Бракованный дуэт

            В Зауне нет заката из-за смога. Лучи закатного солнца не касаются крыш, солнечные зайчики не прыгают в окна, отсвечивая яркими лучиками на пол. Небо по-прежнему закрыто густой дымкой, из-за отсутствия солнца, земля не просыхает, оставаясь влажной. Поэтому в воздухе висит тяжелый землистый запах.       Силко перебирает бумаги, подпирая ладонью лицо и думает о поставке очередной партии мерцания. Для него вся эта бухгалтерия и переговоры — каждодневная рутина. Ты в потоке, и не успеваешь задумываться хорошо это, или нет. Потому что, в тот момент, что ты останавливаешься, ты начинаешь катастрофически не поспевать. Живешь по накатанной. Иногда человека проще убить, чем договориться, стереть все его следы существования. Очередной стакан виски заставляет задуматься, что это упростит ему жизнь в разы. Избавит от заумных объяснений. Потому что, объяснения — это колоссальная трата энергии, в никуда.       Он сдувает со стола мелкие клочки бумаги от открытых писем, и размышляет: как скоро нужно ответить, и на которые из них. Для него, это — рутина, от которой он находит спасение лишь в Джинкс. Она открывает дверь с пинка, выдвигая безумные теории, рассказывает о приключениях. Словно они перестают существовать только лишь в Зауне. И в тот момент, когда Заун засыпает, ближе к утру, к пяти или к четырем, тогда просыпается настоящая она.       Джинкс связывает его всем подручным скарбом, который находит: веревки, его платок, стяжки для кабеля. Что угодно, чем его можно связать. Силко нравится эта её поразительная, до ужасного, изобретательность, с которой она применяет предметы в его комнате, не по назначению. Шнур от лампы, проигрывателя… Всё, что угодно. Потому что, Джинкс — ужасно кровожадна.       Еще её любимое развлечение —кусаться, словно она дикая зверюшка: оставлять болезненные засосы на шее, руках, ключице и теле. А так же следы от зубов. Чувствовать, как мышцы сводит от боли, как он трепыхается от спазма. Потому что, в этот самый момент получает ощущение стопроцентного кайфа от контроля. Но Силко, кажется, что вся эта необъяснимая агрессия, от всепоглощающего желания оставить после себя хоть что-то. Когда он в первый раз позволил написать что-то на своей груди, она написала: Вы были прокляты. Это была отличная ремарка, которая полностью характеризовала их отношения.       Все её движения рваны, агрессивны, импульсивны. Силко же напротив мягок. Такие у них правила. Поначалу ему казалось, что его нежность способна хоть что-то исправить: её злобу, которая проявлялась еще в тот момент, когда она была ребенком. Но он проиграл, потому что, со временем начал получать извращенный кайф, от того, как Джинкс каждый раз срывала на нем свой негатив.       Ему совершенно точно, казалось, что она сходит с ума. Но в какой-то момент, Джинкс стала делиться своими мыслями. Переломный момент наступил внезапно. Совсем однажды их занесло на окарину, где стоял старый храм посвященный шуримской богине-покровительнице.       — Их бог когда-нибудь смотрит на них? — высокая статуя уходила вверх на несколько этажей, люди, которые верили в это божество, возвели монумент, поистине колоссальный. Но Джинкс, считала, это глупым и горьким. Напротив, она хотела бы с удовольствием поверить в богов, если бы несколько десятков лет назад Заун не опустился на дно по другую сторону реки вместе с этим храмом.       — Никогда, — коротко ответил ей Силко и закурил. Именно в тот день он понял, что Джинкс не сходит с ума от своих видений. А ищет ответы, отрицая любую веру. И тогда он понял, что она считает бессмысленным его авторитет в Зауне. Прямо она бы никогда ему об этом не рассказала, уж слишком была привязана. Но подкоркой он понял это. И его упрямство требовало доказать ей обратное. И он понял, что начал сходить с ума вместе с ней.       В тот день это началось… Наёмники расходились по домам. Капля затихала, стремительно погружалась в темноту. Ей было около семнадцати. Она бесшумно спустилась за его креслом, не хуже любого профессионального наёмника.       — Силко, — её голос был холоден, и в то же время решителен. Он слегка обернулся, все еще не видя её лица, но совершенно точно представлял, с каким выражением лица она произнесла его имя.       — Хочешь отомстить? — прямо спросил промышленник, потому что с таким тихим шорохом приходят только наёмные убийцы. Впрочем он был спокоен. Длинные косы обвили его шею, нежные шелковые удавки, и она стала душить его. Силко закашлялся, от потери кислорода разум стал как в тумане. Когда она ослабляет хватку, он подается вперед от кашля. Почему-то в её руках он не ощутил той ужасающей беспомощности, когда Вандер схватил его за шею.       — Ты знал, что я не смогу, — говорит она хриплым и обреченным голосом. Словно Силко отобрал у нее конфету.       — Конечно, знал. Я растил тебя, — его разум так же спокоен. Но внутри сердце щемит от боли, потому что это слишком сложно объяснить, все эти болезненные связи. Эту немощность на грани, когда ты собираешь все козыри, а бог вдруг решает достать шахматы.       — Тогда почему не остановил? — она всхлипывает, обнимая его позади, и утыкается носом в плечо. Словно нет ничего драгоценнее в этом мире. Вот такая внезапная смена настроений.       — Ты любишь меня, а я люблю тебя. Вот в чем проблема, — впрочем он очень давно это понял. Он не смог избавиться от Паудер, и она стала Джинкс. Впрочем, какая разница если она, это — она. Паудер-Джинкс… Бешеная сука, или другие прозвища, которые откапывают его подчиненные вместе с Севикой, каждый раз, когда она открывает френдли-фаер по своим. Он может лишь бессильно спросить: Что случилось? Впрочем, если хочет, Джинкс не промахивается, так уж она устроена. Силко не вкладывал большего смысла в формулировки своих фраз, хотя сейчас он поймал волну явного пофигизма, особенно, после того, как шелковые косы оплели его шею и впились удавками в нежную кожу. Его дыхание немного сбилось, но Силко оставался внешне спокойным, никак не выдавая сбившегося дыхания.       — Я не знала что это — проблема, — шепчет девушка, куда-то в шею, впрочем, для нее это тоже не простой шаг, она боится до смерти, что он оттолкнет её и оставит. Нос трется об его кожу, вдыхая тяжелый, табачный шлейф, ненавистный и, в то же время горьковато-родной.       — Это не проблема Джинкс, это —факт, — сухо говорит он, сохраняя напускное самообладание, хотя ладони дрожат, сжимая подлокотники до белых костяшек. Зрачок здорового глаза следит за ней. Черный, обезображенный же, горит оранжевым сполохом. Хотя в его сценарии есть только одна проблема – это какое-то нездоровое в его понимании влечение к ней.       Она цокает языком, делая широкий шаг к нему, и разворачивается на каблуках. Нависает над его головой, длинные косы сползают с его широких плеч на колени. Силко сильнее сжимает подлокотник потому, что чертово сознание буквально вопит о том, что он согласен на всё, даже на грубую близость. Лишь бы она не убирала свои ледяные руки с его кожи. Ему стыдно, ужасно стыдно, за свою маленькую слабость. Стыдно перед Джинкс, перед подчиненными, и в первую очередь перед самим собой. Потому что, желать подобного от того, кого зовёшь дочерью — позорно.       Джинкс ведет головой, нависая над ним еще ближе, и взгляд хищно вцепляется в его взгляд своим. Ему, кажется, что она в этот самый момент видит его насквозь, словно у него на лице написаны абсолютно все грязные мыслишки. Она усмехается, ехидно. Наклоняется ниже, их носы вот-вот столкнутся друг с другом.       — Джинкс, милая, что ты делаешь? — Силко не понимает её намерений и начинает понемногу паниковать, он знает этот хитрый прищур, когда она задумала что-то, себе на уме. Особенно сейчас, когда она бессовестно близко.       Джинкс обходит его, оказываясь спереди, прямо перед ним. Продолжает нависать, но на этот раз её ладони распологаются поверх его, на подлокотники. Бирюзовый зрачок соскальзывает в сторону её руки, и он осторожно возвращает взгляд на её лицо. Она точно смогла ощутить это, его вспотевшие и дрожащие ладони.       — Ты боишься меня? — в лоб спрашивает девушка. На секунду на лице Силко видно замешательство, потому что, он не понимает, о чем она его спрашивает.       — Что? А… нет. Не в этом дело, — он выдергивает свою ладонь из под её и проводит ею по своим глазам и лбу, словно снимает усталость, —... скорее я боюсь себя.       — Себя? — переспрашивает Джинкс, челка падает ей на лицо, когда она поворачивает голову и вытягивает шею. Она убирает ладонь с его руки, и проводит по разъеденной токсинами коже, думает о чем угодно: о том, что Силко считает уродством на своей коже; о том, что он жестоко поступает с союзниками и конкурентами. Но среди всего этого не находит причин, чтобы бояться.       Она лезет к нему на колени, вглядываясь в опущенный вниз взгляд, заставляя смотреть в её глаза. Потому что, искренне не понимает. Силко не хочет этого, Джинкс всё время липнет к ему, словно чувствует внутри каким-то странным восьмым чувством, все те моменты, когда он особенно уязвим к её близости.       — Ты же сказал, что я люблю тебя, так в чем проблема? — она льнет своим телом к его, и Силко осторожно поворачивает голову в сторону её одной из синих кос, в тот самый момент, когда её руки стальной хваткой обнимают его за шею.       — Проблема в том, что ты — моя дочь, а я пытаюсь быть тебе отцом… Боже, Джинкс, слезь с меня, это слишком, — он пытается её отстранить от себя, и ему даже удается. Боже, даже краснеет. Какой-то алой-коричневой тенью под острыми скулами, едва заметно на серой коже. Силко бережно берет её за руку и успокаивающими движениями гладит запястье обеими ладонями. Потому что, видит испуг в её глазах. Потому что, знает, что для нее это ровным счетом не значит ничего. Кроме отказа.       Его пальцы нежно проходятся по её ладони, и она с интересом и непониманием наблюдает за его жалкой попыткой излагать социальные нормы приемлемые лично для него. Пальцы Силко же, напротив — тёплые, даже горячие, с аккуратными ровно подстриженными ногтями, редкими обрезанными заусенцами, и с бугорком мозоли от ручки, едва выпирающим и почти не заметным на среднем пальце. Джинкс думает о том, что даже бы если Силко показывал «фак», это было бы ужасно смешно, с его тонкими пальцами и даже… соблазнительно?       — Ты когда-нибудь показывал, кому-то средний палец? — вдруг спрашивает она, соскальзывая с темы. Силко непонимающе сводит брови, хмурится, пытаясь представить, о чем она думает. И так же быстро принимает капитуляцию.       — Конечно, — все же они с Вандером могли весело провести время, имея подколки которые были понятны лишь им, а демонстрацию среднего пальца вполне можно было считать за дружеское приветствие в их случае. Конечно, Силко с его тягой к педантичности был далек от большого – добряка брата, но кое какие повадки перенимал у него с неохотой. То самое, от чего он пытался избавиться, особенно после того, как последний пытался его убить.       — Ему? — она обладала каким-то гребенным даром телепатии, потому что после каких-то шести лет обитания под одной крышей, могла безошибочно определить, тот самый момент, когда Силко думал о Вандере, а в частности вспоминал приятные деньки.       — … — Силко неприятно морщит острый нос, молчит. Тонкие губы изгибаются в попытке сказать хоть что-то, но он продолжает молчать. Потому что не хочет об этом говорить.       — Я угадала, — опять этот хитрый прищур, она удобнее устраивается на его коленях, закидывая ноги за левый подлокотник до сгиба колен, а он машинально придерживает её ладонью, чтобы она не соскальзывала. Их странная и завязанная на мести и предательстве любовь, похожа на бокал с вином из горького винограда. Она ужасно проницательна, и скорее всего, догадывается о его симпатии, видит куда больше. Ему это не нравится, потому что Джинкс, способная понимать его без слов, начинает ужасающе упрощать ему жизнь, выкидывая из нее нахер рудименты в виде букв и фраз, которые он до чертиков ненавидит.       — Угадала, — наконец сдается Силко, его острый подбородок опускается на её макушку, кажется, еще один бастион сегодня пал, а сколько падёт завтра? Послезавтра? Он медленно начинает ей уступать. Его правая рука приобнимает Джинкс, поддерживая за талию, в какой-то момент ему кажется это ужасно глупым. То, что он отчаянно пытается сделать вид, что их с Вандером ничего никогда не связывало. То, что он пытается сохранять лицо перед всеми, что между ними ничего не происходит.       Ложь. Ревность. Боль.       Интересно Джинкс когда-либо ревновала его к кому-либо? К размалеванным девицам из АА. Может к Севике или химбаронам. Может, когда он пользовался отсутствием девчонки, шел в бордель чтобы забыться в объятиях низкой худощавой проститутки в синем парике, она зло скулила, от бессилия, зло глотая слезы и проклиная всё на свете. Силко горько усмехается от одной этой мысли, его тонкие губы вытягиваются. Это не любовь. Он точно уверен в этом, она не может быть такой, горькой, извращенной и болезненной, словно застрявший под ребрами нож.       — А ты скучаешь по Вай? — вдруг спрашивает он, и тут же улыбка пропадает с его губ. Хотя бы тут он хочет быть первым, раз другого им не дано. Чертова эгоистичная привычка, отбирать все то, что дорого другим. Совесть Силко горит в грудине, и едкой кислотой обжигает внутренности повторяя: У тебя нет права! Пульс стучит в висках, гулом в ушах.       Джинкс молчит, утыкаясь ему в грудь, потому что, она не хочет отвечать. И вообще у нее довольно странное понятие о том, что означает скучать. Силко сжимает её в объятиях, потому что думает о том, что их чувства в этом вопросе схожи, его к Вандеру, и её к Вай. Её горячее дыхание щекочет ему шею, он опускает взгляд на её узкие бедра и веревку кос собранную в кольцо на них.       — Ты бы могла соврать, — предлагает ей он, горько улыбаясь. Сглатывает, жалеет о сказанных словах.       — Как ты? Пытаешься убедить себя в том, что мы — отец и дочь? — она просовывает обе руки меж ним и креслом, словно хочет сгрести его в комок под своими ладонями. Губа закушена в какой-то безумной ухмылке, глаза горят так, словно она нашла клад или изобрела новую смертоносную хлопушку.       — Я пытаюсь убедить в этом, не себя, а других, — поправляет её Силко, их отношения становятся слишком странными с каждым годом. Он давно перестал питать иллюзии насчет того, что Джинкс — маленькая, наивная девочка. Но её проницательность начинает его пугать. В том плане, что ей плевать на конкретику, но ей становится не плевать ровно тогда, когда Силко пытается игнорировать очевидное: их маленькую взаимную симпатию, которая ещё даже не расцвела пышным цветом.       — Ты слишком быстро растешь, я не поспеваю за тобой, — пытается он вывернуться неуклюже. Обнимает её со спины и прижимает к себе, он слышит этот вздох разочарования. Утыкает в предплечье, и смазанно целует в бледную ледяную щеку, оставляя на коже, едва ощутимый запах алкоголя и табака. Впрочем он всегда щепетилен в тех вопросах, что касаются внешнего вида, поэтому за теплой влагой его дыхания и плотным шлейфом одеколона можно ощутить, и это.       — Ты уже не просишь мелки и отверточки… тебе хочется что-то посерьезнее, — он прижимается изуродованной щекой, с которой почти слез грим, к её синим мягким волосам, скрещивает руки на её животе. Запах волос пьянит, выкидывая из головы все здравые мысли.       — Я боюсь то, о чем ты меня просишь, испортит всё то, что есть между нами, — продолжает Силко свою мысль, и явно рассчитывает на понимание. Хотя он не может дать этому названия, но явственно ощущает между ними.       — Не испортит, — Джинкс почти огрызается, в голосе звучит обида. Он знает, как она поджимает губы, когда злится, когда в печали. Силко хочет курить, его взгляд падает на нее, скользит по голому плечу, по ремешкам топа под косами, и падает на стол где лежит портсигар. Откуда у нее такая непоколебимая вера в то, что после этого ничего не изменится? Откуда такое бесстрашие, самоуверенность?       — Тебе, не кажется, что я для тебя слишком… — он хочет сказать «стар». Потому что, это действительно единственная причина, по которой он, до сих пор держит себя в узде.       — Не слишком, — хрипло бурчит Джинкс, она поворачивается в его сторону, елозит задницей по его бедрам. Наконец, полностью развернувшись, стоит с широко расставленными бедрами, колени упираются по бокам на самом краю сидения. Ладони по обеим сторонам упираются в высокую спинку кресла. Их лица ровняются. Глаза у Джинкс большущие, серо-синие, смотрят на его лицо, почти не моргая. Силко смущен, он приоткрывает рот, чтобы возразить, обнажает ряд сколотых зубов. Но вместо этого выходит вздох. Глубокий и тяжелый вздох. Даже зрачок пораженного глаза начинает метаться в напряжении и пульсировать.       Её лицо становится ближе, и Силко в панике шепчет:       — П-подожди… — её губы оказываются совсем рядом с его. Нутро подпрыгивает на уровень кадыка, и так же неуклюже опускается вниз. Силко, кажется, что Джинкс играет, надо же, ей — семнадцать, ему — сорок, в конце концов, она разобьет все, что осталось от его сердца на тысячу кусков. Лучше б она просто убила бы его сразу. Хладнокровно задушила собственными волосами, и он готов был ей это позволить.       Она не ждет, жадно впивается своими пухлыми, аккуратными губами в него. Ладони сползают на плечи надавливая, пальчики цепляются за воротник, приторно сладкие со вкусом газировки губы, влажные, заставляют приоткрыть рот, ощутить нежную плоть.       Черт. Да они же... целуются… Силко понимает это после того, как тело начинает отвечать на поцелуй сразу же. В левом глазу скапливается влага, и коричневой, ржавой слезой течет по щеке и подбородку. Словно что-то внутри лопнуло, туго натянутая струна. Его ладони падают на её открытую спину, сжимают под собой кожу. На что Джинкс, начинает откровенно кусать его за нижнюю губу. Руки дергаются и замирают от внезапной боли, отстраняют от своего лица её — запыхавшуюся, раскрасневшуюся.       — Думаю, на сегодня с нас обоих хватит, — он тяжело дышит, смотрит в её лицо и понимает, что если сейчас не проявит стойкость характера, всё произойдет быстро, и закончится так же быстро.