Некоторые вещи должны быть секретами. Они создаются, чтобы быть не высказанными.
Утро понедельника встречает Джонни больной от похмелья головой и тихим копошением где-то за спиной. Раскрыв глаза, Джонни поворачивается, обнаруживая Донёна, который натягивает на себя широкие спортивные брюки. Ким затягивает шнурки на поясе, опоясывая тонкую талию широкой резинкой. Негромко матерится, расправляя волосы, а затем улыбается заспанному Джонни в отражении. – Без двадцати семь, – предупреждает младший. – Насколько я помню, ты не завтракаешь. Лишь кофе. – Лишь кофе, – повторно хрипит Ёнхо, откидывая тяжелую голову на мягкую подушку. – У меня нет соседа-шефа, поэтому поедим в обед. – Доён присаживается на кровать, аккуратно наклоняется, чтобы оставить невесомый, но очень приятный поцелуй на лбу Со. – Ты пока вставай, а я кофе сделаю. Джонни мычит, втягивая носом воздух. Выходит еле слышный свист, поэтому Доён смеется, покидая комнату. Что-то Джонни подсказывает, что Ким паникует. Чувство совести наконец-то настигает архитектора, но все равно вызывает лишь безразличие. Наверное, впервые за столько лет американец так по-настоящему счастлив. Сон снимает как рукой. Отражение смотрит на Джонни устало, вяло, слегка болезненно. Кожа на шее покрыта едва приметными розовыми засосами, а на спине Со обнаруживает пару царапин. Воспоминания ударяют Джонни охлаждающей волной. Они не переспали так, как Джонни бы хотелось, но все равно отлично провели время. Джонни вспоминает, как губы Доёна немного то ли неумело, то ли от стеснения медленно проходились по члену, как приятно Доён терся, сидя у Со на бедрах, как было замечательно чувствовать вкус Кима на языке, как прекрасно член Доёна ощущался в руке и на языке. Со кажется, что он спятил. Кое-как выбравшись из спальни в одних оставленных Доёном трусах, Джонни обнаруживает чашку кофе, заботливо оставленную младшим. Ёнхо выпивает тёплый кофе, разбавленный сливками, и улыбка медленно расползается по его лицу. Он подавляет в себе теплое чувство, растекающееся по телу дрожью, вспоминая, что сегодня нужно хотя бы оказаться на работе с небольшим опозданием. Быстро допивает, позволяя себе ещё раз подумать о том, что впереди его может ожидать приятный поцелуй вместе с тёплыми объятиями. В кривом отражении на холодильнике он видит Доёна в рубашке и брюках, стоящего в проёме. Запах одеколона хозяина квартиры наполняет воздух постепенно. У него всё ещё влажные волосы, Джонни замечает это только сейчас. Старший кое-как сидит на барном стуле вполоборота, сжимая кружку в руке и пытаясь выпрямиться, чтобы спина хрустнула, чем вызывает у Доёна смех. – Надо торопиться. Тебе стоило бы быстрее допить, – Доён исчезает за дверью ванной комнаты. Под шум фена Со Ёнхо расплывается в улыбке, ощущая себя так, словно Ким Донён его ворчливый парень. Мечтать, правда, не вредно. Джонни в отношениях, пусть и в весьма странных, неудобных и абьюзивных. Его мир с подпиской на «Донён рядом» рушится, разбиваясь на самые мелкие осколки, застревающие где-то под сердцем, не позволяя дышать полной грудью. Со всё-таки собирает волю в кулак, встает со стула, моет чашку в тишине квартиры, а затем возвращается туда, где ещё вчера он был безгранично счастливым и ощущающим любовь. Спальня Доёна все такая же уютная, просторная и пахнущая терпким стойким одеколоном. Холод пронизывает оголенные стопы Джонни, проникая под кожу и пуская мурашки по всему телу. Ким в спальне, он не поменялся, прошло слишком мало времени со вчерашнего дня, память вбрасывает в мысли картины прекрасного тела, великолепного лица и проигрывает звуки, громкие и очень отчетливые. На языке Джонни все также ощущает вкус кожи, губы помнят изгибы тела. Но Донён совершенного отстранен, он выглядит иначе, и Джонни уверен, поцелуй он его сейчас, тронь хоть легонько пальцем, изгибы были бы другими, а вкус был бы терпким, перекрывая вчерашний привкус нежности. Джонни растерянно опускает голову и проходит мимо Доёна, что крутится у зеркала, пытаясь нарисовать тонкие аккуратные стрелки. – Никогда не видел, чтобы ты рисовал их. – Архитектор склоняется, поднимая свои джинсы. – Мне нужно будет заехать к себе. – Конечно, – коротко бросает Донён, вернувшись к своему занятию. Одежда на тело совершенно не лезет. Худи жмёт, джинсы малы. Джонни разрывает от эмоций и подступающих к глазам слез. Доён не должен видеть, как раним бывает Со. Ким, кажется, не собирается отвлекаться на старшего, поэтому из спальни Джон быстро выходит, запираясь в ванной. Простор влажного помещения радует глаз, но одновременно расстраивает нежным запахом персикового геля для душа. Вчера этот запах застрял в пазухах, кажется, навсегда. И Со ничего не хочет менять. Пусть перемены и пугают, оставляя на душе шрамы поверх старых ран, но это будет вынужденная мера, что принесёт в ближайшем будущем вкусные плоды.***
Джонни заходит в свою квартиру украдкой, тихо кладет ключи на полку, заходит в ванную, сразу же умывается и чистит зубы, не смотря на свое замученное отражение. Доён уже хозяйничает внутри квартиры, по памяти передвигается, улыбаясь теплым воспоминаниям. Что-то в глубине души отзывается подступающими к глазам слезами. Ким ловит слезинки в уголках глаз пальцами, вдыхая настолько глубоко, что грудные мышцы сводит. Джонни шумит где-то за спиной, чертыхается и, кажется, спотыкается обо что-то. Со замечает как коллега, скользнув ладонями в карманы классических брюк, смотрит куда-то вдаль. Кажется, что в окне Ким находит ответы на вчерашние вопросы сегодняшним проблемам. Ёнхо же уходит от возникшей проблемы, скрываясь в своей спальне. Донён усмехается, понимая. Ему становится ясно, что Джонни трусит, избегает его лишь потому, что таит истину своих намерений в потаенной глубине своей спутанной прошлым и нынешнем души. На часах семь сорок утра, и Со очень рад, что рабочий день начинается в восемь тридцать. Глаженые вещи на вымытое проснувшееся тело приятно ложатся прохладным одеялом. Сегодня тело Джонни пахнет гелем для душа, которым пользуется Ким. От него легонько тянет и донёновым одеколоном, на нем все ещё, как бы это ни было глупо, трусы Донёна. Донён словно полностью в нем, что бы это не значило. Джонни хочется смеяться и плакать, хочется танцевать, петь и биться головой об стену. Его окрылило и одновременно сбросило с небес на землю. – Кажется, – тихо шепчет Ёнхо себе под нос, поправляя галстук, – именно так ощущается любовь. Доён стоит в проеме, смотрит куда-то в зеркало в пол, пытаясь словить взгляд Со на себе. Джонни разрывает тягучие молчание, ловит взгляд Кима и произносит на одном дыхании: – Я в тебя влюбился. Понимаешь? Доён кивает: – Я тоже в тебя влюблен. Представляешь? Они смеются, подходя ближе. Встретившись, они льнут друг к другу, целуются, хватаясь друг за друга: Доён за крепкие плечи Джонни, а Джонни за талию, перед этим огладив руки Доёна от запястий до самых плеч. С улыбками на лицах они добираются до машины Кима. В дороге Донён почти не смотрит на Джонни, уцепившись взглядом лишь за дорогу. Ёнхо пытается понять, почему младший так задумчив и почему улыбка покинула его лицо, но потом на очередном светофоре Доён вдруг начинает смеяться, опустив голову на руль. Он поворачивает её, тяжелую от мыслей, к Джонни, и лицо, озарённое теплой улыбкой, кажется архитектору самым прекрасным на Земле. Они слышат, как машина позади них громко сигналит. Доён трогается с места, снова устремив свой взор на дорогу. Джонни осознает приятную мелочь: не только его перемены в жизни так сильно пугают. На парковке Ким смело тянет руку к Со. Последний целует ладонь, ощущая, как подушечки оглаживают скулы, а мизинец давит куда-то под челюсть, заставляя Джонни поднять взгляд на Ёна. Тот улыбается, расправляя свободной рукой пальто на своих коленях. – У нас десять минут, – Ким облизывает губы. – Покурим? – А, давай! – Со быстро отстегивает ремень. Они выходят из машины и улыбаются друг другу настолько искренне, что эти улыбки заменяют им двоим солнце, спрятавшееся за нависшими над Сеулом облаками. Доён открывает заднюю дверь и вытаскивает из плена подушек и вязаного шарфа свой портфель. Джонни вдруг останавливает Кима, вытаскивает шарф, скидывая подушку куда-то под воительское кресло. Тонкая шея Донёна окольцовывается красным шарфом, который закрывает и мочки покрасневших от холода и стеснения ушей, и открытую отложным воротником грудь. Пар изо рта мешается с сигаретным дымом, создавая небольшие облака, улетающие куда-то в небо. Они говорят о чём-то отреченном, не сводя глаз друг с друга и заполняя тишину курилки у подземной парковки. Джон вдруг смелеет и берет холодеющую ладонь Кима в свою. – Что бы ни произошло, я буду стараться ради тебя. – Со улыбается, поднося сигарету к губам. Он делает глубокую затяжку, выдыхает куда-то в сторону. – Мои обещания капля в море, я понимаю, но можешь ли ты поверить? Я расстанусь с ним. – Тогда давай до тех пор не целоваться так, как это делают возлюбленные. – Доён говорит, играючи протягивая окончания. – Я не хочу быть зверушкой на поводке.***
Холод ноября уносится неделями в самый конец декабря, преподнося людям осознание того, что Рождество совсем скоро обрушится на город тонной ярких украшений и тоннами несданных отчетов. А вот любовь обрушилась на Доёном снегом. Джонни все-таки выпутался из оков отношений, как и обещал, окутал Кима теплом и заботой. Они аккуратно, маленькими шажкам, спутывались чувствами, привязываясь так сильно, как никогда ни к кому раньше. Эти чувства, дающие надежду на то, что дальше все будет лишь лучше, давали влюбленным почувствовать то, что ранее казалось лишь прелестью бурной юности. Теплые и свежие, словно летние деньки ощущения от этих отношений подавали большие надежды на совместное будущее. Но сначала была работа и её нескончаемый завал. Двадцатые числа декабря были тревожны и нервировали. Все работники в офисе были похожи на зомби, жили на кофе и энергетических напитках, постепенно составляя по кускам годовые отчеты между перерывами на короткие передышки. Доёну тоже приходилось несладко. Он носился как ужаленный, собирая с работников по листочку, чтобы самостоятельно контролировать каждый этап отчёта. Трубы, патрубки, насосы, чёртовы счётчики, соединения, трубопроводная арматура и прочая ересь так осточертела Киму, что как-то раз ему приснилось, как его убивают стальной трубой за неправильно установленную задвижку. Все ждали двадцать пятое число как манну небесную. В такой же, как и другие, загруженный рабочий день, в самые первые минуты обеденного перерыва Доён, стоя у кофе-машины, слышит, как его кто-то зовёт. Ким снимает наушники, и его губы расплываются в улыбке. Джонни стоит перед ним с двумя обеденными боксами и улыбается. – Снова этот невкусный кофе? – Со ставит боксы на стол около микроволновки. – Хочешь, я куплю вкусный растворимый кофе? Донён закатывает глаза: – Хён, тот кофе, что ты как воду пьёшь, дороговат для офиса. – Сказал человек из богатой семьи. – Джонни закрывает дверцу микроволновки и включает её. – У тебя есть планы на Рождество? – Я давно не был дома. – Ким делает глоток и задумывается. – Если ты хотел провести его вместе, то мы можем встретиться двадцать седьмого числа, когда я вернусь домой. – Отлично. Они улыбаются друг другу, пользуясь моментом. Никого вокруг нет, слышны лишь шаги за дверью и тихие разговоры. Приятная атмосфера предстоящего часового отдыха радует влюбленных, и желание целоваться накрывает с головой. Джонни старается держать порывы нежности под контролем, напоминая себе лишний раз, что они на людях, в офисе. А Донён пытается не думать о поцелуях и любви. Но они внезапно забываются и берутся за руки, не сводя глаз друг от друга. Микроволновка напоминает о себе. Открытые боксы щекочут нос и желудки своим приятным запахом, поэтому молодые люди, недолго думая, садятся за ближайший стол и желают друг другу приятного аппетита. Дверь открывается, впуская сторонние звуки в офисную «кухню». Джонни улыбается вошедшему, но Ким не спешит оборачиваться, огорченно выдыхая. Со кивает зачем-то, а затем улыбается Донёну и подмигивает, тем самым оповещая младшего, что это кто-то из «своих». – Приятного аппетита! – Слышит Доён за спиной. Микроволновка снова заработала. – Ох, Сончан! – Ким улыбается. Сончан присаживается около Джонни, оказываясь почти лицом к лицу с Донёном. – Как там продвигается проектирование? – Отвратительно. – Честно признается Чон. – Джемину даже не хватает времени, чтобы перекусить. – Не стесняйтесь спрашивать у меня. – Донён поднимает палочки на уровень лица Сончана и закрывает один глаз, целясь палочами прямо в правый глаз стажёра. – Иначе затяните. Дедлайн сегодня в шесть вечера, если что. – Ты отвратительный начальник. – Чавкнув, говорит Джонни. – Ты обижаешь моего младшего. Моего любимого младшего. – Я думал я твой любимый младший, – Ким запихивает самый большой и сочный кусок мяса в рот, а затем прикрывается рукой. – Не торопись, никто не умрёт, если ты придешь на рабочее место на пять минут позже. – Джонни тянется к коробке с салфетками и передает вытянутую салфетку Доёну. – Чёрт, засрал стол. Сончан тихонько смеется, наблюдая, как Ким усердно прожёвывает, из последних культурных сил вытирая рот и стол от соуса, которым он везде наследил. Чон знал про то, что его начальник и Джонни встречаются. Знал, потому что Джон был вхож в его жизнь и семью. Знал и потому что Чон Юно был частью его семьи. Этот факт их близкого родства не был какой-то особой тайной в компании, ведь неприязнь старшего брата к младшему шла впереди старшего. Хоть самообладание и выдержка у Юно были отменные и годами проверенные, сдержать спокойного лица, когда Сончан был рядом, было невозможно. Чон младший вызывал у Юно ненависть, и неприязнь, внезапно возникшая много лет назад, пыхтела в голове, мешая мыслить здраво. Сончан понимал брата, ведь была вполне весомая причина, по которой Юно был так груб с младшим. Джонни Юно не понимал. Вины Сончана в случившемся не было, но едкая обида впиталась в братьев. Джон не раз разговаривал с ними, пытался помирить их, но упёртый характер Джехёна и несговорчивость Сончана не давали покоя братьям, поэтому о примирении и речи не шло. Но Сончан всё равно был Ёнхо благодарен, ведь семья давно перестала пытаться мириться и строить из себя дружных домочадцев. Они ненавидели друг друга и надеялись хотя бы не наплодить ещё больше слухов о своей семье. Сончан, хоть и был не особо в милости Юно, всегда был в курсе всех последних событий личной жизни старшего брата, пусть тот и съехал давным-давно, оставив на втором этаже роскошного особняка унылость и прохладу. Для младшего брата, тогда ещё учившегося в школе, переезд хёна стал ударом в спину. Гнев и амбициозность властного отца стали непосильной ношей на плечах юноши, не познавшего ещё настоящей дружбы и первой влюблённости. Чан перестал улыбаться, общаться с одноклассниками и на месяц закрылся у себя в комнате, выходя лишь временами поесть и убежать с утра пораньше в школу, дабы не столкнуться с отцом. Юно, к концу второго года обучения Сончана, спустя три года вернулся домой. Он окончил университет, и ему нужна была стажировка в компании, так как отказ от отцовских денег превратил избалованного мальчишку практически в оборванца из переулка. Чон Юно на последнем году обучения в университете сменил три подработки, умудрился уйти в запой дважды и расстался со своей девушкой. Именно поэтому в потрепанном рюкзаке помимо вещей, диплома и документов были четыре бутылки соджу, укутанные так, чтобы не гремели, что помогло Юно проскользнуть мимо озлобленного отца на второй этаж. Сончан молча наблюдал за развернувшейся трагедией из-за угла, пытаясь унять ноющую боль в сердце. Он понимал, что что-то должно произойти. Именно в тот злополучный вечер, когда Юно вернулся домой, Сончан впервые понял, почему хён так его ненавидел. К ужину вернулась мама. Она упала к ногам Джехёна, молила простить её за всё и забыть обиды ради Сончана и будущего обоих братьев в этой семье. Хмурый отец оттащил женщину чуть ли не за волосы от старшего сына, начал кричать и даже ударил. Сончан бросился на помощь к маме, но попал под горячую руку. Джехён сидел на диване молча, но слёзы, что стекали по бледному уставшему лицу, выдавали в нём человеческое начало. Это был последний день, когда Юно был Джехёном и последний ужин на памяти Сончана, когда они собирались всей семьёй. После ужина все разбрелись по комнатам, даже не пожелав спокойной ночи, а к полуночи Чан услышал неуверенный и тихий стук в дверь. Юно стоял за дверью с рюкзаком в руках и тяжестью в груди. «Я собирался пить один и вскрыться осколками бутылки», – тихо прошептал Чон. – «Но твоя мама бы не простила себя». Почему-то слова «твоя мама» так въелись чернотой в сердце Сончана, что он какое-то время не мог посмотреть на эту женщину как на маму. Юно впервые был настолько близко к Сончану, что искренность старшего обволокла младшего брата с ног до головы. Юно не мог больше молчать. Он рассказал брату о том, как эта женщина появилась в семье Чон, как отец избавился от первой жены, стоило первенцу появиться на свет. Всё в голове юноши наконец-то сложилось в общую картину, все ссоры и обидные слова наконец-то приобрели смысл. Сончан внимал каждому слову Юно, узнавая впервые в жизни не только правду, но и алкоголь. «Это твой первый алкоголь, а ещё твоя первая правда». – Утирая слёзы, заявил Юно. – «Никогда не забывай то, что ты слышал сегодня, но не дай отцу узнать об этом. Как будет шанс, беги из этой семьи и забери всё, что тут с тобой связано. Я стану тем, кем отец хотел меня увидеть, чтобы ты не стал частью его амбиций и не попал в ловушку его нарциссизма и бредовых идей. И не жалей свою мать. Эта женщина и слезинки твоей не достойна». Сончан помнил, что им нельзя быть просто «братьями». Они играли ненависть друг к другу так хорошо, что со временем вжились в роли и поверили сами себе. Периодически Сончан всё-таки приходил к Юно, позволявшему звать себя «Джехён-хён». Они, как и в тот день, пили соджу на полу очередных комнат отелей и рассказывали о жизни, вспоминали детство и юность, а утром становились врагами. Однажды Сончан пришёл в отель, чтобы снова выпить с братом, но в номере был третий и далеко не лишний. Джонни был обаятелен, мил, и показался Сончану умным мужчиной. Со покорил хладнокровное сердце юного Чона и сразу же стал причиной чаще встречаться в номерах отелей. Вскоре встречи Ёнхо и Сончана начали происходить без Джехёна. Тот то опаздывал, то оправдывался первыми попавшимися глупостями. Потом Юно испарился из личных разговоров, встречи стали проходить в квартире Джонни, и гордое молчание американца убивало в Сончане всё «живое», ожившее не так уж и давно. Джон был рядом, и этого на первое время хватало, но нехватка Юно мигом отразилась на Сончане. Отец, озверевший после оглашения ему врачами диагноза, начал давить на младшего сына с такой силой, что он сломался, молча следуя всем указаниям. Мать, внезапно вернувшаяся в жизнь своего единственного ребенка, показалась перспективным вариантом забыться, ведь Юно как-то рассказал, что женщина сама просила сделать так, чтобы младший сын отдалился. Сончан рыдал, то положив на колени матери голову, то сидя на коленях перед её креслом. Женщина при этом улыбалась, безумно вглядываясь в семейный портрет на стене гостиной. Сончан тоже любил эту фотографию, потому что она была единственным способом увидеть хёна, испарившегося так внезапно. Джонни тоже оказался занятым человеком, поэтому отсутствие настоящих друзей и второй половинки выражалось порой безумными повадками. Чон мог смотреть на фотографию весь ужин, роняя кусочки еды на стол, за что не раз получал от отца, изъявлявшего желание ужинать только с сыном, который чуть было не слёг в больницу из-за обмороков от недоедания и переутомления. Однажды лица Юно стало не видно и на фото. Вернувшись домой после сложных пар и подготовки к написанию диплома, Сончан увидел перед глазами лишь всплеск красной краски, разбитое стекло огромной рамки и порезанную левую часть фотографии, на которой был глава семьи со старшим сыном. Изуродованное фото накренилось на стене, а в осколках и разлитой краске на полу сидела мама. Её лицо не выражало никаких эмоций, пустой взгляд был направлен куда-то вдаль. Один из охранников отца удерживал хрупкую домработницу, чтобы та не побежала к учинившей беспредел. – В том, что с ней произошло, есть и твоя вина, – голос отца напугал Сончана. – Смотри, что ты и твой брат учинили с ней. Два ублюдка, сорвавшихся с моего поводка. Мама подняла голову и улыбнулась, увидев сына. – Я люблю тебя, – прошептала женщина. – Сумасшедшая сука, – рыкнул отец. – Если так хотелось свободы, то надо было бежать, но вы зависимы от меня, от моих денег и моей власти. Вы лишь псы на моей псарне, не более. Мать этого выродка была такой наивной, говоря, что карма нагонит меня. Я быстрее всех, я держу половину строительного бизнеса Сеула под контролем. – Голос мужчины повышался с каждым словом, а слёзы всё быстрее и быстрее душили Сончана. – Ты и твой брат-выблядок довели её до такого состояния. – Не кричи на него, ублюдок, – едва слышно произнесла женщина. Она сжимала осколок в своей ладони, поэтому алая кровь стекала на бежевую юбку, растекаясь уродливыми кривыми пятнами. Сончан хотел подойти к матери, но другой охранник схватил его, заломив руки за спиной. – Не трогай моих детей, не смей трогать их. Отчаянный крик матери нанёс последний и решающий удар по сердцу младшего из семьи Чон. Она всё ещё была его матерью, самой близкой ему женщиной, самым близким человеком в этом доме. Была его щитом все эти годы, и стоило щиту треснуть, как меч пронзил Сончана насквозь, утаскивая в непроглядную тьму. Через месяц Чон Сончан нёс в палату матери фрукты и букеты. Она перестала выглядеть живой и больше походила на тряпичную безвольную куклу, но стоило Сончану появиться, как улыбка расцветала на её лице. «Я чуть не сошла с ума», – призналась женщина. – «А этот подонок… В любом случае он ушёл с поста директора и поставил на эту роль твоего старшего брата. Я знаю, что вы иногда общаетесь, так что помоги ему с его планом, не приходи на стажировку в компанию. Он скоро сдохнет, осталось не так уж и долго, надо лишь выиграть это время». Но через год Сончан стоял на входе в один из отделов компании отца и вынужденно улыбался, скрывая отвращение. Отец лично привел его в компанию, словно маленького ребёнка, скрыл от старшего сына провальную часть плана и нагло заявил всем, что Сончан будет работать тут любой ценой. Чон Сончан попал в ад, не успев и глотнуть воздуха. Он снова был близко к Юно, но не мог дотянуться.