***
— Дин, хочешь присоединиться к нам и поучаствовать в активностях? — Ха. — Что? — Ничего, просто обычно ты не настолько глупа. — Ой, да ладно тебе. Гарт уже там. — И это должно заставить меня сказать «да»? — недоверчиво спрашивает Дин. — Тебе нравится Гарт! — спорит с ним Памела. — Чушь собачья. — Ну, ладно… тебе не не нравится Гарт. — Что ж, да. Но мне и здесь хорошо, спасибо, — говорит он. Памела слегка улыбается и пожимает плечами. — Ну, ты знаешь, где нас найти. Дин не думает, что это стоит удостаивать ответом. Его руки сегодня издеваются над ним — это боль, время от времени пронзающая их, боль, которая не проходит. Возможно, в течение дня станет лучше, но он сомневается в этом. Утро — всегда самая худшая часть суток. Он одеревенел и чувствует боль оттого, что всю ночь пролежал в постели, а впереди ещё целый день, которому не видно конца. Если Дин ляжет спать в десять, то ему предстоит пережить ещё десять с половиной часов бодрствования — пока что прошло только два. Постояльцы могут вставать, когда захотят, но как только персонал понял, что Дин предпочитает «никогда», они начали проявлять инициативу «Вытащи Дина Винчестера из кровати». На самом деле между медсёстрами продолжается соревнование, кто сможет уговорить его встать раньше всех — у них есть свои личные рекорды, записанные на доске в комнате отдыха. Эллен — нынешняя обладательница титула с результатом 9:02. Иногда Дин специально остаётся в постели, просто чтобы позлить сиделок, которые ему не нравятся (самое раннее, что удалось Руби, — это 12:55, что она посчитала успехом), но, честно говоря, он просто не видит особого смысла вставать. И даже если он вылез из постели, он ни за что в жизни не станет принимать участие в «активностях». В девяти случаях из десяти они связаны с клеем с блёстками или фломастерами, и он правда предпочёл бы умереть. Время от времени к нему заходит кто-то из персонала, чтобы проверить, всё ли у него в порядке, но в основном они просто оставляют его в покое. Проходит половина дня, прежде чем кто-то ещё стучит в его дверь. — Что? — кричит он. — Привет, солнышко, — лениво улыбается Мэг. Не каждая сиделка работает каждый день, но большинство предпочитает определённые. По четвергам приходят три женщины, которые настолько ужасающи, что Дин почти уверен, что они вылезли из самого Ада: Мэг, Руби и Лилит. С ними можно справиться по одной, но со всеми сразу? Если Дин одиночка, то по четвергам он откровенный затворник. — Чего ты хочешь? — Умерь свой пыл, я даже не надела своё красивое бельё сегодня, — отмахивается Мэг. — Ты выйдешь из комнаты? — Нет, очевидно, что нет. — Уверен? Дин морщится. — Эм, да? — Мэг редко утруждает себя тем, чтобы спрашивать что-то, тем более дважды. — Решила уточнить, — говорит она. — И просто к слову, у нас новый волонтёр. — Что, кто-то умер? — волонтёров здесь обычно можно разделить на две категории: дети, пытающиеся получить значки, и женщины настолько старые, что они, вероятно, слабее его. — Может быть, — пожимает плечами Мэг. — В любом случае, замена стоит твоего внимания, — она уходит прежде, чем он успевает выдать ей ещё какую-нибудь колкость, и он оказывается перед дилеммой: выйти и посмотреть, что там происходит, — прекрасно понимая, что это может быть уловкой, и что даже если это не так, он прислушается к Мэг, — или остаться в своей комнате и сходить с ума от любопытства. Прошло много времени с тех пор, как что-то вызывало у Дина любопытство. Он выкатывается наружу, с минуту ждёт в дверях, пропуская Пэм с другим постояльцем — коридоры здесь широкие, но не настолько, и направляется в комнату отдыха, всё время думая о том, что даже если там чёртов Боб Росс, это всё равно того не стоит, — а затем автоматическая дверь открывается, и он оказывается внутри, и, мать твою, он собирается разорвать Мэг на части. — Дин, — говорит Мэг с улыбкой, буквально кричащей: «Ха-ха, выкуси», ей не хватает только таблички с мигающими огоньками. — Я так рада, что ты решил почтить нас своим вниманием. Кастиэль, это Дин, один из наших постояльцев. — Приятно познакомиться, — говорит новый волонтёр. Причина, по которой Мэг вытащила Дина из комнаты, конечно, заключается в том, что Кастиэль, вероятно, самый привлекательный человек на всём белом свете. У них был один волонтёр, когда Дин попал сюда в феврале прошлого года, который выглядел примерно так же (ну, насколько каракули выглядят так же, как картины Ван Гога), и Дин пялился на него, а Мэг это заметила. И он понимает, он чертовски ясно понимает по тому, как она смотрит на него сейчас, что она помнит об этом, потому что Мэг ужасна во всех мыслимых отношениях. Глупо привлекательный мужчина улыбается, в то время как Дин прожигает Мэг визуальным эквивалентом кислотного душа. — Дин может говорить, — бросает Пэм с другого конца комнаты. — Не позволяй ему пытаться убедить тебя в обратном. — Это вроде как часть обряда посвящения, — добавляет Руби, не отрываясь от своего журнала. — Прошло два месяца, прежде чем я поняла, что он может говорить. — Да, — говорит Дин Кастиэлю, решительно игнорируя всех остальных людей в комнате. — Мне тоже приятно, — он начинает отъезжать. — Ты же останешься? — спрашивает Кастиэль, и руки Дина замирают на колёсах его кресла. Показаться в комнате отдыха и сразу же покинуть её, наверное, действительно странно. Плюс, если он уйдёт сейчас, Мэг поймёт, что парень зацепил его — что означает, что она зацепила Дина. Дин не позволит этому случиться. — Я немного посмотрю телевизор, — говорит он с натянутой улыбкой, указывая на экран, висящий на стене. Кастиэль кивает и поворачивается обратно к столу, который они накрыли. Дин осторожно оглядывается, когда проезжает мимо, ожидая увидеть там чёртовы раскраски, но Кастиэлю повезло избежать этого кошмара. До Пасхи осталось всего несколько дней, так что тема поделок предрешена. Возможно, Дину плевать на украшения, но другие хотят этого, и кто он такой, чтобы портить им веселье? — Эй, могу я переключить канал? — спрашивает он Эву, которая просто пристально смотрит на него в ответ. Требуется большое мастерство, чтобы сказать «даже не думай об этом» одними только глазами, но Эва вроде как эксперт, поэтому Дин заканчивает тем, что смотрит какое-то грёбаное шоу про торты (почему так много чёртовых шоу про торты?), когда может просто вернуться в свою комнату с настоящим приличным телевизором. Примерно минут через пять раздражение (и нарастающее истерическое сосредоточение на диаметре кремовых роз) берёт над ним верх. Дину нечего доказывать — ни этому парню, ни кому-либо ещё. Мэг может идти к чёрту. Он разворачивает своё инвалидное кресло, готовый сбежать, но каким-то образом случайно встречается взглядом с Кастиэлем. По крайней мере, новый волонтёр сидит, так что нет обычной неловкости, которая возникает из-за того, что ваши глаза находятся на несколько футов ниже того места, где люди ожидают их увидеть. — Почему-то я сомневаюсь, что ты решил сделать пасхальную корзинку, — невозмутимо говорит Кастиэль. Дин фыркает. — Стоит отдать тебе должное, ты схватываешь всё на лету, — он двигается на несколько футов вперёд, туда, где Кастиэль отрезает кусочки ленты. — Что вообще делать с этими корзинками? — Класть в них что-нибудь, наверное, — Кастиэль вертит корзинку в руках. — Я не совсем уверен. Передашь мне клей? — проходит мгновение, прежде чем Дин понимает, что Кастиэль обращается к нему. — Конечно, — говорит он, и его руки ведут себя хорошо достаточно долго, чтобы подать клей-карандаш. — Спасибо, — Кастиэль аккуратно намазывает клей на обратную сторону ленты, а затем приклеивает её. Подняв корзину, чтобы показать женщине рядом с ним, он хмурится. — Ленор, я не совсем уверен, что мы сделали это правильно. Дин фыркает. — Да уж, — говорит он, прежде чем успевает остановить себя. — Не так уж и плохо, — спорит Кастиэль. Ленор, возможно, и не может этого сказать, но Дин почти уверен, что она думает о том же, о чём и он. Лента, которая должна была проходить параллельно, настолько перекосилась, что начинается наверху и заканчивается на полпути вниз по корзине. — Без обид, но это просто ужасно. — Возможно, она слегка смещена по отношению к центру… — Ага, а я слегка прихрамываю, — усмехается Дин. Он ожидает, что Кастиэль скривится или поморщится, но тот даже не моргает. — Это довольно сложно, — защищается Кастиэль, меняя тактику. — Лента соскальзывает. — О, точно, конечно. — Так и есть, — Кастиэль отрывает ленту и смотрит на неё так, как будто она нанесла ему личное оскорбление. — Это уже моя вторая попытка. И я не верю, что это вообще возможно. — Чувак, это приклеивание ленты к плетёнке. Тут не нужно быть Дэмьеном Херстом. — Говорю тебе, это невозможно. — Ставлю десять баксов на то, что это вполне возможно. Кастиэль смотрит на него краем глаза. — Пять, — возражает он. Полтора часа спустя, после того, как Дин приклеил ленты к десяти корзинам («Молчи», — предупреждает он после того, как испортил первую, и совершенно невозмутимое лицо Кастиэля на самом деле раздражает больше, чем смех), всех зовут на ужин. Дин тихо вздыхает с облегчением, потому что его руки в лучшем случае в нескольких минутах от того, чтобы превратиться в свинец. Приклеивание лент, возможно, и не обременительно для большинства людей, но он больше не «большинство людей», о чём ему настойчиво напоминают его ноющие суставы. Дин отставляет последнюю корзину, ухмыляется и кладёт руку на стол. Кастиэль сердито смотрит на него и бросает мятую пятидолларовую купюру в протянутую ладонь. — Спасибо, что пришёл, Кастиэль, — говорит Пэм, когда тот встаёт, чтобы уйти. — Всегда пожалуйста, — говорит он тем хриплым голосом, который больше бы подошёл для работы в сексе по телефону за доллар в минуту, чем для дерьмового дома инвалидов. — Я вернусь на следующей неделе в то же время, если это возможно? — Отлично, — кивает Пэм. — Тогда увидимся. — Да, хорошо. До свидания, Ленор. До свидания, Дин. — Увидимся, — говорит Дин. Он отказывается есть вместе с остальными два вечера подряд, вместо этого удаляясь в укрытие своей комнаты. Он почти заканчивает со своим ужином, когда понимает, что только что принял участие в групповой активности впервые за по крайней мере пять месяцев, и что Кастиэль заставил его сделать это. Вот засранец. Дин не знает, хмуриться ему или улыбаться.***
Пасха наступает через несколько дней. Все помещения увешаны украшениями, и персонал полон решимости отпраздновать это событие, пряча завёрнутые в фольгу яйца по всему дому и устраивая охоту на них. Дин не выходит из своей комнаты. — Видимо, ты не хочешь своё, — говорит Эллен с порога, держа яйцо в золотой обёртке. — Брось на кровать, — говорит он. И она делает это, но задерживается на мгновение. — Слышала, ты помогал делать эти корзинки, — улыбается она. Дин стонет. — Я приклеил пару лент, потому что волонтёр облажался. Вот и всё. Эллен засовывает большие пальцы в петли на поясе и прислоняется спиной к двери. — Выглядят отлично, — мягко говорит она. — Тебе-то какое дело? — Мы тебе не враги, парень, — вздыхает Эллен. — Было приятно услышать, что ты принял в чём-то участие, вот и всё. Ты же знаешь, что нам нравится видеть тебя вне этой комнаты. — Чушь. — Нет, не чушь, — она ждёт, что Дин ответит. Пусть ждёт. — Разговаривала с Сэмом пару дней назад, — говорит она. Эллен даже не работала в тот день, когда приходил Сэм, но почему-то это не удивляет. Из всех сиделок здесь Сэм, вероятно, сблизился больше всего с Эллен — и, честно говоря, Дин тоже. — Он сказал мне, что ты не хочешь, чтобы он приходил так часто. — Да. И что? — Почему? — У парня есть своя жизнь. Он должен жить её. — И ты не считаешь себя частью этой жизни? — спрашивает Эллен. Дин отворачивается с улыбкой, которая больше похожа на гримасу. — Так, мы не будем говорить об этом. — Какой шок, — бормочет Эллен. — Прошу прощения? — Прости, Дин, это было грубо, — извиняется она, качая головой. — Я просто… Я бы хотела, чтобы ты подпустил нас. — Что это вообще значит? — Я имею в виду, что не нужно быть гением, чтобы увидеть, что тебе больно, но нужно быть экстрасенсом, чтобы выяснить причину. Дин хочет ударить что-нибудь. Он хочет сказать ей, что если она хочет понять, в чём дело, ей просто нужно посмотреть. Прочитать раздел его личного дела с пометкой «история», послушать, как он пытается и не может кашлять, как нормальный человек, посмотреть на его чёртовы мёртвые ноги и повреждённые одеревеневшие руки. — Спасибо за яйцо, — вместо этого говорит он. — Как-нибудь ещё поболтаем. — Ты же придёшь на ужин, да? Дин должен сказать «да». Они придают большое значение этому празднику, и если он скажет «нет», то поведёт себя как семилетний ребёнок, закатывающий истерику на вечеринке, портя её для всех остальных. — Посмотрим, — говорит он, что, как они оба знают, в конечном итоге означает «нет». Искорёженный металл, острый и жестокий, впивающийся в его плоть, боль обжигает так сильно по сравнению с холодным стеклом, путающимся в его волосах. Это больно, как это больно, его голова, руки, спина, всё изранено, изуродовано, но нет, нельзя думать об этом. Сосредоточься, нужно найти Сэма. Ноги не болят, маленькие радости. Найди, Сэмми, только это важно, найди Сэмми. Игнорируй боль. Левая нога, двигайся. Нет, ничего, всё ещё в состоянии шока. Папа, кажется, в порядке, можешь пока оставить его, но Сэм… Ты должен найти Сэма. Присматривай за братом, ты чертовски облажался, присматривай за Сэмми. Левая нога, двигайся. Ничего. Ноги не болят. Кровь пропитывает его волосы, кровь покрывает всё, всё покрыто кровью, но чья это кровь? Может, это кровь Сэма, может, Сэм, найди Сэма, найди Сэма, найди Сэма, двигай левой ногой, двигай, ДВИГАЙ… Дин резко просыпается. Пот липнет к его футболке у затылка, его глаза находят размытые цифры на часах — 3:11. Паника начинает проходить, и он позволяет голове упасть обратно на подушку. Он закрывает глаза и делает медленный, глубокий вдох. Грёбаные кошмары. Дину требуется несколько часов, чтобы снова заснуть, но в конце концов ему это удаётся. Раньше он никогда не спал так много. Он работал вместе со своим отцом, и они разделяли философию «отоспимся на том свете». Теперь, когда Джон мёртв, а Дин в таком состоянии, они оба навёрстывают упущенное за все те бессонные ночи. Персонал посылает Лилит разбудить Дина, что в большинстве случаев по утрам срабатывает. Дин встаёт из-за Эллен, потому что уважает её; он встает из-за Лилит, потому что она его пугает. Руби раздражает, а Мэг вызывает отвращение, но Лилит, по какой-то причине, которую он не может назвать, невероятно пугающая. — Дин? — зовёт она. Дин всегда ненавидел, когда женщины разговаривают таким жеманным голосом маленькой девочки. Лилит — мастер в этом деле, но она не столько Тряпичная Энн, сколько Самара. — Ты собираешься вставать? И в большинстве случаев по утрам это срабатывает. — Нет, — говорит Дин из-под одеяла. — Но уже половина десятого, глупышка! — напевает Лилит. — Ты пропустишь завтрак. — Мне всё равно. — Дин, — говорит она, её сладкий тон становится резче. — Я правда думаю, что тебе стоит встать сейчас, понимаешь? — Эй, помнишь всю эту чушь об «удовлетворении моих потребностей» и «уважении моего выбора»? — спрашивает он. — Уважай этот выбор. Иди к чёрту. После нескольких мгновений тишины Дин слышит, как закрывается дверь. Хорошо. Он ещё не готов встретиться лицом к лицу с миром. Лилит не возвращается, но через несколько часов приходит Пэм. — Добрый день, красавчик. — Пока я не встану, технически ещё утро. — Время не крутится вокруг тебя, милый, — легко говорит она. — Если хочешь поесть, то тебе нужно пошевелиться. Все остальные уже поели. — Я могу поесть в постели? — Конечно, если ты хочешь, чтобы уборщики выследили тебя и спустили с тебя шкуру. Нет, давай, вставай, тебе это на пользу. — Точно, потому что мне нужно размять ноги, — бормочет он. — Сколько времени? — Десять минут второго, — Дин кивает и тянется к поручню на стене. Обхватив его обеими руками, он поднимается. Пэм молча ждёт, зная, что лучше не предлагать ему помощь. — Итак, еда, — говорит Пэм. — У нас есть суп, печёная картошка и киш. Это неплохой выбор, — Дин мог бы справиться с картошкой, — но его руки дрожали всё утро, и время от времени их сводило судорогами. Его обычная тактика выбора пищи, которую можно наколоть на вилку, не работает в такие дни, как этот, потому что он даже не сможет нормально держать вилку. — Знаешь, я не так уж и голоден, — говорит он. Взгляд Пэм падает на его руки, туда, где он прячет их под одеялом, стыдясь скрюченных кулаков. Её глаза становятся печальными от понимания. — Дин… — Не голоден, Пэм, — повторяет он. Она кивает и уходит. Дин садится в постели и чувствует знакомое, ужасное ощущение в горле, которое означает, что «эй, время кашлять». Он наклоняется вперёд, прижимая руку к грудной клетке и заставляя себя выполнять определённые движения. К тому времени, когда всё кончается, он чувствует себя измотанным, но мысли о том, что ему придётся снова иметь дело с Пэм, достаточно, чтобы заставить себя перебраться на стул. Он надевает растянутую футболку и свободную толстовку, затем старательно натягивает чистые боксеры и спортивные штаны. Это занимает много времени, и помимо того, что он дрожит, как ребёнок, накачанный кофеином, у него болят руки. Они действительно чертовски болят, но он полон решимости игнорировать это. Когда он работал в ФБР, то почти ежедневно получал травмы, и даже тогда он никогда не принимал обезболивающих. Стоит Дину взять пульт от телевизора, как кто-то снова стучит в его дверь. — Что? — раздражённо говорит он. И поскольку Бог неоднократно давал ему понять, что если он и существует, то ненавидит Дина, это Руби. — Привет. Ты выйдешь? — Нет. — Уверен? Потому что красавчик, с которым ты целый час плёл корзинки, снова здесь. Иногда Дин думает, что, наверное, это хорошо, что он больше не имеет при себе оружия. — Иди нахер. — Извините, вы хотели бы, чтобы это сообщение было передано ему? Дин притворяется, что её не существует, пока она не сдаётся и не уходит. Однако спустя полчаса в дверь снова стучат. — Руби, проваливай. — Попробуй ещё раз, — отвечает Пэм. — Пэм, проваливай. — Попробуй ещё, — говорит она, открывая дверь. — Ты в порядке? — Мне было бы лучше, если бы меня оставили в покое, — ворчит он. — Вы не достаёте вот так других постояльцев. — Это потому, что они выходят из своих комнат чаще, чем раз в месяц, — объясняет Пэм. — Давай, милый, проведи с нами немного времени. Как на прошлой неделе. — Я… нет, понятно? Я не хочу плести дурацкие корзинки, и я не хочу выходить и разговаривать с людьми. Я хочу остаться здесь и ничего не делать, и чтобы меня прекратили доставать каждые пять минут. Что, чёрт возьми, с вами со всеми сегодня не так? — Не знаю, — совершенно невозмутимо отвечает Пэм. — Может, это потому, что ты чертовски очаровательный. Но не волнуйся, я тебя услышала. Попрошу ещё раз, а потом, клянусь, оставлю тебя в покое. Выйди ненадолго, Дин. Всего на десять минут. Может, ты неплохо проведёшь время. — Спасибо, но нет. Пэм кивает, она ждала такого ответа. — Делай, что хочешь. И он делает, и «делай, что хочешь» подразумевает под собой пребывание в комнате и чтение журналов. В пять в его дверь снова стучат (возможно, ему стоит нанять дворецкого), и Дин предполагает, что это снова кто-то из персонала, — тот, кто вытянул короткую спичку и должен попробовать уговорить его поесть с остальными. Что ж, удачи, сегодня не тот день, когда он готов терпеть присутствие других людей. — Да? — говорит Дин, не отрываясь от журнала. — Здравствуй, Дин, — говорит очень мужской голос. Сиделок-мужчин гораздо меньше, чем женщин, и Дин знает их всех достаточно хорошо, чтобы понять, что этот парень не из персонала. Кроме того, этого голос действительно нелегко забыть. Он поднимает глаза и, конечно же, видит Кастиэля. — Эм… чем я могу тебе помочь? — спрашивает Дин. — Эм, ничем, — отмахивается Кастиэль. — Я спросил о тебе, и мне сказали номер твоей комнаты. Подумал, что мог бы зайти и спросить, как ты. — Ну, так же, как и всегда, — говорит Дин. Виснет неловкая пауза, которую Кастиэль не спешит заполнить. — А ты? — в конце концов добавляет Дин. — Хорошо, — отвечает Кастиэль. — Мы делали украшения. — Что ж, это звучит как что-то, что я бы возненавидел. — Почти наверняка. Дин усмехается. — Знаешь, ты не особо хорошо продаёшь свои услуги. — Я и не пытаюсь, — просто говорит Кастиэль. — Да, ладно, — говорит Дин, ожидая, что Кастиэль улыбнётся или пошутит. Кастиэль не делает ни того, ни другого. Его глаза прикованы к лицу Дина, взгляд блуждает по его чертам, как будто это что-то, что стоит запомнить. Дин смотрит на него, отводит взгляд, смотрит снова. Он пытается придумать, что бы такое сказать, и терпит неудачу. Его руки болят. — Что ж, до свидания, Дин, — наконец говорит Кастиэль и уходит, прежде чем Дин успевает что-то ответить. Он смотрит туда, где только что стоял парень, и качает головой, тяжело вздыхая. Он думает, что когда-то давно, люди назвали бы его «очаровательным». Здесь работает по меньшей мере двадцать разных волонтёров, и только трое знают Дина по имени; только около шести знают, что он вообще существует. И, конечно же, никто из них никогда не приходил в его чёртову комнату. Что, чёрт возьми, заставляет Кастиэля проявлять такой интерес? Это раздражает. Дин установил здесь свой распорядок, свой образ жизни, и ему не нравится, что этот парень просто приходит и всё портит. К тому же он почти уверен, что персонал не должен сообщать незнакомым людям (потому что Кастиэль — незнакомец), где находятся комнаты кого-то из постояльцев. Это почти наверняка работа одного из самых демонических сотрудников, потому что, как бы Пэм ни любила его бесить, она уважает его. На самом деле Дина не беспокоит, что Кастиэль знает, где находится его комната, но ему не нравится то, что Кастиэль смог это узнать. Это личная информация Дина, и его бесит, что они просто так выдали её. Более того, его бесит, что они вообще могут это сделать, что его личная информация больше не принадлежит ему. Остаток дня Дин проводит, притворяясь глухонемым, всякий раз, когда кто-нибудь пытается с ним заговорить. Похоже, всем всё равно — хотя, по правде говоря, он не уверен, что они замечают разницу.***
Во вторник Дин отправляется на обязательный ежемесячный осмотр. В доме работает большая команда медиков, но, поскольку Дин не является пациентом, требующим постоянного внимания, он не особо часто с ними встречается. Он всегда может обратиться к ним, но не видит в этом смысла. Его ноги больше никогда не заработают. — Как у тебя дела, парень? — Жизнь прекрасна. Бобби хмыкает. — Снимай кофту. — Ты даже не угостишь меня выпивкой для начала? — возражает Дин, но подчиняется, стягивая толстовку и кидая её на пол. Бобби бросает на него полный уныния взгляд. — Вон там есть стол. — Да, но пол прямо здесь, — Дин снимает футболку и тоже позволяет ей упасть. Бобби пододвигает табурет и начинает ощупывать грудь Дина. Его руки в перчатках холодные, но когда они опускаются, чтобы осторожно прощупать живот, Дин перестаёт их чувствовать. Бобби надевает свой стетоскоп. — Сейчас послушаю твои лёгкие. — Я постараюсь, чтобы они звучали красиво, — Бобби внимательно слушает его, а потом проверяет сердце. — Для меня всё звучит хорошо. Ты нормально себя чувствуешь? — Прекрасно. — Боли в груди или затруднение дыхания? — Нет. — Проблемы с кашлем? Кашель — интересная для Дина вещь, потому что, как оказалось, что в этом задействованы мышцы, о которых он даже не подозревал. Прокашляться никогда не бывает легко, когда внутренности не хотят работать с тобой заодно. — Не хуже, чем обычно, — отвечает Дин. — Боли в животе? — Нет. — Внизу всё в порядке? Справляешься? — Вы тот ещё грязный старикашка, доктор. Но да, я справляюсь. — Катетеры — это то ещё удовольствие, но тот факт, что Дин всё ещё способен управляться с ними без посторонней помощи, занимает довольно высокое место в его скудном списке «причин быть благодарным». Бобби протягивает ему его футболку. — Надевай, и мы тебя взвесим. — Ну, Бобби, это обязательно? — Для тебя доктор Сингер, — говорит Бобби, делая пометки в своём планшете. — И да. Ты знаешь правила. Вздохнув, Дин повинуется. Пересаживаться в кресло для взвешивания неудобно, но он справляется с этим, и оказывается, что за месяц он набрал два фунта. Наверное, это просто вода или что-то в этом роде, и у него даже близко нет лишнего веса, но это всё равно выводит его из себя. Он уже потерял смехотворное количество мышц в ногах и, похоже, компенсирует это жиром. Бобби измеряет его давление и проверяет ещё пару вещей. Дин с блеском проходит все тесты, и Бобби говорит, что результаты анализов будут готовы через пару дней. Дину плевать на них, но он всё равно кивает. — А как у тебя дела? — спрашивает Бобби, когда Дин натягивает толстовку. — Ты же знаешь, что уже в третий раз задаёшь этот вопрос? Может, это тебе стоит обследоваться. Возрастные изменения и всё такое. — Ты знаешь, о чём я спрашиваю, парень, — отвечает Бобби, — уж точно не о твоих артериях. Как твоя голова? — Без изменений, — пожимает плечами Дин. — Ты не пытался… — Бобби замолкает. На самом деле это не его область. — Почти уверен, что если бы я это сделал, то в моей карте это было бы записано, — сухо замечает Дин, и Бобби кивает. — Действительно. Продолжай в том же духе, ладно? — Сделаю всё, что в моих силах, — говорит Дин с натянутой улыбкой, в которой нет искренности. Бобби сердито смотрит на него с той грубой симпатией, которой он славится. — Давай, вали отсюда, — говорит он, отмахиваясь от Дина своим планшетом. У организаторов и координаторов, стоящих высоко в этой иерархии, вероятно, случился бы сердечный приступ, если бы они услышали, как некоторые из здешних сотрудников разговаривают с Дином, но это то, чего он хочет. Их профессионализм заключается в индивидуальном подходе к каждому человеку, и Дин хочет, чтобы они вели себя с ним так, как если бы встретили его за пределами этого проклятого места. Если это означает, что к нему относятся как к раздражающему придурку, тогда всё в порядке. По крайней мере, в этом есть искренность. — Увидимся в следующем месяце, Бобби, — говорит Дин, покидая кабинет. — Доктор Сингер! — кричит Бобби ему вслед, но он не серьёзно. Они оба прекрасно знают, что Дин никогда не будет называть его так, и, — что более важно, — Бобби этого и не хочет.***
В четверг Пэм уговаривает Дина встать в одиннадцать, что все остальные находят впечатляющим. По четвергам приходит Кастиэль, но это не имеет значения, потому что Дин ни за что не станет принимать участие в «активностях». Он, вероятно, даже не увидит этого парня. — Эй, Пэм, можно мне принять душ? — Конечно, милый, — легко отвечает Пэм, и Дин испытывает к ней короткий прилив нежности. Он принимает душ каждые несколько дней, обычно в результате чрезмерного нытья кого-то из сиделок. Он переодевается примерно так же часто, спит в том, что носит днём, потому что ему некуда идти и не с кем встречаться, так что какая разница? Он бы поблагодарил Пэм за то, что она не придала этому большого значения, но тогда он бы признал, что это так, поэтому ему остаётся только быстро ухмыльнуться. Принимать душ никогда не бывает приятно (даже фраза «стул для душа» смущает его), но Дин вынужден признать, что после этого чувствует себя лучше. Он проводит утро, бесцельно переключая каналы, и в половине первого Пэм предпринимает отважную попытку уговорить его пообедать с остальными. Она терпит неудачу, но принимает отказ довольно легко. — О, кстати, хотела тебе сказать, — говорит она. — Сегодня днём поездка по магазинам, если тебе интересно? — Ни капли. — Ну, ты весь такой чистый и опрятный. — Мне ничего не нужно, — если точнее, ему не нужно выходить на улицу, чтобы люди смотрели на него с жалостью, отвращением и… фу. Всё это просто отвратительно. — Имеет смысл, — говорит она. — Руби и Мэг собираются выехать в два, так что у тебя есть время передумать. Уход Руби и Мэг — неожиданный бонус, и хоть Лилит всё ещё здесь, она застряла с бумагами в офисе. Дин, конечно, не меняет своего решения, но к трём часам ему становится так скучно, что у него остаётся только три варианта: пялиться в потолок, разложить одежду по цветам или покинуть комнату. Обычно он бы не стал даже рассматривать третий вариант, но, поскольку демоны заняты другими делами, он решает рискнуть. — Привет, — улыбается Джо, когда он вкатывается в комнату отдыха. Она сидит за столом с Ченнинг, и Дин направляется к ним. — Что, не было настроения для шоппинга? — спрашивает он. — Я, по-твоему, похожа на ту, кто любит шоппинг? — возмущается Джо. — Я не собираюсь отвечать на этот вопрос, — Дин бросает взгляд на художественные принадлежности, разложенные перед ней. — Хотя, похоже, ты из тех, кто любит искусство. — Не угадал, — отмахивается она. — Мы делаем открытки. У моей бабушки скоро день рождения, а Ченнинг хочет пожелать Кевину успехов. У него скоро экзамены. Дин оглядывается по сторонам, но, кроме нескольких постояльцев, здесь никого нет. — Эту активность возглавляют призраки? — Неа. Какой-то волонтёр по имени… не запомнила. Красивые глазки. Носит плащ. — Кастиэль, — подсказывает Дин. — Как-то так, да, — соглашается она. Раздражение покалывает затылок Дина — он не ошибается, парня определённо зовут Кастиэль, — но он игнорирует это чувство и размещается рядом с Ченнинг. — Думал, Кевин уже сдавал экзамены совсем недавно, — хмурится Дин. — У него… всегда… экзамены, — отвечает Ченнинг. — А я… всегда… делаю открытки. — Это мило, — говорит Дин, хотя для него это звучит как-то бессмысленно. — Тебе стоит перейти на ежегодный тираж. Ченнинг тихо смеётся. — Возможно. — У тебя есть кто-то, для кого можно сделать открытку? — спрашивает Джо. — Нет, — отвечает Дин, но потом, по какой-то причине, добавляет. — Хотя у моего брата день рождения через две недели. — Подходит. Хватай клей. — Эм, нет. — Почему нет? — Я не делаю открытки. — О, да брось, это весело! — Это ужасная ложь. — Не узнаешь, пока не попробуешь, — встревает новый голос за его спиной, заставляя Дина слегка вздрогнуть. — Здравствуй, Дин. — Они же не заставили тебя снова клеить ленты, да? — говорит Дин, поворачиваясь, чтобы взглянуть на Кастиэля. — Меня переназначили на творческую работу, — говорит Кастиэль, садясь рядом с Ченнинг. — Что думаешь? Пока это просто слово «УСПЕХОВ», обведённое чёрной ручкой. — Будет сложно понять это неправильно, — замечает Дин. — Уверен, я бы смог найти способ, — говорит Кастиэль так серьёзно, что Дин едва не упускает шутку. — Ты будешь делать открытку? — Не… — У его брата скоро день рождения, — перебивает Джо. — Так что ему придётся. — У тебя есть брат? — спрашивает Кастиэль. — Ага. Его зовут Сэм, — говорит Дин. — Старший или младший? — спрашивает Джо. — Младше меня на четыре года. В мае ему исполнится двадцать четыре. — Значит, тебе двадцать восемь, — говорит Кастиэль. — Да. И что? — Просто наблюдение, — пожимает плечами Кастиэль. — Вот, — он протягивает Дину пустой белый лист, прежде чем тот успевает возразить. — Я… нет, слушай, я не… — Тут есть розовый, если хочешь, — предлагает Джо. Дин хмурится, и она бьёт его своей недоделанной открыткой. — Каким цветом ты хочешь закрасить слова, Ченнинг? — спрашивает Кастиэль. — …красный, пожалуйста. — Вот этот подойдёт? — спрашивает он, выбирая фломастер. Она кивает. — А у тебя есть семья? — говорит Джо, делая какой-то набросок. — У меня? — переспрашивает Кастиэль, поднимая глаза. Рука с фломастером замирает, и на мгновение Дину кажется, что он видит печаль в глазах Кастиэля («красивые глазки», как сказала Джо. Дин не заметил этого раньше, но полагает, что они и правда вроде как красивые. Ну, если вам нравится такое). Что бы это ни было в его взгляде, оно исчезает почти мгновенно, и Кастиэль продолжает раскрашивать. — Да. Старший брат, двое младших и сестра. Джо присвистывает. — Большая семья. Кастиэль выглядит так, будто хочет сказать что-то ещё, но не говорит. — А я единственный ребёнок в семье, — продолжает Джо. — По мне заметно? — Как сказать. Ты снова ударишь меня своей открыткой? — спрашивает Дин. Джо отвечает, снова ударяя его своей открыткой. — Ай, — демонстративно возмущается он. Ченнинг хихикает, и Дин опускает взгляд на чистый лист перед собой. — Что мне вообще с этим делать? — вздыхает он. — Можешь начать с «с днём рождения», — сухо говорит Джо. — Что нравится Сэму? — спрашивает Кастиэль. — Эм. Девчачьи штучки, — Джо с угрозой смотрит на него, поэтому он спешит продолжить. — Книги. Он обожает читать. Мифологию и классическую литературу, но на научной фантастике он просто помешан, — Дин хмурится, перебирая в голове факты. — Думаю, ещё он любит собак. — Отлично, тогда нарисуй пса-робота, — говорит Джо. Дин сердито смотрит на неё. — Я слишком стар для этого, — жалуется он. — Просто напиши «С днём рождения», — предлагает Кастиэль, начиная раскрашивать «С». — Ты всегда можешь добавить что-то ещё позже. — Ладно, — Дин хватает один из гигантских фломастеров, которые они закупают здесь, — пойдёт, Сэм любит синий, — и начинает писать. Он пишет «Н», когда его рука начинает дрожать, проводя неровную линию через всю страницу. — Мать тв… Кастиэль передаёт ему ещё один лист, ничего не говоря, даже не отрываясь от буквы, которую он заштриховывает. Дин воздерживается от комментариев и пробует снова. На этот раз он успевает дойти до «М». — Ну, видимо, не суждено, — говорит он, стараясь казаться невозмутимым, когда откладывает лист в сторону. Не проблема. Совсем нет. Он даже не хотел делать эту чёртову открытку. Сколько ему, пять? — Ой, да ладно, — говорит Джо. — Последняя попытка? Дин вздыхает. — Ладно. Последняя попытка, — он поднимает фломастер, сосредотачиваясь, делая это медленно, и на этот раз добирается до грёбаной «И», когда рука снова его подводит. — Дин? — говорит Кастиэль, смотря туда, где сидит Дин — его голова опущена, руки вцепились в колеса. Он хочет вонзать в них ногти, пока чёртовы шины не лопнут, хочет выдернуть телевизор из розетки и вышвырнуть его в окно, хочет почувствовать, как всё ломается, почувствовать, как всё ломается из-за него… — Не вышло, — говорит Дин сквозь стиснутые зубы. Наступает пауза, как обычно бывает, когда люди понятия не имеют, что сказать. Однако, когда Дин смотрит на Кастиэля, обычное выражение жалости и замешательства отсутствует на его лице. Вместо этого Кастиэль хмуро смотрит на открытку перед собой. Кастиэль поднимает её, чтобы показать остальным. — Думаю, что-то пошло не так, — говорит он, звуча искренне растерянным. Он случайно закрасил всю «В» целиком, так что теперь открытка выглядит просто нелепо. Дин ничего не может с собой поделать. Он начинает смеяться. — Боже, — удаётся выдавить ему. — У тебя даже нет оправдания, — Джо присоединяется к его веселью, и даже Ченнинг тихо хихикает. — Прости, Ченнинг, — говорит Кастиэль. — Я отвлёкся. Начну сначала. — Нет, — отвечает она, всё ещё с лёгкой улыбкой на лице. — Всё… в порядке. Мне… нравится… так. — Ты мог бы вырезать серединки, — предлагает Дин. — Но это будет выглядеть странно, — возражает Кастиэль. — Нет, если ты добавишь другой цвет внутри. — Точно, — соглашается Джо. — Будет великолепно. Кастиэль, похоже, сильно сомневается, что сможет справиться с таким уровнем творческой сноровки, но всё равно поворачивается к Ченнинг. — Мне… нравится, — говорит она, и Дин видит, что это сразу же стирает все сомнения в голове Кастиэля. Он берёт ножницы и смотрит на открытку так пристально, что Дин думает, что он, вероятно, мог бы прожечь в ней дыру. Закончив с первым кругом, Кастиэль поднимает глаза и ошарашенно моргает, когда понимает, что оказался в центре всеобщего внимания. — Никакого давления, — ухмыляется Дин. Кастиэль заметно сглатывает. Действуя медленно и осторожно, Кастиэлю удаётся вырезать круги. Дин и Джо аплодируют (Дин хлопает дважды), и он пристально смотрит на них, и Дин сразу может сказать, что он скорее удивлён, чем раздражён. Хотя Кастиэль может говорить, это не значит, что он не может использовать тот же вид невербального общения, который Дин видит каждый день; это постоянный эквивалент того, как Дин бил Сэма журналом по голове за любой мудрёный комментарий. Они заняты делом ещё какое-то время. Кастиэль заканчивает открытку Ченнинг, время от времени спрашивая её о том, как и что она хочет оформить. Джо работает над своим проектом, напевая себе под нос, а Дин смотрит телевизор. Опять это чёртово шоу про торты. Если в конце концов он пристрастится к выпечке, в этом будет виновата Эва. — Как тебе? — спрашивает Джо через некоторое время, поднимая свою поделку. Это… открытка. Дин не знает, что ещё можно сказать. — Неплохо, — признаёт он. — Твоей бабушке точно понравится, — говорит Кастиэль. — Нормально вышло, Ченнинг? — он показывает открытку, которую сделал для неё. — Да, — довольно говорит Ченнинг. — Спасибо… тебе. — Для этого я здесь, — говорит Кастиэль с лёгкой улыбкой, и это первый раз, когда Дин видит, как он улыбается. Озадаченные взгляды и нахмуренные брови — это одно, но улыбка невероятно преображает его лицо. Глаза Кастиэля смягчаются, и внезапно он становится бесконечно более человечным, более досягаемым. Дин понимает, что пялится, и ему приходится заставить себя отвести взгляд, пока это не начало выглядеть жутко. Ну, ещё более жутко. Джо покидает их со словами: «Увидимся позже, ребята», возвращаясь в свою комнату. По просьбе Ченнинг Кастиэль разворачивает её лицом к телевизору. Дин ошивается поблизости, думая, что раз все остальные разошлись, он мог бы помочь прибраться. Так будет честно. — Ты сделал другую открытку? — спрашивает Кастиэль. — Нет, — отвечает Дин. — Попрошу кого-нибудь просто купить что-то такое. Не такое уж и большое дело. Кастиэль смотрит на него, в его глазах одновременно появляются любопытство и печаль, как будто он не может понять, почему что-то подобное должно было произойти. — Позволь мне помочь тебе. Если бы Дину пришлось составить список своих наименее любимых фраз во всём чёртовом мире, то эти четыре слова могли бы возглавить его. — Спасибо, но всё в порядке. — Это не… — Я сказал, что всё в порядке, ладно? — огрызается Дин, напоминание о реальности убивает хорошее настроение, которое бывает у него так редко. Он может сколько угодно смеяться над неспособностью Кастиэля резать бумагу, но факт остаётся фактом: если бы Дин попытался сделать это, то, скорее всего, отрезал бы себе пальцы. Большинство людей оставили бы его в покое, либо огрызнулись в ответ, но Кастиэль не делает на того, ни другого. Он смотрит на Дина на долю секунды дольше, чем необходимо, прежде чем сказать: — Ты помог нам с Ченнинг спасти её открытку. Я твой должник. — Что? Нет, серьёзно… — Я серьёзно, — настаивает Кастиэль. — Иначе мне бы пришлось выбросить её, и я не люблю оставаться в долгу. Позволь мне помочь. Дин знает, что парень снова играет в какие-то тупые игры разума, как тогда с пятью баксами, но, чёрт возьми, он очень убедителен. Глубоко укоренившееся чувство вины за то, как он обращается с Сэмом, нарастает и царапает его грудную клетку изнутри, напоминая, что в прошлом году он даже не поздравил брата с днём рождения. Дерьмовая открытка, сделанная своими руками, мало что изменит — но если она сможет хоть немного компенсировать всё остальное, то он, чёрт возьми, должен Сэму эту открытку. Ну, и ладно, по правде говоря, мысль о том, что это порадует Кастиэля не неприятна. — Ладно, — ворчит Дин, протягивая руку за новым листом. Кастиэль поднимается со стула и встаёт позади него. Дин передаёт ему ручку, но Кастиэль качает головой. — Я сказал, что помогу, а не сделаю всё за тебя. Держи ручку. Дин делает, как его просят, на самом деле не понимая, что происходит. Он чуть не выпрыгивает из своей кожи, когда Кастиэль подходит ближе и сжимает его руку. Его хватка стабилизирует руку Дина, не давая ей дрожать, когда он опускает её, кладя на лист. Дин поворачивается, чтобы посмотреть на него, моргая, как идиот. — Пиши, — просто говорит Кастиэль. Что ж, ладно. Медленно Дин начинает двигать рукой, и рука Кастиэля движется вместе с его. Это довольно неудобно и занимает гораздо больше времени, чем если бы Кастиэль сделал это сам, но это работает. Хватка Кастиэля тёплая и крепкая, и когда они заканчивают набросок, и Кастиэль отпускает его, Дин испытывает мимолётное ощущение потери. Он отмахивается от этого так быстро, как только может. — Эм, спасибо, — говорит он, не совсем уверенный, куда смотреть. Он ещё не решил, что более неловко — это или если бы Кастиэль сам написал слова. — Без проблем, — отвечает Кастиэль. — Ты раскрасишь её? — Дину почти удаётся подавить ухмылку, и Кастиэль озадаченно наклоняет голову. — Ничего, просто… раскрашу, — говорит Дин. Он сосредотачивается на буквах, закрашивая их тем же синим цветом, что проще, чем рисовать сами линии. Пока он придерживается небольших, тщательно выверенных движений, ничего слишком катастрофического произойти не может. Если он немного зайдёт за линию, то это ничего — художник так видит, да? — Когда ты собираешься подарить её Сэму? — спрашивает Кастиэль. — Первого, — говорит Дин, не отвлекаясь от работы. — Его день рождения как раз на следующий день, так что всё складывается отлично. — Он часто тебя навещает? — Не так часто, как ему хотелось бы, — отвечает Дин, прежде чем успевает обдумать, как много информации он собирается сообщить почти незнакомому человеку. — Тебе не нравится, что он приходит? — Дело не в этом, — говорит Дин, не отрывая глаз от бумаги. — Я всегда рад его видеть. Мне просто не нравится, что он видит меня. Наступает пауза, во время которой Дин продолжает раскрашивать. — Ты стыдишься себя, — говорит Кастиэль. — А ты бы не стыдился? — Нет, — сразу же отвечает Кастиэль, так просто, как будто это очевидно. Дин на секунду отвлекается от своего дела и поднимает на него взгляд. — Да? — он снова смотрит на открытку. — Рад за тебя. — Расскажи мне о нём, — просит Кастиэль. — О Сэме? — Да. Ты говорил, что он изучает юриспруденцию? — Ага, хочет быть адвокатом. Щёлкает все тесты как орешки. Он всегда был очень умным. — Правда? — Видел бы ты его табель успеваемости, — смеётся Дин. — Я был так чертовски горд. Разговор грозит снова погрузить его в меланхолию, но Кастиэль продолжает, не давая ему шанса на это. — Ему нравилось учиться в школе? — Счастливей я его никогда не видел. Мы много переезжали, когда он был ребёнком, и я думаю, что он любил каждую чёртову школу, в которую мы ходили. Пока в этом месте была библиотека, большего ему и не надо было. — Да, ты говорил, что он любил читать… мифологию, да? — О, чёрт возьми, да. Греческую, скандинавскую, славянскую, чем древнее, тем лучше. Даже когда он был ребёнком, он знал больше, чем большинство взрослых. Серьезно, был один раз, когда ему было восемь… И вот так Кастиэль заставляет Дина рассказывать истории о Сэме — говорить о том, каким он был ребёнком, неуклюжим подростком («Клянусь, у него определённо была фаза «Подземелий и Драконов», — говорит Дин, осознанно не упоминая, что именно он подсадил Сэма на эту игру), о Джесс и карьере, которую тот хочет построить, и обо всём, что он хочет сделать. Дин рассказывает о вещах, о которых он даже не подозревал, что знает, о вещах, которые он почерпнул из разговоров, где Сэм говорил, а Дин составлял карту своей комнаты, чтобы попытаться забыть, что в ней кто-то есть. Дину требуется время, чтобы закончить с буквами, и да, выходит не идеально, но ничего такого, что портило бы открытку. Он даже не осознаёт, когда заканчивает слово «Сэм», автоматически пытаясь перейти к следующей букве и обнаруживая, что её нет. Смотря вниз на проделанную работу, Дин почти гордится собой — глупое чувство, учитывая, что это всего лишь четыре неровно раскрашенных слова, которые ему помог написать другой человек. Дин открывает открытку и берёт ручку. Он смотрит на бумагу, смотрит на свою руку, а затем откладывает ручку в сторону. — Не то чтобы внутри нужны какие-то слова, — рассуждает он. — То есть, всё же и так уже написано. — Не думаю, что технически это открытка, если ты не напишешь что-нибудь внутри. — Ну и дела, я даже не знал, что ты из полиции открыток. — Можно я напишу? — Ты не обязан… — Я знаю. Но я хочу это сделать. Кастиэль, похоже, не собирается сдаваться без боя, поэтому Дин вздыхает и протягивает ему открытку. — Сэму, с днём рождения, Дин, — решительно диктует он, и Кастиэль аккуратно записывает это. После минутного раздумья Дин решает добавить кое-что ещё. — Эй, а ты можешь написать «сучка» после его имени? — Сучка? — переспрашивает Кастиэль, и это слово звучит странно из его уст; Кастиэль имеет тенденцию говорить так, как будто он проглотил словарь, из которого аккуратно вычеркнуто всё, что помечено как «сленг». Конечно, это немного странно, но Дину на самом деле всё равно. Жизнь в таком месте, как это, учит не воспринимать речь как должное. — Наша шутка, — объясняет Дин. Или, скорее, раньше была ею, когда они проводили все дни вместе, и разговоры были подобны дыханию, а не скрежету неисправного двигателя. — Понимаю, — говорит Кастиэль, хотя Дин понятия не имеет, так ли это. Кастиэль дописывает слово и протягивает открытку на проверку Дину. «Красивый почерк», — думает Дин, прежде чем отчитать себя за то, что он совсем размяк. Кастиэль встаёт и начинает прибираться, собирая обрезки бумаги, надевая колпачки на ручки и собирая их в стакан. Дин помогает, как может, бросая вещи в сумки и коробки. — Спасибо, — говорит Кастиэль, когда они заканчивают, и в груди Дина зарождается чувство подобное фейерверку. «Прекрати», — говорит он себе, но ничего не может с собой поделать. Он не может вспомнить, когда в последний раз делал что-то, за что его стоило поблагодарить. — Без проблем, Кас, — говорит он немного теплее, чем собирался. Кастиэль моргает, но потом на его лице снова появляется лёгкая улыбка. — Я вернусь на следующей неделе, — говорит он, ставя свой стул в углу комнаты. — Есть ли шанс, что ты переборешь своё отвращение к творчеству в третий раз? — Сомневаюсь в этом, — отвечает Дин. Он пытается представить, что сделала бы Мэг, если бы увидела, как Кастиэль наклонился над Дином и соединил их руки, а потом решает не делать этого ради собственного психического благополучия. — По четвергам здесь есть люди, которых я… как бы сказать? Мы не всегда ладим. Кастиэль обдумывает это. — А насколько хорошо ты ладишь с людьми, которые здесь по понедельникам? — Эм, что? — Ничего, я просто… подумывал о том, чтобы перенести мои визиты на понедельник, — говорит Кастиэль. — Из-за моего расписания. Так будет удобнее. — О, ладно. Да, я могу по понедельникам. — Я напишу Чаку и сообщу об этом. — Не жди, что он ответит, — предупреждает Дин. Чак — хороший парень, но его почти невозможно застать. Он вечно находится в стрессе, как будто у него контракт на воссоздание шоу «Морской мир» с одними только золотыми рыбками и светящимися браслетами. Чак находит стиральные машины подозрительными и сбивающими с толку, и Дин однажды наблюдал, как у него чуть не случился нервный срыв после того, как он целых восемь минут толкал дверь, которую нужно было тянуть на себя. Женщины сходят по нему с ума. — Попробуй связаться с Джоди или Эллен, — советует Дин. — Они знают расписание Чака намного лучше, чем он сам. — Хорошо, я попробую, — говорит Кастиэль. Он направляется туда, где сидит Ченнинг. — До свидания, Ченнинг. Я вернусь в понедельник. До встречи. — До… встречи, — еле слышно отвечает она. Кастиэль прощается с остальными постояльцами, а потом, в последнюю очередь, останавливается у плеча Дина. — До свидания, Дин, — говорит он. — Увидимся, Кас, — отвечает Дин. Он смотрит, как Кастиэль уходит, поглаживая пальцем открытку в своей руке. Он замечает, что Эва наблюдает за ним с таким взглядом, который красноречивее слов. — О, просто заткнись, — хмурится он.