Кризалис — от достаточно грубого пробуждения. И хотя голос, который мягко вплёлся в сон, чтобы вернуть его к реальности, не несёт в себе ноток агрессии, Кризалис любое подобное вторжение рассматривает как попытку нападения.
Поэт — от такого демонстративно-пренебрежительного отношения посетителя. Прикорни тот за столом в уголке зала за стеллажами, возможно, он бы так не отреагировал, но настолько в открытую… Это даже обидно. По глазам — тёмным, почти непроницаемым, — Поэт видит: человек перед ним абсолютно не понимает, что написано в книге, которую он лишь чудом не выпустил из рук. А ещё сам Поэт отчётливо понимает, что этот посетитель уснул не от чтения. И хотя это не меняет первого негативного впечатления, Поэт старается быть с ним стабильно-вежливым.Кризалис понимает, что взял, наверно, самую неподходящую для себя книгу. Он и до этого момента не был особо любителем поэзии, но сейчас всё, что он улавливает из напечатанных слов — ритм рифмы, но не более. Смысл до него не доходит, хотя он перечитывает строку за строкой. Ему не нравится чувствовать себя глупо, и он рад, что в изумрудных глазах напротив — когда Кризалис поднимается, он всё ещё ниже, и смотреть приходится снизу вверх — он видит осуждение, а не снисхождение. На такое Кризалис знает, как реагировать. Но он держит себя в руках, отдаёт книгу — в руки — и молча уходит, не извинившись.
Поэт провожает его взглядом и отчего-то думает, что он ещё вернётся.***
Новый посетитель — не загадка и не шарада, Поэтому Поэту нет необходимости прикладывать много усилий, чтобы понять, что тот появляется в библиотеке ежедневно в течение недели только ради него. Поэта это внимание к своей персоне сперва напрягает, затем — чуть смешит. Особенно когда он замечает, как посетитель ходит и дотрагивается до корешков тех книг, что Поэт парой минут ранее расставил каждую на свою полку в зале, если не унёс в хранилище. Поэт был полон решимости попросить своего странного преследователя не трогать книги просто так, но отчего-то вместо этого спрашивает, не хочет ли тот завести себе читательский билет. Тот смотрит на него долго, настолько, что Поэт начинает сомневаться, понимает ли его собеседник вообще, а затем кивает.Кризалису странно, что его так тянет в это совершенно неподходящее для него место, где царит тишина, спокойствие и интеллектуально развита даже пыль. Но он приходит — чаще всего во второй половине дня, после того, как умудряется достать себя из постели после пары часов пустого бездействия.
Библиотека большая и красивая — даже в его понимании. Иногда ему хочется просто ходить, пялиться на необъятные стеллажи и читать странные фамилии, написанные на корешках, но от такого созерцания его всегда отвлекает один и тот же человек.
Тот движется абсолютно бесшумно и так уверенно, что у Кризалиса не остаётся сомнений, что вся огромная библиотека — его вотчина и территория.
Кризалис не может себя остановить от того, чтобы не следовать за ним, дотрагиваться до тех книг, которые трогал он, незаметно принюхиваться — иногда он чувствует запах то ли крема для рук, то ли чего-то похожего.
Вопрос о читательском билете застаёт его почти врасплох, и Кризалис переваривает в голове, что значит это предложение.
А потом соглашается.
Кризалис не знает, как ему сформулировать запрос. Не говорить же про все эти аналогии про замки и решётки. И поэтому на вполне безобидный вопрос о первой книге он выдаёт самый глупый, как ему кажется, ответ:
— А что вы посоветуете?
Поэту нет нужды запоминать людей, ведь вместо этого они все вносятся в библиотечную систему. Обычно их предпочтения или запросы говорят о них гораздо больше, чем они предполагают — и Поэт оперирует этой информацией как опытный хирург. Но это — особый случай. И особый запрос. Поэту кажется кощунством предлагать ему что-то сложное сразу — в понимании обычных людей «сложное». Но он чувствует — предложи он что-то чересчур простое, его просто не поймут. — «Зов предков» Джека Лондона. Эту повесть очень зря называют детской.Кризалис не берёт книгу домой — читает в зале, продолжая следить за каждым движением так заинтересовавшего его человека. Он чувствует его спокойствие и уверенность, и это позволяет самому Кризалису расслабиться. Он почти полностью погружается в чтение — и ему действительно интересно, пока не замечает, как человек скрывается где-то в глубине служебных помещений.
Кризалис почти сталкивается с ним на выходе, когда спешит выйти, чтобы покурить. Отчего-то это немного смущает, и Кризалис, не найдя ничего лучше, предлагает ему сигарету вместе с благодарностью.
Поэт от сигареты отказывается, но благодарность принимает: это фактически признание его умения читать людей. И вместо того, чтобы оставить этого, определённо, любопытного посетителя в покое, протягивает ему руку — познакомиться.Кризалис задерживает рукопожатие на пальцах — тонкие, длинные, такие обычно называют «музыкальными», хотя в этом Кризалис не уверен, — а затем крепко пожимает прохладную узкую ладонь.
Поэт старается выровнять дыхание, пока его почти мгновенно замёрзшую ладонь сжимает горячая рука несколько дольше, чем это принято при знакомстве. Наверно…***
Поэт предполагает, что Кризалис воспринимает мир скорее картинкой, чем словами. У него достаточно буйное и радикальное воображение, ему нравятся работы экспрессионистов, он любит — как-то по своему — абстрактное искусство. Это немного не сочетается с его железным спортивным характером, в котором вбито на подкорку это совершенно неэстетичное «каждый день ты должен быть лучше, чем вчера». Поэтому Поэт читает ему Бодлера — в переводе, конечно, с книги, не наизусть — и видит, как Кризалис замирает, прислушиваясь к словам и смыслу. Это редкое явление — обычно Кризалис просто слушает и наслаждается звучанием голоса, и ему всё равно, что Поэт будет читать, Маяковского, Цветаеву или Пастернака. Не потому, что ему не интересно — просто Кризалис так воспринимает мир. Если Поэту понадобится, чтобы Кризалис его понял — он просто даст ему книгу с текстом. Но Бодлера Кризалис слушает. Это немного необычно — читать кому-то вслух, пока гуляете в парке. Но Кризалис животно рыкает и угрожающе скалится на любого, кто косо на них смотрит, сжимая кулаки, и обычно этой демонстрации силы достаточно, чтобы их обошли стороной без комментариев. У Поэта с собой в сумке — ещё несколько книг, у Кризалиса в рюкзаке — один на двоих термос с горячим чаем с лимоном и бергамотом и перекус из нескольких бутербродов и неизменного печенья к чаю. Поэт задаётся вопросом, чем он думал, соглашаясь разделить с Кризалисом нехитрую снедь — после неё руки грязные и к книгам он ни за что теперь не прикоснётся. Но, кажется, всё продумали за него, потому что Кризалис достаёт из одного из бесчисленных карманов своего рюкзака влажные салфетки и просто вытирает ему ладони. Сосредоточенно, тщательно, аж прикусив кончик языка. В этот момент Поэт понимает, что ему даже и не страшно попробовать ещё раз вспомнить, что у людей не просто бывают чувства, но ещё и… взаимные.***
С Кризалисом вполне можно просто… жить. У него всё ещё много привычек, которые остались из «прошлой» жизни, и одна из них — это что-то вроде здорового полноценного питания (хотя курить это Кризалису никак не мешало). Поэт мог забывать о пище физической, особенно когда был занят. У него не было необходимости даже в перекусе, максимум — запить чаем с одним кусочком всё того же ставшего привычкой печенья, и то просто чтобы составить компанию коллеге. За это Поэт расплачивался затяжными головными болями раз в неделю. Но когда Поэт возвращается домой, снова с головной болью, снова с брошенным в спину «педик» от неугомонного соседа, и вместо прохладного одинокого чердака его встречает тяжёлый, но чертовский сытный, пряный запах жареной картошки с грибами и прованскими травами, Поэта сперва мутит. Он приваливается плечом к косяку двери и дышит, дышит, дышит этим чем-то, о чём он только читал в книгах. Кажется, так описывали быт. Стоит двери защёлкнуться, как из-за угла шкафа (вот у него вроде не так много вещей, но, оказывается, в них можно спрятаться и появится как из ниоткуда) выходит Кризалис: на нём одни спортивные шорты, он вытирает пот со лба и улыбается — как, кажется, ещё никто никогда не улыбался Поэту, даже когда у него были какие-то близкие отношения с людьми. — Дарова, — говорит Кризалис, проглатывая «з» в начале слова, и тут же уходит, оставляя Поэта одного бороться с головокружением от этого почти удушающего запаха. — Это не похоже на то, что ты обычно ешь, — комментирует Поэт, заворожённо глядя, как Кризалис пытается поровну поделить картошку и выбирая, кому присыпать грибы жареным до корочки луком. — А ты вообще не похоже, что что-то ешь, — Кризалис отрывается от своего действа на секунду, но Поэт чувствует на себе его взгляд, профессионально-оценивающий, прощупывающий под одеждой, и ему на миг становится стыдно и неловко за себя. У Кризалиса широкие сильные плечи, он более коренастый и крепкий, он смотрится уверенным в том, что делает, и у Поэта мелькает мысль, что Кризалис, наверно, мог бы с лёгкостью пробить ему, например, лёгкое этой самой дурацкой лопаточкой, которой Кризалис так осторожно выкладывал картошку. От таких мыслей становится… странно. Поэт привык к тому, что он странный — особенный! — но ощущать это от других… От ужина он совершенно не намерен отказываться, и только после него понимает, что, вообще-то, не ждал сегодня Кризалиса. Ведь одно дело — обменяться ключами, так, на всякий случай, а другое — идти домой, зная, что тебя вот так вот… ждут. Готовятся. На закономерный вопрос о причинах визита Кризалис сперва выдаёт почти честное «Так за книгой же…» — и Поэт вспоминает, что речь о рассказах Сетон-Томпсона. Он обещал Кризалису «Рассказы о животных» (потому что Кризалису действительно нравится читать про животных), и не только потому, что у него есть издание с рисунками, а потому, что сам когда-то оставлял в ней заметки-закладки — и Кризалису это интересно тоже. Но потом Кризалис опускает взгляд и произносит еле слышно: «Соскучился». В груди у Поэта что-то скручивается в горячий тугой ком.***
Поэт не боится, что однажды с Кризалисом случится то же, что и со всеми, кого он всё-таки решался подпустить ближе. У Кризалиса «мёртвое сердце» — его собственные слова, которые кто-то якобы очень умный вбил ему на уровень подсознания. А что мертво, второй раз умереть не может, так ведь? Поэт проверять это не хочет и не собирается. Вместо этого он каждый совместный вечер читает Кризалису Тютчева, всегда одно и то же стихотворение. «Silentium!» — их общий катарсис, это собрание пережитых на двоих чувств, это каждая строка — признание, которое они оба не в силах произнести. Потому что они не говорят о чувствах. Кризалис — потому что не умеет. Поэт — потому что не хочет. Кризалис вообще не о словах, он — в действиях. Его язык любви (каким бы глупым Поэт не считал это выражение) это прикосновения, забота и подарки. Кризалис не говорит, Кризалис делает, и Поэту сложно к этому привыкнуть, но он, к своему удивлению, привыкает. Сам он тоже не говорит о любви… своими словами. Чужие строфы — пожалуйста. Но сказать то самое «сокровенное», «важное» он не может. «Мысль изречённая есть ложь». Он уже говорил. И всё пропадало пропадом. Поэтому сейчас за него говорят давно почившие литераторы — им-то что, с ними ничего уже не будет. А ему жить хочется.***
Кризалис кусается как дикарь, пробует Поэта на вкус, иногда до случайной боли, слизывает капельки пота с ключичной впадины и шумно, как зверь, втягивает носом запах с шеи, когда развязывает Поэту шарф, встречая в прихожей. Поэт читает Кризалиса пальцами (будь он слепым, сравнил бы это с чтением шрифта Брайля), прикасается к коже, ощущает её неизменный жар, замечает малейшие изменения — будь то натруженность мышц, лёгкую небритость на щеках или ровный стук крови в сонной артерии. То, что между ними происходит, вроде как не совсем нормально, и речь не об имитации совместной жизни. О попытках Кризалиса понять, как ему вырваться из ограничивающих его рамок человеческого тела и разума. О надеждах Поэта показать жизни, как она ошиблась на его счёт, не признав особенным. И чем чаще Поэт засыпает, чувствуя равномерное спокойное дыхание в спину, и просыпается, ощущая тяжёлую руку поперёк туловища, из-под которой желательно с утра вылезти, не потревожив хозяина — у них всё ещё слишком большая разница в распорядках дня — тем больше он убеждается, что у них всё получится.