Стих мой – о воле и власти. Разве о боли? Разве о счастье? И кем измерено, и чем поверено Страданье каждого на его пути? Каждому из нас сокровище вверено, И велено вверенное – донести.
(З. Н. Гиппиус)
Солнце свирепое, солнце грозящее, Бога, в пространствах идущего, Лицо сумасшедшее,
Солнце, сожги настоящее Во имя грядущего, Но помилуй прошедшее!
(Н. С. Гумилев)
Башня едва заметно вздрагивала – от повреждений, нанесенных камнями, от ветра и молний. От самого ее присутствия вздрагивала она. Плиты пола покрылись мелким щебнем и крупными осколками камня. Ветер свистал в ее волосах, почти оглушая своим ревом, разбрасывал подол легкого платья, расшитого бледно-голубыми фиалками, звал ее в игру, хотел ее утешить. Но слезы жемчужинами катились из ее зеленых глаз, когда она смотрела. Смотрела и видела всё. И во всём видела дело рук своих. Если бы она знала… Если бы только знала! Нет, поздно. Корабли под красными парусами. Десять, двадцать, пятьдесят… Больше! Корабли с золочеными бортами, как ночь чёрные. Ладьи на веслах, длинные, узкие, с драконом на носу. Море кипело, как садок удачливого рыбака. Она видела оскаленные лица. Везде, у всех – оскаленные лица! Она видела, как длинное, такое длинное тело, узкое и мускулистое, выплыло из волн, обернулось вокруг корабля, и корабль разломился на части, роняя в воду мертвецов. Она видела, как к его кораблю устремляется другой, огромный, многопалубный, весь – мачты, весь – реи. Она была готова поклясться, что слышит оглушительный бой барабана, которым подгоняют гребцов. Но она не могла слышать. Только ветер, ветер и буря. – Ты предал меня, – прошептала она ветру, ведь только он мог слышать ее, – ты меня обманул! Она посмотрела на город, но утешения не нашлось и там. Город полыхал. По улицам метались тени, небо извергало пламя, гудела и стонала сама земля. Огонь и сталь, плач и крики. Смерть. Она закрыла лицо, она отвернулась от них – ведь не могла смотреть больше. Ненависть. Со всех сторон – ненависть. Они стоили друг друга. Они все друг друга стоили. Никто не был лучше. А хуже всех – она. Она перестала плакать, и глаза ее заволокло льдом. Холодным, смертным, яростным льдом. Тогда подняла она руки к небу – тонкие, белые руки – и выкрикнула в него слово – прямо в тучи, в ветер, в молнии. Первая снежинка упала на ее лицо. Она исправит то, что сотворила. И если этому цена такая – быть по сему.