воображаемый друг

      — Господи Боже ты блять мой, — раздается громкой тирадой Джейсон, впервые переступив порог квартиры Эрика. — Я теперь понимаю почему Рейчел начала трахаться с Никки — он хотя бы свой хер в таком бардаке не терял.       Эрик — пластом на диване, на лице пытаясь выдавить узор облезлой обивки — бурчит что-то кроткое, но не шевелится, чтобы его было лучше услышать. Мёртвая нерадивая жена больше не царапает душу кошкой, мёртвый лучший друг, трахающий чужих жен — тоже. Вспоминать их всуе можно, пока рядом есть кто-то, кто вытеснит память о том, что тридцать первое мая две тысячи третьего года стало второй датой на их надгробных плитах поверх пустых могил.       Джейсон деловито снует по квартире, выделенной Эрику за его «заслуги,» собирает разбросанную грязную одежду, выметает месячный мусор, снимает паутину, выбрасывает засохший кактус, не поддающийся реанимации, хозяйничает так, будто бы каждый день заходит в гости, а не завалился впервые проверить почему Эрик перестал выходить на связь.       — Как ты вообще сюда попал? — на автомате интересуется Эрик, наблюдая за тем, как Джейсон, морщась так, словно сейчас свалится с сердечным приступом, собирает по углам разбросанные носки. Вообще-то, ему на самом деле похуй и так же останется, если окажется, что Джейсон после Ирака на жизнь себе зарабатывает вскрывая чужие квартиры.       — Телепортировался к твоему бардаку в башке и в квартире, — цыкает Джейсон, решая, что половину посуды проще выбросить, чем пытаться ее отмыть. — У тебя дверь нараспашку, как и твое постное ебало.       Эрик затихает и больше ничего не спрашивает. Спрашивает Джейсон, наконец-то закончив шуршать по его квартире. Скрипит диван, Эрику приходится сменить свое положение и подтянуть под себя ноги — Джейсону похуй на что именно ему усесться — на диван или Эрика.       Спрашивает тоном, в котором слышится все и то, что ему совсем не похуй:       — Совсем хуево?       Эрик кивает, складывает ладони на груди — выглядит словно покойник, осталось только ногами к двери развернуть, — и в ответ спрашивает так тихо, будто пытается схоронить великую тайну в секрете от толпы людей, что пришли с ним проститься: — Как у тебя это получается?       Джейсон окидывает горделивым взглядом квартиру, которая такой чистоты не видала с первого дня, как в ней поселился Эрик. Эрику кажется, что Джейсон сейчас спизданет какую-то хуйню на раз-два-три.       Так и выходит. Если его сократят на работе за прогулы, Эрик может податься в предсказатели:       — Ты думаешь, когда я мелким был, мамка моя, как твоя, в доме прибиралась?       — Ты иногда такой отбитый, — ворчит Эрик, соваясь на диване так, чтобы задеть Джейсона пяткой по бедру побольнее. К щекам подступает немного крови и жизни.       Джейсон ведет плечом, смеется, и разваливается на диване, откинувшись на его спинку. Что-то в его напряженных плечах Эрику не нравится, но у Джейсона лучше получалось под сердцем держать сокровенное и не пускать, пока самому того не захочется.       Джейсон молчит.       Эрик молчит.       Ужасно сильно чешется нос и сводит судорогой ногу, отбивая фантомной болью в другую, которую давно потерял в той непутевой аварии вместе с надеждой под Литл Хоуп.       Джейсон молчит, помогает Эрику задрать ноги.       Эрик молчит, прилежно тянет носки на себя.       Нос все еще чешется.       — Я не знаю, — вдруг признается Джейсон, опуская ладони на лодыжки Эрика. Эрик наконец-то чешет нос и понимает, что именно этого ему не хватало, чтобы задышать полной грудью, а не в половину легкого, отсиженного жирной жопой панической атаки. — Может, я просто еще не достиг той планки, когда ебет по голове паничкой. Ты же видел мое досье, я на наркоте сидел раньше. Может из-за этого такая заторможенная реакция.       Эрик надеется, что чужой заторможенности хватит на всю жизнь и что никогда не ебнет. У него так не получится возвращать на свои законные по природе места небо и землю, просто сжимая ладони на чужих лодыжках. И убираться он не очень любит — добьет еще случайно на этой почве разорвавшейся аневризмой.       — Спасибо, что пришел. И что прибрался.       И что отогнал на время страхи. И что напомнил, что его не бросят, даже если он лежит своим постным ебалом в диван которые сутки и не отвечает на входящие звонки. И что еще много-много чего. За чистую преданность в особенности.       — Ура, блять, что ли?       В чужом взгляде мягкость, которую уже не скроешь за козырьком кепки, в прикосновениях напоминание, что своих не бросают, а на языке иногда такая хуйня, что рот хочется вымыть с мылом. Видимо в крови у Эрика высечено любить альфа-сук.       Эрик тянет руку, чтобы перехватить ладонь Джейсона, сжимает ее крепко, чтобы передать все то, что словесно Джейсон попытается обесценить или перевести в шутку — по инерции, показать, что не привязывается, когда привязался уже слишком сильно, — и закрывает глаза, чуть ли не физически ощущая, как разглаживаются его несчастные легкие.       В его мир, после того, как земля и небо вернулись на свои места, наконец-то вернулся и выжженный ранее кислород.