Loudest echo from the past

Почему мы любим тех, с кем быть не можем, и рядом с тем, с кем не хотим?! @Kim_Nadi.

♪♬♫ Iko — Heart of Stone.

      Вы когда-нибудь задумывались над возможностью путешествовать во времени? Что, если можно было бы вернуться в прошлое и всё изменить? Жизнь не казалась бы такой никчёмной и безрадостной?! И ваша душа не разрывалась бы на части от болезненных воспоминаний об этом прошлом?       Вернуться в то время, когда ты совершил самую грубую и жестокую, по отношению к себе и не только, ошибку. Ту ошибку, в результате которой, в будущем, тебе и вовсе не захочется жить. Не захочется просыпаться по утрам, надевать маску безразличия, натягивать счастливую улыбку на лицо, ведь она всегда предательски сползает, заставляя уголки рта смиренно опускаться вниз. Стараться поддерживать огонёк жизни в глазах. Жаль только, что он гаснет, не успев в полной мере разгореться. Ты просто несёшь тяжелое бремя на своих плечах, постепенно склоняясь и пригибаясь к земле под его весом. Ты просто существуешь…       Я бы хотел вернуться на десять лет назад и всё исправить. Исправить свой идиотский, трусливый поступок и не отказываться от настоящей любви ради чужого благополучия и чужих страхов. Тогда я потерял что-то очень ценное, важное. Тогда я потерял самого себя…       Меня зовут Ким Тэхён, я омега, и сейчас мне уже тридцать пять лет. Почти десять лет я замужем за одним состоятельным альфой, который не был подарком судьбы, не был избранником моего израненного, изуродованного сердца, но которого захотел мой родной папа. Подтолкнул и вручил со всеми почестями в руки хищника… Мне было двадцать пять, когда я загубил свою жизнь, потерял последние нити счастья, потерял любовь всей своей жизни. Я учился на последнем курсе университета, оканчивал факультет хореографии. Мне всегда нравилось танцевать. Начиная с самого детства, я просто включал телевизор или радио и, если слышал ритмичную музыку, начинал двигаться под неё так, как умею, так, как чувствую. Пластикой я не особо отличался, поэтому двигался как варёный пельмень. Со временем у меня стало получаться лучше и я решил показать свои «выступления» родителям. Они меня похвалили, и папа решил, что стоит попробовать развиваться именно в этом направлении, раз меня это так вдохновляет и отлично получается. Мне безумно нравилось… нет, я был в восторге от учебного процесса! Конечно, процесс был жестоким: постоянные тренировки, репетиции, травмы, но мне было плевать. Я этим жил, дышал. Даже когда мои колени стирались до крови, а мышцы забивались, воспалялись и безжалостно горели. Когда грудную клетку сдавливал болезненный спазм от нехватки кислорода, я задыхался от собственной никчёмности, но после гордо вскидывал голову и продолжал. Знал, что тружусь и стираю кожу для себя самого, что, если сам ничего не добьёшься в жизни, не будешь стремиться к чему-то, то никто тебе это на подносе не принесёт. Ничего другого для себя я даже и представлять не хотел. Конкурсы, выступления, первые награды — вот что было для меня тогда на первом месте. А потом появился ОН…       Шёл последний год обучения, весной я должен был выпускаться, но с самого начала семестра меня как подменили. Он ворвался в мою жизнь, как смерч, как ураган, круша и сметая всё на своём пути. Разрушая все преграды и стены, что так долго я возводил. Я не был зациклен на чувствах к кому-либо, для меня важными были учёба и самосовершенствование. Но он… Верите ли вы в любовь с первого взгляда? Тогда я поверил. Молодой юноша, ему было почти двадцать, выглядел как какой-то бэд бой: пирсинг в брови, в губе колечко; хаотичные рисунки тату на правой руке, переходящие на шею и половину спины; мятный цвет волос, короткая стрижка с выбритыми тёмными боками на висках. Но его глаза… Глаза, как два чёрных бездонных кратера, заполненных тёмной водой, с отражающимися в них созвездиями вселенной. Этот альфа вскружил мне голову, пробираясь в самые сокровенные, потаенные места, и я окунулся в эту самую воду с головой, совершенно не боясь последствий. Я не знал, получится ли у меня снова всплыть на поверхность. Хотя… на тот момент мне этого уже и не хотелось.       Я ощущал, как таинственные, неизведанные мне до этого чувства разгорались и овладевали мною каждый раз, когда я его видел. Мне, в прямом смысле слова, сносило крышу, и разум был как в тумане. Сначала я сваливал всё это на гормоны… они ослепляют, отупляют, возносят, идеализируют. И чаще всего эта самозабвенная эйфория заканчивается разочарованием, но, если эти чувства не проходят год, два и более, значит, это уже не химия, а осознанная, настоящая любовь. Конечно, я не был святым и встречался с другими альфами до этого взрыва. Были поцелуи и объятия, но до бóльшего не доходило. Да, мне было двадцать пять, и я был девственником. Банально, но у меня не было стремления переспать с кем-то ради простого удовольствия. Секс ради секса — это не для меня. Я тешил и лелеял только одну мысль: заниматься любовью нужно с человеком, которого ты полюбишь настолько, что не сможешь без него даже вдох сделать, или этот самый вдох будет отдаваться таким спазмом, что можно испугаться и вовсе перестать дышать. Я не хотел с теми альфами близости, а они и не настаивали. Понимали, что если отец симпатичного омеги довольно влиятельный человек, со связями в правительстве, то лучше не нарываться. Но с Чонгуком мне хотелось всего, а не только романтических прогулок и поцелуев под луной. Слащаво? Но тогда мне казалось, что я попал в рай. Крылья за моей спиной гордо расправились, дышать становилось легче, будто и мои лёгкие тоже раскрылись, я был на седьмом небе от счастья, только падать оказалось очень больно. Крылья — это свобода, но только когда они раскрыты в полёте, и тяжесть, когда они покорно сложены за спиной. Белоснежные крылья подпалили, и они сложились под тяжестью копоти и чёрной сажи, как будто сам Люцифер обнял меня, сверкнув дьявольской улыбкой, и торжественно привел в свои адские владения, заполненные обжигающим пламенем и удушливым смогом, который раздирал мои лёгкие, и я жаждал задохнуться. А после я жалел, что не разбился насмерть…       Он поступил на тот же факультет, что и я. Первый курс. «Совсем мальчишка,» — подумал я тогда. Но сердцу возраст не важен, как оказалось. Когда любовь входит в сердце, она стучится? У кого-то, возможно, да: проходит, аккуратно устраивается и приносит приятное тепло. Но в моём случае – она вошла без стука. Ворвалась, открыв дверь с пинка, сжав сердце в крепких тисках и запретив ее выгонять. Ведь снаружи так холодно, темно и грустно, а здесь много света и счастья…       Наши взгляды пересеклись в один из солнечных дней. Я сидел на каменных ступенях университета, рядом суетился мой лучший друг, с которым мы вместе поступали, и жизнь так сложилась, что мы сильно сдружились за всё это время. Я перелистывал свои конспекты; тёплые солнечные лучи приятно грели, слегка пощипывая кожу на лице, играли с моими светлыми волосами, переливая их красивым блеском. Приятный южный ветер залетал под полы моей цветочной рубашки и ласково пробегал по оголённым коленям. Мои щёки покрылись заметным румянцем от нагрева, глаза чуть сощурились от яркого света. Мне тогда очень хотелось надеть солнцезащитные очки, а когда я за ними потянулся в свою сумку и на мгновение поднял глаза в сторону дороги, то увидел его.       Парень с бирюзовыми яркими волосами сидел на байке, руками расслабленно облокотившись на руль, в одной из них он держал шлем, по которому прыгали солнечные зайчики, как и на открытой руке с тату. Эти рисунки меня заворожили. Чёрная футболка облегала всё его тело, особенно рельефные мышцы на руках. Такие же тёмные джинсы отчётливо выделяли контур его объёмных, сильных бёдер. Он сидел и всё это время смотрел на меня, мысленно, наверное, посылал сигналы, чтобы я обратил, наконец, на него внимание. Ему это удалось! Наши взгляды зацепились. Его глубокие чёрные глаза вспыхнули искрами интереса, колечко в губе сверкнуло лёгким бликом, когда он слегка мне улыбнулся. Я улыбнулся в ответ и понял, что пропал окончательно… — Ты меня вообще слышишь? — Где-то с боку звучит приглушённый голос моего друга. Он толкает меня локтем под рёбра, не заметив никакой реакции с моей стороны. Переводит взгляд туда же, куда устремлён мой, не моргающий, и с тяжёлым вздохом изрекает: — Ах, ну всё понятно… — Ты о чём? — незаинтересованно, и как-то больше отстранённо, спрашиваю я, не отводя глаз от незнакомца на байке. Как же он красив и необычен! — Да так. Пойдём, у нас скоро лекция.       Он поднимается и уходит, похлопав меня по плечу, а я, в жалкой попытке сомкнуть глаза, чтобы хоть раз моргнуть, продолжаю бесстыдно рассматривать парня, что так же бесцеремонно смотрит на меня, не переставая чарующе улыбаться. Но, совладав с собой, я всё же поднялся и, разочарованно вздохнув, отправился следом за другом, провожаемый прожигающим взглядом.       После того случая этот альфа решился и первым подошёл ко мне. Где-то через три дня. Мы сидели с другом в столовой, прошла очередная пара, нужно было подготовиться к хореографии. В помещении было так душно, что даже кондиционеры не спасали, и моя светлая чёлка липла ко лбу. Он подошёл внезапно со спины, прокашлялся, я вздрогнул и уронил свою сумку, за которую взялся перед тем, как встать и уйти на занятия. — Извини. — Услышал я поспешное и искреннее возле своего уха, когда нагнулся вниз и стал собирать свои рассыпанные вещи. Он присел рядом на корточки, и этот голос… Словно мне в уши полились песнопения ангелов. Такой тягучий, звонкий, покрытый золотистым шёлком и бархатом одновременно. Он врезался в моё сознание сразу.       Настолько, что я не смог его забыть даже спустя десять лет… — Меня зовут Чонгук. — Представился альфа, помогая мне собирать вещи с пола.       Мы одновременно потянулись за футляром с очками, я иногда надеваю их, когда долго сижу за компьютером. Его ладонь коснулась моей, накрыла сверху, как тёплое, нежное покрывало. Меня сразу бросило в жар, по всему телу, начиная от руки, разнеслись электрические импульсы, замыкая контакты где-то в мозгу, я мгновенно перестал соображать… Где я? Что со мной происходит? Запах свежемолотого кофе, с лёгкой горчинкой, мгновенно стал оседать на кончике языка, пробираться в каждую клеточку моего напряжённого тела, обволакивая приятным теплом и опускаясь в лёгких. Голова непроизвольно повернулась в его сторону, расстояние между нашими носами было настолько мизерным, что я смог ощутить его горячее дыхание на своём лице. Его губы слегка приоткрылись, он явно хотел сказать что-то ещё, но осёкся. Лёгкая улыбка появилась на лице альфы. В его глазах я видел своё отражение, как в чёрном зеркале, когда проводишь гадания или пытаешься вызвать чей-то дух из потустороннего мира. Странное сравнение, но именно в этот самый момент мне показалось, что моя душа отлетела именно туда – за пределы этих зеркал, без шансов вернуться обратно, как бы ты этого не хотел, ведь если не знать, как обращаться с дверью в другой мир, лучше её не отворять. Они словно открыли астрал в моём разуме, и я будто хотел что-то о себе узнать, всматриваясь в эту «гладкую чёрную поверхность». Он смотрел так внимательно в мои кофейно-янтарные, ни разу не моргнув, как и я, а на дне его больших тёмных озёр плескалось столько тепла, искренности и чего-то до боли приятного. Я потерял дар речи и связь с этим миром, затаив дыхание. Я отлично запомнил бездонную черноту его глаз, выливших на меня столько нежности и мягкости.       Прошло несколько секунд, как мы устремили взгляды друг на друга, а мне показалось, что непреодолимая вечность. Я почувствовал, как моё лицо начало гореть ещё сильнее, заливаясь стыдливым румянцем, как если бы его опустили в колдовской котёл с кипящей водой. Нервно сглотнув, я схватил оставшиеся вещи, прижал их вместе с сумкой к груди и пулей ринулся из столовой. Друг пустился за мной, что-то выкрикивал мне вслед, но я не смог разобрать ни слова, просто не слышал его. Кровь шумела в ушах, и все слова доносились как будто через вату, а голова кружилась, как от самого сильного похмелья. На негнущихся ногах я кое-как вышел из помещения, прошёл несколько метров, чтобы скрыться от всех посторонних глаз, и прижался спиной к холодной стене, не переставая руками так же рьяно прижимать свои вещи к груди, сердце из которой готово было выпрыгнуть и побежать обратно к этому альфе. Оно гулко и болезненно ударялось о рёбра, трепыхалось с такой частотой, отдавая вибрацией в горле, что я испугался: вдруг это предвестник сердечного приступа или инсульта? Я часто и хаотично дышал, то открывая, то закрывая рот, ловил им недостающий в лёгких воздух, пытаясь справиться с накатившей паникой, но всё безрезультатно. «Да что со мной такое? Как будто я альф ни разу не встречал?!» — терзалось моё сознание, вгрызаясь в последние остатки здравого смысла. Только когда друг нагнал меня, до меня дошло, что из-за непонятного, охватившего меня чувства тревоги и пересохшего горла, я не смог выдавить из себя ни слова, и не представился в ответ, а просто позорно и молча убежал.       Все выходные я провёл в душераздирающих муках, пытаясь понять, что же со мной случилось и почему у меня была такая реакция на этого Чонгука. Ответ не заставил себя долго ждать, точнее мне его подсказал мой лучший друг, когда пришёл в гости воскресным вечером. После обсуждения некоторых учебных моментов по хореографии, наша тема разговора плавно перетекла к тому моему позорному моменту в столовой. Как так получилось, я и сам не понял. — Да ты влюбился, Тэ! — безапелляционно заявил друг, вальяжно развалившись на одной половине моей кровати.       Он всегда был прямолинейным, за что я его и полюбил и всегда делился с ним всем тем, что происходило в моей жизни. — Что ты несёшь, Чимин?! — сидя рядом, взъерепенился я, хотя внутренне чувствовал, что он прав. — Совсем перегрелся на репетициях? Или от строгой диеты твой мозг не получает нужные микроэлементы, и ты стал туго соображать?! — А как ещё можно объяснить твоё поведение? — хмыкает он, закинув ногу на ногу. — Я, конечно, не спец в таких делах, но тебя так перемкнуло при виде того альфы… — Прекрати! — борюсь я, перебивая его реплику, пихаю кулаком в колено, от чего он в открытую усмехается. — Он ещё совсем молодой. Только школу закончил. — Ты меня извини, конечно, за такую прямоту, — улыбается, как довольный кот, — но хер ровесников не ищет.       Я саркастично фыркаю на такое замечание, а сам думаю, что возможно Чимин прав: что я теряю, собственно?! Мы уже практически познакомились, мне оставалось только назвать своё имя, дождаться пока альфа меня куда-нибудь пригласит, а там уже видно будет: пускаться во все тяжкие или навсегда забыть об этих дурных и непонятных ощущениях, вспыхнувших у меня в груди. Почему я был так уверен, что он позовёт меня на свидание? Если бы я сам знал. Просто внутренний голос твердил мне, не переставая, что это должно рано или поздно случиться.       Поверил ли я тогда в любовь с первого взгляда? Безусловно!       Но ни в понедельник, ни на следующий день Чонгук не появился в университете. Так прошла неделя. В столовой в толпе студентов я выискивал глазами мятную макушку, блеск обсидиановых глаз и приветливую улыбку, но всё было без толку. Сидя на лекциях, я не мог сосредоточиться на том, о чём говорили преподаватели. Мои мысли витали далеко от деления клеток, исторических событий, развивающихся в Корее за последние сто лет, и на репетициях я тоже был не в зале, а где-то за его пределами. Если говорить точнее — витал в облаках… Каждое движение мне давалось с трудом, словно все мои мышцы в одно мгновение стали деревянными, скованными, когда я пытался хоть что-то изобразить. Я не мог сделать даже элементарную растяжку — наклонялся не туда, выдавал сумбурные выпады, один раз так упал, что сильно ударился рёбрами и локтём об пол. Преподаватель подумал, что я себя плохо чувствую и отправил домой. Я уходил из зала под насмешливые взгляды однокурсников и один жалостливый – от моего друга. Всю эту неделю ему было больно смотреть на меня такого: потерянного, мечтательного, с бесконечной тоской в глазах. В вечер пятницы он решил вытащить меня в клуб, чтобы развеяться. Я согласился сразу же: немного алкоголя в крови и ритмичная музыка помогут мне проветрить голову, в которой поселился один очень красивый, молодой альфа, но пропавший без вести…       Расслабиться получилось не сразу, только после двух бокалов «Лонг-Айленд Айс Ти». Чимина так разморило, что он перестал обращать внимание на моё кислое выражение лица и отправился в центр танцплощадки, чтобы нескромно потрясти своей задницей. Как будто занятий в зале ему мало!       В момент, когда я почувствовал на себе пристальный, сверлящий взгляд, начиналась спокойная, медленная музыка. Танцующие поделились по парам, обняли своих партнёров и закружились в новом танце. Я поставил свой полупустой бокал на столик, поднял глаза, устремив испытующий взгляд туда, откуда, как мне казалось, меня разглядывали.       Наши взгляды вновь столкнулись. Моё сердце пропустило удар, и, судя по тому, как кислород в лёгких стал моментально заканчиваться, оно пропустило его не единожды. А стоило Чонгуку начать двигаться в моём направлении, подходить неторопливо к столику, меня стало лихорадить и трясти так, что ноги непроизвольно подпрыгивали, отбивая чечётку, мышцы скрутило лёгкой судорогой, к глазам подступила солёная горячая влага, оседающая на нижних ресницах. Он всего лишь по-детски улыбнулся мне, как какому-то чуду, которое увидел впервые и не смог сдержать своего восторга, а я уже был готов отдать Богу душу. Чонгук двигался так расслабленно между танцующих, словно парил над полом, всё ближе и ближе приближаясь, в то время как я не мог унять свой тремор и глупые подступающие слёзы. Свет от цветных прожекторов красиво переливался в его волосах. Я смотрел на него, как заколдованный, ненавязчиво улыбаясь.       А когда он уже дошёл до меня, улыбка вдруг сошла с его красивых губ, в глазах остался только свет, который образовался от радости при встрече. Альфа молча протянул мне руку с раскрытой ладонью, тем самым приглашая на медленный танец. После такого жеста моё сердце окончательно и навсегда растаяло для него, а я будто полетел на этот свет, вложив свою похолодевшую ладонь в его, такую горячую и мягкую.       Когда мы встали в центр танцплощадки, казалось, что вокруг никого больше не было. Только мы вдвоём. Приятная музыка обволакивала нас со всех сторон, но мы её словно не слышали. Мы смотрели друг на друга, как тогда в столовой — пристально изучали лица друг друга: каждую черточку, каждую родинку, каждую морщинку, образовывающуюся от непроизвольной улыбки. Чонгук положил свои руки мне на талию, я – на его крепкие плечи, обтянутые чёрной водолазкой. «Как же ему идёт чёрный цвет!» — тогда подумал я. Как он сочетается с его смуглой, словно медовой, кожей и этими омутами тёмных глаз, в которых я вновь тонул, а спасательным кругом были руки альфы, крепко обнимающие меня и прижимающие к себе. — Тебя не было почти неделю в университете, — заскрипели мои голосовые связки, которые я напрасно пытался настроить, немного продрав горло. — Прогуливал? — Не совсем, — скромно улыбнулся Чон, не отводя горящего взгляда от моего лица. — Я ездил в другой город на конкурс.       Его взгляд мгновенно стал восторженным. Ну ещё бы! Такая очевидность с моей стороны не могла не задеть его гордость. Я буквально сдал себя с потрохами. Он понял, что я искал его, скучал… Боже, его голос… — И как конкурс? — вздыхаю, снова пытаюсь держать себя ровно, но поджилки от близости с Чонгуком предательски трясутся, мои вялые движения идут невпопад с его, и я неаккуратно наступаю ему на ногу. — Извини, — сумбурно плюхаю дальше, смотрю неловко вниз, а лицо, в который раз, полыхает адским пламенем, поднимающимся откуда-то из груди. Почему меня так трясёт в его горячих руках?       Наверняка Чонгук подумал, что я медведь косолапый, а ведь заканчиваю хореографический. Стыдно-то как! — Ничего страшного, — безобидно усмехается он, прижимая меня к себе ещё теснее, в надежде унять мой трепет. — Я занял первое место. Получил кубок и небольшое денежное вознаграждение.       Я скромно угукаю и, чтобы хоть как-то спрятать своё смущение, обнимаю его за сильную шею крепче, кладу голову на плечо, отвернувшись в сторону. Утыкаюсь в него носом, жмурю глаза, понимая свою оплошность, вдыхаю кофейный аромат и постепенно успокаиваюсь. Не зря некоторые исследования доказали, что запах кофе помогает настроиться на благоприятный лад. Я чувствовал, что полностью расслабляюсь от этого аромата, от этих объятий, от этих нерешительных поглаживаний по спине, которые не переходили границу дозволенного, от губ, робко прикасающихся к моей макушке. — Тэхён? — Ну почему этот голос так много стал для меня значить, ведь я знаю Чонгука всего ничего?!       Медленно, будто нехотя, я повернул голову, но поднимать её с плеча не спешил. Слишком уж хорошо лежать на этом сильном плече и обнимать, словно я нашёл своё место, и оно меня так долго ждало. Стыдно признаться, но прекрасное лицо альфы притягивает меня, как магнит. Думаю, вид у меня был настороженный и я смотрел с недоумением — откуда он знает моё имя? — Не хочешь прогуляться? — робко интересуется альфа, смотря на меня с таким трепетом, что внутри меня снова всё сжалось в шерстяные клубки, а под ложечкой как-то странно засосало.       Мои губы дрогнули в лёгкой улыбке, молча киваю, поднимаю голову и ищу глазами друга в гуще толпы. Чимин, поганец такой, всё видел, обнимаясь так же с каким-то альфой. Он одарил меня поддерживающей улыбкой, показал большим пальцем «Класс» и коротко кивнул.       Мы гуляли по улицам города, держась за руки, и совершенно этого не стеснялись. Точнее не стеснялся Чонгук, когда первым решился взять мою ладонь в свою. Я же немного напрягся, словно это было самое первое свидание в моей жизни. Да даже тогда я так не нервничал, как сейчас рядом с этим молодым альфой. Он постепенно пробирался в каждую клеточку моего тела, которое впитывало его запах, как губка. Мой собственный аромат белого шоколада становился более густым, когда он сжимал мою руку сильнее, и смешивался с кофейным, производя на свет неповторимый новый изысканный аромат. И ни один парфюм известной марки не мог сравниться с ним. Он обнимал нас, завораживал, укутывал. Прогулка проходила практически в полном молчании. Только косые неловкие взгляды друг на друга, следующие за ними стеснительные смешки, толкание плеча в плечо, когда Чонгук начинал меня смущать своей милой улыбкой ещё больше. Мы гуляли, как школьники, сбежавшие с последнего урока, а внутри меня с каждой минутой, проведённой с ним рядом, просыпались неописуемые чувства. Таких я ещё не испытывал ни к одному альфе, с которым встречался. И это было странно, но хотелось, чтобы это чувство не заканчивалось никогда…       Мы остановились под фонарным столбом, и только сейчас я заметил, что мы почти дошли до моего дома. Он и адрес мой знает? Что за мистика?       Чонгук повернулся ко мне лицом, притянул к себе ближе. Тусклый свет от фонаря слабо освещал нас, но блеск желания в глазах был виден отчётливо. Поняв, что он хочет сделать, я густо покраснел, а после вздрогнул, испугавшись своих мыслей и нерешительности. Я прижался к его груди и, уложив на неё ладони, проглотил пугливый ком в горле. Сердце вновь завелось, как бешенное, я потянулся к его лицу, он наклонился ещё чуть ближе к моему. Когда наши носы коснулись друг друга кончиками, я прикрыл глаза, приоткрыл губы, в томительном ожидании желанного соприкосновения, но тут же отчётливо почувствовал, что Чонгук медлит, так как его действия прекратились. — Тэхён, давай встречаться? — прошептал он, в нескольких миллиметрах от моих губ.       Мои глаза мгновенно открылись, и я уставился на него, словно в первый раз увидел. Дыхание стало быстро сбиваться, будто я пробежал стометровку или его пытается кто-то у меня украсть, а я отбиваюсь, чтобы его не потерять. Это предложение застало меня врасплох, но не сказать, что расстроило. Какое-то время мы буравили друг друга вопросительными взглядами, хотя на самом деле буравил только Чонгук, желая скорее услышать от меня ответ, а я бездарно его копировал.       Он смотрел так проникновенно, что я понимал — долго сопротивляться у меня не получится. Да чего греха таить, я и сам этого хотел! И если бы Чонгук не решился спросить первым, идти в атаку начал бы я. Ведь я столько времени его искал, ждал случайной встречи, но… — Ты с ума сошёл, Чонгук! — с подчёркнутым спокойствием заявляю я, опустив голову. — Это как-то… — Вся моя храбрость улетучивается, и шепчу я еле слышно: — Глупо… — Испытывать чувства — это, по-твоему, глупо? — с горечью в голосе спрашивает альфа. Его изящные брови изогнулись в кривую линию. Он нахмурился.       Я не знаю, что сказать. Мои чувства мечутся, как птицы в клетке, и я боюсь их выпустить на свободу. Любому другому альфе я бы отказал сразу, но к Чонгуку тянуло невидимыми нитями судьбы. Они все больше переплетались между собой с каждой минутой, с каждой секундой, проведёнными с ним вместе. — Мы такие разные, — не умело возражаю я, подняв голову. — Да и возраст…       Почему-то мне захотелось, чтобы он меня уговорил. Я не эгоист, по сути, но могу решиться на какие-либо поступки, свершения, если услышу весомые доводы. — Пять лет — это не такой уж и большой разрыв для возраста, — его крепкие руки успокаивающе гладят меня по спине, голос звучит так же умиротворённо, а я под ладонями ощущаю, как участились чужое сердцебиение и дыхание. — У любви нет возраста, Тэ! — А ты влюблён? — В моих глазах он явно заметил, как испуг и неуверенность сменились интригующим интересом. — Да! — без тени сомнения произнёс он, вновь наклоняясь к моему лицу. — А ты? — Кажется, я тоже…       Я придвинулся ближе, переместил одну руку на его плечо и уже всеми пальцами стал по нему водить, проминать его рельефные мышцы, перемещаясь на шею и притягивая его к себе. Рука дрожала, и я знал, что он это заметил. Кровь забурлила в моих жилах, но я чувствовал себя, как каменная статуя, не в силах сдвинуться даже на миллиметр в сторону. Мы оба медлим, и Чонгук явно ждёт, пока я сам разрешу нашим губам соприкоснуться. Его глаза, что я так неистово полюбил, горели от дикого возбуждения, как наверняка и мои. — Не бойся меня, — низко пробормотал он, и никогда ещё его голос не звучал так соблазнительно для меня. Он смотрел на меня каким-то голодным взглядом, но в то же время в нём было столько тепла и нежности. И вот уже в который раз я чувствую, как внизу живота образуется узел, а кровь бешено несётся по венам. — Давай попробуем, — наконец решаюсь я, привстаю на носочки, перемещаю вторую руку на чонову шею и уже смелее притягиваю к себе. Его лицо оказалось совсем близко. Как же он красив… слишком красив, чтобы я мог спокойно на него смотреть.       Наконец, его губы нежно накрыли мои. То, как я отозвался на его прикосновение, оказалось неожиданным для нас обоих. Горячая кровь прилила к моим губам, дыхание стало прерывистым, пальцы путались в его мятных волосах. Губы раскрылись — я жадно вдыхал пьянящий запах его кожи… Его руки сомкнулись за моей спиной, плотнее прижали к себе. Губы, что сначала неуверенно и как-то ропотно сминали мои, теперь скользят более уверенно. Поцелуй стал более глубоким, несдержанным, а чонов язык, сплетаясь с моим, заставил меня издать приглушённый, еле уловимый стон. Но Чонгук его прекрасно услышал, вжался в губы грубее и тихо прорычал. Внутри меня взрывались фейерверки, рассыпаясь яркими искрами перед закрытыми глазами, и такое я испытывал впервые. Неужели это настоящая любовь? Неужели я встретил того человека, без которого не смогу дышать? Не смогу жить… — Ответь мне на один вопрос, — чуть запыхавшись, мягко спросил я, с большой неохотой отстраняясь от губ альфы. Он молча смотрит на меня выжидающе, вопросительно вскинув проколотую бровь. — Как ты узнал моё имя? Ведь я тогда не успел представиться! — Это проще простого, — по-доброму усмехнулся Чон, облизнув губы, все еще не выпуская меня из объятий. — Когда ты побежал от меня, как от прокажённого, — сделал запинку и вновь улыбнулся: наверно вспомнил тот день. — Твой друг окликнул тебя, но ты так спешил, что не слышал его. И я запомнил. — А как ты узнал, где я живу? — Я оглянулся по сторонам, отмечая про себя, что да: местность вокруг знакомая, и мой дом совсем рядом. — Это уже второй вопрос. — Альфа в который раз насмехается надо мной, но без намерения обидеть. Я нахмурился, всем своим видом показывая, что всё равно дождусь объяснений с его стороны. — Извини, но мне пришлось за тобой проследить. — Проследить? — испуганно переспросил я. — Да. Я решил проверить, есть ли у тебя кто-нибудь на примете. Есть ли у тебя альфа. Чтобы знать наверняка — будет ли у меня шанс завоевать тебя?!       Мне польстила такая открытость с его стороны. Мои щёки снова запунцовели, улыбка сама просилась на губы, и я решил спрятать очередное смущение, уткнувшись лицом в чонову грудь. — Дурачок…       Между нами всё закрутилось так неожиданно и быстро, что в какие-то моменты мне становилось страшно. Страшно от того, что я боялся потерять то чувство счастья, которое мгновенно поселилось в моём сердце. Но одно я знал наверняка — я окончательно и бесповоротно влюбился в Чонгука. В этого на вид грозного, бесшабашного выскочку-альфу, который на самом деле был очень внимателен и добр ко мне, хоть и вёл себя иногда, как ребёнок. С каждой новой встречей я все сильнее и сильнее чувствовал «порхающих бабочек в животе», ведь сочетание внешних данных и характера этого человека заставляло запускаться мой «датчик любви». И со временем я стал понимать, что влюбляюсь в альфу всё сильнее и сильнее. И в такие моменты становилось трудно думать о недостатках партнера, анализировать его слова и поступки. Согласитесь, сложно думать о чем-то плохом, когда влюблен?!       Мы стали проводить вместе время намного чаще, чем я ожидал. Обедали вместе, иногда присутствовали на репетициях друг друга, как поддержка, он провожал меня до дома, а после мы не могли подолгу насытиться друг другом в страстном поцелуе. Чимин как-то высказался, что начинает меня ревновать к Чонгуку, потому что я стал проводить с ним гораздо больше времени, чем со своим лучшим другом. Конечно, это была шутка с его стороны. Он был очень рад за меня. Рад тому, что из занудного трудяги, который не вылезал из зала ни днём ни ночью, я стал превращаться в обычного счастливого человека. Я был ему благодарен за понимание. Однажды я попросил Чона прокатить меня на его байке. Первое впечатление, которое я испытал, когда Чонгук набрал скорость на полупустынной дороге — это чувство свободы и скорой смерти одновременно. Мне было интересно, до чёртиков любопытно, что человек испытывает, и одновременно страшно, но вцепившись мёртвой хваткой в кожанку альфы, прижавшись к его широкой, мощной спине, я чувствовал себя в безопасности. Рядом с Чонгуком мне было спокойно, и я был свободен. Он был моим принцем на железном коне, который увозил меня в закат, а я был настолько окрылён, что радовался всему происходящему вокруг, всё плохое забывалось, и открывалась способность видеть только хорошее. И это было прекрасно! Испытывать новые незабываемые ощущения, когда адреналин бушует в твоей крови — это неописуемо. Запах Чонгука смешивался с вечерним воздухом, мой нос зарывался в его шею, губы расплывались в довольной, блаженной улыбке, а изнутри шло приятное тепло. Я был счастлив…       Первое время я чувствовал себя сконфуженно рядом с ним: всё-таки пять лет разницы. Эта мысль не оставляла меня в покое, постоянно пульсируя и копошась в голове. И мы действительно оказались очень разными: Чонгук более живой, в нём было азарта и решимости настолько много, что он делился ими со мной; я же был более приземлённым, но после встречи с ним, вся моя жизнь круто поменялась. Ведь две противоположности притягиваются. Чонгук заставлял меня совершать необдуманные поступки, на которые я смотрел скептически и с недоверием, но он знал, как меня уговорить. Я был готов прыгнуть со скалы на тарзанке – только вместе с ним. Но падал я, всё больше и больше погружаясь в Чона. Падал без страховки, совершенно не боясь разбиться. Если по началу неординарное поведение альфы меня немного раздражало, местами разочаровывало и даже злило, то со временем я научился принимать наши различия, отодвигая всю эту несуразицу на второй план. Все чаще я стал испытывать радость здоровых отношений. Это и есть тот этап, когда противоположности действительно притягиваются и дополняют друг друга! Чонгук оказался целым миром для меня, который мне еще предстояло исследовать, и нас ждало множество приключений, в которые мы могли бы отправиться вместе.       Противоположности притягиваются, потому что становится любопытно. Это действительно новый и совсем другой мир. Казалось, у нас нет общих точек соприкосновения, но уже в первый день более глубокого знакомства у меня возникло чувство, что мы знаем друг друга всю жизнь. Поскольку у нас не было особо общих увлечений, кроме танцев, я полностью погрузился в его хобби и интересы. Сначала из вежливости, а потом, чтобы больше времени проводить вместе. И впоследствии, я втягивался и начинал разбираться во многом из его кругозора: от радиоуправляемых машинок, которые он коллекционировал в детстве, до предпочтений в классической литературе. И мне искренне нравилось быть таким разносторонне развитым и удивлять знакомых знаниями, которыми мне, в принципе, не положено владеть ввиду своей сферы интересов. О себе я делился не многим. Что могло быть интересного в жизни омеги, чьё детство прошло под непосредственным контролем, а взрослая жизнь пересекалась со сферой политики? Мои увлечения не такие интригующие и интересные. Единственное, что разбавляло мою обыденность, — это танцы.       Часто я ловил на себе заинтересованные, а местами и недовольные, взгляды одногруппников и не только, а вот Чон делал вид, что ничего не замечает. И я последовал его примеру. Один раз живём, так почему я должен отказываться от настоящей любви?! Почему я должен прятать свои чувства, когда они выплёскиваются из меня через край, словно во мне проснулся самый сильный вулкан. Когда альфа замечал, что в мою сторону смотрели другие, пытались даже заигрывать, его взгляд тут же темнел на несколько тонов, и он не скрывал ревность. Рычал в их сторону, подавлял своими феромонами, обнимал меня крепче, а иногда даже внаглую демонстративно целовал у всех на глазах, давая понять, что место уже занято и шансов ни у кого нет. Сначала я заливался румянцем, говорил какой Чон дурачок, что прибегает к таким мерам, но после мне это стало нравиться. Родителям я ничего не рассказывал (по поводу того, что стал с кем-то встречаться). Отец был занят своими политическими делами, а папа всегда больше заботился о себе и своём благополучии и его устраивали привычные фразы, что всё у меня в порядке, а сам я в это время словно заново рождался.       Первая близость у нас произошла спустя три месяца отношений. Я поражался стальной выдержке альфы. Находясь все время рядом, даже я себя сдерживал с трудом, чтобы не сорваться при всех и не оседлать его. Мы удовлетворялись только долгими, томными поцелуями. Забавно было наблюдать за тем, как он смотрел на меня голодным волком: всё время облизывался, тяжко вздыхал, когда мы расставались на ночь, чтобы потом утром вновь встретиться и утопать в объятиях друг друга. Он как-то пригласил меня к себе после долгой прогулки осенним вечером — попить чай и согреться. Согрелись мы тогда действительно шикарно, я бы даже сказал — незабываемо. Когда тишина между нами затянулась, а раздевать и пожирать друг друга возбуждёнными взглядами уже больше не было терпения, я скинул с себя клетчатый шерстяной плед, придвинулся ближе и открыто заглянул в чёрные глаза. Увлечённые страстным поцелуем, сопровождаемым влажными и пошлыми звуками, мы и не заметили, как быстро остались без одежды и находились уже не на диване в гостиной, а в его спальне… — Ты у меня первый, Чонгук, — нервно выдохнул я тогда, уже лёжа перед ним полностью обнажённым. Внутренности мои сотрясались, было дико стыдно признаваться в таком, но внешне я старался держаться. Я ощущал, как кожа разогрелась на несколько градусов выше положенного, но меня всё же по-прежнему продолжало потряхивать рядом с ним.       Его волчий, горящий от возбуждения взгляд тут же стал пристальным, начал излучать заботу, после моего признания. Чон неторопливо провёл ладонью по моей полыхающей щеке, глубоко заглянул в глаза, улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами, и тихо проговорил: — Не волнуйся. Я не причиню тебе боль…       Его губы коснулись моих, и моя душа, в который раз, покинула тело, а крылья распахнулись за спиной с новой силой и на всю длину. Казалось, что Чонгук почувствовал и эту новую энергию, исходящую от меня — энергию благости и открывающейся божественности! Та мощь, что ощущалась за моей спиной — она была безграничной, и я мог окутать ею дорогого мне человека.       Я плавился, как восковая свеча, в его руках, готовый сгореть дотла — не жалко. Горячие губы сжигали мою кожу, нещадно опаляли, оставляя следы. Я обвивал его точёную талию своими худыми ногами, как лианами, когда он глубоко входил в меня. Пальцы одной руки судорожно сжимали его волосы у корней, а другая рука гладила его мощный торс. Тело было не подвластно мне, сладкие стоны слетали с моих губ, а он утробно рычал мне в шею от удовольствия, слегка прикусывая тонкую кожу. Ему безумно хотелось пометить меня, я это чувствовал, но почему-то Чон не решался, продолжая целовать и зализывать мелкие ранки, будто извиняясь, дожидаясь и спрашивая разрешения. Я ощущал себя тоненькой сухой лучиной, выгорающей основательно и дарящей свет от каждого толчка, а он касался меня так, будто я был сделан из хрусталя: нежно, трепетно, с опаской причинить боль, чтобы я не рассыпался в его руках. Я готов был умереть в его объятиях, от бушующей стихии внутри меня, что разрывала на части. Он овладевал мною стоя, брал лёжа на боку и сзади. Вжимал меня всем своим существом в матрас кровати, а я выгибался под ним, как догорающая спичка, слыша хруст собственных позвонков. Мы меняли позы, как сменяются времена года за окном, и я вместе с телом вручал альфе и свою душу, потому что сердце было подарено уже давно. Мне дико хотелось подолгу ощущать его плоть полностью в себе, когда я его седлал. Хотелось кусать его в ответ, вонзать клыки в его шею и задыхаться, задыхаться, задыхаться кофейным ароматом… Его руки ласкали мою охваченную судорожным жаром кожу, и казалось, что она стала более чувствительной к каждому прикосновению, почти обретя высшую силу воспарения. Она словно впитывала нектар жизни, посылаемый солнцем, но в это время её подсвечивал холодный свет, исходящий от голубой луны сквозь незашторенное окно. Я был похож на призрака, невесомо порхающего в чужих объятиях, я впивался тонкими пальцами в грудь альфы. Запрокидывал голову, ловя воздух ртом, издавал до неприличия высокие стоны и вскрики, а Чонгук «пел» со мной в унисон своим прекрасным голосом. И эта странная, мятежная, пламенеющая жизнь открытого пространства, видимо, проникала через поры, пронизывая и прожигая плоть, пока все тело не превращалось в угли, а душа будто сама вылетала из своей оболочки и становилась пятым элементом, чем-то иным, какой-то внеземной субстанцией. Наши запахи вновь смешивались и приятно душили, забивая нос и лёгкие. Чувствуя приближающуюся истому разрядки, мне стало казаться, что воздух давит на кожу. Грудная клетка будто вскрыта и не прикрыта ничем, а прямо посередине — бутон, который раскрылся, стоило мне вскрикнуть громче и излиться на живот альфы. Чувства распирали так, что я не мог ещё долго успокоиться и продолжал мелко содрогаться, пока Чонгук не кончил следом.       Это был мой первый раз, первый мужчина и первая сцепка, на которой я сам настоял, когда Чон хотел выйти из меня до образования узла.       Для нас цвёл рай, мы увлекали друг друга всё дальше в дебри запретного сада. Поглощенные друг другом, мы забылись в своей благоуханной ночи, видели в сумраке свои светлые тайные места, срывали нежными благодарными руками заветные плоды. Еще никогда не играл музыкант на такой лютне, еще никогда не звучала лютня под такими сильными искусными пальцами. Я был тем самым инструментом, струны которого ласкали горячие пальцы альфы. И мне до болезненных спазмов в груди не хотелось прекращать данное таинство. — Я люблю тебя, — ощущая приятную негу, всё ещё разливающуюся по всему моему телу, первым ласково проговорил я, пребывая в крепких чоновых объятиях. Я смотрел на него с некой благодарностью, что он подарил мне такой всплеск эмоций и приятных ощущений. — Я люблю тебя, — вторил мне Чонгук, не переставая разглядывать моё изнеможённое, после нескольких заходов в сексе, лицо, и любовно поглаживая кожу на щеках кончиками пальцев.       Я поддался нахлынувшим чувствам, расплакался как девчонка, выплёскивая, как мне тогда казалось, непонятно откуда взявшуюся боль из сердца. Боль от страха потерять его навсегда. Потому что я знал, что моя семья может воспротивиться нашему союзу: я сын известного политика, который не должен связывать свою жизнь с «простолюдином». Отец неоднократно намекал мне на то, что брать в мужья нужно человека со статусом, подстать нам. Но я так не хотел. Мне не нужна была та золотая клетка, которую мне пророчила семья. Я хотел быть свободным в выборе того, кого считаю нужным, чтобы впустить в мою жизнь, в моё сердце. Чонгук был именно тем, но судьба раскинула карты по-своему…       Этот год пролетел незаметно для нас. Днём мы виделись в стенах университета, вечерами гуляли по городу, даже когда выпал первый снег, а иногда, по ночам, предавались горячей и страстной любви у Чонгука на квартире, которую он снимал. После тихо нашёптывали признания в любви, заканчивая ночь в объятиях друг друга. Чон был приезжим. Его родители остались в родном городе, а альфа решил показать себя и попробовать пробиться в столице. Но чтобы сын не отвлекался от учёбы, деньги они ему высылали, исправно, для оплаты жилья и чтобы ещё оставалось на что прожить. Он ненавязчиво спрашивал меня, когда я уже познакомлю его со своими родителями, хотя он и сам прекрасно знал, кто мой отец. Я всё откладывал, тянул. Находил нелепые отговорки и уклончиво соскакивал с этой темы для разговора. Зимними вечерами мы подолгу сидели в нашем кафе, ели любимый чизкейк с белым шоколадом, запивая его горячим, свежесваренным кофе. Это стало нашей традицией в ту зиму. Мы гуляли по заснеженному городу, впадали в детство, резвились, кидаясь друг в друга снежками, а после, набегавшись и насмеявшись вдоволь, обессиленно падали на белое покрывало и изображали руками и ногами снежных ангелов. Мы сделали кучу фотографий друг с другом, долго и упорно споря, кто из нас получился лучше: я выдавал весомые аргументы в пользу альфы, а он, в свою очередь, заставлял улыбаться и смущаться меня, нахваливая мою природную красоту.       Потом мы шли к нему домой, чтобы отогреться: большие хлопья снега тихо падали на улицы города и на мои светлые волосы. — Ты похож на зимнего мишку, — посмеялся в тот момент Чонгук, игриво рассматривая меня с ног до головы. Я был так закутан в тёплый шарф (чуть ли не по самые уши), что торчали только макушка, большие шоколадные глаза и розовый кончик носа. Лёгкий мороз приятно покусывал кожу на щеках, альфа неряшливо потрепал мои волосы, стряхивая влажный снег, а после обнял и, прижав к себе, тихо прошептал в похолодевшее ухо, моментально его согревая: — Люблю тебя! Даже такого замёрзшего. — Я не замёрз! — настойчиво воспротивился я, в шутку ударив его в грудь кулаком. Он был настолько горяч, что даже зимой не застёгивал пальто и ходил без шарфа и головного убора. И на его ментоловых волосах так же скапливался снег, отдавая красивым блеском переливающихся на свету снежинок.       Мы шли дальше, я продолжал недовольно бурчать себе под нос, что ему самому не мешало бы одеваться теплее, а не учить меня, как и в чём мне ходить. И что, если он заболеет, лечить его я не стану. Сам будет виноват в своей беспечности и легкомысленности. Конечно, я врал. Чонгук обнимал меня за плечи, прижимал к себе, заливисто смеясь своим хрипловатым и низким голосом и пуская по моему телу новые порции мурашек. Его голос всегда на меня так действовал. Его я полюбил вторым, сразу же после глаз…       Мы прожили этот год словно в раю. С каждой встречей с Чоном, я всё больше чувствовал свободу и бескрайнюю любовь. Чувствовал, как мои духовные крылья всё шире и шире раскрываются, вознося меня до небес, словно я превращался в ангела. Но…       Всё изменилось в одно мгновение.       Меня с позором выгнали из нашего рая. Выставили взашей, как последнего грешника, закрыв навсегда золотые ворота перед моим лицом. Обломав тем самым мои крылья…       А я как будто стал забывать, как ими пользоваться... или начал бояться высоты, или бояться упасть, или бояться, что взлечу, а меня собьют, ведь остальные же ходят, ведь никто вокруг не летает, ведь мне запретили летать…       Страх парализует волю, страх опустошает всё внутри, страх съедает творчество, талант. Страх отбирает веру, стирает память, ты больше не помнишь, как летать, а значит, незачем тебе крылья…

🕊🕊🕊

Ты плыл в небесах, но был спущен на землю. И раненый в сердце мечтаешь стать целью. Но это — уловка, всем битым знакома, В любви без страховки живут миллионы… Нас бьют, мы — летаем, от боли всё выше, Крыло расправляя над собственной крышей. Нас бьют, мы — летаем, смеёмся и плачем, Внизу оставляя свои неудачи

(Наргиз)

      Это началось, когда я окончил университет и захотел попробовать себя в качестве хореографа в одной очень престижной школе города. У отца тогда началась предвыборная программа, вследствие чего на нашу семью и обрушались проблемы. Его обвинили в коррупции и воровстве. Якобы он был замешан в некоторых делах и вмешивался в политические решения, а также оказывал давление на крупные компании, чтобы те перечисляли большие суммы в подконтрольные ему фонды. Всё это, конечно, было полным бредом. Ни я, ни папа в это не верили, а на отца так и вовсе было страшно и больно смотреть. Мне казалось, что он постарел ещё больше: лицо осунулось, под глазами залегли тёмные круги, цвет кожи стал мертвенно-бледным, и он сильно похудел. Его политический деятель, а по совместительству, хороший знакомый и почти что друг, Ким Намджун, старался всё уладить, но все попытки оказались безрезультатными.       Отца осудили.       А через месяц после ареста его нашли повешенным в собственной камере. Естественно, выяснять причины поступка и проводить следствие никто не стал. Его просто закопали на несколько метров под землю и забыли… Папа очень тяжело переживал боль утраты. Впал в депрессию, никого не хотел видеть, закрылся в себе. Я, как мог, поддерживал его, хотя сам еле держался, а меня поддерживал Чонгук. Он даже хотел пойти вместе со мной на похороны, но я запретил. Не захотел его впутывать в те страсти, что разгорались вокруг нашей семьи и чтобы его видели рядом со мной на тот момент. Я не хотел его впутывать во всё это. Правительство накинулось на нас с папой, решив, что если депутат Ким покончил с собой в тюремном заключении, значит, он раскаялся и полностью признал свою вину в содеянном. Значит, и его семья так же во всём замешана. Когда Чонгук узнал, что мне тоже грозит тюрьма — он был в бешенстве. Предлагал сбежать вместе с ним из страны. Куда угодно, но только мы вдвоём. Таким образом он думал, что спасает меня. Я не хотел подвергать его опасности, поэтому эту идею сразу отмёл. — Я уверен, что это какая-то ошибка. Всё наладится, — бесцветным голосом я пытался уверять его, лёжа на его вздымающейся тёплой груди и оставляя лёгкие поцелуи на ней. — Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — хмуро проговорил альфа, перебирая пальцами мои светлые пряди на затылке. Это незамысловатое действие очень расслабляло, и меня начинало клонить в сон. — Всё будет хорошо, Чонгук. Я в этом уверен. Намджун обещал помочь. — Я ему не доверяю, — с тяжёлым вздохом признался Чон. — Ты же его не знаешь! — фыркаю я. — Как ты можешь ему не доверять? — Не знаю, но это как-то интуитивно. Не нравится он мне.       Я не стал его разубеждать, так как сам до конца не был уверен и не знал, кто такой Ким Намджун. Он был частым гостем в нашем доме, имел дела с отцом и решился нам помогать несмотря на то, что случилось с нашей семьёй. Его самоотдача поражала, но в то же время пугала.       Между нами повисло минутное молчание. Мои холодные пальцы выводили странные узоры на его горячей груди, иногда сползали на плечо и обрисовывали чёрные рисунки тату, местами доставляя лёгкую щекотку, от которой Чонгук тихо посмеивался, но просил не прекращать. Он нежно массировал мою голову, пальцами изредка приподнимая короткие локоны вверх, и как-то мечтательно вздыхал. — О чём ты сейчас думаешь? — поинтересовался я, прикрыв глаза и не поднимая головы. — О том, что, когда всё это закончится, я приду к твоему папе и попрошу твоей руки.       Моя рука замерла над очередным рисунком на коже, повисла в воздухе, я затаил дыхание и широко раскрыл глаза. Такое неожиданное решение меня не то чтобы испугало, но заставило внутренне напрячься. Неожиданно… — Ты шутишь? — Проглотив свой испуг, я приподнялся на локтях и заглянул в красивое лицо альфы. — В том, что хочу связать свою жизнь с тобой? — признался Чон, смотря на меня в ответ, как на что-то сокровенное. Его глаза не лгали.       Не в силах пошевелиться, молча киваю. — Ты выйдешь за меня, Тэхён? — серьёзным тоном предлагает он, неотрывно смотря в мои глаза. А я только и мог, что уставить на него немигающий взор, наполняющийся влагой, и просто приоткрыть рот в немом молчании. — Да, я пока не особо чего достиг в свои годы и многого тебе дать не могу, но…       Тут я прерываю его искромётную и глупую, как для меня, реплику, накрыв его рот своей ладонью. Он нежно целует мои тонкие пальцы, и под ними я ощущаю, как его тёплые губы расплываются в улыбке. Сначала я не поверил своим ушам, но после, моё сознание прозрело: вот они настоящие чувства, и не важно, сколько нам лет. Столько эмоций вспыхнуло внутри, но единственное, что я смог глухо выдохнуть это: — Да…       В тот момент я и не подозревал, что это была наша последняя встреча и исполниться мечте было не суждено.       Намджун, как всегда, пообещал нам с папой, что поможет. Но я и не догадывался, что помощь будет такой…       Чтобы уладить всю эту суету, мне нужно было уехать из страны на какое-то время. Но, так как мой отец был политическим изменником, а на нас повесили кучу долгов, с тех денег, которые он якобы украл, то так просто меня бы не выпустили с территории страны. Мы с папой тоже стали врагами для государства, и Намджун предложил выйти за него замуж. Это было его условием, чтобы власти на какое-то время забыли про нас с папой и отстали. Только будучи моим супругом и дав мне неприкосновенность статуса "премьер-министр", он мог бы досконально всё разрешить. К большому сожалению, я не силён в политических делах, и приходилось верить альфе на слово. Он сказал, что это только на время… — Ты должен выйти за меня, Тэхён! — предупреждающе заявил как-то он, в одном из наших разговоров, который проходил без свидетелей. Только мы вдвоём были в его кабинете. — Если не хочешь, чтобы твой друг альфа пострадал.       Я вскинул на него испуганный взгляд, а сердце пропустило удар. Внутри всё похолодело — как он мог узнать, ведь мы тщательно скрывались ото всех наших знакомых? Тревога сдавила моё горло. — Будет не очень хорошо, — с хищным оскалом продолжил Джун, — если его тоже привлекут к тому, в чём обвиняют тебя с папой, и он будет причастен к делу, как соучастник, и так же пойдёт в тюрьму вслед за вами. А если ты ему всё расскажешь, то сделаешь только хуже.       Страх за Чонгука липким мазком покрыл моё сознание, обволакивая все органы ледяной коркой, а я, чувствуя лёгкое головокружение, стоял и смотрел в счастливые хищные глаза альфы. Если мои родители закрывали глаза на то, что от меня пахло чужим альфой и я иногда не ночевал дома, то Намджун следил за мной и всё знал. К такому выводу я пришёл после его слов. Он стал моим личным ищейкой, моим палачом, который с большим наслаждением был готов испить мою кровь, наслаждаясь моей предсмертной агонией. Когда сбываются твои самые заветные мечты, следует ожидать, что рано или поздно судьба выставит тебе счёт… Мне было плевать на себя, что станет со мной и куда приведёт игра ищейки, но Чонгук… Он не заслуживает этого, а я не заслуживаю его.       Ким был готов помочь, но не без выгоды для себя, как оказалось. Я давно замечал его странные взгляды, неоднозначные намёки в мою сторону, но не придавал этому большого значения. Отец скрывал, оберегал меня от него, а теперь его нет, и для альфы открыты все дороги, которые для меня закрылись навсегда. Он знал, что я пойду на всё, чтобы спасти своего возлюбленного, даже ценой собственной свободы. И альфа не прогадал.       Папа слёзно меня упрашивал принять предложение Намджуна, а я боялся рассказать ему всю правду: что это предложение — чистой воды шантаж, и под угрозой чужая невинная жизнь… Ведь это «только на время», как повторял он, а после всё встанет на свои места. Я вернусь обратно, и всё будет как прежде. Мне ничего не оставалось, как сдаться, потому что я испугался за жизнь Чонгука. Но как я должен был ему об этом рассказать — понятия не имел. Я не смог бы посмотреть ему в глаза и сказать, что между нами всё кончено и что я выхожу замуж за другого. Не за него. Даже во имя спасения любви всей моей жизни…       Только «на время» растянулось на десять лет, и как прежде уже не будет…       В последний вечер моей свободы мы с моим другом Чимином изрядно напились в том клубе, где танцевали с Чонгуком. Мне больше некому было излить ту боль, что переполняла меня и раздирала изнутри. А Пак стал моим священником, вот только отпустить мои грехи, чтобы мне стало хоть немного легче, он не мог. И всей правды я ему тоже не рассказал. — Это, конечно… М-да уж… — как-то несобранно и подбирая слова, пролепетал Чимин, почёсывая свою макушку. — Ты должен всё рассказать Чонгуку! — Я не смогу, Чим, — захлёбываясь слезами, болезненно простонал я. — Я не смогу сделать ему больно, сказав, что ради спасения меня… от тюрьмы мне придётся выйти за другого. — Но он должен всё знать! — настаивал друг, встряхивая меня за плечо, в надежде отрезвить мой разум. — Неужели ты хочешь просто молча сбежать, ничего ему не объяснив? — В карих глазах было столько решимости и напора, но меня это не сломило. — Я не смогу… — как мантру повторяю я, выпивая очередной шот. — Пусть лучше считает меня предателем наших чувств, чем узнает всю правду. Чем будет знать, что я ему изменил… — Но ведь ваш брак будет фиктивным, — не перестаёт убеждать меня Пак. — Тебя никто не заставляет спать с Намджуном. Просто скроешься на какое-то время и всё. Да, Чонгук будет ревновать, но я думаю, он всё поймёт! — Ты его не знаешь, Чим. — Отчаянно мотаю головой. — Он мне этого не простит… Лучше уйти молча…       Мне было дико больно и уже в тот момент хотелось умереть. Я согласился на уловку Джуна, тем самым заточив своё сердце в клетку с ржавыми прутьями и замком, ключ от которого будет похоронен вместе с моей любовью… Молчание — это не выход из данной ситуации, но отдать свою жизнь за жизнь другого человека, а тем более любимого, вне всякого сомнения, стоит. Это даже благородно! Я же отдаю свою жизнь в коварные руки Намджуна, чтобы спасти и сохранить чистую жизнь Чонгука… — Ты идиот, Тэ! — заключил Чимин, жалостливо на меня посмотрев.       Он отошёл в уборную, а у меня в голове что-то перемкнуло, и я всё-таки набрал номер Чона. — Да, Тэхён? — раздался его радостный серебристый голос спустя несколько длинных гудков, полоснув по моему сердцу острым лезвием. А я молчу, душу в себе очередной поток слёз. Прикрыл дрожащие губы прохладной ладонью, сдерживаю всхлип. — Тэ, что-то случилось? — Красивый голос стал настороженным, перед моими глазами его встревоженный взгляд.       Если бы я издал хотя бы звук, хотя бы голосом подал какое-нибудь неуверенное «Алло?..». Если б пытался умолять меня выслушать, объясниться… Если б взорвался каким-нибудь пошлым рыдающим «Прости!», если бы… Если б я знал, что он смог бы понять — что произошло, что со мной и во мне случилось! Но с моей стороны повисла тишина абсолютно униженного предательства. И с каждой минутой длящегося молчания, с каждой минутой этого распухшего молчания, становилось всё невозможней его преодолеть. Я молчал, а он допытывал меня расспросами, почему я ему позвонил так поздно, и ещё раз переспросил, всё ли со мной в порядке… пальцы впивались в лицо, оставляя глубокие вмятины на коже, по ним текли горячие слёзы, обжигая кожу рук, а сердце внутри ворочалось острым куском льда, изрезая грудную клетку в мелкие лохмотья. Когда пухлое, червивое это молчание с моей стороны выросло до небес и полезло изо всех щелей и дыр, из ноздрей и ушей; когда невыносимо стало дышать от удушающих слёз, я сказал: — Не ищи меня больше. Всё кончено! — И повесил трубку.       Это было глупо. Это было очень больно... и не только мне. Я чувствовал подсознательно, что причинил Чонгуку неописуемую боль своими словами, но я не мог иначе… Я вонзил ядовитую стрелу в сердце, что он отдал мне на сохранение. Нам нельзя было встречаться… Нам нельзя было сближаться… Нам нельзя было влюбляться друг в друга… Теперь я должен был задушить в себе те чувства, что воспламенились в моём сердце. Они сожгли меня дотла, но я ни о чём не жалею.       Мой мобильный разрывало от звонков и сообщений от альфы, но я молчал. Терзался угрызениями совести, до крови кусал губы и молчал. Не мог набраться смелости и во всём ему признаться.       «Тэхён, возьми трубку! Давай поговорим!»       «Я не понимаю, почему ты принял такое решение! Ответь мне, пожалуйста!»       «Тебе угрожает опасность? Ответь мне!»       «Ты разлюбил меня? Неужели так просто ты предал наши чувства?»       «Прости, что не оправдал твоих ожиданий, но я люблю тебя…»       Я читал его сообщения, рыдал и бился в истерике. Давился слезами, будто пил чистый яд. Признаться честно, на тот момент мне этого очень хотелось. Последнее смс навело меня на мысль, что Чонгук сдался и отпускает меня. Что подумал, будто бы наши отношения и признания в любви были лишь фарсом с моей стороны и ничего не стоят. Что я наигрался с очередной игрушкой и бросил его. Мне хотелось в это верить, чтобы он подумал обо мне именно так. Пусть лучше начнёт меня ненавидеть, чем попытается исправить то, ради чего я на это всё решился и чего уже не вернуть. Я закрывал глаза и в кромешной темноте представал образ Чонгука — его горящий искренний взгляд, тёплую, лучезарную улыбку, и как галлюцинация звучал его голос… тихий, успокаивающий, обволакивающий… Папа не понимал, что со мной происходило, списывая мою агонию на предсвадебный нервный срыв и отголоски недавних событий.       Я молчал…       В тот день, когда Намджун погрузил все мои чемоданы в машину, билеты в Вашингтон были куплены без проблем, я вышел из дома и увидел его…       Чонгук сидел на своём байке в нескольких метрах от моего дома. Просто сидел и смотрел на то, как я подхожу к чужой машине, сажусь и уезжаю. В его взгляде уже не было той теплоты, трепета и любви, как ранее: он смотрел на меня теперь, как на предателя. По сути, так и было. Я предал нашу любовь, наши чистые и искренние чувства друг к другу. То, в чём мы клялись и что боялись потерять. Своим молчанием я сломал наши жизни в одночасье, но признаться уже не мог. Зная его темперамент, я не мог допустить, чтобы Чонгук кинулся всё выяснять, бить морду Джуну. Стало бы только хуже. Но не мне… В тот момент я ощутил всю боль и ненависть его взгляда на себе, что внутренности скрутило, и подступил тошнотворный ком в горло. В последний раз наши взгляды пересеклись — мой, наполненный горькими слезами и отчаянием, и его — холодный и презренный. Я поджал губы, на которых осела пыть безнадёжности, мысленно попросил у него прощения, опустил голову и сел в машину… Я вновь просто позорно и молча убежал от него…

🕊🕊🕊

Относись ко мне проще, я ангел, Только крылья мои обгорели. Очень долго летал я над адом, А в аду очень жарко, поверь мне. Мне пришлось очень много увидеть, От того и глаза не святые. Я умею теперь ненавидеть И слова знаю колкие, злые. А Душа моя огненный факел, Сердце страсти в куски разрывают. Относись ко мне проще, я ангел. Только падшим меня называют…

      Отрицание.       Поначалу я испытывал шок, онемение, страх и непонимание происходящего. Я не мог до конца осознать, что мой любимый человек не вернется и у нас нет общего будущего. Отрицание подействовало на мою психику как обезболивающее, отодвигая боль на некоторое время. Разум все понимает, а сердце ничего не чувствует. Я заставлял его ничего не ощущать, не чувствовать того, что проснулось во мне тогда, когда я увидел Чонгука. Я часто прокручивал в голове весь этот год, что мы провели вместе, смотрел на наши совместные фото и этим делал себе только больнее. Я, возможно, мазохист, но я не мог так быстро всё забыть. Не мог забыть его…       Выражение чувств.       На этой стадии боль уже чувствуется намного сильнее: ненависть, вина, стыд, злоба и беспокойство. Сначала у меня появилась злость на себя, за то, что струсил и поддался на чужой шантаж, потом на Чона, за то, что он позволил совершить эту ошибку и не сделал попыток исправить ситуацию. Просто молча смотрел, как я от него ухожу. Не поехал следом, не забрал меня и не увёз к себе. И за всё это время даже не пытался найти меня или как-то связаться, чтобы всё выяснить. А потом я успокаивался, вспоминая, что ему тоже грозила опасность… Я начинал медленно сходить с ума.       Апатия.       Это была самая сложная для меня стадия. В этот период я ощущал себя потерянным, беспомощным, пассивным, меня постепенно накрывала депрессия. Она наступает после того, как психика вытесняет предыдущие болезненные чувства, а образовавшуюся пустоту ничем не заполняет. Депрессия — это и есть пустота, и именно она подталкивает к необдуманным и страшным поступкам. Раньше я не думал всерьёз о смерти, так как не было обоснованных поводов и причин так думать. Хотя за последние месяцы поводов было предостаточно. Даже когда подобные мысли приходили в мою голову, я и представить не мог, что всё случится и закончится для меня именно так… Я старался гнать от себя эти мысли, внушая другие, что стоит продолжать плыть по течению, ради папы. Он остался один, как и я.       Смирение и принятие…       Если тот год, проведённый рядом с Чонгуком, для меня был раем, то те десять лет, прожитые с Намджуном под одной крышей, стали для меня неописуемым адом.       Первое время он не предъявлял ко мне никаких претензий, мы просто жили в его большом доме, который он специально купил в Соединённых Штатах. Ему было сорок пять, и, конечно, я понимал, что, как и любой другой мужчина, рано или поздно альфа начнёт испытывать потребность в близости. А если ещё и учесть тот факт, что он давно хотел мною обладать, то я с нескрываемой тревогой и опаской ждал, когда его терпению придёт конец. Намджун всё так же продолжал жадно рассматривать меня за завтраком или ужином, изредка одаривая прохладными комплиментами, с дальнейшими пожеланиями хорошо провести день. Моя мечта — стать хореографом или уж тем более известным танцором — лопнула, как мыльный пузырь. Да и куда могут принять человека с таким позорным отпечатком на прошлом?! Мне уже ничего не хотелось. Только вновь оказаться рядом с Чонгуком, в его маленькой, уютной квартире, прижиматься к нему всем телом, согреваться и тонуть в его объятиях, упиваясь искренней нежностью и любовью…       Я покорно сопровождал Джуна на светских и благотворительных вечерах: дежурно улыбался всем присутствующим, его коллегам, на автомате отвечал на их вопросы, а после закрывался в своей комнате и упивался слезами и тем, как мою грудную клетку разъедала боль, как коррозия металл. Да, по приезде в другой город я попросил, чтобы альфа выделил мне отдельную комнату. Он, конечно, злобно фыркнул, скрипнул зубами, но исполнил мою просьбу. А через год с небольшим Намджуну надоела такая спокойная, отрешённая жизнь, моё полнейшее отчуждение и незаинтересованность в нём, и он показал всю свою истинную сущность. Сущность зверя, доминанта, маньяка.       Сущность демона…       В тот самый вечер он вернулся домой чуть раньше обычного. Был на взводе, и от него несло спиртным. Я сидел в своей комнате на софе, подобрав под себя ноги, укрытые пледом, и читал книгу, периодически отвлекаясь на падающий снег за окном. — Тебе не кажется, что пора бы уже начать исполнять супружеские обязанности?! — скрипучим голосом начал он разговор, бесцеремонно войдя ко мне. Взгляд был убивающий, мне даже показалось, что он мысленно был готов меня придушить. — О чём ты? — Делаю вид, что игнорирую его, не смотрю в сторону альфы, отложив книгу на столик. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я! — глаза сверкнули диким огнём, губ коснулась жуткая ухмылка, а взгляд тут же потемнел. — Или я не удостоен такой чести, чтобы трахнуть тебя? А, Тэхён?! Может это дозволено только твоему беспородному щенку?       Я вскинул на него гневный взгляд, сжал челюсти и кулаки. Он не имеет права так выражаться о Чонгуке. О нём у меня остались только самые светлые воспоминания, которые я хранил в укромном месте — в сердце. Точнее, в том, что от него осталось… У меня страшно зачесались руки, чтобы вмазать ему! Что со мной тогда творилось, я не понимал. Я никогда не прибегал к насилию, по крайней мере, до сегодняшнего дня. Но даже на расстоянии я был готов защищать Чона, хоть как-то — словесно, либо физически, если это потребуется. — Пошёл к чёрту! Ты даже его мизинца не стоишь! — со всем презрением я бросил ему в лицо, встал с кресла, демонстративно развернулся и пошёл прочь из комнаты. — Куда собрался? — Альфа схватил меня за запястье, резко дёрнул на себя и швырнул на кровать. От неожиданности я ничего не успел понять, оказавшись прижатым к поверхности. — Мы не закончили разговор. — Ким навис сверху и, запрокинув обе мои руки над головой, с силой сжал их. Я начал изворачиваться под ним, пытался скинуть его с себя, но хватка на запястьях только усиливалась, заставляя всё моё тело ощущать скованность. — Ты будешь делать только то, что я тебе скажу! Иначе моя защита перестанет действовать, и ты пойдёшь за решётку, — его несвежее дыхание, смешанное с природным древесным запахом, пробиралось в мои лёгкие, становилось душно и тяжело дышать. Глаза слезились от накатившего чувства паники и понимания того, что он хочет сделать. — А там уж, поверь, церемониться с тобой никто не будет. Будут трахать и вытирать тобой пол каждый божий день… А твой Чонгуки… — Тут я замер, от страха широко раскрыв глаза и уставившись на него, побоялся сделать вздох. — Пойдёт следом. Я найду, за что его посадить. Или что ещё похуже… Ты ведь дорожишь его жизнью, верно?!       Я нервно сглотнул, всё ещё пребывая в оцепенении от услышанного. Его губы потянулись к моей шее, обожгли холодом, а из моих глаз прыснули горячие слёзы бессилия. Я снова сдался…       Дьявол любит все делать в темноте, сзади и наоборот. Извращенность вкуса — первостепенный его признак. Привычка противоречить — неистребимое свойство дьявола. Он крайне агрессивен и чрезвычайно жесток. В проявлении власти и жестокости находит порочное сладострастие, доводя подвластного ему мужа до извержения семени. На дне души Намджуна притаился самый тёмный дьявол. Он не может любить и не терпит тех, кто любит…       С того вечера и последующие разы он брал меня силой. Я беспомощно брыкался, кричал, царапал его лицо и спину, кусал шею каждый раз — но это лишь ещё больше распаляло и заводило альфу. Он бил меня по лицу, заставляя заткнуться, чтобы не было ещё хуже и просто насиловал меня. Метил своими слабыми, неглубокими укусами, оставлял свой запах и багровые подтёки на моём теле. На мне не было живого места. Брал то, что он заслужил за свою помощь, как он считал. Я стал его личным трофеем… После, когда Ким, будучи полностью удовлетворенным, засыпал, я шёл в душ. Раздирал свою кожу грубой мочалкой до красных саднящих отметин, свежие раны от укусов начинали кровоточить. Снова и снова я проводил ею по всему телу, подсознательно блокируя боль от неприятных, горящих ощущений на коже, так хотелось её полностью содрать с себя, раскрывая рот в немом крике и задыхаясь от удушливых слёз. Мне казалось, что из глаз уже начинала литься горячая кровь вместо них. Так надрывно, часто и истошно я рыдал, что в голове была дикая пульсация, казалось, она вот-вот взорвётся, внутри всё разрывалось от боли, отчаяния и жалости к самому себе. Маленькие бесы рвали мою душу на части, кидали ее в котёл и заставляли меня смотреть, как она заживо варится на костре, не в силах молить о помощи. А сердце пронзали сотнями вил и выкорчёвывали из груди по кусочкам, бросая кровавые ошмётки туда же, злобно смеясь и тыкая мне в лицо корявыми длинными пальцами с острыми, кривыми чёрными когтями: "Он — грешник! Он это заслужил!"       Меня выгибало до истерических припадков: я жмурил глаза, в надежде прекратить поток слёз; задыхался от слабости; пытался рвать на себе волосы, руками сжимая светлые пряди у самых корней; бился головой об кафельную стену; давился противным комом в горле, с привкусом металла. Хотел, чтобы это всё было сном. Но это оказался кошмар наяву. Когда же глаза начинала застилать тёмная пелена, точно я ослеп — наступал паралич и онемение всех конечностей. Мне не удавалось чувствовать части своего тела, двигать ими, а иногда в теле возникала такая интенсивная боль, что мне казалось, будто я медленно умираю. В такие моменты мне становилось страшно, что я тронулся рассудком.       Я немощно сидел на дне душевой кабинки, медленно дышал и приходил в себя, скосив опухшие, красные глаза в сторону полки, на которой стоял подстаканник с бритвой. Я сидел и подолгу смотрел на него, не решаясь взять в руки лезвие. Просто замирал, устремив взгляд в одну точку, будто мысленно мог позволить свершиться тому, на что физически не хватало смелости.       Постепенно я научился отключать свой мозг, превращаясь в безвольное и безэмоциональное существо. Я стал обычной дыркой для одностороннего удовольствия, а самоудовлетворяться меня не тянуло. Я стал шлюхой для одного дьявола.       Любая еда моментально покидала мой желудок, не успев толком усвоиться. Аппетита не было совершенно, я сильно похудел. Глаза стали впавшими, кожа потускнела, а уголки губ теперь всегда смотрели только вниз. Я забыл, как улыбаться, смотрел на своё отражение в зеркале и просто не узнавал себя. Мне становилось страшно от такого вида. В кого я превратился?.. Где тот блеск и жизнь во взгляде, которые озаряли мои глаза, когда я встретил Чонгука?.. От прежнего меня ничего не осталось: ни внешне, ни внутренне. Хотелось тут же разбить зеркало и острыми осколками пройтись по своим венам… Мысли о суициде всё чаще и чаще заползали в мою голову, опьяняли и затуманивали разум. Головные боли от бесконечных истерик не прекращались, и в какие-то моменты я просто истошно кричал, не в силах больше выдавить из себя ни одной слезинки. Глаза словно пересохли, в них постоянно ощущалась сильная резь, и зрение стало ухудшаться. Те ночи, когда Намджун не приходил ко мне, я проводил за чтением книг, чтобы хоть как-то отвлечься, а после, подолгу смотрел в окно, вглядываясь в кромешную мглу и предаваясь воспоминаниям, постепенно засыпал прямо в кресле с раскрытой книгой на коленях. Просыпался, когда она с глухим ударом падала на пол, разминал затёкшие мышцы, смотрел на часы и перемещался на кровать, совершенно не обращая внимания на урчащий желудок, который скручивало от спазмов и голода. Мне стало совершенно на себя плевать.       Каждый мой способ уснуть заканчивался повторением одной фразы: «надеюсь, я больше не проснусь». Но проснувшись, я лишь расстраивался, что снова нахожусь в мире, где не вижу ни малейшего повода для существования. Я просто просыпался утром и начинал рыдать, потому что не понимал, что и зачем мне делать — все потеряло смысл. Жизнь без Чонгука потеряла всякий смысл для меня… Не было сил и желания что-либо делать в доме, стены которого начинали несокрушимо давить. Я просто стал задыхаться в этой клетке. Заставлял себя выходить на прогулку и плакал на ходу от какого-то дикого отчаяния. Это как в «Гарри Поттере» — будто дементоры высосали всю радость, все силы, все смыслы из меня. И не понятно вообще, что делать и как жить дальше. Я потерял себя, потерялся в этой жизни. Естественно, апатия росла очень быстро, каждый день проходил в одной позе: лёжа на кровати под большим слоем одеял, а на фоне какое-то бессмысленное шоу, чтобы просто окончательно не сойти с ума. Время от времени депрессивные эпизоды затихали, и я как будто становился нормальным человеком. Общался с прислугой, садовником. Звонил папе и другу, что-то рассказывал о себе, стараясь не особо вдаваться в подробности, чтобы не сильно волновать родителя. Но он всё же чувствовал моё подавленное состояние, хотя лишних вопросов и не задавал. Как будто всё знал…       С Чимином и папой я стал созваниваться всё реже. А на стандартные вопросы, всё ли у меня в порядке, дежурно и сухо отвечал, что всё хорошо. Но потухший голос меня предательски выдавал. Друг начинал расспрашивать меня более детально, а я отнекивался, что мне пора идти, и прерывал звонок первым. Он ничего не рассказывал про Чонгука, а я и не допытывал. Не хотел бередить постепенно затягивающиеся раны, чтобы они вновь не стали кровоточить.       В дни течки я себя просто ненавидел. Мне было противно и тошно от самого себя. Поганые инстинкты заставляли меня самому приходить к альфе и ластиться к нему. Конечно, Ким был рад в такие моменты! В нём даже иногда просыпались нежность и забота, но они мне были совершенно не нужны. Не от него. В дальнейшем я просто глушил себя подавителями и старался сдерживаться, чтобы снова к нему не пойти. Или, просто не предупредив, уезжал в домик за городом на несколько дней. Он злился, но мне было всё равно. Я благодарил небеса, что Намджун оказался бесплоден, из-за перенесённой в детстве инфекционной болезни, которая остро прогрессировала и привела к таким последствиям. Это была единственная благодать с небес и снисхождение ко мне, несмотря на всё, что со мной происходило. Пусть я был его игрушкой и в глубине души надеялся, что временной, но нас хотя бы не будут связывать дети. Я хотел детей, но не от этого мужчины.       Потом умер папа…       Мы как раз переезжали в Лондон. Зачем и для чего — не знаю, я старался лишних вопросов не задавать. Возможно, мне было бы больно от этой новости, но я до такой степени себя самоистязал душевно, что не смог проронить ни слезы. Я был полностью опустошён. Приехать на похороны я не смог, и Чимин позже отписался мне, что сам помог всё организовать. После мы не общались, видимо, он так же обиделся на меня из-за того, что я не соизволил проститься с папой. Я даже не знал, от чего он умер, и не спросил об этом ни у кого. Только через несколько месяцев, когда мы переезжали во Францию, меня вновь одолели депрессивные и панические атаки от осознания того, что у меня больше никого нет. Я остался совершенно один. Один на один со своей болью…

🕊🕊🕊

      Однажды Чонгук мне приснился — первый раз за столько лет. В кромешной тьме; единственным источником света был тот фонарный столб, под которым мы впервые поцеловались. Тихо падал снег, красиво кружась в искусственном свете. Лица альфы я не видел, только спину — он шёл прочь, оставляя меня в темноте, в которой постепенно проглядывали образы приближающихся демонов. Догнать его я не мог, как бы быстро ни бежал за ним, а он не останавливался, хотя я громко его звал и просил простить меня. Испуганным и растерянным я проснулся среди ночи и потом долго не мог уснуть. Хорошо, что в тот момент я был в комнате один. Горел приглушённый свет, а я, одетый и обутый, лежал на неразобранной постели. Я вспомнил, что пришёл с долгой прогулки и как был, так и лёг спать: измотанный и обессиленный. Сбитый с толку данным сном, я взглянул на стоящие на прикроватном столике часы. Четыре утра. Застонав, я скинул с себя ботинки и перевернулся на живот, в надежде вновь заснуть, но, похоже, у моего мозга были другие планы. Я снова лёг на спину и, стараясь оставаться в горизонтальном положении, стянул с себя джинсы и рубашку. Забрался под одеяло и уткнулся лицом в подушку. Бесполезно. В сознании теснились страшные образы, которые я гнал всеми силами.       Я сел так резко, что почувствовал, как кровь прилила к конечностям. «Раз забыть не получается, — подумал я — то попробую убежать от неприятных мыслей. Например, в душ!» Времени, проведённого в душе, мне явно не хватило, даже с сушкой волос: теперь они у меня тёмно-каштанового цвета, как и моя тёмная душа.       Переодевшись в чистое, я ещё раз взглянул на часы, стрелки на которых медленно приближались к шести часам утра. Ещё уйма времени, и надо себя чем-то занять. Читать не было желания, аппетит ещё не пришёл, и, спустившись вниз в гостиную, я решил немного побродить по дому.       Мы только недавно переехали в Швейцарию, и я толком ничего не успел в нём рассмотреть. Как, собственно, и в тех домах, что остались в других странах. Из окна простирается красивый вид на заснеженные горы. Хоть сейчас и весна, но воздух ещё немного прохладный. — Господин хочет куда-нибудь поехать? — Прерывает моё любование природой голос вошедшего в дом водителя. — Нет, Хосок, — мотаю головой я, не поворачиваясь к нему, — сегодня я сильно устал. Хочу посидеть дома. — Хорошо. Если что, вы знаете, где меня найти.       Альфа поклонился и вышел через дверь, ведущую в сад. Я проследил, как он скрылся в домике, глубоко вздохнул и прошёл на кухню, чтобы сварить себе кофе.       Чон Хосок был приставлен ко мне несколько лет назад. Намджун сжалился надо мной, что я всегда провожу время в одиночестве и решил нанять для меня и водителя, и охранника в одном лице. Хосок — молодой альфа, не намного моложе меня, но мы смогли найти общий язык между собой. Он стал находиться со мной рядом чаще, чем Джун, и от этого я себя стал чувствовать намного лучше. Аура этого альфы во многом благоволила и располагала к себе. Я многим с ним делился: о той жизни, что у меня была «до», а во что она превратилась после, он и сам прекрасно видел. О Чонгуке я разговоров не заводил.       Разговоры с Хосоком делали моё душевное состояние немного лучше: он был единственным человеком, в моём окружении, которому я смог частично открыться. — Господин Намджун плохо с вами обращается? — спросил как-то он, после очередного нашего скандала, когда альфа пришёл опять в нетрезвом состоянии и пытался накинуться на меня. Хосок подоспел вовремя, смог усмирить пыл Намджуна, и тот, не став с ним связываться, а может просто был сильно измотан, просто ушёл к себе наверх. Мы всё ещё продолжали жить в разных спальнях. — Он относится ко мне так, как я этого заслуживаю, — грустно проронил я, поднимаясь к себе в комнату. Отчасти это была правда.       Хоть альфа и был пристроен ко мне специально, чтобы следить и докладывать о каждом моём шаге, он почему-то этого не делал. А даже наоборот: иногда скрывал, куда он меня отвозил, и как долго я находился в том или ином месте. Для меня это было, конечно, странно, но вдаваться в подробности, почему он так поступает, я не стал. Да, собственно, мне и скрывать было нечего. Куда и к кому я мог поехать в совершенно чужой для меня стране?!       Я сидел на кухне, пил свежезаваренный кофе и невольно задумывался, чем можно заняться: сходить покататься на лыжах или посетить какую-нибудь выставку. Входная дверь с вызовом хлопнула, что заставило меня вздрогнуть и выйти на звук. — Чёрт! — прорычал Намджун, скидывая с себя пальто и бросая его на спинку дивана.       Я молчу, подперев дверной косяк плечом, как всегда в ожидании, что он заговорит первым. Так у нас повелось за последние два года — я отмалчиваюсь, выслушивая его, он громко высказывается. И за эти годы он немного поостыл ко мне (ну ещё бы! кому было бы приятно трахаться с полуживым трупом). Уже не так проявляет интерес к моей персоне и не допытывает, где я провожу время. Можно было бы надеяться, что он наконец меня отпустит, но время шло, а он всё не отпускал… Да и куда мне теперь идти? Можно ли мне возвращаться в Корею, я не знал. Да и не ждёт меня там уже никто… — Собирай вещи! — каким-то загробным голосом проговорил он, бросив на меня нечитаемый взгляд. Его желваки заходили, но, увидев немой вопрос в моих глазах, он чуть тише дополнил: — Мы возвращаемся в Сеул…