Там, хватив в таверне сидру,
Речь ведет болтливый дед,
Что сразить морскую гидру
Может черный арбалет.
(Н.С. Гумилев)
Она стояла на берегу, смотрела на пену, выбиваемую волнами на мелкую прибрежную гальку, и не могла найти себе оправдания, отчего ж ему солгала. Оттого ли, что Ансельм был Ансельмом, или оттого, что действительно испугалась? Ведь и Махакам содрогался дважды, и эта троллиха, мимо которой они прошли, надев на нее тиару, и все эти эльфы... все эти безумцы! Уж на что не любила она Орну аеп Криалада, своего свояка, печального эльфа с точеным профилем — бедная сестренка ни образования не получила, и ремесло едва не забросила, и всякую их встречу появлялась с новой булочкой в духовке… Картины он, видите ли, пишет! Лилейная душа. Непризнанное дарование… уж на что не любила она конкурентов из этой братии — ну еще бы! — потратить пару десятков лет на новое дело им не стоило ничего. Несколько сотен лет живут — и всё несчастные, и все их ущемляют… нельзя было не оправдывать ожиданий, но никого, решительно никого из своих знакомцев она не могла представить взрывающим мирный поселок! Ткнуть бы факелом познания в эту темень, наряду с прочим, а уж прочего ей хватало. Библиотека… поход в библиотеку стал насущной необходимостью, но ближайшая, видать, могла найтись только в Боклере, а здесь… Здесь был остров с молодыми яблонями прямо посреди озера, и змеелов из Кората, а мертвым достаточно доброй памяти.***
Ульфгару казалось, что спустя столько лет он нашел место, которое не стоило находить еще столько же. Столько жадных, сварливых, за лишнюю крону готовых удавиться людей, назло ему, собрались в одном городе. Ради чего он тащил это все добро через горы? Нет, многое готовы были у него купить — но такую несуразную давали цену, что краснолюд уже и голос сорвал, и в носу у него щипало. Одним словом, сволочи, негодяи, готовые его по миру пустить! Он уже некоторое время приглядывался к одному купчишке. Ни лавки у него не было, ни лотка, один старый, замурзанный лоскутный ковер лежал у крытого фургона, а на нем — то да се, не заслуживающее внимания, мотки веревок, старые, неудобные фонари, ножи кухонные… но, что было интересно, несмотря на это, к нему время от времени подходил то один, то другой, да не с пустыми руками шли, а когда очередной посетитель спрыгивал с фургона, то принимался пересчитывать деньги, светлея лицом. Тощий, как жердь, длинный, с щербатой ухмылочкой — таких людей Ульфгар Дальберг с полувзгляда отличал от других. Могло и ему свезти под шумок. — Только фуфел мне не толкай, — подковыляв поближе, предупредил краснолюд, обрушив на мостовую тяжелый ранец, — лучше расскажи, что покупаешь, да какой с того имеешь барыш. Его быстро оценили — будто ножом пощекотали, и, заодно, улицу подмели взглядом. — Если оружие есть, за полцены куплю, — сонным голосом ответил торгаш, — а коли иное что, так это смотреть надо. Ульф извлек из ранца один эльфийский сапожок, серо-буро-зеленый, из тонкой, но прочной кожи, со шнуровкой, туго облегающей ногу. — Вот, например, — сказал он, поставив сапожок на замурзанный коврик, — отменное качество. Торговец ощерился и просунул язык в дырку между зубами. — Где ж взял? — поинтересовался лениво-лениво, но глаза у него опасно блеснули. — За полтинник, так и уж быть, возьму. — Да так, в лесу под кустом валялись, — повел плечами краснолюд и скрестил руки, — а за полтинник можешь мамку свою поискать в швейном доме. Сотня за пару, или мне страже шепнуть? Гавенкар еще раз окинул улицу быстрым взглядом. — Ты базар-то мне тут не разводи, тише будь. Не то схватят за храпок, что и пикнуть не успеешь, — посулил он вполне убедительно, — семьдесят, да проваливай. — Заливаешь, браток. Ваши уже не пляшут, — возразил Ульфгар с усмешкой, — луки-то я тоже продаю. — Прольется еще красная водичка! — шикнули ему в уходящую спину. — Дождешься! Легким, почти невесомым стал рюкзак краснолюда. — Угрожать он мне вздумал, скотина, — проворчал Ульфгар, став счастливее на целую тысячу крон, — да я ж художник не местный! Ежели ему надо попасть в Боклер, то следовало озаботиться благовидным предлогом, да таким, чтоб темерский олух ничего не заподозрил. Крива дорога торговая, да?***
Вечер еще не начинался, а «Два меча» уж были битком. Даром, что краснолюдским считался квартал, но и эльфы тут были, и низушки, да и людей никак не меньше всех прочих. Статная эльфка с короткими кудрями, одетая в целомудренное зеленое платье, прохаживалась вдоль столов и пела веселые песни, а поодаль сидели музыканты, не стоившие ее волоска, и наигрывали себе чего-то мелодичного. Кеаллах, понял Каэл, тоже не сплоховал — нашел себе благодарных зрителей и показывал свои фокусы со змеей. Шепот вдруг выпрямилась в его руках, точно окаменев, а нильфгаардец шепнул что-то на ухо одной девице, показывая на нее — так та и заалелась, и захихикала сразу. Впрочем, ему местечко нашлось. — Я про тебя не забыл, — заявил медик, падая на соседнюю лавку; порывшись в поясной сумке, он выудил оттуда пару флаконов темного стекла, — твой лекарство. Должно хватить на пара недель. Каэл хватил сразу, блаженно прикрыв глаза, и только потом благодарно ему кивнул. — Рикард еще не возвращался? — спросил рыцарь и огляделся. — Мне бы твоя помощь не помешала, скажем, в полдень, у второго моста… Гм! Ты согласишься быть моим секундантом? Кеаллах поперхнулся элем. — Тренхольд, — сказал он удивленно, — я же врач, понимать? — Понимаю, — кивнул Каэл, — но кого же мне попросить? Ульфгара? Или, может быть, Малгожату? Кеаллах вздохнул. — Могу я знать о причинах твой дурацкий дуэль? — просто спросил нильфгаардец. — Во что такое ты ввязаться на этот раз? Такое лицо сделалось у Каэла, что не успел он и слова молвить, а Кеаллах уж хохотал и руками по столу хлопал. — Ох… ох, ладный… — он еще долго отфыркивался, — надо же кто-то уговорить вас этот не делать! Хочешь совет, темерец? — Валяй, — усмехнулся Каэл. — Пока жив, — посоветовал нильфгаардец, опрокинув кружку, — не женись! — Добродетель стариканам, безрассудство — молодым! — возразила ему певичка. — Ведь хочется иногда побыть добродетельным, — безмятежно заметил Каэл, вытягивая под столом ноги, — да все недосуг. Лавка легонько скрипнула. От Малгожаты пахло травяным мылом, а то, может быть, и духами. — Господа, — заявила она, стукнув по столу кружкой, — день прекрасный! Птицы распустились, цветы поют… — Солнышко светит, как в последний раз, — хмыкнул Кеаллах. — Остров весь в цвету! Мемориальный, говорят, остров, — продолжила она, — айда на озеро, на лодках кататься будем? — Не люблю грести, — пробормотал рыцарь, — я, пожалуй, пораньше спать лягу. — Да греб я во все стороны, — Кеаллах тревожно повел плечами, — от твой громкий храп! Она удивленно приподняла брови, и улыбка медленно пропала с ее лица. — Говорите… — Все хорошо, прекрасная маркиза, — Кеаллах невесело рассмеялся, — просто Тренхольд будет завтра драться на дуэль, и может стать совсем мертвый, и тогда… — Кеаллах, — возмутился Каэл, — этим ты меня оскорбляешь… Незаслуженно, Кеаллах. У него нет ни единого шанса, а я… Я убивать не стану! — Не оскорбляю, — возразил Кеаллах, — учитываю весь варианты, и… — Довольно. Я поняла, — перебила Малгожата, — завтра я пойду с вами, господа. — А это еще зачем? — удивился Каэл. — Скажешь мне, куда путь держишь, — буркнула женщина, — когда помирать начнешь. — Ну спасибо на добром слове, — проворчал рыцарь, — вы оба так в меня верите! Малгожата, потянувшись к нему, коснулась губами его колючей щеки — очень по-дружески, будто бы извиняясь. — Птицы распустились, цветы поют, — заметил Кеаллах, — не вижу причин, почему бы не побывать на этот остров. — Он взял меня под локоток, Sed non indecenter И прямо в рощу уволок Valde fraudulenter… Так, хохоча, напутствовала их эльфка, сладкоголосая, как соловей.***
Долго они не могли найти лодку. Кто-то не решался одолжить людям свое имущество, кормилицу, в которой он рыбу вылавливал поутру, а кто-то такую цену называл, что и две новых лодки можно было получить, если как следует поторговаться. Это никуда не годилось. Закат уже полоскался в студеных водах Лок-Эскалотт, и надежды у обоих оставалось ровно на кончике ножа, когда на глаза им попалась лодка, попросту, веревкою, а не цепью, примотанная к дереву, что росло совсем рядом с берегом, склоняя ветви к воде. Старой была лодка, ветхими были весла и сама веревка, которая удерживала ее на берегу. Но, по крайней мере, выглядела она целой. — М-да, — заметил Кеаллах, блеснув глазами, — кажется, это ловушка. — Похоже на то, — согласилась Малгожата, забравшись в лодку с ногами; что-то под ними хрустнуло тревожно и тихо, — значит, мы повернемся и просто уйдем? — Была не была, — возразил нильфгаардец, и, столкнув лодку в воду, прыгнул следом, не промочив сапог, — не умер во мне еще дух авантюризма. — Я знаю, — улыбнулась женщина, глядя на остров. Стоило только отплыть от берега, и оказалось, что вода в Лок-Эскалотт была на диво прозрачная — видно было камни на дне и ветвистые, колышущиеся водоросли, видно было мальков, что целыми стайками вились вокруг лодки. Прозрачная вода. В Новиграде такого не было и быть не могло. Кеаллах греб неумело, но с большим рвением, и лодку пару раз даже закружило. Каждый новый гребок обрисовывал его руки, обнаженные до локтя, руки лучника. Малгожата посмеивалась, когда лодку начинало вести особенно сильно — и помалкивала, удерживая себя от советов, что могли его огорчить. — Только не говорить мне, что хочешь сплести венок из яблоневый цвет, — сказал Кеаллах неожиданно серьезно. — Не надо весь этот. Честный прошу, не надо. Малгожата посмотрела на него с растерянной укоризной, и неизвестно, что бы она ответила, если б не почувствовала, что промокли атласные туфельки, купленные по случаю на рынке. Она заглянула в лодку и взвизгнула, задрав ноги на банку. — Черпаем! — сообщила она, виновато взглянув на нильфгаардца. — У нас пробоина, давай поскорее к острову! Кеаллах погреб с удвоенной силой, побежала волна, белопенный остров быстро стал приближаться, а Малгожата, бранясь, как новиградский сапожник, с помощью подручных средств попыталась закрыть пробоину — и сделала только хуже. Песчаный берег пропахал нос уже полузатопленной лодки. — Ну, это все, это с концами, — сказала Малгожата, осмотрев пробоину, — что говорит твой дух авантюризма? — Что он жив, — усмехнулся Кеаллах, — и мы тоже. Среди деревьев вились пчелы, и воздух был полон нежного, весеннего аромата — так пахла сама жизнь. Малгожата сорвала одну ветку, принюхалась к цветам, прикрыв глаза, и помахала ею в воздухе, осыпая себя белыми лепестками. — Рано, или поздно, — заметила она, улыбаясь, — но нам придется стать каннибалами. Кеаллах успел уже осмотреться. — Некоторый время мы еще протянем… на дикий чеснок, — сообщил он радостную весть, — а потом Каэл Тренхольд нас вызволит. Холодало, да и настроение поменялось непоправимо — хотелось отчудить еще чего-нибудь этакого. Хотелось именно этого. Они смеялись, они шутили, глядели вместе на закат и гуляли под молодыми яблонями, покуда не начало темнеть. — Пора выбираться, — заметила Малгожата. — Да, лучший без Каэл Тренхольд, — согласился Кеаллах, — Полоски станут шутить обидный шутка, долгий обидный шутка. Она подошла к берегу и начала невозмутимо, неторопливо раздеваться. Стянула дублет, выскользнула из юбок, повернувшись к нему, расстегнула все пуговки на верхней блузке, оставшись в одной сорочке, и поежилась на ветру. — Ты что такой делать? — выдохнул Кеаллах. Сорочка была шелковая, держалась на тонких шнурах и скрывала немногое. — Не хочу сушить всю одежду, — невинно улыбаясь, призналась женщина, поправляя на себе тонкую цепочку с камнем, граненым в форме слезы. — Замерзнешь, — наставительно произнес нильфгаардец, — заболеешь, и все! Мертвый труп! — Безусловно, — рассмеялась она, шаг за шагом погружаясь в ледяные бездны, — и тебе придется меня лечить! Она связала узел, сунув в юбку все остальные вещи, и теперь, как назаирская горянка свой кувшин, удерживала узел на голове, вознамерившись уберечь от волн и от брызг. Кеаллах стиснул зубы и смотрел на водную гладь, на холодные апрельские волны Лок-Эскалотт, как на заведомого врага. Одежду снимать не стал. «Ты мне снишься, холодное темное озеро, — подумал он и шагнул следом, — я тебя не боюсь, но ты мне поможешь...» Если б она только знала, что есть вещи куда важнее, чем свет ее глаз!***
Вода была колючей, но вместе они доплыли до берега, а Малгожате даже удалось не вымочить своего узла. Второе испытание оказалось куда более жестоким — вода уже не казалась ледяной, но ветер стегнул их тысячей плетей. — Никогда больший лодка, — попросил Кеаллах, а сам улыбался.***
Рикард был зол, когда узнал. Один он вернулся в Вязово, да и то затем, чтоб получить задним числом увольнительную для себя и парней. Вернулся — и узнал про дуэль. Злился, но Каэла это забавляло. — Да это молокосос, пойми ты уже, — говорил рыцарь, — богатый мальчишка, возомнивший себя рыцарем. Кому-то ведь нужно вбить немного умишка в его проспиртованную туссентскую голову… — Да понял я. Не понял только, почему это должен быть ты, — возмутился сержант, — или что хуже, понял. Нелады с тобой, капитан, и рад я, что мы почти добрались… — Это со мной нелады? — удивился Каэл. — Да пусть спасибо скажет, что я это буду, а не кто-то другой. Кто-то другой с ним бы не церемонился! — Вот с тобой бы не церемониться, — вздохнул Рикард, — тебя самого б через колено перевесить, да хворостиной как следует отходить, да стар уж больно… И субординация, етись она в три коромысла… — На горохе стоял, бывало... Без обеда оставался, — весело хмыкнул рыцарь, —хворостиной не били. — Зря, — фыркнул сержант, и, делать нечего, похлопал его по плечу сухой своей ручищей. — Хорошие девахи, зря ты с нами не пошел. Ладно, пусть сошьют мне еще пару рубах на старости лет, а ты мечом маши, если хочешь. — Без вышивки ваши рубахи, — парировал Каэл, — это, братец, не то. В дверях Рикард столкнулся с Кеаллахом. С нильфгаардца все еще ручейками стекала вода, когда он выставил вперед мокрую руку, в которую тут же скользнула мокрая, несчастная змея. — Ни слова для Зенан, — предупредил Кеаллах, — ни один малый слово, сержант. Малгожата за его спиною выглядела не в пример суше, но мокрые пятна на одежде, сырые волосы были и у нее. — А мы купальный сезон открыли, — посмеиваясь, сообщила она, — сами открыли и всем советуем! Ульфгар вернулся поздней ночью. Был он доволен собою и богат, как император Нильфгаарда — ну, разве что, на пару сотен беднее. Ничему он не разучился, чего бы там не болтал Кеаллах. Но Каэл спал плохо.***
Все утро он правил меч и начищал доспех, успевший подернуться рыжиною в сырых махакамских горах. Быть может, не так уж оно блестело, как у тех выскочек из Туссента, не золотилось блестящей насечкой, да дела ему до этого не было, красота в этом деле не главное! Он был уверен в своей броне. Кеаллах, успевший то ли обсохнуть за ночь, то ли переодеться, накинул на плечо медицинскую сумку и готов был последовать за ним. Малгожата, по своему обыкновению, не была так точна — она имела наглость задерживаться, сама с ними и напросившись. Впрочем, еще до того, как рыцарь окончательно потерял терпение, решив отправиться без нее, она спустилась вниз, вполне верная себе — в ярком наряде, от которого у Каэла закрутились глаза в орбитах. Юбка в мягкую складку, густого красного цвета, была перехвачена в талии широким поясом с серебряной пряжкой, а синяя блузка с высоким воротом застегнута была до последней перламутровой пуговки. В ушах поблескивали капли серебра и, в кои-то веки, позабавился рыцарь, она решила потратить толику времени на высокую прическу. Его, между прочим, времени, а ему еще искать нужный мост! — А может, ну их всех к черт рогатый? — хмыкнул Кеаллах, улыбнувшись, как заговорщик. — Они не найдут тебя, не обвинят в бесчестье. — Если бы так, мой друг, — медленно ответил рыцарь, — но честь не портки, прачке ее не сдашь. — Глупость, — возразил нильфгаардец, глядя на спускающуюся к ним Малгожату, — сей же момент умозрительно доказано, что никакой Вишенка нордлинг не годится в подметка. — Не советую, — предостерег Каэл, — съедят. — Не намерен, — фыркнул Кеаллах, — первый дело Боклер! Мост был из белого камня. Каэл не держал себя за бретера, но поединки в его жизни бывали — и последний лет пять назад, что ли, а то и шесть. Тихое, укромное место, чистое поле, пустырь за кладбищем или пустынный парк — лучше для дуэли не отыскать. А здесь… здесь башня стражи едва ли не в пяти минутах ходьбы была. Рыцарь готов был усомниться. Они были красивы — что один, что другой, они сияли на солнце. На горбоносом Марселе сверкал шлем с высоким плюмажем из белых перьев, ни намека не дававший на слои пропотевшего льна и ваты, надетых под ним. Он ничуть не портил его красоты, этих больших темных глаз, этого породистого лица и очаровательной, но нетерпеливой улыбки из-под забрала. Около моста успела уже собраться редкая толпа зевак, были там и молодые горожанки в ладных чепцах с белым кружевом, но Марсель на них даже и не глядел. Зато друг его — чистое золото по плечам, глаза, что летнее небо, вот он старался за двоих: расточал улыбки, посылал в толпу туссентские поцелуи, сопровождаемые легкими, чуть насмешливыми поклонами, точно полный доспех ничуть ему не мешал — и девицы на то хихикали, алели и перешептывались. Неподалеку от рыцарят стояли их слуги, стояли, а лица у них были пасмурные. Каэл понимал, каким блеклым кажется он на фоне этих расфранченных юнцов, но делать было нечего. Зрители? Тем лучше. Тем обидней будет его урок. Толпа перед ним раздалась. — Оставь, Жермен! — предостерег друга Марсель с коварною улыбкой. — Я уже думал, что вы не придете, сир Тренхольд, — процедил златокудрый Жермен и тут же повернулся с изящною небрежностью, отвешивая поклон Малгожате, — но вижу, бесплодные северные земли иногда рождают и розы. — Как видите, я пришел, — с тем же холодом откликнулся Каэл. — Я врач, — заявил Кеаллах. — Кроме того, секундант этого господина, — нильфгаардец, казалось, даже говорить старался так чисто, как только мог, — что может послужить достаточный основание для вашего примирения? — О, это задача из самых простых, — улыбнулся Марсель и откинул перед ним крышечку медальона, — сир Тренхольд всего лишь должен признать красоту и первенство девы Вишенки, прекраснейшей из живущих дев. Нильфгаардец только вежливо кашлянул. Не хотелось ему сражаться на дуэли следом за Каэлом — покинув Корат еще сущим юнцом, он так и не научился владеть мечом. И не то, чтоб идейным образом, просто не в чести были на Сковородке мечи. Луки, копья, ножи — это да. Песка много в Корате, металла мало, из одного меча пару дюжин бронебойных наконечников для стрел кузнец выковать мог… Словом, не хотелось ему говорить, в каких местах видать доводилось дев куда краше. С надеждой поглядел он на Тренхольда. — Исключено, — рыцарь непреклонно повел плечами, — у меня есть своя кандидатура на эту роль. Кеаллах тяжело вздохнул. — Никто сегодня не умрет, — сказал, насупившись, медик. — Господа… — встряла Малгожата с мягкой улыбкой, — господа! Вы же цивилизованные люди. Вы же можете обсудить между собою достоинства ваших… прекрасных дам, не прибегая к насилию. Неужели нет никакой возможности избежать кровопролития, против чести не погрешив? — спросила она, взглянув на него с надеждой Жермен окатил ее оценивающим взглядом. — Марсель не собирается лишать жизни вашего друга. Достаточно будет отметины на память, — заявил он, и, доверительно понизив голос, продолжал, — однако, можно найти возможность… Всегда можно найти возможность! Если только вы согласитесь отплыть с нами… со мною на нашем корабле, я бы, конечно, мог… я мог бы уладить дело. Я мог бы, пожалуй, уговорить Марселя отказаться от поединка. Он счастливец, — лучезарная улыбка озарила его лицо, — а я не нашел еще той, кого мог бы назвать прекраснейшей из живущих. До этого самого дня… Глаза у Малгожаты блеснули. — А большой ли корабль? — спросила она игривым, кокетливым тоном, и чуть подалась вперед. — И какой веры, каких обрядов придерживаются в Туссенте? Рыцарь озадаченно замолчал. — Какой веры… — повторил он чуть растерянно, но, впрочем, быстро нашелся. — Нет, боюсь… боюсь, вы меня неправильно поняли. До обрядов ли, если душа пылает, если сердце рвется наружу? Нет, я предлагаю вам имя моей дамы сердца, моей… фаворитки! — Корабль, — напомнила Малгожата. — Ах, да что о нем! — Жермен махнул небрежною рукой, — Он небольшой, но, поверьте, плыть на нем одно удовольствие. По реке идет гладко и совсем не качает! — Я глубоко сожалею, принц Жермен, но вынуждена отказать вашей просьбе, — отвечала Малгожата с ядовитою улыбкой, склонившись в неглубоком ковирском книксене. — Мне очень жаль, сир Тренхольд, — сказала она, — придется драться. — Перестаньте меня позорить, — тихо попросил рыцарь, — вы оба! Секунданты проверили их оружие, и два рыцаря выступили на мост, под лучи полуденного весеннего солнца. Толпа, что успела разрастись вдвое, затаила дыхание. — Оставлю отметину на этом лице, — с веселостью заметил Марсель, салютуя Каэлу мечом, — ни одна дама не взглянет благосклонно. И опустил забрало. — Старый конь борозды не испортит, — возразил Каэл Тренхольд. Секунданты велели к бою. Марсель обманул — отметину грозился оставить на лице, а сам, с первым ударом, кинулся в ноги, услужливо подставляя голову. Привык, должно быть, с турнирным лансом носиться, если вообще была у него привычка… Каэл решил, что звякнет ему по шлему, чтоб аж в голове зазвенело, а в следующий же миг, когда Марсель распрямится, самый кончик меча войдет в щель между бевором и шлемом, войдет и едва пощекочет наглому юнцу шею… Тяжелой была рука Каэла. Шлем задребезжал, полетели перья, и сама сталь поддалась под лезвием корда. Изумленный, рыцарь отшатнулся, отдернул меч. Проклятье! Вот почему так легко они двигались, вот почему пировали в доспехах, ничуть ими не утруждаясь. Показуха, выдумка, обман! Меч выпал из руки юнца. Он распахнул забрало, поднял руку к лицу, по которому бежала кровь, посмотрел на окровавленную перчатку — и рухнул ничком, разом подломившись в коленях. Толпа испуганно взвыла. Половина горожан тут же разбежалась, одна из молоденьких женщин рухнула на мостовую без чувств. Те, что были посмелее, утирали глаза краешками чепцов и звали стражу. Мужчины, которых тоже еще оставалось немало, велели им примолкнуть, но кто б их слушал? Каэл стоял, опустив меч, как громом пораженный. Кеаллах кинулся к раненому, раскладывая медицинскую сумку, обругал на ходу слугу, пытавшегося его приподнять… А к мосту спешил патруль городской стражи.***
Упавшая женщина, по счастью, головы себе не расшибла — с нее достаточно было и нюхательной соли. Марселю досталось сильнее… Кожаный подтулейник лопнул, помятый шлем распорол лоб под его завитыми волосами, крови натекла уйма. Шрам останется — Кеаллах был уверен в этом, но жизни его ничего не угрожало. Легкое сотрясение, разве что – неделя, и сможет вызвать на бой кого-нибудь поумнее. Но ривийская стража уволокла в башню всех зачинщиков, не разбирая чинов и званий – не так давно, в прошлом году, дуэли стали запрещены, указ короля Виллема вышел сразу после того, как один королевский родственник заколол другого. Марселя, впрочем, несли его слуги, Кеаллаха, как медика, пригласили присоединиться со всею вежливостью, Малгожата настояла сама — как свидетель пойду, так сказала она. Жермен совершенно по-рыцарски изрыгал проклятия на голову Каэла, Каэл оставался молчалив и апатичен, будто бы не его вели в башню стражи. В башне пахло точильным камнем, влажными портянками и луковым супом. В начальственный кабинет, под самою крышей, впустили только двоих – вести так потрясли начальника башни, что, услышав имена, он воссел грозовою тучей. — Я требую, нет, я настаиваю, чтобы к этому мяснику, к этому убийце вы применили самые строгие меры. Лицо Марселя ле Гоффа навеки обезображено, — кипятился Жермен, — как может он в таком виде предстать перед королем и советом? — О времена, о нравы… — вздохнул Каэл, — я просто не знал, что дуэли запрещены. — Закон есть закон, — вздохнул комендант, дергая сам себя за седеющий ус. — На лбу ему выжечь клеймо! Поставить к позорному столбу! Вздернуть негодяя на дыбу… — продолжал славный рыцарь, — он покусился на потомка древнего рода! Да ему цепь дали по недоразумению… Я требую, слышите? — Вот как, по недоразумению, значит, — спокойно отозвался Каэл, — вызов принят! — Тренхольд, вы помолчите… — покачал головою ривиец, поднимая тяжелый взгляд на Жермена, — разумеется, меры будут приняты. Самые строгие, я обещаю. А теперь оставьте нас. — Сгноить в застенках! — сказал Жермен, опершись руками на стол и нависая над комендантом. А потом вышел. Как только дверь за ним закрылась, ривиец тяжело вздохнул, достал из-под стола графин с темно-янтарной жидкостью и плеснул себе полстакана. Подумал немного — и, достав второй стакан, плеснул и туда. — Вы в дерьме, Тренхольд. По самые, так сказать, уши. Тайлер просил о вас позаботиться, но, вижу я, вляпались вы куда раньше, — вздохнул он снова. — Уж не знаю, какой глупец послал этих молокососов в качестве дипломатов, дела то нильфгаардские, не мои. Но факт непреложный. Так что, куда не кинь, всюду клин. С Тайлером Верденом ссориться мне не с руки, но и отпустить вас я не могу… — И что же, вздернете меня на дыбу? — поинтересовался Каэл напряженно звенящим голосом. — Вы же сами видите, комендант, что это за люди… — Вижу, Тренхольд, вижу, только шуточки ваши при себе оставьте. Дошутились уже, спасу нет, — согласился ривиец, — мода у них такая пошла, казаться, а не быть. Куда только отцы смотрят… — Об этом мне тоже не сообщили, — заметил рыцарь. — Ох… Вот свалились вы мне на голову! — потемнел комендант, махом опустошив свой стакан. — Вот что сделаем, значит. Отправлю я вас в кутузку сидеть, этим продемонстрирую, до ночи продержу, а дальше… А дальше проваливайте, Тренхольд, как есть, и не возвращайтесь. Все, что могу. — И на этом спасибо, — хмыкнул Каэл. — Все, что могу, — повторил ривиец, — через заднюю калитку выпущу. Преступник сбежал — что же, это бывает… Свидетелей допросили разве что из вежливости, чтобы не привлекать внимание. Кеаллах заметил – вместо того, чтобы закреплять факты, комендант торопливым почерком выводит на бумаге разные закорючки. А мог бы и записать... Впрочем, не стоило ждать от него слишком многого. Место Каэлу досталось неплохое — решетка была частая, но солома свежая, да и от ведра не разило, а так, попахивало. Да и «свидетелей» допустили к нему, стоило только им попросить. — Найдите корабль к ночи, — попросил он, отдавая Малгожате все наличные деньги, — и, если останется, броню бы мне… Лирийскую, кожаную. Я давно хотел... Она кивнула. — И убедите Рикарда не дергаться, почем зря… — добавил рыцарь, следом передавая ей золотое гербовое кольцо. — Но без нужды не используй, пусть просто дождется ночи… — Ну, дружище, могло быть и худший, — невесело усмехнулся Кеаллах, — слышал бы ты, как громкий скулил этот подонок, когда очнулся. Жалкий... — Вот как я мог знать, — возмутился Каэл, расхаживая по камере, — что они дипломатами посланы? Они! Да кто только додумался… Малгожата поперхнулась смешком. — Да, — подтвердил рыцарь, — так мне сказали. Источник заслуживает доверия. — Есть у меня одна мысль, — предупредила женщина, — если Туссент под Нильфгаардом не так уж давно, а этот Марсель потомок древнего рода… — продолжала она задумчиво, — так может, их намеренно сюда послали, чтобы они обгадились? — Это как? — заинтересовался Каэл. — Это зачем? Никто не станет пилить сук, на котором сидит. Быть может, для короля Виллема они отыщут манеры. — Ну, скажем… — смутилась Малгожата, — легитимный предлог подвергнуть опале часть местного дворянства. Да, я просто предполагаю… — Кажется, мать, я тебе недоплачиваю, — усмехнулся Каэл, разом повеселев, — кажется, ты хотела, чтоб они нас в Ридбрун отвезли? Чего ж передумала? — А я другого профиля специалист, — ответила она, посмотрев на него так, будто он ляпнул редкую глупость, — а кроме того… Белое перо, Тренхольд! Целый сноп белых перьев. Отвратительно… — А что не так? — удивился рыцарь. — Знак чистого и непорочного служения деве Веточке… Вишенке… — Да если бы! У нас, в Редании… — сказала она и покраснела, — белые перья дарили трусам. Бывало, не выдерживали позора и сами шли… обратное доказывать… — А я думал, — хмыкнул Кеаллах, — что этот означает, что он не прочь предаться свободный любовь. Там было столько хорошенький горожанка… — Развратник, — хмыкнул Каэл. — Бедная дева Вишенка, — вздохнула Малгожата. Решетчатая дверь растворилась, и, оставив охранника снаружи, в темницу вошел Марсель, прижимая к носу платок. Голова у него замотана была чистым полотном, крови на полотне почти не было; юноша лишь побледнел немного, но на ногах стоял твердо — поэтическая рана, что не говори. Кеаллах с Малгожатой, будто бы по команде, встали и вышли. — Чтоб ты сгнил здесь, сир рыцарь, — злорадно улыбнулся рыцареныш, — клянусь цаплей, так оно и будет! Каэл выпрямился во весь рост и от души расхохотался ему в лицо. — Передаю свои соболезнования деве Вишенке, — отсмеявшись, смиренно ответил он.***
Каэл рассудил верно, расставшись с кольцом: оно пригодилось. Рикард рвал и метал, продумывал план вызволения капитана, Зенан и Четырнадцатый рассуждали еще проще: тихо освободил и ушел, значит, никого и не захватывали. Кеаллах убеждал их своим мягким, спокойным голосом, Малгожата сердилась и приводила доводы — все втуне, все впустую — темерцы и слушать ничего не хотели. Башня стражи, говорили они, операция проще некуда: никто и не узнает, стоит только раздобыть ривийский мундир. Зато вопль «Во имя Темерии!» и перстень, сунутый прямо под нос сержанту — они возымели и действие, и надлежащее впечатление, и Полоски до ночи согласились не пылить. Ульф ввалился в таверну довольный, в облаке вишневого табачного дыма, ввалился – и сразу же подкатил к Кеаллаху с самой, что ни на есть, располагающей улыбкой из тех, на которые был способен. — Парень, есть у тебя деньги? — спросил он безо всяких обиняков. — Сразу скажу, дело верное! — Никакой денег нет, — безмятежно откликнулся нильфгаардец и подмигнул, — что были, те я тебе отдал. Краснолюд ничуть не расстроился, поворачивая голову к Малгожате. — А у тебя, мазелечка? — спросил он, пустив колечки. — Только не говори, что нет, не расстраивай старого краснолюда! — Смотря для чего, — рассудительно сказала алхимик, — на шило-мыло не дам. — Кто ж в Ривии мыло-то закупает? — поддержал Зенан. — Мыло в Цидарисе брать надо… — Из рыбьих хвостов… — проворчал Рикард. — Из песьего сала! — шикнула на них Малгожата. — Кончайте потешаться уже, сил моих нет. У меня отец родом оттуда, и таких олухов, как вы, там не водится! — Началось… — закатил глаза Ульф. — Так что скажешь? Хочу взять броню местного, значит, производства. Сама кожаная, и всякие узоры на ней тиснены, а заклепки так и сияют, глаз не оторвать! Говорят, стрелу держит даже из длинного лука, так и вот... Здесь, значит, купим, а за Яругою такого, небось, и не видали! Какому-нибудь богатею втридорога толкнем… — А знаешь, это можно. Я в деле, — одобрила Малгожата, — сколько? И это, возьми тогда две уж… Два комплекта, капитан тоже просил… — С тебя четыреста, — ответил, не задумываясь, краснолюд. — А вот с темерца, пожалуй, что и штука! — Ульф, жадность тебя погубит… — укоризненно заметила женщина. — Девятьсот! — припечатал Ульфгар, готовый стоять до победного. Покуда она отсчитывала деньги, свои и чужие, Рикард вспомнил о делах насущных. Времени до полуночи оставалось еще довольно, но корабля на примете так у них и не появилось… — Тут дело такое… — с тяжелым вздохом сказал сержант, — тут капитан в переделку попал, нам когти рвать надо… А никакой корабль, говорят, сегодня не отплывает. Хоть реквизируй! — Вы, значит, неправильно ищете, — усмехнулся краснолюд, — спорим на пятьдесят оренов, я отыщу такой, что отплывет сегодня? — На тридцать, — согласился сержант, похлопав себя по карманам, — а расходы уж возместим. — А вот этого, значит, не надо, — заявил Ульфгар, выбивая трубку, — я тут, значит, краснорылых видел в порту. Ищут, что ли, кого-то. Пора бы нам и честь знать! В его планы не входило раздобыть им место на борту какого-нибудь задрипанного суденышка. В его планах было получить суденышко в свое безраздельное право — капитан Ульфгар Дальберг, ну, разве плохо звучит? Пусть бы и небольшое, надо же с чего-то начинать… а таверна на перекрестке дорог столько ждала, и могла подождать еще. Да, команду нанимать придется, сам он стаксель от брамселя не отличит… Но это пустяки! А уж какие перспективы обещала очередная возможность окунуть темерца с головою в гальюн… с головою, да с умом! Капитан Ульфгар Дальберг… Он отяжелел на пару кружек темного эля, он обзавелся фонарем — не из тех, в какие льют масло, а из тех, что наливаются красноватой чернотою под глазом, брякнувшим невпопад что-нибудь этакое, но корабль сыскал. Небольшой когг под нильфгаардским флагом, старое судно, раздутое в бортах, с высоким продолговатым ютом, поросшее бородою из водорослей и раковин, притулилось на самом краю порта. Борт, которым он примостился к причалу, недавно, должно быть, был бит — несколько досок отличалось по цвету, куда более светлыми были они. Мачта была всего одна, зато толстая, как столетний дуб! Что огорчило Ульфгара, так это отсутствие штурвала: он-то уж примерялся найти себе кожаную шляпу, чтоб все, как положено, чтоб все, как у людей. Вместо штурвала был румпель, а это было не то. Как оказалось, капитан был родом из Эббинга — болотистой, расчерченной сетью рек провинции, сонной, ленивой и способной подстроиться под какие угодно перемены. Попал он в кораблекрушение, потерял большую часть товара и, покуда когг ему восстанавливали, вовсе оказался на мели — команда большею частью разбежалась, не выдержав бескормицы, товар купить было не на что, и даже начальник порта начинал поглядывать косо, но покуда еще не гнал, входил в его положение. На том они и сговорились. Не только сговорились, но и договор подписали — корабль отходил Ульфгару Дальбергу, краснолюду, в полное и безраздельное владение, капитан становился боцманом и до полуночи должен был сыскать команду, справную и до Ридбруна способную добраться безо всяких там кораблекрушений. За это толстый, гладко выбритый нильфгаардец запросил отдельно по сто пятьдесят оренов на человека, но все едино Ульфгар не смог сказать, что вконец обнищал. Сделка была что надо. И припасов на всех, и товаров закупить, что ценятся за Яругой. И палубу чтоб надраили, чтоб сверкала, как у кота яйца! Это он тоже спихнул на бывшего капитана, нечего тут лениться. Ульфгар Дальберг, доволен собою, отправился по другим капитанским делам. Броня с чудными заклепками сама себя не укупит.***
Стремительно, как-то по-южному, вечерело. Никто не предполагал заранее, что заманить на когг бедную Тоскану окажется таким многотрудным делом; а заманивши, пристроить ее на палубе: в трюм бы она вошла, только будучи пущена на колбасу. Лошадь недовольно косилась на команду в кожаных жилетах на босу грудь, которая точно, судя по выражениям лиц, была бы не против такой оказии, и возмущенно ржала, так и не сыскав взглядом своего седока. — Неплохая посудина, — одобрительно кивнула Малгожата, взбежав на палубу, и тут же обложила цветистым новиградским букетом одного из матросов, толкнувшего ее плечом. — Ну я же просил… — едва не простонал Кеаллах, — никакой больше лодка! В трюме полно было ящиков и бочек с припасами. Боцман даже сдачу Ульфу вернул, сказав, что многое удалось найти дешевле, чем он рассчитывал. Покуда все располагались, покуда на палубе кипела работа, Ульф раздобыл ведро с белой краской и принялся что-то малевать на борту. По его словам, это была некая загадочная надпись на тайном краснолюдском языке, смысла которой разглашать он намерен не был, но все остальные увидели лишь с большим тщанием нарисованную чайку, застигнутую за процессом дефекации. Так, попросту, корабль и назвали, а Рикард стал беднее на тридцать монет. Когда на озерной глади отпечатались первые звезды, Зенан и Кеаллах отправились поджидать капитана; а дождавшись, ввели его в курс дела. Каэлу удалось отсмеяться прежде, чем добрались они до причала. — Что б ты без меня делал, темерец, — заявил ему краснолюд с порога, а что точнее, со сходней, — и броню на тебя я тоже нашел. Можешь не благодарить! — Можешь, когда хочешь. Я всегда это говорил, — улыбнулся рыцарь, — молодец, Ульф! — Так, значится, давай-ка сразу разграничим сферы влияния. Ты, может, на берегу и главный. Но эта посудина моя, слышишь, моя! — подбоченился Ульф, весь надувшись от своего триумфа. — Капитан Ульфгар Дальберг! — Капитан Ульфгар Дальберг… — со всем почтением повторил Каэл и расхохотался, — ты поосторожней, капитан, выше головы-то не прыгнешь! Несмотря на весь свой неуклюжий, старомодный лад, эта «Чайка» еще летала. Отвалив от пирса, когг резво поймал ветер своим широким парусом и, словно боясь темноты, нехотя двинулся к реке. Капитан Дальберг стоял на носу и вглядывался в темные воды, местами облитые пятнами света от масляных фонарей. Душа его ликовала. Его корабль. Еще успеет заставить темерца рассыпаться в благодарностях... — Это что, почетный караул? — к нему подбежал боцман, дробно стуча каблуками. — Вас, небось, провожают? Ульф задрал голову. — Вот жопа… — с чувством сказал краснолюд, и это услышали все. Когг шел прямо к одному из мостов: мачта «Чайки», должно быть, едва-едва прошла бы под его сводами. На мосту пылали факелы. На мосту стоял Орден – не меньше дюжины арбалетчиков. Они стояли и целились. Они ждали. — Ой, жопа… — повторил капитан Дальберг и благоразумно, сохранив спокойствие на лице, удалился в кубрик. Его примеру последовала большая часть матросов. Каэл видел, как Полоски снаряжают свои арбалеты, видел досаду и мрачную решимость на лице Рикарда, спешку Кеаллаха, вытягивающего лук из чехла… оторопь на лице Малгожаты. — Занять укрытия, — приказал рыцарь, — не стрелять! А сам остался на палубе. Хваленая лирийская броня должна была держать выстрел из длинного лука, и… они не посмеют. Не увидят его страха. Он своих не сдает. Проклятый Гольц, он стоял у начала моста, смотрел куда-то поверх его, Каэла, головы — и, кажется, улыбался. Приказать бы Рикарду снять его… без шлема стоит, напрашивается! Мост приближался. Ансельм медленно отсалютовал ему, точно насмехаясь, подал знак своим людям — и арбалетчики опустили оружие. Отступили. Какая бессмысленная демонстрация силы, подумал Каэл, вполне в духе магистра Жака. Не в этот раз, храмовник. Не в этот раз! А об отцах тех туссентских дураков он подумает после, до них еще далеко…***
Капитан Дальберг решил не оправдываться, ибо нечего было ему стыдиться, и каждый это понимал. Они стремились прочь от большого города, вниз по течению, навстречу Яруге. Вскоре оба берега обнял лес, в котором изредка виднелись вырубки и деревушки на берегу – дремучий лес, вековечная дубрава, что вполне могла быть древнее и самой высадки… — Я буду спать в трюме, — насмотревшись на пейзаж, заявила Малгожата, без колебаний прикрыв за собою люк. Не соврал, сучий потрох, что может справиться сам, и продемонстрировать не постеснялся! Когда она заснула, примостившись на ящиках, ей снилось, будто рядом кто-то храпит.***
Кто-то расположился на палубе, у высокого борта — но подальше от Тосканы, от ее беспокойных копыт. Для других нашлись гамаки, но Рикарду не спалось — доверять в таких обстоятельствах сержант стал бы только своим, оттого и мерил палубу неторопливыми шагами: чуть больше тридцати выходило всякий раз от носа до юта. Неплохая посудина, подумал он. Оттого, когда корабль вздрогнул, заскрипел и остановился, он понял это едва ли не вместе с Тосканой и боцманом, пинками и руганью кинувшегося будить спящую часть команды. — Вставайте, олухи! Вот почему, почему в Ривии детей делают коленом?! Вы что, смерти моей хотите? Просыпайтесь, сукины дети! Приплыли! Стали просыпаться и остальные. Откинулся решетчатый люк трюма и оттуда показалась растрепанная голова Малгожаты, неловко высвободился из гамака капитан Тренхольд, очухался, чтоб его перевернуло, капитан Дальберг, соскакивая со своего рюкзака. — Ну что там случилось? Почему стоим? — набросился он на боцмана. — Докладывай, значит, мне! Могучее дерево, дуб — развесистый, раскидистый, старый — упав, перегородил реку едва ли не на треть. В него-то и угодила «Чайка», идущая слишком близко к левому берегу, угодила — и запуталась в кроне. — Встали, вот и стоим, — откликнулся боцман, — сам погляди, капитан. Капитан поглядел. — А если порулить? — неуверенно спросил Ульф. — Или там, не знаю, парус переставить? — Матери своей парус переставь, капитан, — выругался нильфгаардец, — тут рубить надо, иначе никак. Есть добровольцы? Добровольцев не нашлось. — Что значит, добровольцы? — удивился Каэл. — Вон, матросы стоят. Пусть лезут, пусть рубят уже. А то стоят, чего-то ждут… — Да-а? А кто кораблем потом править будет? — сердито возразил боцман. — Может быть, вы? Обучены? — Оно и правда, капитан… — заметил Зенан. — Вот я ни в зуб ногой по этому делу. Пойду рубить. — Тогда и я пойду, — поморщился Каэл, — давненько в руках топора не держал. — Я останусь, — заметил Ульфгар, — не капитанское это дело, дуба рубать! — Каэл, ты бы ногу поберег… — беспокойно заметил Рикард. Каэл подошел к нему, встал вплотную. — Хватит со мной тетешкаться, — сказал он с тихою яростью, — я не инвалид! Ты понял? Ты хорошо понял?! Сержант поджал рот, так что и губ стало не видно под усами, и покачал головою. — Я тоже пойду, — беззаботно сообщил Кеаллах, — надо кто-то приглядеть, чтоб никакой черт рогатый из лесу не вышел! Трое матросов спустили на воду лодку, и отправились они вшестером. Топоров было меньше, чем людей, так что Кеаллах со стрелою, наложенной на тетиву, расхаживал по широкому дубовому стволу, наблюдая за лесом. Рубить взялись там, где воды было по пояс, немного трудов — и полетели первые щепки. Ульф расхаживал по палубе и пытался следить, чтоб все оставшиеся были при деле. Это было непросто — мало кто из краснолюдов понимал в корабельном деле. Но уж чем-то экипаж точно был занят, это он сказать мог. Полоски стояли на носу, наблюдая за рубкой. Дуб стал поддаваться — между стволом и кроной осталась всего лишь тонкая, с запястье толщиной перемычка. Каэл передал топор одному из матросов, снял перчатки. Да, так оно и было — топорище оставляло мозоли не там, где меч, эти были свежими, чесались. Вода колола тело множеством мелких иголок — рановато, рановато было для купанья, тем паче, что поздней ночью. Дерево затрещало, отпав от ствола, повернулось, освобожденное, в воде и стало медленно плыть по течению. Шевельнулся и когг — парус его тут же наполнился ветром, натянулась веревка, привязанная к лодке, и стали они уплывать. И, что было хуже всего — с когга послышалась ожесточенная брань. Топор рванул ему в голову. Каэл отшатнулся, перехватил вероломную руку, что затрещала кость, и стал топить ражего матроса, прижав его ко дну железной ногой. Вместе с ним, к несчастью, потонул и топор — нырять за ним совсем не хотелось. Другому Кеаллах перебил хребет, перебил раньше, чем он успел поднять руки и запросить пощады. Зенан прикончил последнего. — Этот худший, чем черт! — заявил нильфгаардец, и, по обрубку ствола спрыгнув на берег, бросился догонять «Чайку» по узкой песчаной каемке вдоль обрывистого склона. За ним рванулся и Зенан, но шаг, другой — и, увязнув в вязком иле глубже, чем по колени, остановился. Пока выберутся вдвоем — когга и след простынет. — Дерьмо… — зарычал Зенан, сжимая в руке окровавленный топор. — Бревно! Пока недалеко уплыло! — решил рыцарь, безоружный, оставивший на борту «Чайки» и доспех свой, и корд, и тиару княжны. — Плыви, догоняй! И сам, как мог, погреб следом. Они оседлали многострадальный дуб и принялись помогать ему изо всех своих сил. Но, неожиданно и неизбежно, стоял парус на мачте когга, да и ветер был подходящий. Словом, «Чайка» шла куда быстрее. — Как корабль назовешь, капитан? — загоготал Зенан. — Exselsior, мать твою за ногу! — не задумываясь, огрызнулся рыцарь. — Греби давай, шутник! И они гребли. Кеаллах обходил их, как детей, время от времени останавливаясь и выпуская стрелу в сторону когга. Что там происходило, они не знали.***
— Стой! — закричал Рикард. — Куда? Стой! А остальные? Капитан Дальберг вдруг ощутил, как его хватают за ногу. Он не успел даже удивиться, не успел напомнить со всею вежливостью, что набрасываться нехорошо, как его уже шваркнули об палубу, и рот наполнился осколками зубов с удручающим железным вкусом. — Жованый крот! — завопил капитан Дальберг, пытаясь освободить ногу. — Пуштите, шуки! Шуки-шобаки! Я шаш капитан! — Живо сюда! — крикнул сержант, снаряжая арбалет. В руках у Четырнадцатого был уже его страшный двуручник. Малгожата отшатнулась от Тосканы, которую пыталась успокоить — уж слишком много стало вокруг копыт, слишком много зубов — и сорвала с пояса булаву. Ульф, извиваясь, как уж на сковородке, вонзил секач в схватившую его руку, а потом еще, и еще, превращая ее в анатомическое пособие. Боцман, покуда пилили дуб, откинул люк трюма, и лезли оттуда отчаянного вида головорезы, кто в чем, кто с чем — вот что было вместе с припасами, а то и вместо припасов. Быть может, и храпели-то на самом деле… Просвистел болт, и кто-то свалился за борт. Малгожату грубо схватили за волосы и дернули назад так крепко, что она взвизгнула, упустила оружие — и почувствовала спиною чье-то мягкое пузо. И кинжал почувствовала, тычущий в воротник. — Ну-ка, бросай арбалет! — это был голос боцмана, доносившийся с юта. — Не то деваха умрет! Бросайте, говорю вам! — Я купил это шудно! — возмутился Ульфгар, и по ножу его стекала кровь. — Мы договор подпишали! Ш тобой подпишали, шукин ты шын! — Дурак. Ты дурак, краснолюдина, недоумок и жалкий карлик, — рассмеялся на это боцман, — не надо было ссориться с уважаемыми людьми. Это ж надо — повелся на такую жалкую историю. Как будто за такие деньги можно купить корабль! Ульф зарычал. Малгожата могла только надеяться, что Рикард заметит знаки, что она подавала левой рукою — опустите, опустите оружие, хотя бы вид сделайте! И кинжал… кинжал… пусть так и тычется в воротник, только б не выше! Они ее не вынудят, нет, не вынудят, не заставят… она справится и сама! — Ладно, — сказал сержант, — мы, допустим, сдаемся. И что с нами будет? — Ну как… Сперва позабавимся с вашей кралей. Потом обчистим до нитки, — объяснил разбойник, тряся подбородком и загибая пальцы, — да и вышвырнем на берег в портках. Это если сдадитесь! — Хорошо, — согласился Рикард и положил арбалет на палубу, — мы сдаемся. Четырнадцатый зло сплюнул, наморщил нос и последовал его примеру. Малгожата почувствовала, как хватка тут же ослабела. Крепкий каблук с хрустом врезался в колено, так, что разбойник взвыл, выпустил ее волосы, а кинжал, пропоров жаккардовый воротник, уткнулся в металлическую пластину. Она рванулась прочь, но, подобрав свою булаву, развернулась и размозжила ему лицо. Полоски уже сорвались с места, жалкий карлик разил, разозлен. Со стороны берега просвистела стрела, жадно поцеловав одного из бандитов, да и Тоскана тоже… И Тоскана была смертоносна. — Сукины дети, — сплюнул боцман, когда на палубе остались лишь вопли его людей, — не доставайся ж ты никому! Заклинив румпель, он спрыгнул за борт, выгребая к лодке, а едва забравшись внутрь, тут же обрубил натянутую веревку коротким ножом, и, налегая на весла, направился к правому берегу. — Проклятие по мою душу… — прошептала Малгожата, вглядываясь в ночь, освещенную луной, когда все они взбежали на ют, и вдруг завизжала, что уши заложило даже у Рикарда, — право руля, парни! Право руля, сука! «Чайку» несло прямо на скалу — гранитный выступ, вдававшийся в русло, поросший лесом, локтей тридцати в высоту был он. Несло быстро, неотвратимо — даже если б они умели, перекладывать парус было поздно. Все трое, и Полоски, и краснолюд, послушно навалились на румпель, что было мочи, но румпель не поддавался. Вдруг затрещало под днищем, заскрипело под килем, и он сдвинулся с места, утратив всю свою тяжесть, так что Ульф и на ногах не смог удержаться. «Чайка» едва-едва сменила курс, нос самую малость сдвинулся вправо. — Держитесь, мать вашу! — крикнул Рикард, хватаясь за что попало. Ударило, пропарывая борт, когг издал душераздирающий звук — так скрипели доски, так визжали вырываемые гвозди, ходила ходуном мачта… и остановился. — Тысяча пресноводных моллюсков… — задумчиво пробормотала Малгожата, ощупав здоровую шишку на затылке, — терпеть не могу, когда со мной хотят позабавиться. — Шоглашен, — признался капитан Дальберг.***
Когда все собрались на борту, вскипело небо и воды. Тоскану пришлось свести на берег во избежание ранений и безвременной смерти, Полоски выбросили за борт тела, не читая над ними заупокойную, а Каэл был нетерпелив. План у него был хороший, нечего было и обсуждать. — Недолго «Чайка» танцевала, недолго Ульф был капитан, — усмехнулся рыцарь, постановив, — если принять на юго-восток, то за день доберемся до Скалли. Там нам помогут… Должны помочь. — Э, погоди, темерец! Это ты шутку такую дерьмовую пошутил? — опешил Ульф. — А меня и «Чайку» мою шраную ты здесь брошишь, значит, и шовесть тебя не заест? — Бросишь тебя, как же, — фыркнул Каэл, — тебя бросишь, а ты к подошве прилипнешь… — покривился он. — Будет тебе впредь наука, не так-то легко быть капитаном, я ж тебе говорил. Так что считай, что легко отделался. — Рашкомандовалша тут, бретер недобитый! Да это вшо из-за тебя, рыцарь вшивый! Дуэлянт!!! — разозлился краснолюд уже не на шутку. — Да если бы я не шпешил, как дикий, не торопилша, так вшо бы нормально было! Так нет же, до полуночи ему подавайте!!! — Мой нервы кончились. Если вы немедленный не вспомните, куда спрятали ваши манеры, вы оба, — задумчиво заметил Кеаллах, — то я, пожалуй, вспомню, что делали с такой, как вы, в Корат. — А что?! — спросил, наверное, каждый, даже Полоски оторвались от дел. — А закапывать по самый шея, в песок и в горячий камни, первый напротив второй… И тут уж что раньше придет, песчаное чудовище, смерть от жажды или готовность простить друг другу обиды, — спокойно заметил нильфгаардец, — чаще успевали примириться. Малгожата поежилась, взглянув на него странным взглядом. — Я бы, пожалуй, лучше подвесила их за уши… к ветвям Блеобхериса… — возразила она, — говорят, помогает, да и друиды проследят, чтоб никто их не ел. — Мягкий… — усмехнулся Кеаллах, поглаживая промежду глаз свою ядовитую подругу-змею, — мягкий северный обычай! — Я не понимаю, о чем вообще спор? — удивился Каэл. — Корабль дальше не поплывет, это ясно как день. Вы пробоину эту видели? Или вы моряками заделались? Ну, давайте останемся тут! — Ну что значит, не поплывет??? — возмутился капитан Дальберг, задумавшийся о том, какая из перспектив ему больше не нравится — быть закопанным в песок, или быть подвешенным за уши. — Что значит, не поплывет??? Я за нее целое шоштояние отвалил!!! Полоски, притомившись их спором, принялись выгружать из трюма пустые, вернее сказать, опустевшие ящики и бочки. Малгожата посмотрела на Каэла, посмотрела на Ульфа — и скрестила руки на груди, опершись спиною на релинг. — Пробоина прошла выше ватерлинии, и шпангоут почти не пострадал. Можно и подлатать худо-бедно, — заметила она и, подойдя к Каэлу, упрямо взглянула на него снизу вверх, — если дашь мне парней, к вечеру поплывем. — Нихрена не понял, что она говорит, — обрадовался Ульф, — но ведь да! Да! Там той пробоины и не видно! Конечно, поплывет моя Чаечка!!! Чего ж ей не плыть? — Ничего не выйдет, — сощурился рыцарь, — только время зря потеряем. Пронзительный, жадный, тоскливый вой пронесся над лесом — звучал он так, словно зверь, его издававший, мог бы своими клыками царапать солнце, и каждому показалось, что вой этот раздается прямо у него над ухом. Ледяная безысходность сковала Тоскану — бедная лошадка заметалась, пытаясь вырваться и сбежать, куда уж глаза глядят. Зенан и Четырнадцатый разом выскочили из трюма.***
Ульф вздрогнул. Кеаллах торопливо отошел от борта. Малгожата вцепилась в Каэла. — Вы тоже это ш-шлышали? — спросил краснолюд. — Ладно, черт с вами, — согласился рыцарь, не глядя на Ульфа, — отдохните до рассвета, и за работу. В караул заступаем по два. — Не надо никакого черта… — попросила у него Малгожата. Вой раздался еще раз, уже ближе, и вместе с ним звучал женский крик, отчаянный, исполненный кромешного страха. Их звали на помощь, их молили спасти — и Каэл напрягся, отодвинул Малгожату, шагнул вперед. Синие Полоски тяжело смотрели на Каэла. Кеаллах молча глядел на Ульфа. Крик не повторялся. — Не надо, — прошептала Малгожата, опускаясь на палубу, на колени, — мы у тебя тоже есть, темерец… Каэл выругался, отворачиваясь к реке.***
Тоскану спешно завели обратно на палубу, дежурства распределили, но до рассвета никто больше не выл ни поблизости, ни в отдалении. Не успел первый солнечный луч коснуться дубовых крон, едва только мальки серебристыми спинами замелькали у бортов когга, а ремонтные работы уже не шли, уже кипели: никому не хотелось оставаться у этой скалы, у этого леса ни единого лишнего часа, ни единой лишней минуты. Треснувшую шпангоутину намертво стянули смазанной клеем тканой стропой — клей, лен, поверху смола. Малгожата ругалась — с десятком заноз в руках, в клее и смоле, оттого лишь, что солнце слишком быстро стремилось к зениту. Ульф помогал, как мог. — Молоток! Гвоздь! Да что ты мне тащишь? Ты бы еще меч приволок! Клей быстро с огня сними! — бушевала она. — Как забрал Кеаллах? Что??? Царапины замазывать? Пусть слюной змеиной замазывает, мне клей нужен! Каэл расхаживал по берегу, положив руку на рукоять корда, напряженно вглядывался в лес и радовался, что не ему это терпеть. — Это пригодитша? — Ульф нашел в кубрике инструмент, с десятью струнами вместо двенадцати, потрепанный долгой, непростой жизнью. — Или в коштер брошать? — Пригодится, — проворчал Рикард, отобрал у него гитару и стал настраивать. Голос у старого сержанта был недурной, песен военно-патриотической тематики знал он немало, но недолго ему довелось петь: чтобы закрыть пробоину, доски, на первое время, решили взять с палубы — а больше было и неоткуда их взять. Тяжелые они были, грязные и занозистые. Чем ниже солнце клонилось к западу, тем больше злилась Малгожата. — Вира, Четырнадцатый! Вира — это наверх! — кричала она, балансируя на большом камне по пояс в воде. — Что ж такое: если темерец, так амнезия на всю морду! Держи ровно, Зенан! Не дергай, орясина ты лысая! Не встает! Ульф, достав из-под капюшона крючок и леску, накопал червей. наловил целое ведерко уклеек и одного тупоглазого сазана. Кеаллах прогулялся по берегу вдоль леса, притащил пучок дикого чеснока и россыпь каких-то уж больно ранних, подозрительных корнеплодов. Впрочем, нильфгаардец уверенно заявил — съедобные. Уха готовилась неторопливо. Помимо прочего, отыскали они и шесты — длинные, пружинящие, числом шесть. Могли пригодиться, очень скоро могли пригодиться — починить румпель так им и не удалось. Напоследок Малгожата запечатала щели в досках просмоленным шпагатом, переоделась за камнем в сухое, и, уработав разом три порции ухи, с довольным видом распласталась на горячем песке у костра. — Нигде не пропадешь, — благодарно хмыкнул капитан Дальберг, — ш меня, этого-того… должок, короче, ш меня. Она отмахнулась. — Не думал, что справитесь, — улыбнулся Каэл, — посему приношу извинения. Огненные перья облаков раскинулись над дремучим лесом. — Опасно плыть-то по темноте… — тревожно заметил Рикард, — так, глядишь, опять куда напоремся. Со сломанным-то рулем, да такие великие мореходы, как мы с вами… — Ох, да… — согласился рыцарь, — придется заночевать.