Mon cauchemar

      Онегин вернулся домой, будто во сне. Этого не могло произойти на самом деле. Резкое, жадное, всеобъемлющее желание сходить к нему и поговорить захлестнуло Онегина с головой. Он наверняка сидит дома и с радостно горящими глазами пишет какие-то глупые стихи, покусывая кончик пера. А потом ярким вихрем ворвется к нему, Онегину, в дверь с листами бумаги в руках и наивными восклицаниями.       Но ничего из этого не случилось ни через час, ни через четыре. Дверь, темная, словно давящая на сознание, оставалась закрытой, а безмолвная тишина не нарушалась звонким голосом.       Онегин сидел в кресле, судорожно сжимая пальцами подлокотники и глядя в стену, и ждал. Ждал того, чего не произойдет. Вид распростертого на снегу юноши, вокруг которого разбегались красные нити крови, любезно подкинутый сознанием, заставил Евгения вздрогнуть. Пустота распространялась в груди, щекоча не то в горле, не то в легких. Ведь еще сутки назад они тепло общались. Не мог же человек, так жадно любивший жизнь, безвременно и нежданно захлебнуться в ней. Не мог же он сам стать невольным убийцей такой светлой души, человека, настолько искреннего в своем восхищении миром, что Онегин не мог осквернить его своими взглядами.       Легкий холодный ветер будто пронесся через комнату и резко стих. Онегин откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. Ничего не происходило. Время шло или, наоборот, остановилось — этого Евгений не знал. Мерно тикали часы, тишина звоном стояла в ушах.       Но вот, наконец, дверь открылась, и в нее легкими шагами вошел Владимир, счастливо улыбаясь.       — Онегин! Я задержался сегодня, прости, но оно того стоило! — он, как всегда, восторженный, подлетел к другу сзади и наклонился к нему через спинку, согревая теплым дыханием. Странно, ведь он пришел с мороза.       Они снова разговорились, как и во все дни до этого. Ничто не давало допустить и мысли об утреннем ледяном ужасе. Видимо, то и правда был дурной сон.       Вдруг Онегина передернуло. Владимир ходил сзади широкими шагами и читал какие-то отрывки, но Евгению показалось, что это был не он, не Ленский. Он резко развернулся, и в отблесках свечей ему показалось, что у Владимира другие черты лица.       — Помнишь? — вдруг произнес он, похоже, заканчивая фразу.       — Нет, — Онегин не собирался произносить этого, но ответ сам прозвучал, разливаясь во внезапно повисшей тишине.       — Уже забыл меня?! — вдруг гневно воскликнул Ленский, и за секунду оказался подле Евгения, злобно сверкая бездонными почерневшими глазами.       Онегин резко отстранился, но не удержал бокал вина в руке, и тот со звоном полетел на пол. Он скривился от громкого звона, в недоумении поднял взгляд на Ленского и заметил красные пятна, заливающие его рубашку.       — А вот я все о тебе помню. Я знаю, какой алкоголь ты предпочитаешь и почему ты уехал из Петербурга, знаю, о чем ты врешь себе и чего боишься прямо сейчас, — произнес Владимир, делая паузу перед каждым словом, и склонился к его лицу, прищурившись.       Онегин будто онемел и не мог произнести ни слова, а Ленский схватил его за плечо, крепко сжав пальцами. В голове Евгения промелькнула мысль, что Владимир, наверняка, никогда в жизни не держал в руках оружия. И не должен был. В памяти вдруг всплыло все до мельчайших деталей. Тогда все казалось нереальным, воздух был густым, а движения дергаными.       — Моя любовь была неправильна. Правильное так не заканчивается. Так слепо и глупо... Так ведь ты думаешь? — слова эхом отдавались в тягучем воздухе. — Но что за предлог — Ольга! Ты осквернил мои чувтства, которые я безропотно отдал тебе, бросил к твоим ногам… — он прервался. — Кто-то должен был умереть, — Ленский снова отошел, наступая прямо в осколки бокала. — Эта болезнь была неизлечима, бесполезно пытаться, заранее прописанный сценарий, — он поморщился. — Знаешь, умирать все-таки больно, раньше не приходилось через это проходить.       Онегин продолжал в ужасе наблюдать за Владимиром. С каждым его словом в нем оставалось все меньше от прежнего Ленского. Черная ночь, казалось, поглощала весь свет, только фигура напротив болезненно-мертво бледнела в свете луны. Евгений не нашел в себе сил пошевелиться, когда Ленский заглянул ему в глаза своим ледяным взглядом.       — Я знаю о тебе все, — вновь повторил он. — Ты боишься. Но зачем? Если принял вызов, если пришел и поднял руку, то будь готов стрелять.       — Ты мертв? — Онегин проследил за жестом Владимира.       Но тот лишь холодно расхохотался:       — Да, как видишь, зло берет даже самые добрые души и поглощает их. В любом случае, уже поздно…       Онегин распахнул глаза, тяжело дыша: в комнате было пусто и холодно. Осознание свинцовой тяжестью свалилось на него: дуэль действительно была, это не сон.       Несколько дней подряд Евгений мучился одиночеством и воспоминаниями и пытался забыться в вине или засыпая, но каждую ночь к нему являлся навязчивый образ, твердивший одно и то же. Онегин вовсе перестал выходить из дома или даже смотреть в окно: беззаботный зимний пейзаж напоминал ему злополучное солнечное утро. Онегин заточил себя в собственных мыслях, нервно вздрагивая от каждого шороха, а, когда он решил уехать из деревни, Ленский гордо вскинул голову и обиженно прокричал, что это еще не конец их истории и что они увидятся вновь.       До отъезда оставались еще одна ночь и еще один кошмар, граничащий с явью.       — А ты все так же красив, — Владимир вновь стоял в пятне лунного света, падающего из окна. — Скажи, хорошо живется, когда твои руки по локоть в крови друга? — он приторно улыбнулся, внимательно глядя в лицо Онегина.       Ленский медленными шагами приблизился к нему, невесомо прикасаясь холодными пальцами к его щеке.       Атмосфера давила, за спиной стеной стояла колючая темнота, а впереди — жуткий образ. И стоит поддаться наваждению — пути назад уже не будет.       — Отойди от меня.       — Значит, ты так легко разбрасываешься чувствами.       Онегин зажмурился и замотал головой, пытаясь прогнать образ.       — Тогда пойдем со мной. Пойдем. Просто подойди ко мне, и мы будем вместе вечно, — Владимир раскинул руки в стороны, приглашая шагнуть в объятия. — Это сильнее тебя, бесполезно сопротивляться. Это сильнее меня. Тебе не устоять.       — Зачем ты преследуешь меня? — Онегин шагнул назад.       — Ты даже ни разу не пришел на мою могилу, — Владимир рассмеялся. — И правильно, там ты бы точно не устоял перед искушением последовать за мной.       — Я не могу найти в себе сил! Как ты не понимаешь, что мучишь меня! Зачем приходишь каждую ночь? — Онегин сжал руки в кулаки. — Я все равно уеду сегодня, тебя больше не будет в моей жизни!       — Хочешь забыть меня? — Ленский наклонил голову, прожигая Евгения невидящим взглядом.       — Я…       Владимир, как сломанная кукла, изогнулся в припадке злого истерического смеха.       — Мы повязаны с тобой.