Ничто не важно, кроме тебя

      От вкуса дорогого вина уже тошнило, не помогал делу и висящий в зале душащий запах табака. Полумрак от бликующих в отражениях свечей навевал дремоту, отчего и разговоры между присутствующими господами велись крайне вялые.       А расположившемуся в дальнем углу роскошной залы графу хотелось просто взвыть, разбить этот глупый сосуд и с хрустом всадить осколки кому-нибудь в лицо.       Например, вон тому генералу.       Этот мерзавец! Разумовский почти год писал и донимал расспросами его и других высокопоставленных лиц, пытаясь вызнать правду.       Уже почти год на приемах, балах, личных встречах он при любом удобном и не удобном случае поднимает вопрос о силе и отваге русской армии и как бы невзначай спрашивает: «Куда перевели роту лейб-гвардии гренадерского полка?»       В ответ все эти снобы лишь пренебрежительно отводят глазки или делают удивленные лица, переводят тему или выдают это осточертевшее «не могу знать, Ваше Сиятельство». Они лгут или правда не знают. Считают его недостойным обладания этой информацией, или стыдливо прикрывают свои грехи, делая вид, что безупречно справляются с управлением страной.       Почему?!       Почему нельзя ответить честно? «Рота лейб-гвардии под командованием поручика Волкова погибла при исполнении приказа!» Даже такой ответ лучше этой изматывающей неопределенности.       Но что же он хоронит Олега раньше времени, может он жив и здоров и… что? Почему бы тогда ему не написать? За год ведь можно было бы выкроить минутку на любое, самое короткое письмо. Да даже жалкого клочка бумаги с одним словом «Жив» было бы более чем достаточно.       Это может значить лишь то, что он не хочет больше знаться с Сергеем, потому как Олег бы ни за что не оставил его мучиться в неведении.       Мысли — мучение, жизнь в ожидании ответа — пытка.       С самой юности, проведенной за одной партой царскосельского лицея, они не теряли ту незримую, но нерушимую связь. Одноклассники, лучшие друзья и позднее нечто гораздо большее.       Они были всем друг для друга. Семьей, кислородом, твердой почвой под ногами, опорой и поддержкой, смыслом жизни.       Правда, признались в этом себе и друг другу лишь когда настала пора проститься на время.       Волков, все детство страстно мечтавший пойти по стопам своего героического отца, погибшего на войне 1812 года, после лицея, не задумываясь, поступил на службу Его Императорского Величества Александра I. Служил то в гвардии, то в гарнизоне; мотался по всей стране. Но они были близки даже на расстоянии.       Бесчисленные письма, отсылаемые чуть ли не по нескольку раз в неделю; трепет редких встреч, когда, соскучившись, Сергей срывался в долгую дорогу до места командирования их полка; эйфория пьянящих вечеров и ночей, проведенных вместе, когда Волков уходил в отпуск и несколько месяцев безвылазно проводил в поместье Разумовского.       Едва Сергей получал письмо с этой новостью, бросал все, срывался из столицы чуть ли не в тот же вечер. И с содроганием сердца, забывая о еде, сне и всем на свете, ждал заветной встречи.       Они могли часами говорить, или часами молчать, просто глядя друг другу в глаза.       Возле Волкова на душе всегда расцветали цветы, а грудная клетка заполнялась теплом и уютом.       Сдержанные, но красноречивые переглядки на светских мероприятиях. Утрированно формальные обращения, дистанция, этикет. Эта игра нравилась обоим, особенно из-за осознания того, что, что бы ни было сказано на людях, сколько бы Волков не танцевал с хорошенькими дебютантками и сколько бы Разумовский не разглагольствовал о нигилизме и вреде душевных привязанностей, ночь они все равно проведут в жарких объятьях друг друга.       С Олегом было возможно все. Страхи, кошмары и заботы, терзавшие Сергея, уходили прочь.       Возможно, потому что потерять его и было самым большим страхом.       Волков, его Волков, который всегда был рядом, всегда поддерживал, прикрывал, заботился, любил, защищал, не давал утонуть. Был единственной причиной, по которой он не сошел с ума до сих пор.       А теперь его нет.       Олега больше нет рядом.       Сергей снова один. Он уже и забыл, каково это.       И вы не подумайте, он ведь не сидел на месте, почуяв неладное, сорвался, приехал в городок, в котором некогда командировался полк.       Но никто из местных понятия не имел, куда его перевели.       Тогда-то Сергей и понял, что это дело непростое. Иначе он со своими ресурсами и связями без труда отыскал бы его. А тут все бесполезно. Снова это чувство бессилия, как же он ненавидел эту слабость в себе.       Казалось, что его слабость видят и все окружающие, и именно поэтому смотрят на него как на бесящегося с жиру, богатенького и избалованного дворянина, пытающегося лезть в дела государственные и чрезвычайно важные.       Внутренний голос отчаянно кричал: «Нужно доказать, как они неправы, нужно вколотить силой, нужно сделать так, чтобы они пожалели, нужно убить, выпытать истину и прикончить жалких лжецов.» Но Сергей, как наглых ворон с подоконника, старался гнать подобные мысли прочь. Они казались чем-то чужим, словно кто-то нашептывал на ухо. Благо Разумовский с детства не привык прислушиваться к чьим-либо советам, а когда выносить это было невозможно, он попросту заливал голос и горе алкоголем. Ведь пойди он на это, потерял бы последнее, что у него осталось: положение в обществе. Тогда уже ничто не могло бы отвлекать его от саморазрушения.       Приёмов и застолий в его жизни было более чем достаточно. Почти каждый вечер он напивался в кабаке, в шумной компании малознакомых людей, пил вино в салонах, в гостях у посредственных друзей, и проматывал свое состояние в карты, ведь он и так уже проиграл.       Все ему опостылело, жизнь потеряла краски. Старые развлечения и заботы утратили всякий смысл. Он уже давно не объявлялся в академии наук и еще дольше не открывал журналы с делами его имения и планами по улучшению жизни крестьян, коими он некогда был так одержим.        Всё, чтобы забыться, всё, чтобы сделать себе больнее.       Высшее общество выматывало его, но одиночество пугало.       В те дни, что оставался в поместье, пил крепкие настойки и, блуждая в своем большом, ужасно пустом особняке, медленно сходил с ума. Ему мерещились и тени, и черные когтистые лапы, непременно желающие схватить, и голоса, нашептывающие всякое. Всё как в его тяжелом и пугающем безнадежностью детстве, всё как до того момента, когда в его жизни появился Волков. Он снова на дне.       Но когда Сергей трезвел, лучше не становилось.       Было достаточно одной случайной мысли, промелькнувшей на краю сознания, чтобы поддаться панике, порождающей мириады тревожных мыслей. Он впадал в оцепенение, мог часами, забившись в угол, бессвязно бормотать что-то о смерти, одиночестве, безумии и неумолимо летящем вперед времени; затравлено зыркать по сторонам, не видя ничего от заслонивших глаза слез и вздрагивать от каждого шороха.       Это состояние пугало дворовых даже больше, чем беспробудное пьянство.       В такие моменты обеспокоенная состоянием своего воспитанника, управляющая поместьем, Маргарита Петровна, бледная женщина родом из Англии, приносила Сергею поднос с ромашковым чаем и причитала, гладила по плечу, пытаясь влить хоть глоточек сквозь до скрипа сжатые зубы:       — Сергей Викторович, родненький, что же это вы опять. Сергей Викторович, может вам лекаря или священника позвать?       Почти год Граф Сергей Разумовский прозябает свою жизнь в попытках забыться, отрешиться от жестокой реальности.       То спит целыми днями, бредя, теряя различия между жуткими кошмарами и ужасающей обреченной действительностью. То мучается бессонницей целыми неделями, начиная видеть свои кошмары уже наяву.       Существует на грани между смертью и безумием.       Единственное, что заставляло просыпаться его по утрам, это сумрачная надежда, вопреки всему тлеющая в душе, возможность перечитывать его старые письма: Сергей старался в мельчайших деталях представить, с каким выражением лица Олег писал, в какие моменты хмурился, в какие улыбался краешком губ. Его голос. Говорят, что голос — это первое, что забывают люди, но он помнил. Или ему лишь казалось?       Проверить он все равно не сможет.       Ведь Волкова больше нет в его жизни.       И это сломало ему хребет. Вывернуло наизнанку. Заставило обозлиться на весь мир и себя за то, что отпустил, позволил уйти, что оказался настолько зависим от наркотика под названием «Волков» и совершенно не способен существовать без него, что безвозвратно утратил контроль над своей жизнью.       Он полыхал тихой, но испепеляющей его душу злобой на весь мир. На богатых, власть имущих людей, вершащих судьбы народа, даже не вставая из-за праздничного стола.       Если он не может быть счастлив сам, так хоть попытается сделать мир чуть лучше для других. Он не может изменить всё, не может в одиночку.       Как раз около года назад, в гостях у своего старого знакомого, князя Трубецкого, до его ушей дошел тихий разговор. Который поменял его жизнь.       Князь со своими друзьями, Пущиным, Кюхельбекером, Муравьевым и другими, обсуждали перемены. Перемены, которые были необходимы Российской Империи, как воздух.       Они говорили об отмене крепостного права, о конституции, о равноправии и сокращении военной повинности.       Разумовский тогда аж поперхнулся, и, продолжая кашлять, бесцеремонно влез прямо посреди беседы. Неужели не одному ему приходили такие мысли, неужели это настолько очевидно, что стране нужны перемены?       Нисколько не смутившись, члены тайного общества радушно просветили молодого Графа в свои планы и идеи.       Собрания северного общества были глотком свежего воздуха, на них Разумовский выныривал из своего саморазрушительного уныния, гнетущего каждую секунду, проведенную наедине с собой, забывал о своей беспомощности; чувствовал силу, чувствовал, что действительно приносит пользу, делает мир лучше.

***

      А сегодня под прикрытием простого игорного вечера должна была состояться беседа с генералами московского и семеновского полков. Необходимо было выяснить, можно ли рассчитывать на их поддержку в случае, если события закрутятся, в чем сомнений уже почти не оставалось, учитывая все обстоятельства и настроения в обществе.       Сергей, хоть и любил участвовать в подобных дискуссиях, без труда уговорил бы мать родную предать, не то что родину, но сегодня пребывал в особенно упадническом настроении и решил остаться в стороне и заняться куда как более интересным делом: методично осушать бокал за бокалом настолько сладкого вина, что проглотить его невозможно без физических усилий. А на душе у него, как всегда, было горько.       — Сергей Викторович, а не желаете ли присоединиться? — из раздумий его вырвал голос сидящего рядом Пущина. Тот кивнул в сторону тасуемой колоды карт.       Разумовский отставил бокал в сторону и устало выдохнул.       — Отчего же и не сыграть, — невесело хмыкнул он.       Разумовскому никогда не везло, особенно в карты. Сколько бы он не считал их, не пытался мухлевать, никак, нужные никогда не выпадали. И всё.       Раньше он тешил себя поговоркой «не везёт в карты, повезёт в любви». Ну а теперь всё стало одним большим невезением.       Вот Волкову всегда невероятно везло. Он поэтому и играл редко, что почти не находилось желающих испытывать свои кошельки на прочность. Разумовского всегда умиляли обреченные выражения лиц игроков, если Олег решал поразвлечься и присаживался за стол для бриджа или штосса на пару игр. Но особенно хорошо Сергей помнил одного упертого старого князя. Он не поверил на слово в этот чудесный талант тогда еще корнета и за вечер проиграл ему порядка пятисот рублей.       И проиграл бы больше, если бы не благоразумная жена, утащившая разохотившегося лудомана, пока тот не потратил все приданое дочерей и не заложил имение. Сергей тогда ухахатывался в душе, еле сдерживаясь, выдавая себя лишь хитрой улыбкой и пылающими глазами, полными восхищения и гордости.       Волков в ответ бросал веселые самоуверенные взгляды каждый раз, как до его победы оставался один ход.       Погрузившись в сладкие воспоминания, Сергей не заметил, как взял лишнюю карту.       — Перебор, — Разумовский раздосадованно перевернул карты рубашкой вниз и бросил их на стол.       — Эх, вам бы уметь вовремя остановиться, дружище, — весело гоготнул Муравьев, его хороший знакомый еще со времен лицея и член северного общества, выступавший в роли раздающего в этой игре.       — И то верно, — кивнул Разумовский.       После чего досадно улыбнулся одними губами и потянулся обратно к бокалу.       — Что же вы сегодня такой молчаливый, — иронично, не отрывая глаз от продолжающейся игры, спросил Муравьев. — Не радуете нас своими мыслями и изречениями.       — Я в раздумьях о гнетущей несправедливости, обуревающей этот несовершенный мирок, — траурным голосом продекламировал Сергей, не отрывая взгляд от бордовой жидкости.       — Ох, ну это дело благородное, как говорится, мыслю, следовательно, существую, — понятливо покивал собеседник, подсчитывая очки.       Ох уж эти светские беседы: бессмысленные, искусственные и совершенно не содержательные.       Сергей уже было снова пригубил бокал, как в другом конце зала, возле двери, поднялось некое оживление, вялые беседы сменились пораженными вздохами, поднялся гомон.       Словно к ним нагрянул призрак Петра Великого.       Разумовский не вслушивался в сбивчивые возгласы, но хоть какое-то оживление заинтересовало его.       Он, заправив за ухо выбившиеся из хвоста пряди, поднял взгляд на почтивших своим присутствием их дружеский вечер гостей и сердце его остановилось.       Буквально перестало биться, а потом словно каждую клеточку тела поразил электрический разряд, и оно застучало вновь, так и норовя проломить ребра и набатом отзываясь в ушах.       Все тело пробила дрожь, и дышать стало почти невозможно, словно вокруг резко закончился кислород.       Нет, не может быть! Часто моргая, Сергей потянулся к лицу чтобы потереть глаза и отогнать видение, но неловким движением опрокинул недопитый бокал вина, вызывая недовольные возгласы сидящих рядом господ, отшатнувшихся от расплывающегося по скатерти темного пятна.       Но он не слышал их, в ушах был только пульс.       И имя.       В душную залу вошёл офицер лейб-гвардии, сразу захватив всеобщее внимание.       В нем Сергей с первой секунды узнал того, кем были заняты все его мысли. Того, кого он уже почти и не надеялся увидеть вновь.       Волков просто взял и пришел. Спустя год отсутствия. Просто объявился, как ни в чем не бывало, словно этот мучительный год просто приснился Сергею.       Не в силах больше держать себя в руках, Граф, порывисто выскочив из-за игорного стола, метнулся к распахнутому окну.       И, облокотившись на подоконник, шумно вдыхал вечернюю сырость, пытаясь успокоиться.       Но получалось, откровенно говоря, паршиво.       Дрожь и паника не отступили, но в голове начали мелькать хоть какие-то внятные мысли.       Он тут или это сон? Как? Почему? Где он был?       Разумовский больно щипал себя за запястье, выкручивая уже побагровевшую кожу, повторяя под нос как мантру «держи себя в руках».       Но желание убедиться в своем здравомыслии заставило вновь обернуться в зал.        Он быстро нашел взглядом в толпе статную, высокую фигуру офицера. Ему не показалось. Олег никуда не исчез. Он был окружен дамами и джентльменами, которые жали ему руку, что-то спрашивали. Он сдержанно отвечал, чинно кивая.       Но, словно почувствовав, он поднял свои тепло-карие глаза, встречаясь взглядом с голубыми пораженными глазами Сергея.       Волков чуть улыбнулся, как умеет только он, и еле заметно кивнул. Разумовский, все ещё хлопая глазами, прерывисто кивнул в ответ.       Растерянность, отчаянье и вселенское счастье накрыли его с головой.       Сергей, собирая все оставшиеся крохи самоуважения и силы воли, подошел к группе, окружавшей Олега, чтобы не кинуться замертво в объятья того, чей образ трепетно хранил в памяти.       — Поручик Волков! Давно вы не радовали нас своим присутствием, — наигранно бодро, обращая на себя всеобщее внимание, вторгся посреди разговора Граф.       — Служба, ваше Сиятельство, — деловито, сдержанно проговорил Волков, но взгляд его кричал совершенно другое.       — Служба родине это дело благородное, кому-то нужно отечество защищать, чтоб мы, господа, вот так беззаботно могли кутить дни на пролет.       Со всех сторон послышался одобрительный гогот.       — Ну да уже поздно, я вынужден вас покинуть, — пожав пару протянутых рук, Разумовский сам не понял, как перед ним оказался протягивающий руку Волков.       Тело снова пробила дрожь, и Сергей, бессознательно закусив губу, протянул руку в ответ.       И в этом теплом родном рукопожатии было все.       Горечь долгой разлуки, трепетная нежность столь неожиданной встречи, извинения за исчезновение, обещания больше не оставлять. И тепло, бесконечное тепло, выжигающее все дурное, что накопилось в душе.       Увы, рукопожатие пришлось разорвать.       И в душе снова ледяными когтями заскреблась холодная пустота.       Разумовский, смущенно опустив взгляд, зябко сжал руку и спрятал в карман.       Он уже развернулся к выходу, как снова подняв взгляд, как бы невзначай, бросил:       — А вы заезжайте в гости, поручик, поделитесь новостями. И, помнится, я проиграл вам, нужно бы отыграться.       Окружающие наверняка пропустили это мимо ушей, приняв за простое проявление этикета, но, судя по взгляду, Олег все понял правильно.       — Всенепременно, ваше Сиятельство, — поджав губы, кивнул он. И бросил очередной прямой, немного голодный, тяжёлый взгляд карих глаз.  Мало кто долго выдерживал его, не чувствуя неловкости и не отводя глаз. И только Сергей упивался им. Мог бесконечно долго вглядываться в бездну темных глаз, утопая без остатка.       Как же он скучал.       Не без усилия отведя взгляд, он без лишних слов удалился из зала.       Если Волков все понял, то вскоре чуть погодя последует за ним, в его поместье, где вдали от чужих глаз, они наконец смогут поговорить по-человечески.       Всю дорогу Сергея терзали вопросы без ответов.       И от пережитого шока, балансируя на грани приятного мандража и паники, он провалился в тревожный и неприятный сон, облокотившись головой о бортик экипажа.

***

      Граф Разумовский стоял, нервно кусая губы, и напряженно вглядывался в окно, где за пеленой сентябрьского тумана виднелась дорога, ведущая к его имению.       Он ждал и прилагал громадные душевные усилия, всю волю, что у него была, чтобы не осушить залпом припрятанную в столе бутылку и не разрыдаться на полу от переполняющих его чувств. Олег жив. И он не должен видеть его отчаянья. Не должен узнать, как он медленно убивал себя в его отсутствие.       Он не понимал, сколько времени прошло. Может, час, а может, тысяча лет. Глаза начали болеть от того, как старательно он вглядывался в вечерний сумрак, укутывающий рощу, через которую проходила дорога. Возможно, потому что Сергей забывал моргать, боясь пропустить мгновение, когда вдалеке мелькнет силуэт всадника.       Ему уже начало казаться, что Олег был его галлюцинацией, плодом больного, измученного кошмарами разума. Но в таком случае его видел бы только он, а не все люди на приёме. Может, он и прием себе выдумал, может, он и сейчас спит или бредит, липкая тревога медленно накатывалась из темных углов комнаты.       Сергей весь сжался, изо всех сил схватившись за подоконник, а другой рукой до синяка щипая себя за исцарапанное запястье.       Дыхание его сбилось, зрачки мелькали из стороны в сторону, задерживаясь только на дороге за окном. Появилось ощущение, словно комната сжимается, тени физически сдавливали, не позволяя вдохнуть полной грудью. А на краю сознания в звенящей тишине снова начал слышится хриплый шёпот.       Разумовского затрясло. Ноги подкосились, он упал на колени, но не выпустил из рук край подоконника, продолжил смотреть в одну точку.       Олег.       Впервые за этот год он не поддался панике и внутренним демонам, остался, наконец, в себе.       А когда движущаяся точка в свете луны блеснула силуэтом офицера на коне, теплая волна спокойствия и облегчения разлилась по телу.       Как по волшебству, дрожь унялась, шепот смолк, и Сергей смог наконец вдохнуть.       Когда всадник, преодолев расстояние до строения, спешился возле крыльца особняка, Разумовский уже был в порядке.       Вот он пожал руку конюху Яшке, передавая узды своего вороного скакуна, уважительно кивнул Маргарите Петровне, по своему обычаю поцеловал её руку, и следом за ней, на ходу снимая головной убор, проследовал внутрь.       Сейчас Олег будет тут.       Снова накатило волнение, Сергей нервно начал мерить комнату шагами, споткнулся о пустые бутылки, разбросанные по полу, попутно расправляя несуществующие складки на рубашке и приглаживая выбившиеся из хвоста пряди.       Волков сейчас будет… но додумать он не успел, потому как дверь распахнулась, внутрь вошла Маргарита Петровна.       Даже в полумраке было видны её ехидные, радостные глаза, но она самым чинным голосом, внимательно наблюдая за реакцией Сергея объявила: «Сергей Викторович, к вам гость.»       И в комнату зашёл он.       В идеально сидящем мундире, с безупречной осанкой. Кажется, он стал ещё красивее, или просто человеческая память не в силах отобразить все его черты. Волков сделал шаг вперед, обращая трепетный взгляд на Сергея, виновато улыбнулся:       — Здравствуй, — тихо произнес он так, что по спине пробежали мурашки.       Сергей замер столбом посреди комнаты, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни тем более издать какой-либо звук.       Он слишком слаб, чтобы не идти на поводу у своих эмоций, он слишком сломлен, чтобы заботится о своей чести и самоуважении.       До этого он держался на смутной надежде, что с Олегом все в порядке, а сейчас, когда это оказалось правдой, уже ничего не имеет значения, кроме него. И держать лицо уже нет ровным счетом никакой нужды. Олег здесь, значит, можно выдохнуть. Олег вернулся, значит, все опять будет прекрасно.       Сергей уже было открыл рот, как Маргарита Петровна поучительно заговорила, словно ему снова было десять.       — А что же это вы, Сергей Викторович, опять во тьме сидите, давайте я свечи зажгу. А то тьма — глаз выколи, — и, не дожидаясь ответа, она заскользила по помещению, зажигая огоньки один за другим.       И ведь специально не уходит, издевается. Но она заслужила немного личного триумфа после всех потраченных на Сергея нервов, она чуть ли не больше него рада возвращению Волкова.       Все она давно прекрасно знает и понимает, и про их трепетные отношения, и про то, что исчезновение Волкова и было причиной разлада её барина. Еще одна минута на расстоянии — небольшая плата за все то добро, что она делала Сергею.       Стало теплее, может, в комнате, от теплого освещения, а может, на душе, от нежного, изучающего взгляда и постепенно уходящего одиночества.       Запалив последнюю свечу на канделябре возле комода, Маргарита Петровна, уже намереваясь покинуть комнату, напоследок спросила:       — Господа не изволят выпить чая?       — Да, было бы чудесно, — уже искусав все губы, завороженно проговорил Сергей.       — Чудно, я сейчас распоряжусь, — кивнула она и, наконец, вышла из помещения.       Едва дверь захлопнулась, Разумовский, сорвавшись с места, влетел в раскрытые для объятий руки, вжимаясь щекой в пропахнувший табаком и порохом мундир, тихо роняя слезы и изо всех сил сдавливая широкую грудь. Казалось, он слышал, как затрещали ребра, но Олег и не пикнул, потому что последний год мечтал сделать то же самое.       «Сергей, его Серёжа, наконец он смог вернутся, к нему.»       Олег нежно, насколько мог, обвил того руками в ответ. И носом уткнулся в пахнущую, кажется, лавандой, рыжую, растрёпанную макушку.       Чувствовать его прикосновения, слышать его громкое встревоженное сердцебиение — это было лучшей наградой, что он мог когда-либо пожелать. Сережа, даже, кажется, похудел за время разлуки, что было видно по впалым щекам и отчетливо ощущавшимся под пальцами ребрам.       Олег уже занес руку, чтобы погладить свое рыжее чудо — именно так он называл его, но лишь в мыслях — по голове. Но, внезапно разжав хватку, Разумовский отскочил на пару шагов назад, наконец придя в себя от первых радостей встречи. Он возмущённо взирал в его сторону.       Такой реакции тоже вполне можно было ожидать. Это не стало большим удивлением для Волкова, знающего наизусть все выверты характера Разумовского.       — Где ты был все это время?! Почему не приехал сначала ко мне? — взгляд полыхал праведной обидой.       Олег лишь немного разочарованным от прерванных нежностей, но спокойным тоном ответил.       — Я был здесь утром, но Маргарита Петровна сказала, цитирую: «Его сиятельство изволит кутить и пропивать остатки здоровья и рассудка в гостях у князя Трубецкого.»       — Какое к черту сиятельство, Волков, тебя не было год! Ни письма! Ничего! Я думал, ты погиб! И в Белгороде о вас ничего не знали. Я с ума сходил от волнения! Такие слухи ходили. Я думал, я тебя больше никогда не увижу!       — Но я ж живой, — скучающе заявил Волков, но поспешил добавить, — И как так я не писал? Я перед самым отбытием в Пруссию отправил письмо, в котором говорилось, что я получил новое назначение и писать какое-то время не смогу из-за секретности миссии. Нам строго-настрого запретили, мы исполняли тайный указ Его Величества Императора. — Волков примиряюще развел руки и сделал шаг навстречу, желая снова сцапать рыжего в объятья.       — Что же, письмо не пришло? — удивленно произнес он.       — Не пришло! — прошипел в ответ Сергей и, схватив первое, что попалось под руку, запустил в беззаботное лицо Волкова.       Но военная выправка и от природы хорошие рефлексы не позволили принять удар, он ловко ушел в сторону.       Хрустальный графин вдребезги разлетелся о стену.       Волков ошарашенно перевел взгляд на то место, где только что была его голова, и хотел уже было что-то сказать, но натолкнулся на полный звериного азарта взгляд голубых разъярённых глаз.       С Олега мигом слетел весь его офицерский лоск и внешнее спокойствие. Недолго думая, он кувырком ушел за высокую спинку кушетки.       И, услышав звон осколков за спиной, понял, что правильно сделал.       Выждал пару секунд, но решил не высовываться, на случай, если Сергей просто подыскивал, что бы еще бросить, начал переговоры.       — Перестаньте, вы так все свое графское имущество угробите.       Ответом ему послужила разлетевшаяся о стену искусная стеклянная статуэтка и гневный вскрик.       — К черту вашего императора, к черту имущество!       Когда несколько осколков отскочили от стены, пролетев в опасной близости, Волков понял, что пора менять место дислокации. Призывать к голосу разума бесполезно, нужен другой подход:       — Сережа, остановись! Не имущество, так меня угробишь.       Волков, пригибаясь, отбежал в дальний угол кабинета в надежде, что сюда-то уж его разъярённый благоверный не докинет. Куда там, с виду он, может, и хрупкий, но дури в нем предостаточно.       Декоративная подушка с дивана прилетела в то место, где Волков стоял секунду назад.       «Неужто все бьющееся и стеклянное закончилось?» — мысленно облегченно выдохнул Олег.       — То Сережа, то Ваше Сиятельство! Вы уж определитесь, Ваше Благородие! — язвительно вскрикнул он.       Сергей гневно раздувал ноздри своего изящного носа, лохматый, в съехавшей на одно плечо широкой рубахе. Может, кого-то и мог напугать такой вид, но лично Волкова он лишь умилял.       Всего на секунду расслабившись и залюбовавшись этим, казалось бы, безобидным существом, Волков получил чувствительный удар тяжёлого томика какого-то собрания стихов, метко прилетевшего ему в плечо.       — Ай! — возмущённо вскрикнул он.       — Так тебе и надо, — зловредно оскалился Сергей, на ощупь ещё подыскивая, что бы запустить следом.       Плюнув на все, Олег ловко перемахнул через разделяющую их кушетку и со спины обхватил разбушевавшегося графа, не давая и рукой пошевелить. Но тот продолжил яростно вырываться, брыкаясь и вертя головой.       — А ты явно потерял сноровку. Решил разъесть бока, отрешиться от мира и отдыхать в своем поместье до глубокой старости? — хмыкнул Волков, игриво ущипнув Разумовского за бок, стараясь сбить того с разрушительного настроя разговорами. Разумовский, возмущённый такой наглостью, не сильно, но чувствительно укусил за запястье.       — Очень смешно, а может и так? Да вот только не с кем! Потому что один индивид, оказывается, может исчезнуть незнамо на сколько и слова не сказав, словно мы совсем чужие!       На минуту воцарилась тишина.       А что тут скажешь?       Олег устало выдохнул и виновато уткнулся лбом в рыжий затылок.       — Прости меня, я правда не мог, — прохрипел он, зарываясь носом в огненные пряди.       — Я понимаю, — едва слышно прошептал затихший Сергей, поглаживая уже не сдерживающие, а нежно обнимающие сильные руки.       Простояв так пару мгновений, Сережа все же обернулся, примиряюще заглядывая в грустные карие глаза.       Чуть улыбнулся краешком губ. Получилось кривенько, за этот год он почти разучился искренне улыбаться.       Окинул Волкова оценивающим взглядом снизу вверх. Насмешливо проговорил:       — Год — это немалый срок. За это время многое можно успеть, даже обзавестись женой в этой Пруссии.       — Все шутки шутишь? — укоризненно закатил глаза Волков, улыбаясь.       Наклонился ближе, соприкасаясь кончиками носа, замирая в ничтожной близости от губ, заставляя Сергея в тысячный раз за вечер прикусить губу и затаить дыхание.       Полушепотом, обжигая горячим дыханием, добавил:        — Я помню свои обещания, а ты?       Сергей просиял улыбкой уже в полную силу. И больше не в силах сдерживаться, подался вперед, припадая к самым желанным губам. Руки заскользили по спине, облаченной лишь в тонкую рубашку, притягивая ближе и ближе.       Какое же это счастье, снова чувствовать его прикосновения, запах, слышать его голос.       — Ты же понимаешь, что я тебя больше никуда не отпущу? — на секунду оторвавшись, выдохнул Сергей.       — Понимаю, — вернул улыбку Олег.       Мир снова обрел былые краски. Тьма, гнетущая его, словно и не существовала.       Волков. На нем держался весь его мир. Нет, Олег и был целым миром.       То, как он устало закатывает глаза и чуть улыбается, вместо того, чтобы спорить и переубеждать; то, как курит свою трубку; то, как хмурится, но не ругается, когда в который раз решает проблемы, возникшие по вине одного рыжего деятеля; то, как он смотрит: его преданность, доброта, искренность. Все, связанное с ним, и даже его бесстрашие и готовность рисковать своей бесценной жизнью направо и налево, хоть и страшно раздражали Разумовского, не раз доводили чуть ли не до нервного срыва, но и безмерно восхищали.       Трясущиеся руки Сергея отчаянно пытались справиться с крупными и плотно пришитыми пуговицами на мундире. Волков усмехнулся, не отрываясь от покусанных губ вкуса вина, и сам, управившись меньше чем за минуту, стянул с себя предмет одеяния. Разумовский, жадно припадая к оголенной шее, попутно небрежно швырнул предмет военной гордости куда-то в сторону. Послышался звон разбитого стекла. Ещё одна дорогущая ваза с сухостоями отошла в мир иной, там ей и место. Это, впрочем, было полностью проигнорировано охваченной страстью парой.

***

      А по ту сторону двери, ведущей в кабинет Графа, велась обеспокоенная беседа служанки и управляющей, привлеченных криками и битьем посуды.       — Господь милостивый! Маргарита Петровна, как же так! Там нашего барина убивают, или это он там этого офицера. Что же делать-то?! — испуганным громким шёпотом причитала юная горничная.       — Не тревожься, Лерушка, насмерть не убьют. Пойдем-ка, — махнула рукой Маргарита Петровна.       — А чай? — перевела взгляд на поднос в своих руках девчонка в простом сарафане и с длинной светлой косой.       — С девочками можете выпить, джентльменам он без надобности.       Хитро хмыкнув, дама, махнув подолом платья, удалилась.