Хронокинетика

Получить в подарок к Празднику Середины Осени собственный портрет было бы в разы приятнее, если бы тот не выглядел как идиотская шутка! Хань Юань грозно поднял взгляд на ни к месту тепло улыбающегося Второго Брата и почувствовал, как в душе разгорается самое что ни на есть истинное — бешенное и колючее — пламя. Как в Дао через неведомую задницу вошёл, так и руки из неё же отрастил, противный Ли Юнь! — Ты… — выплюнул Хань Юань, скривив губы. — … Лучше вали отсюда, мерзкий, пока фору даю! Хань Юань так и не понял, из-за чего вспотели ладони: из-за ненависти к никчёмному бывшему соученику, или из-за его гадкой улыбки, от которой что-то под рёбрами скатывалось в плотный ком. В такие моменты он чувствовал себя не великой рептилией, а наевшимся шерсти котёнком. Четвёртый Брат особой тягой к мысли никогда не отличался, вот и в этот раз решил не думать, а перевалиться через вырубленный из камня чайный столик, схватить этого слабоумного лягушатника за плечи и, состроив самый змеиный взгляд, на который был способен, напомнить: — Ты мало того, что оскорбляешь меня в моих же владениях, так ещё и врёшь прямо в глаза! Кто обещал помочь мне достать Знамя Истинного Дракона, если я смогу пятнадцать дней сдерживать массив? — Ох, шиди, и кто же мог быть так жесток? — не прекращая корчить рожи продолжил играться Ли Юнь. Он отстранился от младшего брата, поставил локоть на стол, опёрся щекой на ладонь, да так и замер, внимательно наблюдая за стремительными изменениями во взгляде Сяо Юаня. Это, знает бездна, было последней каплей! Хань Юань искрой вылетел из-за стола и бросился на смутьяна! Тот еле успел отскочить к противоположной стене. Его карие глаза блестели так, словно поверх роговицы застыло летнее марево — Хань Юань даже отшатнулся. Ещё бы глаза разглядывать, тьфу, раз посмотрел — и хватит, и так понятно — Ли Юнь уже успел придумать заумную гадость! А Ли Юнь тем временем задушевно хихикал, семеня к выходу раскидистой пещеры в сердце Южных Окраин. Хань Юань, оскалившись, кинулся следом, но Ли Юнь схватился за макушку и то ли спрыгнул, то ли свалился с обрыва. Хань Юань остолбенел, медленно повернулся к столу и увидел, что меч Второго Брата так и остался неприкаянно лежать около каменной опоры. Неужели этот глупец?.. Это ничтожество?.. — Лао Юнь, придурок! — крикнул Хань Юань, подбежал к краю обрыва, почти готовый взлететь сейчас же, и… понял, что теперь терпение перетекло через край! Ли Юнь, как ни в чём не бывало, скрестив ноги сидел на мече, рукоять которого подозрительно напоминала инкрустированную малахитом серебряную заколку, в которой он сегодня изволил явиться. Свободные волосы трепал высокогорный ветер, чёлка падала на сверкающие глаза. — Если хочешь чего-то — приди и возьми, — словно поучая сказал он, вскочил на меч и ринулся прочь. Хань Юань обернулся красноглазым вороном и, заливисто каркая, гнался за ним до самой границы Южных окраин, но так и не поймал. То ли не смог, то ли не знал, что делать дальше. Демонический дракон усмирил гнев и вернулся в родную пещеру. Тонкий и лёгкий меч всё ещё лежал у каменного стола. Тонкий и лёгкий меч, казалось, просто согнуть, но сложно сломать. Тонкий и лёгкий меч чем-то напоминал Второго Брата и стебель бамбука. Хань Юань аккуратно поднял оружие и прошёлся большим пальцем по изящной рукоятке. — В твоей жизни стало слишком много этого человека, — сказал он, и не узнал свой голос. — Замолчи, дай подумать, — тихо ответил Хань Юань внутреннему демону. — Как будто ты умеешь… — тут же фыркнул демон в ответ. Хань Юань начертил в воздухе заклинание и запечатал собственный рот. С годами они научились искать компромиссы, но в последние пару лет, когда Ли Юнь приноровился постоянно и внезапно заглядывать в гости, с этим стало заметно сложнее. Когда дело касалось Ли Юня обе души ничего не понимали, да только каждая на свой лад, из-за чего они могли часами говорить один о тёплом, другой о мягком, оскорблять друг друга, да так ни к чему и не приходить. А вот тут у Хань Юаня, в кои-то веки, была чёткая точка зрения: лучше уж вообще недовольно мычать и терпеть склеенные губы, чем орать на самого себя до пересохшего горла. Так и не отпустив рукояти, что, казалось, до сих пор излучала тепло, Хань Юань присел к столу и ещё раз взглянул на портрет. Сердце захлебнулось в новой волне праведного гнева, но на этот раз Хань Юань присмотрелся внимательнее и понял, что среди кривых и уродливых штрихов скрывалось нечто, что он с трудом мог осознать. Только вот это нечто почему-то брало за душу покрепче изящных картин искушённых художников. Хань Юань перевернул пергамент и увидел такие знакомые, неряшливые, но невероятно сложные, иероглифы, выведенные тем же сортом чернил, что и сам портрет. Братец Юнь писал: «Когда побежишь грабить гору — захвати меч». Ли Юнь, тем временем, вернулся домой и в очередной раз стал невольным свидетелем семейной сцены: Сяо Цянь сидел за столом, гипнотизируя чарку со сливовым вином, а Глава Янь обхаживал того и так, и сяк, и спереди, и сбоку, а всё одно — впустую. Ли Юнь укрылся в тени разлапистой сливы и не сдержал ухмылки. Он поразмыслил: как же лучше появиться? Выйти и сказать, что популярность двойного самосовершенствования в цзянху достигла небесных чертогов, или как бы невзначай промурлыкать из-за угла, мол, «да уж, в средину осени и весенние ветра»? А затем опустил взгляд и молча остался в стороне, когда увидел, как Сяо Цянь резко опрокидывает чарку, встаёт из-за стола и целует эту вопящую императрицу Янь до той степени упоительно, что та роняет веер. Как будто все звуки, кроме глухого удара дерева о камень, исчезли из мира. Ли Юнь уставился в складки белоснежной ткани и нервно сомкнул руки в замок, до побелевших костяшек. В отличие от поголовно всех родственников по мечу, Ли Юнь прекрасно умел себя слушать и понимать, если в дело не вмешивался страх. И хоть это новое чувство своими безумием и импульсивностью страх напоминало, Ли Юнь уже давно успел его осознать. Вот только почему до сих пор потеют ладони — загадка. Хотя самое худшее, всё-таки, весенние сны. Ли Юнь, конечно, любил всяких хладнокровных тварей, но не настолько же! На минуточку, амфибии и рептилии ведь разные, совсем-совсем, честно! Да и ему уже почти сто лет как не четырнадцать! Ли Юнь похлопал себя по щекам и, натянув улыбку, вышел на свет, предусмотрительно кашлянув. — Кхм, вижу, у вас праздник очень даже задался? Янь Чжэнмин недовольно оторвался от «срочных дел клана» и посмотрел на Ли Юня так, как кошки смотрят на самую нелюбимую еду. — Явился, — цокнул он. — Медная монетка, вот кто во всём этом винов… Ли Юнь даже опешил. Ух ты, что-то новое — только пришёл и уже виноват, чудеса горы Фуяо! А глава Янь не договорил, ведь, обернувшись к Чэн Цяню, увидел, как тот, ожидаемо пьяный с первого же глотка, мирно сопел за плетёным столиком. Взгляд Янь Чжэнмина смягчился, вспыхнувшая на лбу киноварная метка вновь слилась с мраморной кожей. Вместо обыденного желания подтолкнуть этих двоих ещё ближе друг к другу и насладиться зрелищем сегодня неприятно тянуло в животе: словно налили тягучей смолы с сахаром, а теперь она медленно и мучительно остывала. — Шисюн, что стряслось? — спокойно спросил Ли Юнь, игнорируя приступ зависти. — Пока ты шлялся по Южным Окраинам, твоя шимэй решила проявить нрав, — ответил Янь Чжэнмин, брезгливо отряхивая веер от невидимой грязи. — Сестрица снова сбежала из дома? — притворно поинтересовался Ли Юнь, который уже около года замечал участившиеся ночные прогулки Лужицы, но упорно скрывал их от «нервозной матушки». — Если бы ты хоть немного интересовался жизнью клана, то знал бы, — пробурчал Янь Чжэнмин, с контрастной голосу нежностью опустив свои верхние одежды на плечи спящего Сяо Цяня, — то уже пару дней назад заметил бы, что что-то происходит! Ли Юнь, который знал в десять раз дольше, но подумал, что если ультимативно запрещать что-то юному, ста с хвостиком лет, красному журавлю, то будет только хуже, тактично промолчал. — Никчёмный, — холодно заключил Первый Брат, захлопнув веер. — Как ничего дельного с момента вступления в клан не сделал, так в жизни и не сделаешь. Если бы Ли Юня действительно трогали слова, подобные этим, то от досады он давно бы расшиб голову о скалы. Благослови благоразумие — пронесло. — Ах, и вы с младшим братом так и не смогли понять, кто должен был первый оторваться от другого и начать следить за сестрицей, я правильно понял? — притворившись глухим парировал Ли Юнь, а затем сложил руки перед собой и, в почтительно поклонился. — Прошу извинить, достопочтенный брат, я и впрямь должен был следить за тем, чтобы вы не забыли о мирских делах! Второй раз за день его, кажется, хотели убить. Постоянно попадающие в подобные ситуации люди обычно учатся либо держать язык за зубами, либо по-малодушному быстро делать ноги. Ли Юню больше нравилось второе. И в этом он преуспевал. Спиной упершись в дверь, на которую словно небесное бедствие обрушилось, он выхватил из кучи хлама у порога два листка для талисманов и обгрызенное перо. На первом он вывел печать замка, на втором — тишины и с размаху духовной силой прибил оба к двери. Без стены из ора Императрицы Янь его комната снова напоминала уютное птичье гнездо посреди высокой болотной травы. Вместо листьев осоки — страницы древних трактатов: такие же острые по краям, вместо мха — плесень на дне чашек, а вместо упругих кочек — островки разномастного хлама: склянок, игрушек-головоломок, сушёных тушек… Братья всегда закатывали глаза, мол, конечно, в таком хаосе наверняка можно и вход в Дао найти! Ли Юнь всегда одобрительно смеялся в ответ, но не упоминал, что сам прекрасно помнит, где что валяется и очень доволен тем, что каждое сокровище — на законном месте. Ли Юнь не присматриваясь сунул руку между стопками книг и вытащил расшитый шелковыми нитями мешочек, сдул с выцветшей от времени ткани пыль и, поджав ноги, удобно устроился в шалаше из тряпок и сокровищ. От содержимого мешка пахло настолько мерзко, что даже Ли Юнь сначала недовольно повёл носом, но во взгляде его всё равно светилось по-детски наивное недоброе счастье. Становясь взрослее и погружаясь в мир сложных книг, он невольно забыл о том, что когда-то был до жути рад поймать нового светлячка для коллекции или обрести маленького друга в лице кузнечика с мягким животом и глазами-бусинками. Становясь взрослее, он был вынужден смириться с судьбой вечного доходяги, вечного игрока второй линии, которому нужно трудиться в восемнадцать раза усерднее, чтобы оставаться достойным членом клана. Где же в этом всём найти время воспоминаниям о веке проказ и безмятежности? Разве что… Ли Юнь двумя пальцами выудил из мешочка маленький пузырёк с золотистой жидкостью. Естественно она пахла гадко! Лягушачья моча и семь смертельных ядов и не могут пахнуть иначе! Без преувеличения сто лет прошло с тех пор, как Ли Юнь в последний раз пополнял запасы Золотистой Жабьей Жидкости. Такое родное детское изобретения вытеснил из жизни ворох алых талисманов и теории строения чар, но, тем не менее, Ли Юнь с лёгкостью нашёл последний сохранившийся пузырёк. Аккуратно открутив колпачок он поднёс к потрескавшемуся горлышку стеклянную пипетку. Удивительно, но за все эти годы состав не испортился и не растерял чудесных свойств: одной капли оказалось достаточно, чтобы так удачно закатившаяся в укромный уголок тёмная бусинка обернулась милейшей пучеглазой жабой. Бусинка недовольно квакнула и уставилась на Ли Юня. Ли Юнь изменился в лице, протянул к ней руку и бережно погладил указательным пальцем по слизистой макушке, второй рукой нащупывая в рукаве салатового ханьфу хирургический нож. Для его замысла нужно в разы больше Золотистой Жабьей Жидкости, а попасться на глаза могущественным братьям по колено в болотной тине… как-то… Ли Юнь и так худший ученик клана… — Извини, — отведя взгляд прошептал он, но не смог и двинуться. — Это ради… Глаза жабы по цвету были похожи на изначальную бусинку, а изначальная бусинка… Ли Юнь тяжело сглотнул и убрал нож. Душа беспредельца никогда не была приговором к безоговорочной жестокости. Пучеглазая жаба запрыгнула на ладонь создателя и склонила голову на толстой шее, словно спрашивая Ли Юня: ага, то есть украсть у Сяо Цяня Знамя Истинного Дракона, пока они с главой Янь занимались парным самосовершенствованием — это легче, чем убить искусственную меня и взять эти несчастные выделения? Ли Юнь упёрся взглядом в пол и почувствовал, как от воспоминаний о той краже из павильона Цинъань краснеет кончик носа и дрожат руки. В тот день ему казалось, что всё, конец его рисованной сдержанности, раз-два — и искажение ци! Хорошо, что хоть крыло цикады работало исправно. Жаба, с такими похожими на глаза Сяо Юаня глазами, надменно квакнув, превратилась обратно в бусинку. Ли Юнь шумно выдохнул. Надо же, и правда, слушать истошные стоны Третьего брата, попутно пытаясь вскрыть защиту на его покрытом инеем сундуке, было легче, чем терпеть это «ква-ква», похожее на «ха-ха»! Он что, настолько много думает о драконах, что видит их в лягушках? Он что, совсем уже стыд потерял? Ли Юнь поднялся с пола и распахнул окно. Ржавые створки недовольно проскрипели: Второй Брат не слишком жаловал цигун и предпочитал простые человеческие двери, но страх встретить за ними разъярённого Янь Чжэнмина оказался сильнее страха высоты. Ли Юнь сел на подоконник, опустил ноги и, прежде чем спрыгнуть, увидел бодро крадущуюся с юга к владениям клана Хань Тань. Количество цветастых перьев в волосах ни о чём благочестивом не говорило. Ли Юнь лишь покачал головой и скрылся в ночи. Сегодня эти двое в который раз сделали вид, что ведать не ведают о похождениях друг друга. На следующий день на горе стоял удушающий зной. Чэн Цянь сидел у входа в павильон и перебирал смоченные цветочной водой пряди матушки-императрицы, в то время как Янь Чжэнмин старательно обмахивал их обоих крупным веером. Заметив до кончиков волос и ушей измазанного в иле Ли Юня глава Янь потерял дар речи. И ладно бы только грязь, но ведь от этого пройдохи ещё и пахло так, что запах этот осквернял все святыни горы разом! Второй Брат, которому, видно, в детство поиграть приспичило, поправил корзину с вонючими круглыми бутыльками и елейным голоском заявил: — Это ради науки.