***
Итак, Дилюк всё-таки вернулся в особняк, и там же его тотчас же встретила Джинн. Резко образовавшаяся посреди тьмы, Джинн упала в его объятия. Какой неожиданно-странный сюрприз для рыжего винодела. Бросив взгляд на лицо старшины, Дилюк видел перед собой картину, которую не видел, наверное, с тех пор, как они в последний раз общались. Глаза у Джинн покраснели от слез. Оказавшись в особняке, думаю, он и подумать не мог, что его встретит такой странный гость. Они давно друг с другом не говорили. Последняя беседа была тёплой. Так что же вызывало в ней такой неподдельный ужас? И теперь почти вечно непоколебимая Джинн плакала от ужаса, и сейчас её губы распухли, всё тело вздрагивало, а сама Гуннхильдр была, казалось, так благодарна, так неистово благодарна судьбе, что из глаз хлынули новые слезы. В её глазах не было ничего, кроме благодарности. Благодарности за то, что он жив, благодарности за то, что вернулся в особняк, благодарности, что он был по-прежнему силён и прекрасен, что руки его по-прежнему теплые, а губы мягкие. Дилюк много писал здесь о том, как Джинн его ненавидит, но это совершенно неправда. Я думаю, что скрытое чувство вины туманило его разум, заставляло его думать, что она презирает его за одну ошибку в прошлом. Но это было не так. Она на самом деле им очень дорожила. — Господи, Дилюк… — она прижалась к его груди. — Я так испугалась, — хрипло и сдавленно пробормотала Джинн, укутывая свои нежные светлые волосы в его крепкие руки. Мне было очень неприятно и страшно думать о том, что будет дальше. — Успокойся, — отвечал Дилюк так тепло, как только мог, — всё хорошо, — он гладил её белокурые волосы до тех пор, пока дрожь не утихла. А затем он взял её за подбородок и поднял к себе её покрасневшее лицо. — Тебе никогда не нужно беспокоиться обо мне, — сказал он уверенно. — Разве не понимаешь? Никто меня не обидит. Так же, как никто не обидит тебя. — Дело не в этом, Дилюк… — протараторила она, вытирая слёзы со своих глаз. — Дилюк, именем семерых, они рассказали такие страшные вещи! — Воскликнула Джинн, всё ещё отчаянно держа его за плечи. Я горестно продолжал смотреть на эту картину, на эту прекрасно-печальную картину. — Обо мне? — С ноткой иронии спросил Дилюк. Как же я сожалел о том, что вот-вот должно было произойти. Я чувствовал, что это несправедливо. Я как будто бы вернулся на три года назад, когда они с Джинн были гораздо ближе. Моё сердце чувствовало, как брат терял контроль. — Кто это посмел говорить обо мне плохо, а? — спокойно, но с явным артистизмом произнёс он. — Кто это осмелился? — Эмбер, — Джинн вытирала слезы платком из его жилета. — Она сказала… она говорила, что ты желал обратиться к союзу с Фатуи, что желаешь пойти против ордена и предать Свободный Мондштадт… — дрожала Джинн. Она выговаривалась, и я чувствовал, как ей становилось легче; теперь ей нужно всего лишь затихнуть в его руках, пока он обнимает ее, баюкает и обещает, что никогда больше не будет так её пугать. Джинн уже начала улыбаться. Но вместо света в глазах Гуннхильдр, я видел лишь разочарование. И он не сказал: "Союз с Фатуи? Да ни за что!" И он не сказал: "Предать свободу? Я? Ты с ума сошла?" Он сказал: — Эмбер мертва. Так холодно. И голос его понизился на целую октаву и был холоднее, чем ледяные мурашки, которые, как я тогда думал, ползли у Джинн по шее. И это мгновение все определило для Джинн Гуннхильдр. Не бесчисленные победы в битвах и не бессчётные сражения, которых удавалось избегать благодаря дипломатии. Не могучий разум или таланты в направлении стихий, не умение владеть острым клинком. Не преданность Ордену Рыцарей Фавония, которых она возглавляла, или Республике Мондштадт, которой этот самый орден служил. Именно это. Здесь и сейчас. Потому что у Джинн Гуннхильдр тоже имелась привязанность. У неё имелась тайная страсть. Джинн Гуннхильдр любила Мондштадт, и любила не меньше, чем любил Дилюк. Многие её подопечные и рыцари, состоявшиеся под её главенством, цитировали её слова уже своим подопечным: "Рыцари Фавония не сражаются ради мира. Это всего лишь девиз, столь же неверный и сбивающий с толку, как и все остальные девизы. Рыцари Фавония сражаются за народ Мондштадта, так как только народ Мондштадта создаёт мир и покой". Это была любовь к народу Мондштадта. Она посвятила жизнь служению этой прекрасной, яркой любви. Во имя неё она забирала жизни врагов и теряла жизни невинных. Она видела, как тех, кто ей небезразличен, калечат, убивают или, что ещё хуже, ломают едким страхом настолько, что у них оставался единственный ответ — навести еще больший страх на других. И из-за этой любви к народу, здесь и сейчас, тяжёлые слова Дилюка Рагнвиндра раздробили Джинн сердце, сожгли осколки и развеяли пепел по ветру. "Дилюк за всем стоит". Заветные четыре ужасных слова снова пришли мне в голову. Тогда, когда Джинн их произнесла, я не расслышал толком слов, ведь истинное их значение с трудом помещалось в голове. Они означали, что всё, что мы делаем, всё, что делают рыцари… всё, к чему стремился Орден Рыцарей Фавония и из-за чего страдал… Всё, что довелось пережить Тейвату за последние месяцы, месяцы страданий и смерти, гибели стольких человек… Всё это было напрасно. Потому что всё это было ради спасения Мондштадта. Всё сделано, но ничего не вышло. Труп страны, который оборонял только Орден Рыцарей Фавония, ныне был в руках этого страшного человека. Всё моё существование тогда превратилось в кусок хрусталя, так подточенный трещинами, что эти четыре слова молотом раздавили этот хрусталь в песок. Но поскольку я был Кейей Альберихом, то принял удар, не моргнув глазом. Поскольку я всё-таки был Кейей Альберихом, песок снова стал камнем. План был простой. Поскольку Эмбер уже направилась в Дальние Земли одна, как доложила мне Джинн, нам с Лизой следовало специально оповестить об этом Дилюка. К сожалению, мы просчитались, мы недооценили его жестокости. Эмбер погибла, и, к сожалению, это было уже неизбежно. Можно было бы попробовать удержать Дилюка в особняке и поймать его потом, но нам нужны были доказательства. Он больше не слушал её. И то ясно — нечего ему было слушать очередной фарс. Он больше не смотрел на неё. Он смотрел мимо её плеча. В глазах Дилюка горело холодное отчаяние, а окружение на мгновение потеряло свой свет. Короткий миг закончился, и тут зажглась свеча. Привыкая к резкому свету, мой глаз медленно начал подхватывать очертания, деталь за деталью. Рыцарские робы, ярко-каштановые волосы, светлая, бледнеющая кожа и гладкая женская фигура. Образ начал формироваться чётче, и я наконец увидел — передо мной, Джинн и Дилюком стояла Лиза Минчи. Следом зажглась ещё одна свеча, на этот раз моя. Взгляд Дилюка повернулся уже в мою сторону. Он совсем перестал обращать внимание на Джинн. Теперь он взглядом, полным изумления и ненависти, смотрел на меня, поджав нижнюю губу. И лишь тогда, мне кажется, он понял, как сильно был зажат в угол. Дилюку был поставлен шах и мат. Но я думаю, он уже знал об этом. Зная и понимая, каким человеком он был, я полагаю, что какая-то его часть уже знала, что он зажат в угол. Что ж, теперь пьесу ставили мы. И мне кажется, именно это имел ввиду Доторре, предупреждая его об опасности. Но, вероятно, Дилюк, как и Эмбер, был изначально обречён. И все же, похоже, Дилюк и не думал совершать нечто трусливое, например, побег вместо возвращения в поместье. Я уверен, он никогда бы не сбежал от такого человека, как я. А я в свою очередь знал, что рано или поздно мне придётся сразиться с Дилюком Рагнвиндром, собственным братом. И он вернулся в поместье, туда, где его уже ждали. И его последние записи в этом дневнике снова казались мыслями молодого и импульсивного Дилюка. Он не мог и не хотел верить, что находился в опасности, но отчасти уже это понимал. — Джинн получила информацию от Эмбер до её отъезда в Дальние Земли, а твой последующий отъезд дал нам выиграть немного времени — сказал я тогда, — другими словами — я нашел доказательства, Дилюк, — говорил я, сотрясая только что зажжённую свечу. Эхо от моих слов отдавалось в стенах особняка. — Мне тяжело это делать, — тяжело проронил я, — хоть я и не могу сказать, что мы были близки, но мы росли вместе, как родные братья. И теперь мне придется выполнить свой долг, — грустно сказал я. Даже тогда я знал, насколько правдива была ненависть Дилюка ко мне. Я понимал его боль, хоть и не чувствовал то же самое. И несмотря на это, когда он увидел меня, я не видел в его глазах ярости или злости. — Мне очень жаль, — спокойно вздохнул Рагнвиндр. — Может быть, ты так не думаешь, но это правда, — заявил он всё так же спокойно и непринуждённо, как будто избавлялся от неудачной порции вина. Это… Как бы это сказать… Слышать такие слова от человека, который столько лет рос и жил со мной, которого я как родного брата любил, о котором очень заботился и которого так боялся потерять… Интересно, мог ли Дилюк тогда представить себе, как больно было мне тогда, как это меня ранило? Эти грустные глаза… Этот сочувствующий взгляд… Как он ранил меня. Не думаю, что он об этом догадывался. Но я не обиделся. Я принял его слова. Он направил свой взор на меня. В тот момент он мог думать только о том, что ему дальше делать. Я знал, что Дилюк не позволит себе сдаться просто так. Но, зная это, я был готов к такому повороту. Я привёл с собой в особняк отряд оставшихся членов Ордена. Среди них была и Лиза, и маг Эфориус, и несколько вооружённых рыцарей. — Скажи, пожалуйста, Дилюк, ты узнаёшь это лицо? — Вопрошал я, поднося свечку к ещё одному гостю, к ещё одному важному герою пьесы, на чьё лицо рыцари надели белый мешок. В ту же секунду я сорвал мешок с его головы. Лицо кудрявого, укутанного в чёрные ткани алхимика, предстало перед глазами всех присутствующих гостей. Это был алхимик, известный как Альбедо Мэркинс. — Неужели ты сдался им, Альбедо? — Удивился Дилюк. — Ты же обладаешь невероятной силой, ты легко мог дать им бой, — с едва слышной дрожью в голосе негодовал братец. В ту секунду я понял, каким преданным он себя тогда почувствовал. Кажется, Альбедо был единственным человеком, кому Дилюк полностью доверял (его записи в дневнике это подтверждают), и, кажется, этот момент только принёс ему больше боли. Это было ужасно. Я чувствовал вину за то, что так бесстыдно разрушал мир своего брата. — Я не должен никого убивать, — грустным басом ответил алхимик. — Если бы я дал им отпор, я бы рискнул превратиться в чудовище, — тяжело вздохнул Альбедо ещё раз. — И тогда от меня не было бы толку… Я превратился бы в бесконтрольного разрушителя, я… Я не хотел подвергнуть опасности ни тебя, ни эту прекрасную страну, — горестно прочитал Альбедо, стараясь смотреть Дилюку в глаза. Во взгляде учёного читались раскаяние и боль. Рагнвиндр перестал смотреть на него. Я не могу себе представить, насколько сильно был ранен он тогда… — Что ж, в таком случае… — Дилюк провёл рукой по воздуху. Оставалось совсем немного. — Кейя, изволь оказать тебе честь заковать меня в кандалы самостоятельно, — сказал он решительно. Я кивнул. Это было очень честно, это казалось чем-то правильным. Затем я взглянул на Альбедо, но тот быстро отвёл от меня взгляд. Потом я снова кивнул, на этот раз в сторону Лизы. Минчи вальяжно, но с некой ноткой грусти протянула мне железные оковы. Советница казалась очень опечаленной, что было очень для неё несвойственно, но я мог понять причину этой печали. Не все истории о двух славных братьях заканчиваются хорошо. — Дилюк Рагнвиндр, — произнёс я сквозь боль, дрожь и тяжело колотящееся сердце. Я подошёл к брату, полный сожаления и горести, готовый исполнить его просьбу и заковать его в кандалы, — вы обвиняетесь в измене против Мондштадта, тёмных запретных практиках и убийстве разведчицы Эмбер, — проговорил я, стоя перед Рагнвиндром и уже готовясь закончить начатое. Красные глаза Дилюка были полны ярости, печали, любви и ненависти, всё это кипело и сливалось воедино. Но даже сейчас его лицо оставалось непоколебимо спокойным. — Хорошо, а теперь… — медленно прочитал винодел. — Умри, Кейя Альберих. Все взгляды устремились в его сторону. В моих руках начала стремительно угасать хватка, энергия покидала моё тело. Затем я окончательно выпустил кандалы, с тяжёлым звоном ударившиеся о землю… …Но кандалы были далеко не единственным, что издало в ту секунду громкий и протяжный звон. Тяжёлый металлический лязг раздался так быстро, что никто и не успел этого заметить. И тогда появился дым. Дым от яркого пламени. Наконец-то я осознал, откуда исходил источник звука. Это был тяжёлый двуручный клинок Дилюка, заряженный огнём и залитый кровью. Кровь медленно, но верно стекала с меча и вскоре превратилась в ощутимо большую красную лужу. Поначалу я думал, что лужа принадлежала мне, что кровь была моя — настолько я был ошарашен в тот момент. Но одна недостающая деталь бросилась мне в глаза. Я опустился на колени возле бесчувственного тела женщины: Джинн лежала едва подвижно в луже крови. И я нащупал пульс. Тот был слабый и рваный. Мир подернулся кровавой вуалью. Джинн еле царапала пальцами воздух, но там не было ничего, ничего, к чему можно было бы прикоснуться. Джинн хотела что-то сказать, что-то важное, выговорить хоть слово — Кейя, Дилюк, простите меня. Простите меня, я не позволю этому кончиться так… — но не сумела выдавить ни слова сквозь слёзы и кровь. Дымка, заволакивающая мир, из красной превратилась в черную. — Джинн! — Взвизгнула Лиза, подбегая к раненному, истекающему кровью полуживому телу. — Что… Что вы наделали, Рагнвиндр!? — Начала заливаться слёзами советница, теперь, похоже, бывшая. В ту же секунду Минчи отпрянула, замахала дрожащими руками, словно вспугнутая с гнезда птица. У неё осталось время просипеть… — Старшина, простите меня, — …прежде чем грудь её сжег поток раскалённого клинка, обуглившего слабое сердце Лизы, а позже прорезавшего и её плечо. Я, в окружении перепуганных рыцарей, в ужасе уставился на трупы главы Ордена и её советницы, только что рухнувшей на пол, как обесточенный Инадзумский кристалл. — Бестактная жертва, — сказал Дилюк Рагнвиндр, — очень бестактная. Я поспешил скрыться. Мне нужно было придумать, как дать ему отпор. Отравляющий дым от его огненного клинка всё ещё наполнял лёгкие и вызывал зуд в глазах, но запах был другим. И когда во время своего побега я обернулся и огляделся, дым был повсюду. Это был туман. Красный туман. И с каждой секундой этот красный туман становился всё гуще и гуще, дым — всё шире и шире, а щекотание в носу — всё сильнее и сильнее. Затем послышался кашель. У меня всегда была природная способность мысленно бороться с першением в горле или носу, но, похоже, прочим рыцарям повезло меньше. Так что я наделал? Я привёл всех своих соратников к верной смерти? — Что происходит? — дрожащим голосом взмолился я как раз в тот момент, когда начал вглядываться сквозь туман и толпу в сторону помпезных дверей особняка. — Стой! Нет! — я услышал, как воскликнул один из рыцарей, и увидел, как несколько теневых фигур поспешно направились к выходу. Я не винил никого из них, но я должен был дать отпор своему брату. Я чувствовал, что это моя судьба. Паника вздымалась в воздухе, густом, словно дым, и жарким, словно реки Натлана. Я должен, нет, обязан был прекратить этот кошмар. У меня не было плана на такое развитие событий. Но трусливо бежать — не в духе Кейи Альбериха. Я бы попытался отбросить их собственными силами, но, делая это, я бы просто оставил их на растерзание Дилюку. — Заперто! — Громко крикнул ещё один рыцарь, пытаясь протиснуться сквозь тяжёлые входные двери, стуча по ним руками и ногами. Я слышал град стуков и ударов о двери. Они пытались их открыть. Паника была ощутимой, нарастая с каждой секундой и с каждой секундой обращаясь в нечто большее. Крики отчаяния и гнева. Всё это смешивалось в единую палитру, палитру хаоса. Перепуганные рыцари, дрожащие в страхе и агонии, толпились и толкались, и я сделал ещё один шаг назад. Я знал, что загоняю себя в угол, но нельзя было близко подбираться к толпе. Я знал, что это приведёт меня к смерти. Но мог ли я сделать хотя бы что-то, чтобы помочь им, чтобы спасти их от страшной участи? К великому сожалению, это было неизбежно. Пока я шёл вокруг здания в поисках временного укрытия, я наткнулся на большую деревянную дверь. Она не была открытой, но понималось довольно очевидно, что она была не заперта. Я подошёл к ней поближе и осторожно проскользнул в отверстие. За дверью была тусклая пыльная прихожая. Даже больше, чем прихожая, этот коридор, похоже, был окутан какой-то неестественной темнотой. Будто ни одна крупица лунного света не могла пробиться через неё. Но сейчас ясно светила луна. Неважно, какие на улице облака, из окон и щелей обязан был пробиваться хоть какой-то намёк на лунный свет. И тем не менее, я продолжил путь.***
Когда Дилюк Рагнвиндр вышел из гостиной, центрального зала особняка, живых внутри почти не осталось. Без опаски, как на прогулке, он шагал по коридору, уродуя обсидиановую стену острием клинка, наслаждаясь шипением металла и огня не меньше, чем ранее смаковал вонь обугленной человеческой плоти. Дверь в конференц-зал была закрыта. Хлипкое препятствие не являлось никакой преградой мечу; дверь сорвало с петель. В запачканной кровью деревянной маске, источающей яркий свет, Дилюк перешагнул через порог. Он хотел использовать для маски мою кровь, но пролитая в ту ночь кровь принадлежала тому, кто защитил меня, старшине Джинн Гуннхильдр. Человеку, бесконечно дорогому как Дилюку, так и мне. Человеку, который провёл с нами обоими счастливое детство. И терять такого человека было невероятно больно. Стены конференц-зала тоже были из обсидиана. Последними источниками света там были Инадзумские солевые лампы на длинном столе, а рядом с этим ярким столом гордо стоял помощник и доверенный сенешаль Рыцарей Фавония. Пятясь назад от героя рассвета, сенешаль наткнулся на кресло. Мужчина тяжело плюхнулся прямо в него, извиваясь, словно Сумерский Змей на сковороде, и даже попытался заползти под стол. — Остановись! — Взмолился сенешаль. — Хватит! Мы сдаемся, понимаешь? Ты же не можешь просто так убить нас… — Просил мужчина, испуганно глядя на Дилюка. У него в голове, как уже упомянул мой брат, находился мозгоскрёб. Но даже так Дилюк не видел смысла оставлять его в живых. Страшная картина. Рагнвиндр усмехнулся. — Как так? — С мягкой иронией в голосе спрашивал он. — Мы безоружны! Мы сдаемся! Пожалуйста! Прошу тебя, ты же служил в Ордене! — Продолжал умолять Сенешаль. Страх. Страх окутал меня в ту секунду. Я боялся пошевелиться, я боялся предпринять хоть что-то. Впервые за всю жизнь я, Кейя Альберих, почувствовал себя никчёмным трусом. Я хотел прийти на помощь сенешалю. Но этот страх. Мерзкий чёрный страх запустил свои отвратительные щупальца мне в сердце, медленно убивая меня. — Рыцари Фавония развязали эту войну, чтобы умереть за Мондштадт, — Рагнвиндр остановился перед дёргающимся сенешалем, снова усмехнулся, обойдя кресло, в котором он сидел. — Поздравляю с успехом, — ехидно проговорил он, тяжёлым клинком пронзая спину сенешаля, пронзая его насквозь, вместе с сердцем. Деревянная маска налилась кровью, а свет стал ещё ярче. Мужчина повалился на пол, только кресло и устояло. Дилюк перешагнул через труп сенешаля, направляясь туда, где один из перепуганных рыцарей беспомощно царапал прозрачную стену тяжёлыми перчатками. Рыцарь оглянулся, съёжился, поднял руки, защищая лицевую пластину от света из маски, словно пламени в глазах дракона. — Прошу, я отдам что угодно! Всё, что захотите! — Клинок полыхнул дважды; руки рыцаря упали на пол, следом покатилась голова. — Благодарю вас. Дилюк Рагнвиндр повернулся к последнему оставшемуся в живых рыцарю. Ко мне. Посреди эфирного хаоса его сердце пылало термоядерным костром. Воцарилась тишина. Тишина была громче хаоса. Тишина прозвенела, и на мгновение всё замерло. Были слышны лишь тихие шаги Дилюка, раздававшиеся надо мной. — Я дам тебе шанс, — произнёс он тогда. — Ради Мондштадта и ради старых времен. Уходи, — грозно проговорил Рагнвиндр, нависая надо мной. Я лежал на спине, ничем не защищённый, абсолютно безоружный. Руки мои опирались о землю, но я не пятился назад. Я смотрел прямо на него. Прямо в бездонный свет деревянной маски. — Если бы я мог, — ответил я. Страх пропадал. Щупальца стали исчезать. Настало время перебороть этот страх и стать тем самым героем, о котором говорят все дети по всему Тейвату. Бравый и благородный Сэр Альберих. Звезда Рыцарей Фавония, спаситель Мондштадта. Уверенность росла. Страх исчезал с каждой секундой. — Убирайся куда-нибудь подальше, — пытался убедить меня Дилюк. — Спрячься. Помедитируй и возьми с собой это, — громогласно объявив, он бросил на землю уродливую вазу. Ваза, с не менее уродливым звоном разлетелась на куски, раскрывая свой последний секрет. На земле лежал Глаз Божий, артефакт, до того принадлежавший Дилюку. — Тебе это понравится, не так ли? Тебе больше не нужно сражаться за мир, Кейя Альберих. Мир здесь. Моя Империя есть мир. — Империя? — Я начал медленно подбираться к лежащему на земле артефакту. — Да в ней никогда не будет покоя. Она основана на предательстве и невинной крови, — бросил я, поднимаясь на ноги и сжимая Глаз Божий в руке. Теперь мы стояли лицом к лицу. Маска Дилюка источала чистый эфир, а яркий свет из отверстий маски пронзительно вонзался мне в глаз. — Не заставляй меня делать с тобой тоже самое, Альберих, — развёл руками Рагнвиндр, — честь Рыцарей Фавония умерла, и умерла она сегодня, — прогремел голос героя рассвета, взмывающего в воздух на тонких нитях эфира. — И если ты будешь сражаться со мной, то ты, — прошипел он, — умрёшь. Ты виноват во всём, что случилось, — продолжал брат, — ты заставил её предать меня! — Воскликнул, указав на меня пальцем, Дилюк. Его слова эхом отдавались по широким коридорам особняка. — Тогда я поступлю так, как должен, — уверенно проговорил я, наполняя Глаз Божий своей эфирной энергией. — Вот почему… Я должен положить конец всему этому, — держа Глаз Божий в одной руке и поднимая металлический рыцарский меч другой, я издал глубокий вздох. Затем я поднял свой взгляд на Дилюка, взгляд, полный неудержимой решимости. — Похоже, что моё желание арестовать тебя группой было… Настоящим страхом… Поэтому до тех пор, пока я не покончу с этим, защищая Мондштадт в одиночку, мой страх никогда не обратится в храбрость, — Это были слова другого Кейи Альбериха. Того, кого взрослые считают мифическим. — У меня нет иного выбора, кроме как завершить это. — Попытайся, — уверенно сказал Дилюк, ринувшись вперёд, вверх, оттолкнувшись от самого воздуха. В ту секунду я сомкнулся с его ударом в полёте. Огненно-алый и леденисто-холодный клинки скрестились, и эфирная сила, сила деревянной маски, отразила мой удар, будто простую ледышку, отшвырнув меня к противоположной стене. — И это всё, что ты можешь? — Усмехнулся Дилюк. — Я ожидал, что душа кого-то вроде тебя, смогла бы выстоять хотя бы один удар! В столкновении холодного льда и жаркого пламени случился перелом. Он возник не из вспышек эфира и огня. Он возник не из-за тяжёлого удара твёрдого огненного клинка, хотя и его было достаточно. Он возник не из-за насмешек Дилюка надо мной. Он возник не из-за того, что я не смог отразить его первую атаку. Он возник не из-за хирургически точного выпада Рагнвиндра. Он возник, когда сражение переместилось из прекрасной, укутанной в золото гостиной в зал переговоров, возник, когда я остался последним выжившим рыцарем, когда сила пятого элемента вознесла нас обоих в протяжный главный коридор, такой тонкий и длинный, что в нём поместился бы огромный худой червь. Бой теперь шёл среди тёмного обсидиана, отражавшего наши силуэты так хорошо и точно, что были лучше всяких зеркал. Он возник, когда эфирная сила и кровь рыцарей сделали Дилюка воплощением эфира, воплощением духовной воли богов, когда Маска дала ему эту силу. Когда Дилюк превратил трупы рыцарей в кованные молоты, в пушечные ядра, в камни из катапульт, сталкивающиеся друг с другом под громовые раскаты снаружи особняка, напоминающие звучные возгласы и аплодисменты сенаторов и знати, приветствующих нового Императора Мондштадта. Он возник, когда воплощение свободы в Мондштадте разделилось на наследие всех рыцарей, и тогда, когда наследие было отдано одному-единственному смертному человеку. Не архонту, не богу, не мессии. Простому жалкому смертному. Перелом наступил, когда я наконец обнаружил, что был совершенно одинок против тьмы. В этом чистом воплощении моего прошлого, повелителе эфира, времени и пламени, только сейчас, только в это самое мгновение моё зрение наконец-то прояснилось, я наконец-то разглядел то, что скрывалось во мраке, окутавшем великое пространство пятого элемента. В конце концов, я увидел скрытую истину. Вот она: мне, легендарному Кейе Альбериху, прославленному Капитану Кавалерии Ордена Рыцарей Фавония, самому неистовому воину, самому непобедимому герою, самому опустошающе могучему врагу тьмы и зла, когда-либо существовавшему на свете… …просто… …не… …хватало… …знаний. И никогда не хватало. Я проиграл бой до того, как начал его. Я проиграл до того, как родился на свет. Рагнвиндры изменились. Это больше не гора мускул, помогавшая восстанию Вестника Ветра Барбатоса. Как рассказала мне Лиза, предки Дилюка уехали из Мондштадта и скрылись в Дальних Землях. Там они выросли, приспособились к алхимии, воспользовались каждым годом многолетних знаний, уяснили не только правила тёмной некромантии, но и знания о душах и стихиях. Дилюк идеально подготовился к сегодняшнему дню. Он переделал себя, преодолев не только прошлое, но и все возможные барьеры, унаследовав всё возможное от прошлых поколений. Практики тьмы обновились. Тогда как практики рыцарского Мондштадта… Тогда как практики рыцарского Мондштадта всё прошедшее тысячелетие учились безошибочно переигрывать старую революцию против тирании. Рагнвиндра нельзя уничтожить Глазом Божьим, его нельзя пронзить острым и точным клинком, наполненным элементом льда. Чем ярче его свет, тем глубже его тень. Как вообще можно сражаться против возрождения имперского порядка войной, если сама война стала оружием этого самого имперского порядка? Значит ли это, что стоит просто… Сдаться? Нет. Я должен дойти до конца, до конца предначертанной мне судьбы. Это был долг. Это был мой священный долг как рыцаря. Я просто не мог позволить себе бежать, ровным счётом как и Джинн не могла позволить нашей с Дилюком истории окончиться так. Это было так же несправедливо и не по-рыцарски, как отвергать свою судьбу. Раз такова моя судьба, то я обязан буду её принять, принять и признать. С каждым ударом я всё дальше и дальше отступал. Я не знал, что мне делать. Я не знал, куда дальше идти, что потом? Я сказал, что победил страх, но победил ли я его на самом деле? Но я знал, что не должен бежать. Я знал, что должен упорно бороться, даже если придётся умереть за Мондштадт. И я знал, что если хоть задену Дилюка, то сожгу дотла своё собственное сердце. Клинки сверкали огнём и холодящим льдом. От прыжков мы оба уклонялись или встречали их ударами ног, от подсечек уходили, удары парировали. Дверь в центр особняка разлетелась на куски, и тогда мы оба закружили меж трупов. Уничтожались тяжёлые эфирные барьеры, рассыпая фонтаны белых искр, будто верёвки, которые выдергивали из креплений и подкидывали в воздух. Я в тот миг едва-едва успевал отражать рискованные ходы противника. Всё, что угодно, лишь бы отвлечь Дилюка. Всё, что угодно, лишь бы замедлить его. Остановка времени еле-еле парировалась ледяными барьерами, созданными с одной целью… Защитить. Легко, с презрением Дилюк испустил на меня всю убийственную мощь эфира: земля вырывалась из-под ног, желая похоронить меня под особняком, ветра прорывали в потолке дыры размером с дракона, проливая на поле боя тяжёлый ливень, когда с небес хлынули энергетические разряды, — и некоторое время те метались между трупами, преследуя скользящего на протяжной ледяной тропинке меня, пока не угасли, превратившись в радиоактивный туман. По тонкой ледяной дороге я взобрался вверх, на самую крышу особняка. Дилюк оказался далеко. Но ненадолго. Отталкиваясь туфлями от воздуха, словно Гермес, Дилюк стремился вверх, создавая под своими ногами ледяные выступы, на которые опирался. Прежде чем я смог хоть что-то сообразить, я обнаружил Дилюка там же, на той же самой крыше, на которой стоял. — Не заставляй убивать тебя, Кейя Альберих, — всё также презрительно и насмешливо повторил Дилюк. Голос его был глубже, чем самый глубокий гейзер Тейватских Океанов, и холоден, словно обсидиановые стены. — Тебе не справиться с величием Мондштадтской Империи, — деревянная маска не источала никаких эмоций, но глубокий голос и насмешливые интонации Дилюка говорили всё сами за себя. — Я и раньше такое слышал, — процедил сквозь зубы я, пристально смотря в единый глаз на Дилюка. — Но никогда не верил, что когда-то услышу это от тебя, — выпалил я на холодном воздухе, нанося твёрдый, рубящий удар в сторону Дилюка, создающий не менее твёрдую и такую же острую, как клинок, ледяную твердь. Ледяная атака выбила Дилюка из равновесия: Рагнвиндр повалился туда, где несколько минут назад проделал огромную дыру в потолке. Его клинок упал в пропасть его же особняка, а с моим напором на его голову полетела туда же и маска. Теперь Дилюк показал своё истинное лицо. А лицо это было чем-то гораздо более глубоким, нежели просто лицом рыжего, веснушчатого, красноглазого джентльмена. Это было лицо сломленного, но не до конца потерянного человека. Лицо человека, которому, несмотря на то, что он уже потерял, всё что у него было, которому всё-таки до сих пор есть, что терять. Как и мне. Он борется за будущее Мондштадта, как и я. Он борется за славу Мондштадта, как и я. Он борется за светлых героев Мондштадта, как и я. В конце концов, он борется за свободу Мондштадта, только за совсем другую. Да и за сам Мондштадт он, в общем-то говоря, тоже борется, борется из-за чистой любви к этой прекрасной маленькой (а может, в его планах и не настолько маленькой) стране, за любовь к её прекрасному народу, как и я. Отшатнувшись, Дилюк машинально разжал руку, чтобы выхватить моё оружие себе; в ту же секунду я освободил из его хватки его вторую руку, отступая в сторону. В своих руках — руках Порчи — Дилюк превратил мой меч, заряженный льдом и снегом, в его новое оружие, в ещё один огненный клинок. Занося его за голову, он готовился нанести быстрый и острый, резкий, пронзающий удар. Ещё совсем чуть-чуть — и я лишился бы сердца. Нет! Нет, нет, нет, нет! Это не может кончиться, не здесь, не так! Не здесь, не так, взмолился я тогда. Я должен защитить себя, я должен защитить себя! Я просто! Должен! Защитить! Себя! И я защитил. Там, где Дилюк должен был нанести мне смертельный удар в сердце, не было никакой дыры. Лишь ледяной барьер, стоящий поперёк его клинка. Так значит, это не просто слова… Светлые и сильные эмоции… Светлые и сильные эмоции дадут мне победу! Парируя удар ледяным взмахом, я отправил Дилюка к краю крыши, туда, где тяжёлые доски обрывались резкой пропастью вниз. — Так вот в чём дело, — нахмурился Рагнвиндр. — Теперь всё имеет смысл… Намерения души формируют эфир, а эфир формирует стихии… — проговорил тогда он. И тогда Дилюк снова поднялся. Он рубил так сильно и так быстро, вкладывал в каждый свой удар гнев, гнев, направленный на меня, не уставал атаковать, огненные вспышки мелькали то тут, то там, подступаясь ко мне с разных сторон; Дилюк обратился в настоящего повелителя огня, гневного и беспощадного, сурового и полного одной лишь только цели — цели прикончить этого ублюдка Кейю Альбериха как можно скорее. Едва-едва я успевал задерживать его удары ледяной защитой. Я вновь отступил к узкому выступу, что находился высоко-высоко над, казалось, бескрайней бездонной ямой, ведущей прямо в особняк. Ямой, засыпанной черным Мондштадтским песком, погребающим под собой и остатки дерева, и драгоценное золото, и ценнейшее серебро, и даже первородный обсидиан. И тогда Дилюк решил, что игры кончились. Настало время убивать. Одним резким топотом Рагнвиндр пробил под собой кусок ещё державшейся деревянной крыши, и мы оба очутились на чердаке… Или, скорее, на том, что от него осталось. Когда мы оба преодолели поверхность крыши, клинок Дилюка засверкал быстрее прежнего, пока я пытался защищаться слоями льда, думая всего об одном, всего-то об одном, — о том, чтобы выжить. Я и не думал атаковать Дилюка. Противники резали, рубили, парировали и блокировали. Огненные ядра падали на тонкие деревянные доски, поверхность всё больше и больше ломалась, оставляя лишь несколько ровных досок, соединяющих противоположные части особняка, образуя подобие моста между мной и Рагнвиндром, рассыпающим раскалённые угли, что прожигали дыры в моём тонком плаще. Дилюк швырнул меня вперёд по этому "мосту", и лишь ледяная защита помогала устоять на ногах. Я бросил свой взгляд вверх. Дождь прекратился. Алый дым затянул небо, закрыв луну, и теперь свет давали только огненные вспышки атак Дилюка, прожигающие дерево. Рагнвиндр прибил пламя к земле, а я одним-единственным глазком взглянул вниз, туда, куда очень не хотелось упасть. Дилюк кинул все силы туда, образуя огненные потоки под тонким подобием моста, пока я защищался одним только льдом, одним лишь желанием не попасть под его удар. Нутро особняка горело ярче солнца, а языки пламени обжигали всё на своём пути, снова и снова открывая вид в особняк, где мы оба росли. Где провели свою юность. В особняк, где мы оба росли… Где провели свою юность… Бился не огонь против льда. Не убийственный пожар против сказочного снега, не зло против добра, поединок не имел ни малейшего отношения к долгу или философии, религии или морали. Дрались Дилюк Рагнвиндр и Кейя Альберих. Дрались Дилюк и Кейя. Лично. Нас тут было только двое, и вред мы причиняли только друг другу. Льдом, снегом и всем холодом отражая непрерывные атаки с ударами от существа из огненного бешенства и палящей ярости, которое некогда было моим лучшим другом и названным братом, я неожиданно осознал абсолютную истину. Человек, с которым я сражался, был всем, что я клялся уничтожать своей жизнью. Убийцей. Предателем. Павшим рыцарем. Повелителем огня. Тёмным практиком. И несмотря ни на что, здесь и сейчас… Я по-прежнему любил его, любил, словно брата родного, которого у меня так давно забрала судьба. Лиза бы так обыденно сказала: прошу, оставь свою привязанность, Кейя; но я никогда не позволял себе вникать в смысл этих слов. Я спорил из-за Дилюка, придумывал объяснения, покрывал выходки Рагнвиндра вновь, вновь и вновь, и всё это время привязанность, которую я отрицал, ослепляла меня, я не видел дороги пламянной ярости, по которой шёл мой брат. И теперь я в конце концов понял, что существует единственный ответ на привязанность… И освободился от неё. Обратно в реальность: Дилюк пытался сбросить меня в гущу пламени, и, поняв, что я был в своей укромной маленькой защите, он сказал: — Да сожжёт тебя Рассвет, Кейя Альберих! Вокруг нас обоих начали периодично, ровно, и потом уже более хаотично образовываться языки пламени, что вихрем отбрасывали окружающие доски и украшения чердака. Мой взгляд был прикован к его серьёзному, полному гневных намерений выражению лица. Я знал эту атаку. Если это то, о чём я думаю, то я однозначно труп! Затем, собравшись на оружии в его руке, окружающие горы пламени приняли вид огромного, стремящегося вперёд Орла Рагнвиндров. Пламенная птица, будто Феникс, двинулась прямо на меня, мигом захлёстывая мой маленький ледяной барьер потоком непрерывного огня. Достигнув точки назначения, Жар-Птица разорвалась на массивное пожарище, поглощая все окружающие деревянные крепления и диковинки, кутая мой маленький барьер в едкие, пыточные уколы пламени. Мне точно не выжить. Ледяной щит потерял равновесие, и долго удерживать его он не мог. Огненное озеро, больше не сдерживаемое холодным барьером, кусок за куском слизывало дощечки, на которых мне приходилось стоять. Массивное сооружение накренилось, я рухнул вниз, в пожарище особняка, стараясь хоть что-то предпринять, отчаянно бороться за жизнь, цепляясь за каждый ледяной выступ, что мог материализовать мой разум. Не получалось. Я повис на огромной, так быстро и так нечестно тающей сосульке, пока особняк медленно тонул в лаве. Я в ужасе опустил голову, бросив свой взгляд вниз, на поедающий всё, что только попадётся, огонь, который, исчезая в земном провале и снова поднимаясь, вопил, будто обреченный на мучения в Царстве Бездны грешник. Затем опустил голову и Дилюк. — Прощай, братец Кейя. Он снова назвал меня братом… Братцем… Просто Кейей, в конце концов. Спустя столько лет. Но великая сила эфира подсказала не торопиться, я поднял на него голову — нет, дело не в том, что я "не хочу умирать". Это всего лишь отчаяние. Обычное отчаяние, а не смелость. Эгоистичное отчаяние. Дело в том, что я всё ещё был Кейей Альберихом. Я не должен бояться, я должен встретить свой страх по-настоящему. Не словами, а действиями. Я должен вернуться к Дилюку. Я обязан вернуться к Дилюку! Рагнвиндр балансировал на крошечном обрыве того, что раньше было чердаком. Пламя дышало слишком близко, от жара завивались волосы. И в ту же секунду… Отталкиваясь туфлями от ледяной сосульки, создавая тонкую ледяную дорогу, я, чуть поскальзывая, пробирался вверх, туда, где ещё остался чердак, разорванный в клочья, но всё ещё оставляющий маленькое пространство для двоих. Время на исходе. Дилюк оказался в паре метров от меня, как только я освободился от ледяной дорожки, оставив её позади. Тропина льда таяла вместе с огромной десятиметровой сосулькой, от которой образовалась. — Ну вот, братец Кейя, финал, — объявил Владыка Рагнвиндр. — Хотел бы я, чтобы было иначе. — Да, Дилюк, и я тоже, — ответил я, доставая с собой то, что мой противник уронил. Клинок. Памятный двуручный клинок Рагнвиндров. Я взмахнул им, ударив точно в цель, точно в живот Дилюка. В то же самое мгновение Рагнвиндр отклонился и отбил укол чуть ли не с презрением, явно думая о чём-то вроде "ты действительно думал, что можешь меня остановить", но промахнулся, когда сам заносил острым — когда-то моим — мечом уже в мой собственный живот, когда я замахивался. Я сбалансировал, едва удержавшись на краю уступа над беспощадным пламенем, будто происходящим из недр самой Бездны. Дилюк процедил ругательство, когда сообразил, как его провели, кинувшись на меня следом. Но чуть-чуть опоздал. В животе Дилюка торчало массивное двуручное лезвие, потомственное лезвие его же семьи — его же лезвие. — Эй, гляди, сейчас упадёт звезда, — проговорил я, снова глядя на своего бесценного брата тем же наивным глазом, каким смотрел в детстве. Мне нужно было помочь ему. Прочувствовать его боль. — Что ты загадал? — проронил я вопрос. Прочувствовать боль человека, что потерял всё хорошее, и цепляется только за то, что сейчас видит. В чём видит счастье и надежду. В конце концов, мы не такие разные. Оба хотят лишь одного — счастливого будущего для себя, своего дружественного окружения и своей уютной страны. Я спрашивал так, как будто не знал. — Ч-чтобы ты сдох и оставил меня в-в покое, — сказал Дилюк в ответ. — Чтобы Мондштадт был таким же великим, как тысячелетия назад, — имел ввиду Дилюк на самом деле. Я знал, что он изменился. Его взгляд говорил о том, что он изменился. Он больше не отводил взгляд назад, нет. Вместо этого Дилюк смотрел мне прямо в глаз, ужасно дрожа и проклиная мою душу каждой клеткой. — Что ж-же, Кей-йя, — ужасно плюясь кровью и запинаясь, подзывал меня к себе Дилюк. — П-пусть это посл-лужит у-уроком… — бросил задыхающуюся усмешку Рагнвиндр. Я отпрянул в сторону, ожидая подвоха на прощание. — И п-пусть ты з-запомнишь э-этот урок на в-всю ж-жизнь… — процедил сквозь зубы Дилюк, хватаясь за рукоять тяжёлого клинка. Я чувствовал, что общался с тем самым Дилюком, со своим дорогим, почти что родным братом, но всё ещё, всё ещё не понимал подвоха. — Пока ты держишь в руках оружие, — перестав запинаться и кашлять, Дилюк произносил эти слова с чистым наслаждением, и тогда я стал безостановочно моргать, пытаясь осознать реальность происходящего. Я застыл. Рагнвиндра не было на месте. — Победа всегда за тобой! — Воскликнул Дилюк. Его звонкий и бодрый голос, полный надежды и решимости, слышался прямо рядом со мной. Прямо за моей спиной. Я также почувствовал резкие капли на своём ухе, вовсе не похожие на слюни. — Ты можешь быть ранен, ты можешь сбить противника с толку, но помни всегда, — ехидно улыбнулся он, следовало мне только обернуться и посмотреть в его тёплые, полные братской заботы глаза. А также почувствовать на своём лице такие же тёплые капли его крови, крови, которой Дилюк продолжал истекать. — Победа с тобой, пока с тобой твоё оружие, — развёл бровями раненный Дилюк, изобразив предупредительный жест пальцем. Этим же пальцем брат издевательски оттолкнул меня вниз. И снова чуть-чуть опоздал. Тактическая победа почти была за Дилюком. Я развернулся, встречая тёплые слова Дилюка, однако мой меч не встретился с его истекающим кровью животом. Вместо этого встретились наши колени. Сперва я подсёк первое, затем второе колено. И пока Дилюк ещё находился в воздухе, подсечённые ноги ещё только срывались с уступа, моё движение заставило парировать также и его руку, пытавшуюся ткнуть меня в жерло пламени. Я шагнул назад. Выронив оружие, Дилюк вцепился за край пальцами обеих рук, но правая сжала чересчур крепко, и дощечка раскрошилась. А за ней опустилась и вторая, левая рука Дилюка. Итог как он есть: Дилюк Рагнвиндр рухнул в пучину пламени, вспыхнув неожиданно красным, кроваво-красным свечением. Того же цвета, что и волосы Дилюка, как отрешенно вспомнил я. В тот момент я подобрал меч падшего противника, взвесил вместе со своим собственным на ладонях. Свое оружие я когда-то создавал, взяв за образец клинок Дилюка. Так они были похожи. Так по-разному мы ими воспользовались. Это был самый ценный урок, который кто-либо в принципе подавал мне за всю мою жизнь. Благодарю, Дилюк Рагнвиндр.