряла семью и обрела его, она Паудер или Джинкс, Паудер или Джинкс, Паудер…       - Я хочу получить искупление! – девочка хватает Сервир за руку, покрытую татуировками: те начинают двигаться, и Паудер смотрит завороженно, пока жрица чуть не роняет стакан из ослабевших пальцев, подхватывая тот в полете.       - Что?!