♪♬♫ Sia — My Love.
Встречаются такие люди, А люди это ли вообще? Изгнили если ваши души, Считайте, умерли уже. Я не поддамся искушению, Хоть сколько бес меня терзай, И в этом есть мой путь к спасению, Тернистый путь из ада в рай. (А.И.Анчабадзе)
— Что значит «мы возвращаемся в Сеул»? — моё удивление вспыхнуло как спичка. — Не задавай лишних вопросов, прошу тебя! — Намджун поморщился, как будто ему стало больно от моего голоса, приложил пальцы к вискам, несильно сдавил. — Просто. Собери. Свои. Вещи. — Каждое слово он специально выделил. Не глядя на меня, альфа развернулся и направился в сторону своего кабинета, бросив по пути: — Вылет через три часа. Где Хосок? Он летит с нами! Вывалив на меня шокирующую информацию, он удалился широкими шагами и, скрывшись за дубовой дверью, добавил, чтобы мы поторапливались. Я остался стоять на месте, держа в руке чашку с остывающим кофе и хлопая глазами от непонимания. Меня сразу посетила глупая мысль о долгожданной встрече, но я тут же решил выкинуть её из головы: если за столько лет связь между нами не наладилась, то чего я могу ожидать от возвращения Домой? И на что я вообще могу надеяться и рассчитывать, ведь прошло десять лет, и у Чонгука наверняка уже есть своя семья. Не будет же альфа всю жизнь меня ждать?! Ждать предателя… Все двери в доме были закрыты, но по моей спине прошёл холодок от таких мыслей, окатив мириадами мурашек. Будто мне за пазуху засунули альпийский снег с горных вершин. Пусть даже если это так, пусть он нашёл себе кого-то, с кем смог стать по-настоящему счастливым и смог снова полюбить. Всё равно я хотел бы его увидеть, хотя бы издалека, хотя бы одним глазком незаметно, из укрытия, чтобы удостовериться, что с ним всё в порядке. Будет, наверно, опрометчиво просить Хосока отвезти меня к его дому, ведь он потом может всё доложить Намджуну, и начнутся новые скандалы, если не что-то похуже. Но я не могу поступить иначе. Я хочу его увидеть. Чувства, всколыхнувшие моё сердце тогда, не могут до сих пор погаснуть, как бы я их не топил в слезах и не прятал за всеми печатями. Да и живёт ли он всё ещё там? Может, он уже давно вернулся в Пусан или переехал в любой другой город. По крайней мере, на новости о восходящей звезде танцев, Чон Чонгуке, я нигде не натыкался. Он изменил своей мечте или же что-то всё-таки случилось?.. Встряхнув головой, чтобы выкинуть из неё ненужную дурь, я попросил прислугу помочь мне собрать чемоданы и позвать водителя из его домика, чтобы оповестить его о том, что он снова едет с нами. Сидя рядом с альфой в салоне самолёта и смотря в иллюминатор, я пытаюсь спрятать свою нервозность, кусая губы изнутри и бесцельно наблюдая за перистыми облаками. Они кажутся невероятными, как и земные пейзажи, что выглядят игрушечными на такой высоте. Меня отвлек мимо пролетающий самолет, и я решил занять себя просмотром фотографий и записей в телефоне. Его, конечно, следовало бы выключить, в целях безопасности, но я перевёл его в специальный режим и открыл галерею. Перед вылетом я написал Чимину, что возвращаюсь и хотел бы сходить на могилы родителей. Он обрадовался, но подробно расспрашивать о причине не стал и ответил, что будет меня ждать, но встретить не сможет, так как у него очередная репетиция. Хоть у кого-то мечта сбылась! Я уверил его, что в этом нет острой необходимости, что со мной личный охранник, и он мне во всём поможет. Хосок за эти годы стал мне другом, даже ближе, и я не отношусь к нему строго и не прошу во всём мне повиноваться. Хоть я и стал с возрастом намного черствее, но людям, которые относятся ко мне по-человечески, стараюсь отвечать взаимностью. И наоборот. Неизвестность того, что меня ждало в родной стране, заставляла переживать и нервничать ещё больше. От чего внутри всё скручивалось и холодело, а мысли были настолько громкими, что казалось, заглушали двигатель самолёта. Хоть Джун и заверил меня, что все дела давно разрешены, моей персоне больше никто не собирается уделять особого внимания и никто меня теперь сажать в тюрьму не будет, я всё равно не находил себе места. Альфа отпустил меня с водителем, а сам сказал, что прибудет чуть позже, как только уладит до конца некоторые дела. Естественно, он строго настрого наказал Хосоку пристально следить за мной. Его уверенность начала понемногу трещать по швам. О причине такого внезапно принятого решения я не спрашивал — очевидно, очередные политические дела, которые заставили его вернуться. — Это ваш друг? — заметив краем глаза, как я листаю старые университетские фотографии, интересуется Чон. — Да, — вздыхаю я, тепло улыбаясь. — Мы учились вместе. Из нас двоих только Чимин смог достичь поставленных целей. Он всегда был более целеустремлённым, чем я. — Кхм… Симпатичный, — скромно заметил альфа, отводя взгляд в сторону. Я улыбнулся шире и, посмотрев в его сторону, увидел, как Хосок немного смутился от собственного высказывания. Согласен с ним — Чимин очень хорош собой. Одни пухлые губы чего стоят. — Он тебе понравится, — сразу оживился я, по-дружески похлопав альфу по колену, — то есть… я имею в виду, что Чимин – хороший человек. Добрый и преданный… «Не то, что я», — порывистым сквозняком проносится следом в моей голове. — Позволите кое-что предположить? — продолжает дальше Чон, немного повернувшись ко мне. Молча киваю, сразу соглашаясь и прибираю телефон во внутренний карман пальто. — Вы так изменились со времён университета. Жизнь с господином Кимом вас настолько тяготит? Я понял, к чему альфа клонит, заметив его сочувствующий взгляд. На тех фото я действительно совершенно другой человек: улыбающийся, с живым огнём в глазах и румянцем на щеках. Сейчас я ничем особо не отличаюсь от призрака: светлое полотно с двумя подобиями глаз и кривой, смазанной улыбкой, без чёткого контура губ. Говорят, что глаза — зеркало души. Но зеркало лишь отражает, не запечатлевает образы, и обратной стороны его не обнаружено. Глаза же выражают, погружают в себя, пропускают сквозь внешние картины и всё узнанное передают в неисповедимую область души, сердца и сознания. Глаза — они играют от чувств, озаряются светом, когда здоровое нутро, или наоборот — мелеют, тускнеют, мертвеют, когда хворь уже вплотную угнездилась в человеке и терзает его ежедневно. — Ты прав, Хосок, — снова произношу со вздохом, прикрыв глаза. — Раньше я был немного другим. — Что-то заставило вас поменяться? — Поменялся не только я. Но и вся моя жизнь изменилась кардинально. Сейчас, сидя в салоне самолёта и вспоминая всё это, мне уже не так больно, как было много лет назад, когда я садился в машину Намджуна. Что-то заставляет меня сейчас раскрыться полностью перед моим ещё одним другом. Возможно, всю ту слизь, что я в себе так долго копил, мне теперь хочется излить наружу. Хочется очиститься полностью, вздохнуть полной грудью, хочется вернуть хоть немного прежнего себя. Забыть все те моменты, когда моё тело пыталось отгородиться от боли, но меня снова и снова засасывало в кромешную тьму, которая на несколько секунд или даже минут (а может, проходили целые сутки, я терял счёт времени и дням) отрезала меня от страданий и самобичевания и не давала воспринимать реальность такой, какой она была на самом деле. Естественно, моё подавленное состояние не осталось без внимания Намджуна, хоть, в целом, он и относился ко мне наплевательски. Он без моего согласия и разрешения приводил в дом специалистов, которые, проводя медицинские осмотры, выписывали мне лекарственные препараты. Все побочные явления, вызванные антидепрессантами, проявлялись целиком и полностью: заторможенная реакция, проблемы со сном, вялость и снижение настроения. Я постепенно превращался в овощ. Бесцельно слонялся по дому или выходил в сад, только под строгим присмотром – для предотвращения моих попыток к бегству. Почему Намджун этого боялся, я не понимал. Альфа упорно занимался своими политическими делами, часто уезжал, и ему было категорически плевать на моё психологическое состояние и на то, что до всего этого довёл он сам. Ему было проще спихнуть меня в руки специалистов, чем во что-либо вникать и стараться помочь устранить проблемы. Он просто оставлял меня на съедение самому себе. Если игрушка ломается — она становится бесполезной и неинтересной. Мои эмоциональные качели иногда пугали даже меня самого. Если я намеренно пропускал приём препаратов, то истерический взрыв накрывал меня с головой: я рвался наружу, порывался уйти из дома, куда угодно, но лишь бы подальше отсюда; вспоминал родителей, винил себя в их смерти, а через какое-то время я мог без остановки смеяться, сам не понимая от чего. Порой мне было страшно оставаться в большом доме несмотря на то, что в соседних комнатах спала прислуга: по ночам мне было особенно не по себе. Моё, на тот момент, воспалившееся воображение рисовало странные образы из отбрасываемых теней, которые сопровождали меня всюду. А всевозможные жуткие, посторонние звуки, доносившиеся с улицы, только дополняли вырисовывающуюся адскую картину, заставляя меня биться в припадках. Одиночество и депрессия стали моими спутниками. Признаться честно, если бы со мной рядом не появился этот человек, если бы на пороге моей жизни не появился Чон Хосок, возможно, я уже давно прибывал бы в месте с мягкими светлыми стенами, где прогулка проходит под особым присмотром и кормят сугубо по расписанию. Альфа постепенно начал налаживать со мной контакт, выводить на разговоры, следить за моим состоянием и поведением в целом, а после, и вовсе, без ведома Кима, выбросил препараты — за ненадобностью. Мы стали чаще выходить в город, гулять в парках, ходить в людные места. Я постепенно стал снова чувствовать жизнь и привыкать к обществу. Хосок помог мне не сойти с ума окончательно от тех демонов, что меня истязали ежедневно, ломали, кромсали, разрывали изнутри… — Раньше я был знаком с одним человеком, — устремив взгляд за линзу иллюминатора, я начал свой рассказ после некоторого молчания, — который помог мне заново себя понять, открыть, оживить. От нахождения рядом с ним у меня словно распускались крылья за спиной. Я чувствовал себя живым. Все проблемы мне казались просто мелочными – так легко он мог их решать. Мне даже казалось, что для него не было никаких преград. Я научился чувствовать вкус к жизни. Он и был всей моей жизнью… — Был? — напрягся альфа. — С ним что-то случилось? — Надеюсь, что нет, — резко мотаю головой, не желая даже допускать такую мысль. — Нам пришлось расстаться. Я уехал с Намджуном в Вашингтон, — поворачиваю голову, смотрю, чуть опустив глаза, — а он остался в Сеуле. — Знаете, у меня тоже остался друг в Сеуле… — Хосок, прошу тебя! — перебиваю, потому что такое вежливое обращение уже начинает резать слух, хлопаю его по колену, — не «ВЫкай» мне. Я не настолько значимая персона и не настолько стар, чтобы ты так ко мне обращался до сих пор. — Но, я не привык обращаться к моим работодателям неформально. Это моя работа — вести себя вежливо и выполнять приказы. — Считай, что это мой приказ — обращаться ко мне только на Ты. — Хорошо, — чуть помедлив, улыбается Чон, делая кивок головой. — У меня тоже есть друг, который живёт в Корее. Мы познакомились незадолго до того, как Вы меня наняли. Я тогда работал охранником или, как сейчас модно говорить, секьюрити в одном баре, недалеко от дома. Райончик, скажу я вам, так себе. Приходилось табельное всегда носить с собой. — Табельное? — удивляюсь. — Я никогда не замечал, чтобы у тебя при себе было оружие! — Просто с вами… с тобой не было таких случаев, чтобы нужно было его применять, — снова мило улыбается Хосок, слегка нахмурив брови. — Даже сейчас мне пришлось его сдать в специальный багаж и оформить кучу документов. Так вот. Он приходил в тот бар на протяжении месяца, заказывал всегда одно и тоже — коктейль «Волшебное молоко», но после и он перестал его удовлетворять, и парень стал брать что покрепче. Он не был буйным. В отличие от других посетителей, которых мне приходилось усмирять, этот альфа был как младенец. Рассказ водителя прерывает стюардесса, любезно поинтересовавшаяся, не желаем ли мы чего-нибудь. Я попросил холодной воды, Хосок – минералку. — Он часто досиживал до того момента, — продолжает альфа, а я внимательно слушаю, вновь переведя взгляд на плывущие облака, — когда уже все расходились и оставались только бармен и я. Как-то я подсел к нему, решил поинтересоваться, почему он так упивается. Может, что случилось или кто-то у него умер?! Вид у него был, конечно… Как будто он потерял всех близких в один миг. В его глазах было столько боли и отчаяния. Примерно, как у тебя, когда я в первый день появился в вашем доме. Мои брови чуть дёрнулись вверх, показывая лёгкое удивление, но взгляд, словно под гипнозом, концентрирую на одной недвижимой точке и продолжаю смотреть за стекло, не поворачиваясь. Видимо, в мире много людей с неразделённой или потерянной любовью. А Чон продолжает рассказывать, не дождавшись от меня никакой точной реакции: — Он рассказал мне, что в одно мгновение его жизнь лишилась всякого смысла, потому что он потерял своего любимого. — Он погиб? — всё так же, не поворачиваясь, интересуюсь. Альфа вздохнул и ответил не сразу: — Не совсем, — снова пауза. Видимо, он всё же ждет, пока я на него взгляну, чтобы увидеть хоть какую-то обратную связь, но я лишь медленно моргаю и опускаю взгляд на колени. — Он бросил его у алтаря. Сбежал с другим альфой. — Значит, он его не любил, — хмыкаю, погружаясь в свои мысли. — Возможно. Хотя он клялся в искренности своих чувств к нему. Или же это было всё фарсом. Односторонней любовью. — Жизнь порой несправедлива, Хосок. — Наконец поворачиваю голову к собеседнику, смотрю откровенно. — Ты никогда не задавался вопросом: «Почему мы любим тех, с кем быть не можем, и рядом с тем, с кем не хотим?». — Никогда, — получаю честный ответ. — Практически с каждым из нас случается что-то похожее — влюбленность в человека, с которым просто не суждено быть вместе. — Вновь отворачиваюсь, продолжая рассуждать. — Это может быть наш лучший друг, партнёр кого-то из друзей, коллега или кто-то, кто, может, и смог бы составить тебе пару, но вам пришлось расстаться, и он теперь живёт за полмира от тебя… да кто угодно, это не так уж и важно. Важно другое — нам не суждено быть вместе с этим человеком, ни за что и никогда, но тебя все же неудержимо тянет к нему. И где-то в глубине души ты надеешься, что судьба сжалится и у вас будет шанс всё вернуть. Как правильно писал предприниматель Пол Хадсон: «Это тот вид любви, который ведет не к началу чего-то прекрасного, а к концу того, что могло бы быть прекрасным, но никогда не станет чем-то большим, чем сейчас». — Изложив свою мысль, я грустно и как-то с натяжкой улыбаюсь. — Тебе нужно улыбаться чаще, Тэхён, — вдруг ни с того ни с сего замечает Чон, положив свою ладонь на моё колено, скрытое под полой пальто. — У тебя очень необычная и красивая улыбка. Улыбайся чаще! — Ты знаешь, когда сделать комплимент! — смеюсь уже чуть веселее. Только теперь, рядом с Хосоком, я могу себе позволить такую роскошь, как искренний смех. Он мне чем-то напоминает Чонгука: такой же весёлый, неунывающий, добивающийся цели, но в то же время, серьёзный. Может из-за этого я так к нему привязался и нахожу покой и умиротворение рядом с ним?! — А что твой друг? Он так до сих пор и один? — проявляю интерес из любопытства и чтобы поддержать разговор. — Да, к сожалению, — удручённо вздыхает альфа. — Я как-то спрашивал его, почему он себе никого не найдёт, чтобы больше так не убиваться? — И что он? — Сказал, что капец, как боится снова влюбляться, потому что вдруг его опять бросят, и он останется один. Лучше быть в одиночестве осознанно, чем знать, что ты никому не нужен… Эти слова заставили меня задуматься.🕊🕊🕊
Десятичасовой перелёт ужасно сказался на моём теле, которое знатно затекло, и, выпрямляясь, я услышал хруст позвонков, характерный при разминании суставов после долгого сидения в одной позе. Хорошо, что половину дороги я провел во сне, иначе не знал бы куда себя деть. С Хосоком приятно болтать, он очень эрудированный и вежливый альфа, с очень приятным размеренным голосом, но и он тоже под конец полёта сильно устал и погрузился в сон. Бывают такие люди, с которыми комфортно делать буквально всё: общаться, веселиться, грустить, плакать и даже молчать. Хосок именно такой человек — с ним можно долгое время не произносить ни слова, но всё равно эта тишина будет говорить о многом. Я не стеснялся при нём даже разреветься, поддавшись очередным наплывам чувств от воспоминаний. Он понимает меня литерально, как будто знает обо мне всё, читает, как открытую книгу с незамысловатым сюжетом, и старается не поднимать лишних тем или не продолжать те, от которых мне становится грустно или не по себе. В этом он мне так же напоминает Чонгука… Сеул встретил нас цветением сакуры и благоуханием цветов. Как же я соскучился! Сойдя с трапа, я полной грудью вдохнул ароматный воздух. Солнце приятно припекало, мои глаза зажмурились от подступивших слёз, потому что сразу нахлынули воспоминания из детства. Когда мы всей семьёй ездили на остров Чеджудо: там Королевская вишня распускается раньше всего. Она отличается от обычных вишнёвых деревьев крупными лепестками, поэтому ее цветение представляет собой удивительное зрелище. Но пик цветения длится всего два-три дня, и очень крупно повезёт, если застанешь такую красоту, пока лепестки до конца не опали. У отца тогда был отпуск, и мы поехали в город Чеджу. Улица Чоннон-ро — самая близкая от аэропорта цветущая аллея, всего в десяти минутах езды. Деревья с розовыми кронами мелькали за окнами машины, когда мы проезжали мимо, а некоторые лепестки падали вниз и кружились в танце, подхваченные ветром. Мы гуляли по улицам города, пробовали местную уличную еду и купили тогда много интересных сувениров на блошином рынке. Папе тогда понравилась одна брошка, сделанная в виде цветка сакуры. Он всегда её носил, надел даже на похороны отца, в память о тех днях, когда он был счастлив. Я бы хотел, чтобы его похоронили с этой брошью, но не успел сказать об этом Чимину. — Мы едем в дом господина Кима? — снова прерывает мои мысли Хосок, возникший из ниоткуда. Забавно, он тоже появился в моей жизни неожиданно и смог её немного изменить. Я ему безмерно благодарен за это… — Нет, — мотаю головой. — Я хочу сразу поехать на кладбище. Чон вежливо поклонился, поджав губы. Спорить, как всегда, не стал. Сопроводил до машины, и пока я отписывался другу, что уже прилетел и еду к родителям, водитель распорядился насчёт багажа, забрал своё оружие и сел за руль. Тёплая погода и солнечные лучи совсем меня разморили, и по дороге я снова уснул. Мне приснились родители. Папа приветливо мне улыбался: на нём был светлый лёгкий костюм и та самая брошь, прикреплённая к пиджаку. Отец смотрел сурово, мне даже показалось, что он прошептал тихое «Прости». Их образы были чуть размыты, как в тумане, но в то же время от них исходил притягательный яркий свет. Они вместе… Слёзы полились сквозь сон, я вздрогнул и проснулся. Могильные плиты отдавали страшным безмерным холодом, хоть и были окружены бесчисленным множеством различных цветов. Две плиты и две фотографии с застывшим выражением на лицах, рядом друг с другом. На них навсегда запечатлены лица тех людей, которых я больше никогда не увижу. К которым больше никогда не прикоснусь, и они не обнимут меня в ответ. Папа не погладит успокаивающе по голове, нашёптывая ласковые слова. Отец не скажет напутствующих слов поддержки: «Давай сынок, у тебя всё получится!». Серые фото с застывшими улыбками и взглядами, устремленными на меня, сливаются с оттенком плит, и они расплываются перед моими глазами из-за жгучих слёз, льющихся рекой. Я присел между могил на корточки, держа в одной руке пальто, в другой – букет из сакуры. — Всё в порядке? — беспокоится альфа, стоя позади меня и слушая мои всхлипы. Молча киваю, шмыгая носом. Кладу цветы между могил, растираю слёзы по щекам, поднимаюсь. Мысленно прощаюсь, проглотив подступивший ком в горле, разворачиваюсь и ухожу. Они вместе…🕊🕊🕊
В глазах — вселенская тоска, В руках — ключи от мирозданья, Скажи мне — что же ты искал? Любовь? Прощение? Изгнанье? К чему стремился ты, скажи? Луну ты видел или лужу? Кому ты душу заложил? Ты даже дьяволу не нужен…
— Ты уже был у них? — осведомляется Чимин, отпивая чай из чашки. — Да, — киваю, пригубляя свой. Мой друг освободился от репетиций раньше и, позвонив мне, предложил приехать к нему домой. Сейчас мы втроём сидим у него на кухне, пьём чай, вспоминаем университет. Наблюдая за поведением Хосока, мне иногда становится смешно от того, как он кидает короткие взгляды на омегу, пока тот не замечает этого, отвлекаясь на телефон или заваривая чай. Я же прячу свою улыбку за кромкой чашки. Мой друг ему понравился, и было бы не плохо, если бы они сошлись. Чон очень хороший альфа. Хоть и получается, что он тоже младше Чимина. Но разве у любви есть возраст?! — Когда Намджун прилетает? — в очередной раз отложив телефон на столешницу, Пак снова готов меня внимательно слушать. — Через день-два. Я не особо вникал, — безразлично пожимаю плечами. Мне это совсем не интересно и не важно. Сейчас я свободен от его надзора и не хочу об этом думать. — Я даже не знаю о причине такого внезапного порыва. Но я очень рад, что смог вернуться. — Я тоже, — с улыбкой кивает друг, положив свою ладонь на мою. — Так вы, значит, танцуете? — продрав горло, присоединяется к нам Чон. — Занимаюсь хореографией, — уточняет Чимин и, сощурив глаза по-лисьи, косится на альфу. — Простите, — вежливо склонив голову к груди, поправляется Хосок, пока на его губах возникает скромная улыбка. Между этими двумя пробежала искра, и я это отчётливо заметил, ещё когда представлял их друг другу. Он явно чувствует себя некомфортно, пребывая в нашей компании. Это видно невооружённым глазом. Альфа усердно отнекивался, не хотя подниматься вместе со мной в квартиру омеги, но я был настойчивее. — Чимин, от чего умер папа? — решаюсь, наконец, спросить. — А ты не в курсе? — откровенно удивляется тот. Молча отрицательно мотаю головой. — Был пожар. Он задохнулся от угарного газа. Ваш дом сгорел, Тэ. — Он посмотрел на меня сочувственно, а у меня что-то взорвалось внутри. Теперь у меня ничего нет: ни родителей, ни дома, ни прошлой жизни. А я даже не успел с папой попрощаться, находясь в душевных страданиях. Надеюсь, он не сильно мучился… Наши страхи не останавливают смерть, они останавливают жизнь… Я слишком быстро пережил в себе все психологические стадии после потери близкого человека: шок, гнев, бунт, торг, скорбь, уныние. Самая последняя — принятие неизбежности и смирение — проходит для меня более гладко, чем я ожидал. Как отказ от борьбы изменить ситуацию. Прощение всех. И себя. Остаётся грусть. Появляются силы жить дальше. Все, что не прожито, — вытесняется в подсознание и сохраняется там всю нашу жизнь. — Нам пора, — произносит Хосок, заметив мою отстраненность из-за погружения в собственные мысли. — Оставайтесь у меня, — незамедлительно предлагает Чимин. — У меня четыре комнаты, думаю, все поместимся?! — Это, как бы, не очень удобно… — замялся альфа, поправляя ворот своего пиджака. — Мы останемся, — снова наседаю я, чуть строго посмотрев на водителя. — Я не хочу сейчас ехать снова в пустой дом и бесцельно слоняться по нему, как приведение. — Хорошо, — вновь сдаётся Чон под моим пристальным взором. Он прекрасно понимает всё моё душевное состояние, поэтому сразу соглашается практически с любой моей просьбой. — Тогда, я схожу за вещами в машину. Альфа, в который раз, проявляет уважение и, поклонившись, уходит. — Ты ему не звонил? — оставшись со мной наедине, Чимин решается завалить меня расспросами. И мы оба понимаем о ком пойдёт речь. При Хосоке я не решался о нём заговорить... Тяжело вздохнув, снова молчаливо мотаю головой. Воспоминания закопошились во мне, заставляя сердечный ритм участиться. — Зачем мне ему звонить? — бунтую. — У него наверняка своя жизнь. Может, даже семья есть. Я не хочу ему мешать. Чимин расстроенно поджал губы, вздохнул, явно не решаясь мне о чём-то сказать. Повисло молчание. Мы оба опустили глаза в стол. — Чонгук не закончил обучение на хореографическом, — бьёт по моему сознанию друг. Резко вскидываю на него удивлённый взгляд и, с немым вопросом в нём, прошу продолжить. — Когда ты уехал, он начал пропадать. Часто прогуливал занятия. А потом и вовсе уехал из города. Где-то на полгода, может чуть больше. Бросил университет и даже не попытался восстановиться. — Откуда ты всё это знаешь? — встревоженно хмурю брови. Я сломал его жизнь и отобрал мечту… — Один омега, который сейчас в моей труппе, учился с ним. Ты его должен помнить — это Сокджин. — Неуверенно киваю, припоминая того милого пухлогубого парня. — Так вот, он видел нас всех вместе в одной компании, а когда ты пропал, он спрашивал о тебе. Ну, мы разговорились, и он всё рассказал про Чона. — Господи… — отчаяние вырывается из моей груди. Я прикрыл глаза ладонью, закусил губу и попытался сдержать слёзы. — Это всё из-за меня… — Это всё из-за Намджуна, — настойчиво поправляет меня Пак. — Нет, — трясу головой. — Я промолчал. Сбежал. Я всё разрушил… Я загубил наши жизни и мечты. — Тэ, я всё не решаюсь у тебя спросить, — Чимин отнимает мою ладонь от глаз, кладёт ее на стол, сжимает своей и заглядывает в моё лицо, дожидаясь, пока я посмотрю на него в ответ. — Ты очень сильно изменился: похудел и так… потух. Джун плохо с тобой обращался все эти годы? Поднимаю на него глаза, поджав губы, и, видимо, в том взгляде, что он сейчас видит перед собой, всё написано и говорит само за себя. Потому что он молча кивает, сжав мою руку сильнее и судорожно сглотнув. Мне не хочется ничего ему рассказывать. Не хочется снова и снова вспоминать всю эту грязь. Не хочется вновь погружаться в те воспоминания, от которых опять будет больно, ведь я убегал от них по раскалённым углям. Шипы, терзающие моё сердце, только-только спрятались, и оно перестало кровоточить. Я не хочу вскрывать старые раны. Я не хочу снова страдать. Но… — Да, ты прав, — вздыхаю, набираясь смелости. Кто меня ещё сможет теперь понять, как не лучший друг?! — Он бил меня. Бил и насиловал. — Вот сволочь! — тут же вскипает омега, ударив кулаком по столешнице. — И ты молчал все эти годы? — Что я мог сделать? — уставившись на омегу, пытаюсь держаться, чтобы снова не накатила паника от воспоминаний. — Да просто заявить в полицию об изнасиловании! Чем не вариант? — говорит он очевидный факт, не понимая моего протеста. — Я не мог. — Чего ты опять не мог, Тэ? — Чимин злится, уже больше не на ту ситуацию, в которой я пребывал, а скорее – на меня. — Твоё молчание… блин! К чему оно привело? Чонгук не известно где. Как он? Что с ним?! Ты… ходячий труп! Разве что дышишь пока, и в тебе поддерживаются вегетативные рефлексы. — Из-за Чонгука и не мог. — Что? — Намджун угрожал, что убьёт его, если я раскрою рот. Даже перед отъездом он поставил мне условие — либо я добровольно выхожу за него, и мы уезжаем, либо мы идём в тюрьму все вместе. — Стало легче. Оказывается, признаваться в чём-то не так уж и сложно, просто нужно набраться смелости. Которой мне не всегда хватало. — Вместе? — Да, — тяжёлый выдох. — И Чонгук тоже. За связь со мной и моей семьёй. — Твою ж… — Чимин в шоке. Он, конечно, культурный человек, слова обидного никогда никому не скажет, если его не довести. Но сейчас эмоции взяли над ним верх, выплёскивая всю желчь наружу. — Какой мерзавец! Просто тварь! Боже… у меня нет слов… — устало выдохнул он, опустив руки вдоль тела, и расслаблено откинулся на спинку стула. — И как долго ты собираешься быть рядом с этим тираном? — Я хочу кое-что выяснить. Проверить. А потом буду принимать решение, — усердно потираю костяшки своих рук, пытаясь спрятать накатившую нервозность. Очень захотелось выпить чего-нибудь покрепче. — Ты хочешь найти Чонгука? — Хочу убедиться, что с ним всё в порядке. Всё, что у меня есть, – это воспоминания о нём, о том времени, и я знаю, что его не вернешь. Но я хочу его увидеть. — А Хосок? Он же следит за тобой, как верный пёс! — Как тебе сказать, — замялся, не желая выставлять альфу в невыгодном свете. — Он очень хороший и всегда рядом, так приказал ему Намджун. Но, почему-то он ничего лишнего ему не рассказывает. — Почему? — Чимин заинтригованно подался вперёд, сложив руки на груди. — Я не знаю, — вяло пожимаю плечами. — Хосок всё сам прекрасно видит и будто чувствует меня интуитивно. Как мне кажется. — Надо же, — хмыкает друг, дёрнув бровью, — даже чужой человек видит в этом альфе кусок дерьма! Хлопает входная дверь, прерывая наш диалог. Оставив чемоданы возле входа, Чон вновь прошёл к нам на кухню. — Куда отнести вещи? — спрашивает он, поочерёдно смотря то на меня, то на Чимина. — Ты сумасшедший, Тэ! — с лёгкой улыбкой на пухлых губах тихонько прошептал друг, наклоняясь ко мне вперёд. А после встал с места и, попросив альфу следовать за ним, вышел из помещения. Я сумасшедший. Он прав. Чертовски прав. Только безумцы хранят в своём сердце любовь к человеку, который о тебе, возможно, уже больше и не помнит. Пусть он меня забыл и счастлив с кем-то другим, но я буду помнить о Чонгуке всегда. Я пронесу эти воспоминания и чувства к нему через года, как и все эти десять лет, и не важно, сколько мне осталось. Сколько я ещё вынесу этого томительного одинокого существования, но они умрут вместе со мной. Лучше быть в одиночестве осознанно, чем знать, что ты никому не нужен… В эту же ночь мне снова приснился Чонгук. Только это было больше воспоминание, таившееся на подкорке моего подсознания, нежели что-то новое из моих фантазий. Снилось наше кафе, наши прогулки, наш первый снег и снежные ангелы. Мне снилось, что у меня снова появились крылья и я летал вместе с ним. Мы парили в голубом небе и разгоняли крыльями тучи, которые давно затянули небосвод и спрятали солнце. Мы были вместе, мы улыбались, смеялись, любили друг друга, хоть в наших сердцах было много боли, накопленной за время запрета на полеты. Но мы не забыли, как это – свободно парить в воздухе. В этом сне мы сберегли свои крылья, мы сберегли наши души, мы не впускали в них страх и боль! Боль ушла вместе с тучами, и вся любовь, которая жила в нас, а ее было много, была тёплой, искристой, сияющей. Вся эта любовь: к небу, Богу, жизни, всему сущему. Она пролилась на землю дождем. Она смыла серость и страх! Страх ушёл из наших сердец, красота вернулась. Свобода! Мы вновь становились свободными… Мы вновь становились сами собой…🕊🕊🕊
Прости меня, я не достоин Пылинки малой на твоем плече. За то, что я не так устроен. Что я совсем не в том ключе Сыграть пытался Сонату нашей жизни. Ты ангел мой, мое спасенье, Родная пристань для души. Ты мой источник вдохновенья. Мой сладкий сон в ночной тиши. Веди меня, твоей покорен власти. Любовь твоя — большое счастье. Когда в смиренья час остынет кровь, Я Эхом отзовусь любовью на любовь.
Я сумасшедший и я мазохист, раз решил продолжать терзать себя воспоминаниями, но теперь я не чувствую боли в груди. Мне было тепло и приятно от них, когда я сидел в нашем кафе, ел наш чизкейк и пил кофе. Мечтательно смотрел в большое окно, а перед глазами была картина из прошлого: мы вдвоём за столиком, альфа держит меня за руку, а за окном густые сумерки и порхает снег. Только сейчас, вместо снега, местами пролетают лепестки сакуры и ярко светит солнце. Я сумасшедший и я мазохист, раз решился пройтись по тем аллеям, по которым мы гуляли вдвоём, смеясь и держась за руки. Остановился возле нашего столба, прикрыл веки, а перед глазами снова картина из прошлого: тёплые, нежные и желанные губы с трепетом сминают мои, становится трудно дышать… Слёзы… Я сумасшедший и я мазохист, раз всё-таки решился дойти до его дома. Остановился за углом соседнего, с тревогой и ожиданием смотрю на знакомые окна, которые зашторены, хоть уже и вечерело, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Мне дико хотелось увидеть Чона, но в то же время было не менее дико и страшно увидеть его с кем-то. Я жуткий мазохист, циник и эгоист, потому что желаю ему счастья и любви, но в то же время хочу, чтобы Чонгук оказался один и вновь стал моим. Сейчас, прижавшись спиной к холодной кирпичной стене, стоя в тени здания, я веду борьбу с самим собой, задыхаясь от страха. Хочу, чтобы он вышел из своего дома, заметил меня, подошёл, и мы бы поговорили обо всём. Хочу, чтобы он меня простил, обнял, поцеловал, как раньше и забрал к себе. Хочу… Но я должен его отпустить, как, возможно, и он давно отпустил меня… Но разве эгоистично желать видеть рядом с собой человека, которого любишь до сих пор и не представляешь без него жизни?! Я думал, что со временем всё пройдёт: чувства утихнут, уснут, как вулкан на дне океана, а сам я превращусь в каменное изваяние, лишённый способности что-либо чувствовать. Но, как оказалось, желания не совпадают с возможностями… Одни люди говорят, что первая любовь не бывает той водой, которая однажды утекла безвозвратно. Ведь мы невольно бежим за ней, следим, хотим в неё зайти заново. Другие приходят к выводу, что она как старая квартира, у которой уже есть новые хозяева, но она по-прежнему остаётся родной, до такой щемящей боли в душе, что нам кажется: здесь нам будет уютно и тепло всю оставшуюся жизнь. Но это у меня вновь разыгралось воображение. В реальности всё намного сложнее. В жизни мы очень редко стучимся в давно закрытую перед твоим носом дверь. И неудобно, и страшновато, и ни к чему. Первая любовь со временем стирается волной следующей любви. И мы не решаемся нырять в уже полузабытый омут. Мы должны обойти его стороной и пробовать плыть по течению дальше, не мешая и не ставя преграды. Если она не стала судьбой с первого раза, то вряд ли будет и со второго. Какой бы нежной и долготерпеливой она ни была. Не дожидаясь, пока меня раскроют, срываюсь с места и ухожу, задыхаясь от слёз… Поехать к своему сгоревшему дому я не решаюсь. Достаточно с меня боли и воспоминаний за эти дни. Боюсь сломаться окончательно, увидев обгоревшие руины, вместо стен, в которых я рос и был счастлив. Мои внутренности на данный момент приблизительно в таком же состоянии — обугленное сердце, посыпанное пеплом. Оставлю это на потом… — Зачем ты меня звал? — стараюсь сдержанно говорить, входя в кабинет альфы и становясь по правую сторону от него, возле большого окна, выходящего в сад. Прошло уже почти четыре дня, как я вернулся в Сеул, а Намджун прилетел только вчера вечером. Он уже с самого утра был не в духе и позвал меня через прислугу, чтобы о чём-то поговорить. — Мне завтра нужно уехать в Пусан, — поясняет он, выдыхая сигаретный дым в приоткрытое окно. Его взгляд устремлён туда же, и он томно наблюдает за тем, как садовник ровняет кусты, ветки которых неровно разрослись. — Намджун, я не хочу снова никуда ехать… — Ты меня плохо слышишь? — на несколько секунд альфа одаривает меня холодным взглядом и вновь отводит его к окну. Его лицо при этом практически ничего не выражает. Ну, разве что немного презрения ко мне. Мне кажется, я стал для него обузой. — Поеду только я, на пару дней. Начинается предвыборная программа, и мне нужно кое-что уладить в другом городе. — Тогда зачем ты меня позвал? — мысленно закатив глаза, выдыхаю, что не придётся сейчас идти наверх и опять собирать чемоданы. — Послезавтра будет проходить мероприятие от одного благотворительного фонда — Decalcomania. Мне нужно, чтобы ты, как мой супруг, сходил на него, — альфа тушит окурок в пепельнице, стоящей рядом, разворачивается и садится за свой рабочий стол, всё так же на меня не смотря. — Посветишься перед репортёрами, мило поулыбаешься им, ответишь на пару стандартных вопросов. Самое главное — вложишь в корзину чек от моего имени, как весомый взнос в их развитие. Это всё, что от тебя требуется. «Хочешь показаться святошей и благодетелем перед другими, — мысленно высмеиваю, не решаясь высказать альфе всё в лицо, потому что знаю, какие будут последствия, — но все уже давно прекрасно знают, насколько прогнила твоя душа. Хотя… у Дьявола ведь нет души…» А сам хочу и не могу ему возразить. В принципе, что я теряю?! Хоть какое-то развлечение. Это лучше, чем продолжать сидеть в четырёх стенах, зачитывая книги до дыр. — Это всё? — Всё, — непринуждённо кивает. — Хосок будет тебя сопровождать. Разворачиваюсь, чтобы уйти, не дожидаясь, пока он сам мне разрешит, и, взявшись за ручку двери, замираю в проходе, когда слышу колкие слова в след: — И приведи себя в божеский вид. Не позорь меня перед важными людьми. Мне обидно? Ни капли. Я уже привык к такому роду унижениям с его стороны, касаемо моего внешнего вида. Просто, после каждого такого высказывания, сидя у себя в комнате, я закрываю глаза и представляю, что я смотрю со стороны, как на экран, на то событие, которое произошло недавно и закрашиваю этот экран белой, не просвечивающейся краской. Сразу, с «первого кадра». И представить не можете, какое удовольствие я от этого получаю. Ничего не говорю, не поворачиваюсь и даже не киваю в ответ, в знак согласия на его замечание. Знаю, что он не смотрит, поэтому, хмыкнув про себя, просто молча ухожу, тихо прикрыв за собой дверь. До вечера и назначенного времени ещё несколько часов, и я, как всегда, не знаю, чем себя занять. У Чимина опять репетиции — к нему ехать не вариант. Хотя Хосок спрашивал, не желаю ли я съездить и навестить своего друга. Скорее бо́льшее желание проявлял именно альфа, нежели я. Загадочно улыбнулся и ответил, что нет: мой друг занят, да и тем более нам обоим нужно подготовиться к вечеру и привести себя в порядок. Прочитав одну цитату из «Сиддхартха» Германа Гессе, я вновь задумался: «Когда человек ищет, случается, что глаз его видит лишь то, что он ищет, и он не в состоянии ничего найти, не в состоянии ничего воспринять, ибо думает всегда лишь об искомом, имеет цель, одержим этой целью. Искать — значит иметь цель. А вот находить — значит быть свободным, распахнутым настежь, не иметь цели. Ты, досточтимый, верно, и впрямь искатель, ведь, стремясь к своей цели, не видишь того, что совсем рядом, у тебя перед глазами». А что ищу я в этой жизни? Что для меня теперь цель? Куда мне идти и к чему стремиться? Если человек ищет смысл жизни, то он ничего не найдет. Если человек ищет саму жизнь, то он найдет и её смысл. Но что, если жизнь нашёл, а она тебя отвергает или не пускает? Тогда жизнь теряет смысл, теряет свои краски и становится серой. Все эти годы у меня была только одна цель — вернуться домой, хоть в нём уже и никого не осталось. Я вернулся, но особой радости не испытываю, потому что вернулся в такую же пустоту, в которой жил до этого. Чёрная и белая полосы смешались и превратились в одну грязную серость. Ярких красок в моей жизни больше нет, и, возможно, уже не будет, пока Намджун не наиграется со мной вдоволь и не отпустит, как отпускают диких животных из вольеров обратно в их среду обитания. Но не все животные, привыкшие к должному уходу, выживают в той среде. Если они привыкли, что за них всё делают (решают), что не нужно искать еду и охотиться на неё, то они погибают. Как я смогу жить один, без родительской поддержки, неизвестно где и на что? Кем я смогу работать, если за десять лет ничего не достиг в жизни? И как мне продолжать жить дальше с израненной душой и истерзанным сердцем?.. Если по началу я только и делал, что изводил себя грузными мыслями о том, что всё происходящее со мной эфемерно, что не может быть такого полнейшего дна, с которого невозможно подняться на поверхность, а из лабиринта, в котором я заблудился, нет выхода; то с годами постепенно наступало смирение. Человек – такое существо, которое ко всему привыкает мгновенно, — и к слишком хорошему и не очень. В первые годы, когда я покинул родину, во мне теплилась надежда, что всё ещё изменится, что я найду себя, смогу изменить тот сгусток, в который меня увлекало, обволакивая тягучим налётом отчаяния, но постепенно меня стало затягивать в пучину безысходности. Да, я ни в чём не нуждался и не нуждаюсь до сих пор. Не доживаю свои дни за решёткой, как мне пророчили, принуждая пойти на вынужденные меры с помощью угроз и шантажа, но я всё равно остался ни с чем. Моя душа словно стоит на паперти с протянутой рукой и просит о любви… И не важно о какой именно: со стороны родных, близких, друзей, любимого человека… Если ты остался совсем один в этом мире, и никто из прохожих не может тебе подать, не может протянуть тебе руку помощи, то какую цель ты можешь преследовать, оставаясь в одиночестве, в полной темноте?! Пойти на свет? Выпустить, наконец, свои когти и карабкаться к верху? Сейчас у меня больше преимущества, чтобы взбунтоваться, плюнуть в лицо Намджуну и просто уйти. Не важно куда: могу снимать квартиру, где-нибудь подрабатывать (хотя бы в той же танцевальной студии у Чимина, хоть я и забыл все навыки), не сидеть сложа руки, а стараться наладить свою жизнь заново. Открыть другую дверь и ступить на порог новой жизни. Конечно, без проблем не обойтись, но попробовать стоит. Что я могу потерять в той жизни, которая сейчас есть у меня, — статус, влияние? Плевать! Кому нужен статус в обществе, если ты сам себе не принадлежишь?! Если ты просто марионетка в чужих руках, и твоё благополучие зависит от чужого настроения: сегодня ты вёл себя хорошо, значит, я тебя пощажу… Я устал… Я хочу жить: покалеченный, сломанный, но хочу! Стремясь к своей цели, не видишь того, что совсем рядом, у тебя перед глазами… — Ты ещё не готов? — слышу я из распахнутой двери. Ей богу, Хосок меня скоро до инфаркта доведёт! — Нет, а что, уже пора? — закрываю книгу резким хлопком, кладу на столик рядом. — Через час уже нужно выходить, — поясняет он, деловито сунув руки в карманы классических брюк. Да, альфа одет с иголочки, в отличие от меня, он уже в полной боевой готовности! Белоснежная рубашка с накрахмаленным воротником, костюм тёмно-синего цвета с лёгким переливом от люрекса, по бокам атласные вставки, возле карманов, а в ботинках можно увидеть собственное отражение — Чимин подавился бы слюной! — Отлично выглядишь! — замечаю я, разглядев друга с головы до ног. — Спасибо, — смущение в ответ. — Ты бы тоже поторапливался. Нужно будет ещё найти место для парковки. Мягко улыбается, разворачивается, чтобы уйти. — Хосок! — Да? — Ты что-нибудь слышал о благотворительном фонде «Decalcomania»? — Никогда, — лукавая улыбка и честное признание в ответ, но во взгляде я уловил хитрую искорку. За оставшийся час я успел принять душ, сделал сам себе лёгкую укладку, зачесав длинную чёлку назад и зафиксировав её лаком. Чуть отросшие сзади волосы собрал в небольшой хвост. Получилось довольно-таки прилично, если учесть тот факт, что я давно не занимался собой. Чтобы придать более живой цвет лицу, сделал питательную маску, подвёл глаза тёмным кайлом, на веки положил еле видимый слой теней шоколадного оттенка: он идеально подчёркивает цвет моих собственных глаз. Лёгкий блеск на губы, на пальцы несколько колец. Шифоновый брючный костюм телесного цвета с небольшой оборкой из кружева идеально сел по моей фигуре, подчёркивая худобу. Но она не кажется внешне болезненной, а наоборот, выгляжу изящно. Светлые ботинки на низком каблуке, пара браслетов на запястье и тонкая цепочка на длинной шее — идеально для светского раута! — Неплохо выглядишь, — хвалю собственное отражение в зеркале во весь рост, осмотрев себя с ног до головы. — Сойдёт для жёлтой прессы, — игриво подмигиваю сам себе, беру с кушетки лёгкое пальто, выхожу за дверь. Все благотворительные акции начинаются с желания помочь человеку или фонду. С пониманием того, какая это будет помощь: сбор денег для больного, мастер-класс для детей-сирот, информационная кампания, чтобы больше людей узнали о проблеме и помогли ее решить. По дороге до банкетного зала, где должно было проходить мероприятие, я пытался поискать сведения об этом фонде в интернете и соцсетях. Компания совсем ещё молодая, не удивительно, что они проводят такие вечера по сбору средств для помощи. В основном, все её хвалят, как ресурс, задачей которого является осуществление целевых программ социальной поддержки некоторых категорий населения, содействия науке и образованию, поддержки культуры и искусства, охраны здоровья и пропаганды здорового образа жизни, охраны окружающей среды. Но очень мало, я бы даже сказал, совсем ничего не написано о руководителе данного фонда. Что весьма странно… — Рады приветствовать Вас, господин Ким! — вежливо кланяется мужчина в возрасте на входе в здание. Неужели это и есть директор фонда? — Жаль, что сам премьер-министр не смог приехать. — Думаю, ничего страшного не случится, если я буду его представлять?! — вежливо кланяюсь в ответ, пытаюсь улыбаться. — О да, конечно! — тут же засуетился мужчина, провожая меня очередным поклоном. — Проходите! Швейцар принял моё пальто, я неторопливо прохожу дальше, а Хосок следует за мной, стараясь держаться рядом. Зал имеет отдельный вход для гостей заведения. Обстановка вполне торжественная и элегантная: интерьер банкетного зала выполнен в бежевых тонах с использованием фресок, картин и элементов отделки коваными ограждениями — идеальный выбор для организации подобных акций. — Шампанское? — интересуется Чон, осматриваясь по сторонам, как будто ищет кого-то испытующим взглядом. Возможно, официанта? — Было бы неплохо, — киваю и отхожу в сторону большого панорамного окна. Все эти люди мне уже за столько лет пресытили. Не хочется даже ни с кем особо вести разговоры на тривиальные темы, которые мне совсем не интересны. Все будут только обсуждать и хвалить главного премьер-министра страны, совершенно не зная альфу с его другой, тёмной стороны. — Так и будешь тут стоять? — подавая бокал с Laurent-Perrier, альфа становится рядом. — Меня попросили поприсутствовать, сделать пару снимков для прессы и вложить чек на кругленькую сумму, — саркастично замечаю я, пригубляя шампанское. — О том, чтобы я вёл с кем-то задушевные беседы, речи не было. — Умно, — хмыкает Чон, отпивая из своего бокала гранатовый сок. Всё-таки он за рулём. — Если не хочешь ни с кем разговаривать, давай я сам отнесу чек в ящик? — Оу! Это было бы очень благородно с твоей стороны! — издаю лёгкий смешок, пряча улыбку за кромкой бокала. — Ты сегодня мой рыцарь и спаситель. — Ну, своего рыцаря ты сегодня ещё увидишь, — вновь хитрая улыбка легла на его губы, заставляя меня немного напрячься. — Что ты имеешь в виду? — неожиданно, что заставило меня сразу стать серьёзнее. — Давай чек, сам всё скоро узнаешь, — кивает Хосок, протягивая руку открытой ладонью вверх. Подозрительно смотрю на него с долю секунды, но всё же отдаю банковский билет с подписью премьер-министра и возвращаюсь к разглядыванию пейзажа за окном. Солнце почти село, окрашивая весеннее небо в яркие цвета: от красно-оранжевого до синего с фиолетовым оттенком. Я любуюсь видом за стеклом, но меня не покидает чувство дежавю в том, что меня снова кто-то разглядывает. Я ощущаю этот съедающий взгляд сзади буквально кожей. Оборачиваюсь, ищу глазами предполагаемый объект созерцания, нахожу и больше не хочу разворачиваться обратно. Наши взгляды соединились… Меня словно ударила молния. Я смотрю, широко раскрыв глаза, и боюсь моргнуть, потому что вдруг это мираж, — закрою их, и он исчезнет! Испарится, как густой туман, часто проскальзывающий в моих снах. Сердце затрепыхалось, как бешенное, грудную клетку сдавил лёгкий спазм, меня всего затрясло, что даже бокал в руке стал дрожать, словно я в лихорадке. Эти глаза… Эти чёрные глаза вновь прожигают меня насквозь, как и десять лет назад. Жадно бегают по мне, будто хотят насытиться увиденным, а на красивых губах вновь приветливая улыбка. — Чонгук… — срывается шёпот с моих дрогнувших губ. Воздух рвано покидает мои лёгкие, потому что я хочу рыдать и внутренне бьюсь в истерике. Не в силах больше терпеть на себе этот пристальный взор, резко ставлю бокал на поднос мимо проходящего официанта, но из-за дрожащих рук получилось неуклюже, и он тут же падает. Я срываюсь с места. Да, я снова бегу! Потому что стыдно. Потому что он не должен так тепло и искренне на меня смотреть, будто мы виделись с ним только вчера, и ничего между нами не произошло. Бегу от себя, от прошлого, от того, чего так желал и искал всё это время, но вновь испугался. Спускаясь по лестнице, я даже не подумал, что выскочил из здания, напрочь позабыв про своё пальто. Уже ступая на последнюю ступеньку, жмурю глаза, чтобы снять влажную пелену от слёз, слышу вдогонку громкий зов: — Тэхён, постой… Голос… Его голос, прозвучал в моей голове, как самое громкое эхо из прошлого. Взорвался внутри, разнося всё моё сознание на мелкие осколки. — Нет, нет, нет... — шепчу себе под нос, до конца не веря в происходящее. — Нельзя… — хочу сделать шаг, но тело будто парализовало, и стало трудно дышать, точно на улице палящий зной, но жар идёт откуда-то изнутри. — Тэхён, не убегай снова! Прошу тебя! Замер, будто на моей жизненной киноплёнке нажали стоп-кадр. Боясь пошевелиться, закрыл глаза, жмурюсь, с силой сжимаю руки в кулаки, стараясь отсрочить приступ паники. Дрожь не хочет меня отпускать, и я вздрагиваю ещё сильнее, когда сзади на мои плечи ложится пальто, а сильные ладони поправляют его и кладут ровнее. Сглатываю ком в пересохшем горле и боюсь открыть глаза: вдруг это всё-таки мираж или сон. Если это сон, то я не хочу просыпаться. Не хочу терять вновь обретённое тепло от рук, что нежно и на мгновение обнимают сзади, как бы снова успокаивая, и я слышу, как он перемещается, становясь передо мной. Не хочу, чтобы этот запах кофе оказался галлюцинацией, появившейся на нервной почве. — Тэ, посмотри на меня, — просит этот голос, но я сопротивляюсь, не переставая лить слёзы, отрицательно, рьяно мотаю головой. — Прошу, открой глаза. Проглатываю вновь подступивший ком, кусаю нижнюю губу, но медленно открываю глаза и смотрю сначала перед собой: на широкую, высоко вздымающуюся грудь, обтянутую светлой рубашкой. Он по-прежнему не одевается тепло, и ему совершенно наплевать на погодные условия. Не в силах совладать с собой, всё же неторопливо и неуверенно поднимаю глаза. Смотрю на всё ещё красивое лицо, на красивые губы, только без колечка в нижней, на чуть широкий нос, со вздёрнутым кончиком, на красивые линии бровей, теперь тоже без пирсинга, на всё такие же мятные волосы, но теперь намного длиннее, и аккуратные пряди, обрамляющие ровный овал лица наполовину. Смотрю в глаза и вновь тону… Тону от собственных слёз, что в очередной раз дают о себе знать, раздирая мои глаза и застилая их влажной пеленой. Тону от вновь ощущаемого тепла и заботы в этом взгляде, с частичкой горестной тоски, но с искрами любви. Тону и теперь точно не хочу всплывать… — Прости… — судорожно выдавливаю из себя, задыхаясь и заходясь в новой волне истерики. Это единственное, что мне первым пришло в голову, так как я не сказал ему этого десять лет назад. Горло сковал спазм, слова словно застревают в нём. — Прости меня, пожалуйста… — громкий всхлип, и припадаю лбом к мощной груди альфы, сжимая ворот его пиджака трясущимися похолодевшими тонкими пальцами. — Ну-ну, тише, — обнимает Чонгук и, как всегда, успокаивающе и нежно гладит по моей содрогающейся спине, придерживая пальто на плечах. — Перестань. Я очень рад тебя видеть, Тэ! Невесомый поцелуй в макушку, и я всхлипываю ещё громче, жмусь теснее, боюсь отпускать… Хочу сказать: «Забери меня с собой. Забери и увези на край света и никогда больше не отпускай от себя. Не дай мне снова испугаться и сбежать…». Но молчу. Вновь боюсь и молчу… — Тебе не за что просить у меня прощение, — чуть дрогнувшим голосом прошептал Чонгук. — Нет, нет есть! — нетерпеливо мотая головой и не сумев побороть собственную вибрацию в голосе, проговорил я. Плохо повинующимися руками высвобождаю чонов пиджак, поднимаю заплаканное лицо. — За моё молчание. За то, что сбежал. За то, что предал… — Перестань! — несдержанно прорычав, прерывает мои оправдания он, давая понять, что не желает ничего даже слышать об этом. — Не хочешь прогуляться? — уже более спокойно взывает Чонгук, чуть отстраняя от себя и склоняя голову к плечу. На губах появилась лёгкая улыбка. Я шмыгаю носом, оборачиваюсь на вход, в надежде не увидеть там своего водителя, но замечаю двух альф из чужой охраны, о чём-то переговаривающихся между собой. Они хотели подойти ближе, но им словно кто-то резко дал отбой, и они остались стоять на месте. Поворачиваюсь, поднимаю зарёванные глаза на Чонгука и молча киваю, пытаясь изобразить улыбку… С возрастом человек меняется. Меняются и его вкусы, ценности в жизни. Он начинает понимать, чего хочет, имея опыт за плечами. По молодости, по глупости — мы многого не замечаем и не видим, принимаем обычную влюбленность за любовь. А настоящая любовь — она не проходит с годами. И это большая редкость – встретить её, настоящую любовь, и пронести через всю свою жизнь. Но тот, кто её встретил — действительно счастливый человек. Я понял, что не переставал любить Чонгука ни на минуту, ни на секунду и ни на мимолётное мгновение. Эти чувства вспыхнули во мне вновь с ещё большей силой. Только огонь теперь не выжигает всё до пепла, а словно исцеляет меня изнутри... И я ощущаю, как за моей спиной вновь расправляются крылья…