Луноликая: В Эпоху Войны

От третьего лица: Оюн одарённый ребёнок. Гениальная душа, не материализовывающиеся долгие тысячелетия. Это не переставали утверждать среди служащих душ, среди разномастных солдат и даже Хранителей Миров. Сами Боги, ведущие в то время дела с Властелином восхищались незаурядным умом юной души. Окрылённые чужой похвалой родители постарались как можно быстрей устроить ему встречу с Шинигами — его дедушкой и действующим Богом Смерти. В своём юном возрасте отец Оюна не смог пройти проверку и встать на место наследника, поэтому возлагал большие надежды на сына. Он рассчитывал, что его гениальный Оюн ступит на тропу Испытания, пройдёт её без проблем и сменит Шинигами. Он желал этого больше, чем сам Бог Смерти — получить наследника. Давнишнее разочарование, испытанное после сурового вердикта Шинигами обратилось надеждой. Как же сильно он жаждал оправдать ожидания Шинигами, настолько, что понадеялся создать хоть с первой встречной ребёнка. Задумка получилась. Появился гений, по всем критериям подходящий на место наследника. Однако надежды легко обрушились. Оюн с малого возраста имел одарённый ум, удивительную мудрость без соответствующего опыта, он чувствовал чужие души лучше самого Бога Смерти, имел высокий потенциал, который с радостью и скрупулёзной упорностью развивал… Но оказалось, что он был слепцом, тем кто пусть и чувствовал души, их эмоции, но не видел их в физических телах, не умел предчувствовать чужую кончину. Скрепя сердцем, как говорят люди, без этого можно обойтись, как считал отец Оюна. Опереться об интуицию. Но… Раздробил осколки надежды отказ Шинигами. — Мне не нужен наследник-инвалид. Он не сможет в нужный момент оборвать связывающие души с телом нити. Его максимум — очищение. Заключение Бога Смерти было окончательным. Оюн не стал наследником. Со всеми талантами ему не хватало главного — способности видеть и манипулировать душами на необходимом уровне. Родственный дух высок. Потенциал одарённости. Но этого не хватало. Ему не стать идеальным наследником. Ему не обращаться к Мирозданию. Он не сможет хранить равновесие. Стать самим равновесием, как Бог Смерти и Богиня Жизни. Следующие тысячелетия для Оюна обратились в настоящий, как тот представляют глубоко верующие люди, ад. Восхищение сменилось презрением. Надежда — разочарованием. Любовь — ненавистью. Оюн старался. Тренировался. Прожил ни одну полноценную жизнь в различных мирах. Пережил многое, изучил многое. Оюн стал виртуозно обращаться с энергией. Настоящий мастер. Спустя долгое время он вернулся к родителям, чтобы доказать — он достоин их любви. Достоин несмотря ни на что стать наследником. Какой наивный он был Они угасали. Все ссоры, склоки позабылись в то мгновение, когда Оюн второй раз в жизни столкнулся взглядами с Шинигами. Если в первый раз это было проверка и долгий разговор, то сейчас его присутствие означало настоящую смерть. Души родителей рассеивались, а на их месте медленно образовывался новый сгусток, в последствие названный Луноликой. Младшая сестра. Кто бы мог подумать. Тогда жизнь Оюна во второй раз разделились на «до» и «после». *** Оюн стоял на пустынном плаце, в мире, который личными руками уничтожил, буквально похищенный из домашней обители, в которой заперся после смерти сестры, и смотрел в мрачные омуты, находящиеся в десятке метров от него. Слева расположился виновник встречи — Хранитель сестры, и тот, кто, как обычно, без лишних объяснений притащил сюда. А ведь Оюн надеялся, что это конец. Потерял родителей. Потерял сестру. Потерял племянницу. Его бросили её хранители, являющиеся для него друзьями. И тут Ямара резко возжелал встречи. Ему хотелось кричать. Выть во всю глотку от пульсирующей внутри тоски. Но он молчал. Сжимал нервно рукоять и безмолвствовал. «Кто это? Почему Ямара притащил меня сюда? Совесть проснулась? Подсовывает девушку для «развлечений»? Решил окончательно добить?» — сотни мыслей хаотично скакали в голове подобно кузнечикам пока глаза рассеянно бродили по искажённым шрамом чертам лица девушки. Высокая. С проступающеми сквозь одежду из-за напряжения натренированными мышцами. Крепко сжимающая рукоять нагамаки, идентичную его. Доходящие до лопаток волосы неестественного белого цвета колыхались от лёгкого ветра. Оюн едва сдержал поражённый вздох. Метнул встревоженный взгляд на бесстрастного Ямару и вновь упёрся нечитаемым в девушку. Повязка на глазах стала эфемерно жечь, требуя рассмотреть её чётче, без витающего вокруг тусклого облака энергии, без полупрозрачных красок и размывающихся красных точек. Ему потребовалось два вздоха, чтобы успокоить возникший шум в голове. Ещё три, чтобы вернуть трезвость ума. Последний, чтобы унять бушующий, подобно шторму гнев на бывшего лучшего друга, и утихомирить режущую, как ножом, тоску. — Ямара? Это что? — ледяной тон безразличия сопровождался хриплым голосом Изуны. Ямара со спокойствием мертвеца пожал плечами. — Он может помочь. Наверное. — Безответственно с твоей стороны приводить сюда бесполезного человека. Ямара с прищуром, скрытым в нём удивлением оглядел напрягшуюся, как перед прыжком, Изуну. Он чувствовал какую-то недомолвку, недосказанность. Что-то важное, что он не успел выяснить в ней. Он совершил ошибку, приведя мистера затворника? В чём кроется проблема? — Ты устала. Отдохни полчаса и возвращайся. Руша ожидания Ямары, Изуна, не дрогнув и бровью на приказной тон развернулась на пятках и неспеша удалилась в сторону, откуда пришла. Ни разу не оглянувшись на Оюна. — Объяснишься? — лёгкий, как утренний ветерок, но одновременно с тем пронизывающий, как копьё голос заставил Ямару сильнее нахмуриться. Оюн развернулся к бывшему другу, выжидательно склонив голову и вскинув бровь. Он открыто показывал недоброжелательное намерение прирезать собеседника, а не вести светские беседы, пытаясь выяснить что к чему. Ки без воли хозяина сгустилась морозной туманностью вокруг них, будто пытаясь заполонить каждый клочок земли, застрять в чужих лёгких, перекрыв кислород, и окутать до нестерпимой боли конечности, заставив те заледенеть. Ответной агрессии не последовало. Ямара втянул ощутимо охладевший на несколько градусов воздух, до скрипа сжал ладони в кулаках. Затихшая века назад вина поскреблась в груди хранителя, отчего тот еле сдержался от неуместных гримас. — Итэрлитас Сора — дочь Лу, твоя племянница и…моя дочь — последнее слово вылезло неохотно, вызывая непонятное першение в горле с отчётливым комком — Жива. Не совсем здорова. Требуется твоя помощь. Оюн вскинул от удивления брови, но эмоция не медля сменилась на какое-то обречённое выражение. С одной стороны его душа ликует от выжившей в тот злополучный день племянницы, с другой с мрачным пониманием выводит: «Ему известно». Ямара внимательно вглядывался в лицо собеседника, с каждой секундой чувствуя нарастающую злость. Луноликая скрывала их дочь, а Оюн с, он не сомневается, Тесом и Лео пособничали. Грудь Ямара часто вздымалась от учащённого дыхания, по шее ползли желавки, а в глазах горел свирепый алый огонь. Он не понимает что его больше выводит из себя: то, что близкие люди, семья посмела скрывать, как называют люди, его родную кровь — дочь, или то, что он сам до недавнего времени не замечал отсутствующий кусочек души. Позорная невнимательность. — Я не рассказывал по просьбе Лу — сдался под яростным взглядом Оюн, рассеивая ки — Сам знаешь, что ваша ссора стала для неё серьёзным испытанием. Она хотела показать её, в день нападения Киары даже составляла настоящий план вашего разговора. Пыталась подготовиться морально. —…Понимаю. Оюн сложил руки на груди, протяжно вздыхая. Тема того дня являлась запретной, до сих пор приносящей режущую боль, точно от свежей раны. При каждой встрече, а те случались раза три после смерти Луноликой, они либо играли в незнакомцев, либо разводили светские клубки с бесконечным количеством незначительных тем. — Что с Сорой? Не заметил в её потоках энергии проблем. Ямара не выдержал и нервозным жестом откинул упавшие на лоб волосы. — Ей пока негде было их повреждать. С ними Сора не успела подружиться — ироничная усмешка скользнула по тонким губам, но тут же потухла — Это долгая история. У меня здесь как раз завалялась бутылка хорошего ликёра. Еле урвал из лап Адель. — Хотел сказать: «Украл»? — на самодовольную усмешку бывшего друга Оюн осуждающе покачал головой — Полчаса хватит? — Не страшно, если она позанимается без моего присмотра. Ямара передёрнул плечами, будто от холода, и широкими шагами направился в замок, кивком приказав следовать за ним. Пальцы незаметно сжали ткань рукава кимоно. Оюн скривился от показанного пренебрежения. У него уходили последние крупицы терпения на то, чтобы дерзко и так несвоевременно не врезать Ямаре. С их беседы прошло не более пяти минут, а его пальцы уже колит от навязчивого желания грубо поставить на место хранителя. Что же их ждёт дальше? *** Ветер противно играет в белоснежном гнезде на голове, тучи впервые за всё пребывание в этом мире скапливаются на и без того мрачном небе, создавая впечатление наступления как минимум конца света — гневающихся вспышек молний не хватает. Пепел привычно окутывает закрытые тканью штанов колени с дрожащими от промозглого ветра пальцами, которые раз в пятый за последний час запихивают табак в трубку. Изуна пыхтит, старается, но в мыслях проклинает однорукость с Хоши, из-за кого и лишилась конечности во второй раз. Она краем уха слышит мягкую, такую знакомую поступь, не дёргаясь на звук зашедшего на плац Оюна. Изуна спиной ощущает каждое движение бывшего наставника, словно ей прямо в мозг транслируют эту информацию, а в голове воспроизводится картинка вышагивающего Оюна. — Закончили сплетничать, девочки? — не удержалась от язвительного комментария Изуна, наконец выдыхая серый дым в небо. Оюн морщится, отходя от неё на три широких шага. Это не ускользает от внимания Изуны, однако та лишь усмехается и продолжает дымить только с большим довольством, будто специально. Мстит за потраченное время. Больше часа пришлось самостоятельно пытаться выдавить из себя энергию больше половины мизинца или хотя бы из окружающей среды попробовать почерпнуть. Все попытки провальны. — Ямара не в состоянии начать тренировку. Напился, — объяснил Оюн, ласково, как-то злорадно улыбаясь. Он до сих пор помнил как сильно его бывший друг мучается от похмелья, практически жаждая умереть — Ты не против, если я пока встану на место наставника? Изуна вдруг вздрагивает, резко оборачивается к нему со сложным выражением лица: не то неверие, не то скептицизм. Затем её взгляд утыкается в поблёскивающие, несмотря на отсутствие солнечных лучей ножны, копия которых висит на поясе Оюна, точно близнецы. Молчание затягивалось. Табак в трубке подошёл к концу, вызвав печальный вздох. — Что по поводу причины твоего приезда? — воспользовалась возможностью перевести тему Изуна. — Я не могу избавить тебя от клейма раба, Сора, — Оюн прикусывает в негодовании и досаде внутреннюю сторону щеки — Позволишь? Он медленно протягивает руку, в намерении прикоснуться к груди, где, по его памяти, должна пульсировать душа. Изуна колеблется недолго — кивает, делая шаг навстречу. Огрубевшая от постоянных тренировок с оружием ладонь плавно скользит в воздухе в течении нескольких минут. Оюн аккуратно, с ювелирной точностью проверяет мелькнувшую после рассказа Ямары догадку. Он не может видеть душу племянницы, но ощутить её и массивную цепь вместе с впивающимися намертво шипами навыки позволяют. — Я был прав, — он сжимает ладонь на рукояти, опуская голову так, что тёмные пряди скользят по острым скулам — Это «Servitute» — лёгкий обряд, принятый в далёких уголках умерших вселенных, где часто доводили разумных до состояния глубокой апатии, ведущей к безразличному отношению к собственной жизни, а порой и отчаянию, чтобы те добровольно соглашались на рабство. В противном случае раб с сильной волей мог либо отвергнуть клеймо, либо в любой момент сломать его. — Я в полной жопе, хн? — позволила выскользнуть унынию Изуна, чувствуя как нервно дёргается глаз. Оюн непроизвольно поджал губы от нецензурного словца, но промолчал. Не в таких они отношениях, чтобы упрекать её. Изуна вновь позволила себе внешнюю слабость: села на корточки, вцепившись в волосы и пытаясь размеренно дышать. «Это конец. Трепыхаться бесполезно. Я в ловушке, — пульсировали в голове безнадёжные мысли — А как же Неджи? Мы с ним повязаны. Наши души крепко сцепились и я не знаю как это исправить. Он может пострадать из-за ошейника не меньше меня, если не больше, и плевать, что Киара поклялась не трогать посторонних. Что будет, когда она использует артефакт «Единения»? Что случиться с душой Неджи? Успею ли я до этого времени отвязать Нептуна с Агатом?» Рой полных безысходности мыслей провоцировал неприятную пульсацию в висках, отчего приходилось до скрежета сжимать зубы и ещё глубже дышать. На плечо опустилась холодная, как у мертвеца, ладонь. — Из каждой ситуации есть выход, Сора. Оюн неуверенно, словно боясь обжечься, погладил застывшую племянницу по голове. Мягко, нежно, медленно, страшась спугнуть, как дикого зверька. Внутри Бога всё щемилось от трепета и тепла, одновременно с тем искрилось от веселья, вызванного несуразным выражением лица Изуны. Она в свою очередь практически кривилась от испытываемого отвращения. Но терпела. Сама не знает почему. — И что…Что вы…Ты предлагаешь? — сухо поинтересовалась она, резко поднимаясь на ноги и смотря на него сверху вниз. Оюн не сводит взгляда с ладони, которой секунду назад гладил сухие локоны племянницы. Затем отчего-то вздыхает и встаёт, поправляя складки на одежде. — Это опасная идея, но других, увы, нет. Когда ты закончишь собирать воедино кусочки артефакта принеси его Киаре. Чтобы объединить ваши души ей придётся снять «Servitute», из-за того, что артефакт не терпит подчинение души во время его использования. У тебя будет всего секунда, максимум две на то, чтобы убить её. — Мне хватит, хн, — с непоколебимой уверенностью заявила Изуна, самоуверенно вскидывая подбородок — Я стану настолько сильной, насколько это возможно. Я сделаю что угодно ради её смерти. Оюн широко улыбнулся, всем своим видом излучая тепло и, не сдержавшись, ласково треплет волосы племянницы. Изуна шокировано выпучивает глаза, затем, осознав происходящее, стремительно увеличивает пространство между ними. И всё это сопровождается настороженным блеском чёрных, полуслепых, глаз. Казалось она следит за малейшим вздохом в её сторону, готовая чуть что отпрыгнуть на десяток метров. «Она изменилась. Милый орлёнок превратился в зашуганного, пускай и гордого, орла» — тоскливо подумал Оюн, вспоминая былые времена, когда малышка Сора с счастливым смехом обещала ему превратиться в птицу и взлететь далеко к небесам, где нет домика, что не лучше решёток, нет нудных и злых замечаний Теса, и скучных лекций Луноликой о повышенной безопасности с «Постоянной бдительностью», где существует лишь Она, Свобода и верный Меч под рукой. — Не хочешь развлечься? — вдруг предложила Изуна с хитрющей ухмылкой, заставив вынырнуть из реки воспоминаний, в которой провёл долгие столетия пока не заявился Ямара и не заставил явиться на Богами забытую после войны планету. Разве Оюн мог отказать племяннице? Нет. Только не после столько прожитых лет с ложной мыслью о её смерти. *** Шуршащие и копошащиеся звуки не мешали обычно бдительному сну хранителя Луноликой. Ямара не обращал внимания на смену обуви, на еле заметно сжимающую лодыжку тонкую верёвку, больше походящую на нитку, на совершенно по-детски разрисованное несмываемыми чернилами лицо с внезапно отросшей растительностью. Он лежал, что называется, «Ни живой, ни мёртвый». Недалеко в кулак хихикала Хоши, которая предоставила все инструменты для достаточно жестокого розыгрыша. Она с довольным видом глядела на висящую недалеко медицинскую иглу, слабо креплённую к лампе, перевела внимание на зашнурованные между собой бантиком лакированные туфли, взявшиеся непонятно откуда, и, кивнув на прощание продолжавшей возиться парочке, с предельной осторожностью переступила порог, небольшими шажками постаралась обойти невидимую глазу ловушку, растянутую на добрых пять метров вширь. Хоши весело представляет какой приятный сюрприз ждёт напившегося в стельку Ямару, не забыв огорчиться незавидной участи Изуны. После подобного та не останется безнаказанной. Оюн осмотрел созданное художество, после которого, он уверен, ему придётся отправить Ямару поспать в ближайший подвал: в ином случае на его месте окажется Изуна. Мысли Бога продолжали обмусоливать последний разговор, как сотню раз обсосанную конфету, впоследствии чего каждый раз выводился в голове один вопрос, на который он не мог ответить: как Сора согласилась на обряд? Его Сора и эта Сора, насколько он успел узнать, не пошли бы на подобную сделку за просто так. На погрязшего в отчаянии человека она не похожа, да и Киаре только помешает безвольная, неспособная самостоятельно мыслить, марионетка, впрочем и на ту Сора не походит. Так в чём дело? Что было обещано взамен? Деньги? Власть? Сила? Чья-то жизнь? Ему не хотелось верить, что его Сора может обменять свободу на что-либо ещё. По крайней мере на нечто материальное или эфемерное, глупое. Значит в дело шёл шантаж? Но как можно дать кому-либо в руки поводок, добровольно повязать себя, унизиться и загубить, а то и вовсе уничтожить волю? Судя по желанию Соры снять его и убить Кирау всё куда сложнее. Оюн непроизвольно дёрнулся, схватился за рукоять нагамаки, стоило хриплому, будто сорванному голосу проникнуть в его маленький мирок из мириады мыслей: — Хн, ты чего застыл? Неужели на Ямару залюбовался? Ядовито-язвительный тон заставил поморщиться и нехотя повернуться к источнику беспокойства. Изуна слеповато щурилась, на её губах цвела яркая ехидная усмешка, а единственная целая ладонь сжимала рукоять нагамаки в жесте-близнеце, словно она пародирует его. — Не волнуйся, голубок, я не скажу Хоши или Повелителю Духовных Существ о твоих сексуальных предпочтениях, хн. Изуна крепче сжала рукоять, будто спасательный круг, и оглядевшись в последний раз, проскользнула к выходу, мастерски минуя последнюю ловушку. Спустя минуту бесшумного путешествия по направлению к плацу — она надеялась занять жужжащие, как мухи, мысли жёсткой, до потери сознания, тренировкой — в спину прилетел заданный тихо, словно через силу, вопрос: — Что Киара дала взамен «Servitute»? Изуна обернулась на стоящего в незримой задумчивости Оюна. Ему нестерпимо хотелось знать ответ, но, как предсказывалось, получил лишь холодный блеск чёрных глаз и равнодушную маску, вместо малейшей реакции. Она развернулась и продолжила путь, оставляя Бога в одиночестве. *** Ночью планета утопала во тьме, куда большей, чем дневная мрачность. С неба медленно падали крошки праха убитых много лет назад Духовных Существ, вперемешку с удушающим порохом, усыпавшим землю верным покрывалом. Ветер, взбодрившись после утренней дрёмы стал в разы мощнее, свирепее и пронзительней. Верхушки оголённых деревьев жутко шатались, выгибая твёрдые стволы, им вторили длинные ветви, касаясь пыльной земли самыми кончиками. Обычному человеческому глазу видна одна непроглядная темень — ни единого просвета, словно луна со звёздами внезапно взяли продолжительный отпуск, однако единственный, кто спокойно ориентируется в подобных безжизненных условиях, и тот, кто создаёт единственный шум в укутанной мертвой тишиной планете, невесомыми шажками приблизился к заснувшей, или упавшей в обморок от переутомления, беловолосой девушке. Её исполосанное глубокими и размашистыми, уродливыми шрамами тело подрагивало, не то от ледяного ветра, так и желавшего укусить побольнее, не то от промозглой земли; волосы клубком змей извивались, собирая в себя всю грязь, точно качественная губка — воду. Одежда, что не укрылось от внимательного Оюна, вся продырявлена, а на их месте уже появилась засохшая корка бордового цвета. Тяжёлый вздох прозвучал чрезмерно громко, отчего издавший его резко оглянулся, будто боясь быть пойманным за каким-то непотребством. Оюн осуждающе покачал головой. Осторожно, с предельно возможной аккуратностью поднял невесомое тело племянницы, чуть потяжелевшее от звякнувших ножен. «Она хоть что-то ест?» — проскочила поражённая мысль. Прокручивая в голове пережитый день Оюн хмуро, с недоверием уставился на бессознательную племянницу. Он видел её пьющей воду. Один раз, когда та ела, несомненно, подсунутый кем-то онигири. Это весь рацион. Казалось негодование Бога можно было пощупать кончиками пальцев — такой силы оно источалось от него. Оюн беспрепятственно просочился в комнату Изуны, медленно уложил её на кровать. Никакого, даже загрызенного молью покрывала в помещении не обнаружилось. Не раздумывая долго он снял верхние одежды и укутал в них Изуну, с неудовлетворением её оглядывая: она продолжала трястись, будто у неё лихорадка. От последней мысли Оюн неверяще вскинул брови. После недолгой проверки догадка подтвердилась. Душа эгоистичное желание попросту остаться рядом Оюн практически бежал по одиноким коридорам, не замедляясь ворвался в просторное помещение, в которое входило несколько смежных комнат. Он не церемонясь грубо разбудил Хоши, скинув ту с уютной, а главное мягкой, с покрывалом, кровати. — Эй! — Где жаропонижающее? — от замогильного тона Бога Хоши вздрогнула, почувствовала как крупные мурашки расползлись по всему телу, а сама спиной прижалась к кровати. Спасительный вдох застрял где-то в горле. — Ч-что? З-за-зачем т-тебе? — Сору лихорадит. Дай лекарство. Живо! — не выдержал и прикрикнул Оюн, едва удерживаясь от применения энергии. Если его требование не исполниться в течение минуты, то эта дерзкая корова потеряет пару рогов и хвост в придачу. Активно закивав Хоши уподобилась вихрю и уже через тридцать секунд вкладывала в протянутую ладонь два флакона: один ядрёно-зелёного цвета, второй тёмно-синего. — Э-этот, — указала на первый — Пусть примет с-сейчас, а этот, — на второй — Утром. Молча кивнув, Оюн покинул чужую обитель, не обратив внимания на глухой звук падающего тела. Богу не потребовалось много усилий, чтобы влить лекарство в племянницу. Он надел снятую недавно одежду и коконом укрыл Изуну тёплым одеялом, честно позаимствованным у Хоши. Оюн как можно бережнее разомкнул намертво сжимаемые чужие пальцы на рукояти нагамаки, отложил их в сторону, задержав взгляд всего на несколько секунд и подмечая у себя в голове их абсолютную идентичность со своим оружием. Которое, на минутку, является единственным в своём роде. Бог ласково смахнул липкие от пота пряди со лба Изуны, нежно проведя большим пальцем по мокрой коже. Он устроился удобнее у изголовья кровати, собираясь остаться на всю ночь, играя роль сторожевого пса у ног хозяина. Оюн с досадой подметил, что организм Изуны ужасно ослаблен. Сколько раз она доводила себя до истощения? А сколько после них отдыхала? Он готов поставить всю свою гениальность на то, что Изуна игнорировала сигналы тела и шла тренироваться на следующий же день. Пускай Оюн планировал бодрствовать всю ночь, усталость с волнениями взяла своё и Бог уснул, к своему будущему стыду не заметив скрипнувшей дверцы и прошмыгнувших внутрь Агата и Нептуна, которые незаметно, нагло устроились по бокам от Изуны. *** Двенадцать часов — столько понадобилось Ямаре, чтобы очнуться после «весёлого времяпровождения». В момент, когда разразился грохот и стон боли Изуна, сидя в позе лотоса на плаце, старательно игнорировала изучающие и вместе с тем испытывающие взгляды Оюна. Чувства были максимально противоречивые: глаз-то у новоявленного дяди не видно, Изуна в принципе сомневается, что они у него в наличии. Утро у неё не задалось с самого начала. Проснуться укутанной в покрывало, аки капуста приносило мало удовольствия. В купе с чёрной дырой вместо воспоминаний о последних часах вчерашнего дня заставляли морщиться и усиленно напрягать мозг. Полчаса на раскачку, усиленно не обращая внимания на продолжавшие шипеть места порезов, полученных по глупости. Ещё столько же на вежливо-отстранённый диалог с Оюном, который тактично, ненавязчиво убедил выпить непонятную жидкость, созданную Хоши, и уговаривал отлежаться денёк другой. Упрямство Изуны победило. Спустя час голова перестала гудеть, раны шипеть, отчего мысли, пожирающие её с момента появления, а то и раньше, бывшего наставника вгрызлись в мозг с новой, набравшейся после сна, силой и воодушевлением. Неджи, их связь, Аирандо, Агат с Нептуном, осколки артефакта, Киара, ошейник, Айнон, Курама, тот младенец, в котором запечатан хвостатый, Оюн, Итачи, добавивший немало вопросов — все мысли кружили вразнобой, а попытки придумать как решить хоть одну из проблем шли крахом. С Артефактом и Киарой всё понятно, но остальное позаимствованным загадка. По крайней мере, к собственному неудовольствию и огорчению, она смогла признать, что в одиночку не справится. Придётся переступить через себя и попросить помощи. Изуна решила хоть в некоторой степени свернуть проблему, появившуюся после увлекательного путешествия в Узушиогакуре. В этом ей поможет матерящийся под нос и пытавшейся сохранить былое самообладание Ямара. Хранитель Луноликой уверенной, незаметно прихрамывающей, походкой приближается к умиротворённо медитирующей, или делающий вид, Изуне. Оюн вмиг напрягается, цепко отслеживая любое мимолётное намерение бывшего друга. Изуна лениво обернулась, наклонив голову к плечу. Равнодушные, цвета засасывающей тьмы глаза упираются в перевязанное запястье, где некоторое время назад наверняка торчала глубоко всаженная игла, затем взгляд скользит вниз — подмечает свежую гематому на лодыжке, после обращает внимание на привлекательные кровоподтёки на лице, шее, рассечённой брови, и в конце концов весело останавливается на зафиксированных сломанных рёбрах. Несмотря на понимание того, что причинённое художество сойдёт в наикратчайшие сроки — Хоши своё дело знает, а несомненно сверхчеловеческая регенерация хранителя ускоряет итак быстрое лечение — чувство отмщения сладко разливается по телу непродолжительной волной. Непродолжительной, потому что Ямара выпускает сжимающее, как под прессом ки, устремляя его исключительно в сторону Изуны и концентрируя на ней одной. Он будто создавал ограждённое пространство, напряжённо давящие на кожу, мышцы, кости, органы, и жалящие несуществующими разрядами. — Сора, — цедит сквозь зубы он, преисполненный гневом, его яркие в своей неестественности кровавые очи угрожающе сверкают, подкрепляя намерение придушить поганку. Оюн непроизвольно сжал до побеления костяшек рукоять нагамаки, мрачнея с каждой секундой всё больше и больше. Его дыхание застряло в районе горла, а в груди сердце отбивает один ему известный бешеный ритм. Он намеревался вмешаться, не замечая никаких изменений ни у одной из сторон, но стоило сделать пробный шаг, как перед лицом словно прозрачная стена выросла, попросту обязавшая замереть, от приказного тона племянницы: — Помоги мне. От наглости, дерзости и бескомпромиссности у вечно хладнокровного Ямары дёрнулся глаз и без ведома вскинулась бровь. Дрожащие от сдерживаемых эмоций ладони сжались в кулаки, будто представляя процесс удушения дочери. Полученная наиглупейшим образом рана напомнила о себе острой, резкой болью, вызвавшей неконтролируемое шипение. — Ты навредила мне. После подобного смеешь просить о помощи? — Это месть, — не моргнув и глазом прямолинейно приподнесла причину увлекательного пробуждения хранителя — Я не Луноликая. Не в моих правилах прощать насилие над собой всего лишь после слов раскаяния, хн. — Ты — не она. В тебе никакого милосердия, — подтвердил с затаенной разочарованностью Ямара. Как бы он не вглядывался в неё, но от любимой женщины дочери достались одни волосы, наследие Шинигами и путь, с которого Луноликая свернула. Всё остальное он притягивал за уши. Словно это могло её воскресить. Ки по прежнему давило со всех сторон на Изуну, отчего та еле подавляла порыв заморозить своим напыщенного папашу насмерть. Ладонь непроизвольно, будто имея отделённый от тела разум, сжала рукоять нагамаки идентичным Оюну жестом. — Я не только её дочь, — пришлось добавить, после чего она замолчала, давая время на раздумья. Не хотела Изуна этого говорить. После этих слов горечь так и жжёт язык. — Не строй из себя святошу, Ямара. Сам бы на её месте проглотил обиду? — не удержался от комментария Оюн, несмотря на незнания произошедшего. Это абсолютно не важно. Он и без того знает что мог учудить бывший друг. Ки как по мановению волшебной палочки сошла на нет. Ямара по обыкновению скрестил руки на груди, устремил остекленевший взгляд вдаль. Как бы он поступил? Ямара желчно усмехнулся. В разы хуже. Потенциально со смертельным исходом. — С чем тебе помочь? Не то чтобы в нём проснулась совесть, но их партнёрство, связь родитель-ребёнок принуждают его если не забыть про ответную месть, то забраковать большую часть планов, которая ведёт к медленной смерти нерадивой дочери. Изуна молча протянула сложенный клочок бумаги, что под скептический взгляд Ямары оказался в его кармане. — Передай Айнону. И ещё, — вторая бумажка выглядела подгорелой, старой, со зримыми потёртостями и смазанными цифрами — Координаты нужного предмета. Позаботься о нём, но не уничтожай. «…Глядишь может та девчонка разбудит отцовские чувства и Ямара прекратит вести себя, как мудак. Он и до признания вёл себя не лучше, но после пустился в разнос. Хн, урод. Хотя я больше рассчитываю на то, что Аирандо прикончит мудилу» — подумала Изуна, возвращаясь к попыткам взять контроль над энергией. Ямара покрутил в руках листок с координатами, сунул их в карман, к записке. — Прежде чем дать ответ мы проведём небольшую тренировку. Завязывай глаза и вставай. Изуна, как ни странно, послушно выполнила указания, к удивлению Ямары. Лишь резко похолодевший воздух от выброса ки, да аура: «Не лезь — Убьёт!» отразила далеко не спокойное внутреннее состояние наследницы. Её тело с едва заметной дрожью мрачно предвкушало избиение, замаскированное под тренировку по выпуску энергии. Хранитель с дочерью встали напротив друг друга. В руках первого появился чёрный классический кнут, а вокруг расползлись тонкие энергетические нити, препятствующие любому движению. Несколько нитей тотчас заметно впились в замершую Изуну. Уголки губ Ямары дрогнули в усмешке. Он лишил дочь единственного оружия — нагамаки полетело в сторону с каждым разом сильнее ужасающегося Оюна. Внешне Бог мог посоревноваться по невозмутимости с Ямарой, но внутри душа сгорала от токсичного предчувствия, яростно разъедавшего её. Оно подтвердилось. Теперь Оюн понял, что Ямара не собирался откладывать месть надолго. Зачем пренебрегать возможностью вусмерть избить насолившего? Не к чему. Этим хранитель и занялся. От свиста кнута Оюн непроизвольно вздрагивал, а от тяжёлого дыхания, раздававшегося на всю пустынную округу внутри, казалось, больно перемешивались органы. Звук соприкосновения кнута и чужой кожи вводил практически в истерику тысячелетнего Бога. Оюн понимал, что их ничего не связывает, кроме дальнородственных связей, не имеющих практически никакого смысла, однако Сора — это та частичка, которую оставила после себя любимая младшая сестра. И сейчас последняя ниточка, связывающая его с сестрой изо всех сил пытается чего-то добиться, вытянуть из себя больше капли энергии и ответить на безмолвные обвинения Ямары. Тщетно. Каждая попытка — провал. Каждое усилие не приносит плодов. От этого Изуна теряет способность здраво мыслить, но вовремя одёргивает себя, останавливая взгляд на израненных частях тела «папаши» и усмехается. Нагло, дерзко, бесстыдно и немного тщеславно. Оттого выводит нервного хранителя из себя. Кнут бьётся о кожу резче, тончайшие нити становятся острее, а желание навредить почти осязаемым. В конце экзекуции Изуна выдавливает из себя бесформенную энергию размером с мизинец, который пускай и достигает цели, но его хватает лишь на лёгкую щекотку, чем на нечто, чего стоит опасаться. — Прогресс, — ледяной голос Ямары плохо сочетается с удовлетворённо злорадным взглядом яростно горевших алым огнём глаз — Я выполню твою просьбу. — Пообещай, хн, — прохрипела сидящая на корточках из последних сил Изуна — Пообещай. Хранитель склонил голову, вглядываясь в плотную, грязную повязку, будто хотел разглядеть душу, изучить её под микроскопом и препарировать. — Обещаю, я обо всём позабочусь. С сухо сказанными словами Ямара кивнул и, проходя мимо Оюна, без всякого удивления заметил окровавленные пальцы, лежащие на высунутом на треть лезвие. По спине пробежал холодок, а шаг без ведома ускорился. Он до сих пор помнит их последний поединок: в нём Ямара был ближе всего к настоящей смерти — к рассеиванию души. Оюну требуется вся его выдержка, чтобы не перейти с медленного шага на быстрый и чеканный. — Сора, ты молодец, — неожиданно для неё прозвучала похвала успокаивающим тоном. Изуна плюхнулась на задницу, закрыла ладонью лицо, дабы скрыть степень поражения услышанным. Всё тело горело от полученных хлёстких ранений, конечности заливало свинцом, в горле саднило из-за ранее усердно сдерживаемых криков, а на языке чувствовался металлический привкус от прикушенного языка. Ей необходимо всего полчаса и она сможет встать. Изуна стягивает повязку, вскидывает голову наверх, к заслонённому тучами небу. В голове бродит, одновременно крутиться юлой единственная связная мысль: «В подобном темпе я долго не выдержу». Скольким упрямством она бы не обладала, но это избиение нельзя назвать полноценной тренировкой. Да, прогресс есть, но каковы шансы сохранить тело в менее потрёпанном состоянии к окончанию данного Повелителем Духовных Существ сроку? Нулевые. А учитывая ухудшающиеся отношения с Ямарой Изуна сомневается, что тот согласиться её обучать чему-то, помимо манипуляции энергией. Но и прогнуться под высокомерным «папашей», прося прощения, она не станет. Извинилась один раз. Ей хватило. Хотя доживёт ли она до окончания срока? С таблетками Айнона — возможно даже дольше, но… Каковы, опять же, шансы? Если запрячь милого Агата, который владеет ирьениндзюцу, пускай и не на уровне Цунаде, то процент выживаемости растёт. Изуна покосилась на застывшего статуей самого себя Оюна и протяжно вздохнула. Раз наладить контакт с Ямарой невозможно, то почему бы не попытаться договориться с ним? Тем более давняя обида поутихла. Вопросы, мучающие её после его появления продолжают досаждать, но они не должны мешать развитию. — Мне и твоя помощь нужна, хн, — нехотя протянула, нервным жестом сжав возвращённые Богом нагамаки. — Я тебя внимательно слушаю, — он может гордиться собой. Голос не выдал злости и боли от взгляда на медленно, с громким шипением, заживляющие ранения племянницы. Спасибо Кураме никто, естественно, не скажет. — Предложение о наставничестве ещё в силе? Отрицательные эмоции будто мощной волной смыли. Оюн улыбнулся, не скрывая одобрения, и протянул руку. — Начнём завтра. Тебе нужно отдохнуть. Изуна покачала головой, незаметно передёрнула плечами. Руку проигнорировала, самостоятельно поднялась на дрожащие, ослабевшие ноги. Капли крови неприятно заскользили по коже икр. — Мне нужно к Повелителю. У нас договор, хн. От упоминания давнего недруга Оюн нахмурился, сжал до этого выставленную ладонь в кулак. Желания отпускать племянницу к хитрому уродцу не было, скорее он обдумывал идею попросту схватить не способную к сопротивлению Изуну и насильно отвести на спальное место. — Я тебя провожу, — натянуто улыбнулся Оюн, осторожно подхватывая её под локоток. Изуна вправе сама решать с кем водиться. Он не имеет права ей указывать, а советы и претензии выдавлены из прошлых конфликтов. Они чересчур субъективны и по большей части являются последствиями прежних предрассудков. Поэтому ему ничего не остаётся, кроме как спокойно наблюдать, душа паранойю на корню. Изуна чересчур резко выдернула руку из мягкой хватки, отвернула голову как ни в чём не бывало. Ей неприятна близость. Отвращение не на уровне той же в присутствии взрослых мужчин, но отвержение не смотрит на статус родственника — оно просто есть. Терпеть его, как в случае с Ямарой, необходимости пока нет. Так они и дошли до конечной точки: в тягостном молчании, не проронив ни единого слова разошлись. Изуна скользнула внутрь, а Оюн, подумав недолго, направился к Хоши. Она единственная, кто может рассказать про Ямару и Изуну. Особенно его интересует последняя. *** Прошло ровно две недели в призывном мире и четыре в обычном. Самое умиротворённое и продуктивное время за последние полтора года. Изуна больше не падала с истощением, ей не требовалась помощь Хоши. Она будто вернулась в дни, когда была заключена в темнице Корня и проводила большую часть дней в подсознании, тренируясь, общаясь с наставником. Пропало ощущение пороховой бочки под задницей, появилось долгожданное спокойствие, в какой-то степени вырисовался распорядок дня: с утра разминочная тренировка, спарринг с Оюном в кендзюцу и тайдзюцу; к полудню стабильно полезный завтрак, который с непривычки плохо усваивался; затем уроки с Повелителем, которые разделяет Нептун и Агат; вкусный обед, заканчивающейся неизменной тошнотой (хоть наружу больше не лезет); усиленная тренировка кендзюцу; вечером тренировка в гендзюцу, где Изуна настойчиво попросила акцентировать внимание на самогендзюцу; ужин в компании Хоши и Оюна, последующая тошнота; вновь уроки с Повелителем; ближе к ночи занятия с энергией, совмещённые с разговорами о порядках в мире Богов, о законах вселенных, о Мироздании, о роли наследника, Шинигами и Богини Жизни; заканчивается день пробежкой и парочкой художественных книг. Изуна возобновила традицию вечернего чтения не без скрипа. Воспоминания об Утакате свежи, рубец продолжает кровоточить. В притащенных Ямарой вещах, в число которых входит полупереведённый Кенджи пергамент от Луноликой, не даёт свободно выдохнуть запечатанные глаза предположительно дальнего предка Утакаты. Сжечь рука не поднимается. Если чтение не продвигается Изуна садиться за пергамент. Спустя пару часов осознаёт скудность извилин в мозгу, в адрес почившей Луноликой летит пару тройку нецензурщин и только после этого приходит Оюн и укладывает её спать, как маленькую. Без прикосновений, одними словами. В этом ему часто помогает Агат. В конце почему-то рядом оказывается не меньше шокированный раскладом Нептун, а Оюн с Агатом гордо удаляются по делам, либо садятся рядом. Изуна пыталась спросить на счёт проклятия у Оюна, но ничего путного не добилась. Он практически ничего не помнит о том времени, когда хиганбана появилась, однако сказал, что это случилось по воле Богини Жизни. Больше него знала Луноликая, да Шинигами. Упомянул, что возможно его воспоминания подчистили — он же не наследник, чтобы знать детали. Ситуация безрадостная. Спокойствие закончилось с приходом Ямары. Он ворвался подобно урагану в размеренный образ жизни. В тот день и момент Изуна заканчивала вечернюю тренировку, готовилась, по большей части морально, к чтению вырытых у Хоши книг, как из образовавшейся воронки выходит Ямара. Одежда знатно потрёпана: в нескольких местах ветер играет с точно покусанными краями дыр, одна штанина наполовину отсутствует, вся нога в засохшей тонкими струями крови текущими из маленьких ранок в форме зубов, вторая штанина будто в болоте искупалась на пару со свободной рубахой; в волосах виднеются кусочки грязи, чьего-то кала, водорослей и тины, кажется Изуна заметила косточку стухшей рыбы; лицо перепачкано сажей, на щеке горит фиолетовым огнём синяк. «Уходил в дорогом кимоно, а вернулся в старых шмотьях» — мысленно съязвила она. В его руках всхлипывал свёрток с, очевидно, младенцем, глаза метали молнии, а ки чудом не выходила из-под контроля. Взгляд мгновенно переместился на замершую Изуну, из руки которой издавалось тусклое свечение. Несколько секунд гляделок и вот: широкая озорная ухмылка расползается по её лицу. — Это что? — угрюмо вопросил Ямара, в брезгливом жесте вытянул малютку подальше от груди. — Твоя новая дочь, хн. Подобным тоном обычно обзывают идиотом. — Что?! — Что? Изуна выглядела настолько невинно, насколько могла. Ресницами хлоп-хлоп. Хлоп-хлоп. Веко хранителя начало дёргаться, в горле застрял не то стон, не то рык. Ребёнок полетел в воздух, клочки земли взрыхлились от грубого рывка Ямары. Оюн ловко подхватил малютку в воздухе, мягко приземлился на согнутые ноги. Ласковыми поглаживаниями он пытался успокоить громко вопящее дитя, но безуспешно: она надрывала голосовые связки до хрипа, из глаз не переставали течь солёные капли, оседая на отсыревшей ткани, чередующиеся с криком всхлипы раздражали тонкий слух Бога, отчего тот не скрываясь морщился, как от кислого апельсина. К успокаивающим поглаживаниям добавился нежный шёпот. — Тварь, — на обычно хладнокровном лице Ямары проступили красные пятна гнева. Хранитель сжимал шею дочери, не давая себе волю усилить тиски. Он смотрел на знакомые глаза алого с томоэ цвета, близнецы которых отражаются в зеркале, и не понимал какое чувство пожирает больше: ярость от очередного хитрого финта дочери или от разочаровывающего понимания. В голове всплывает воспоминание, в котором они с Луноликой попали в похожую позу. Различие между дочерью и матерью в идентичных положениях режет душу на лоскуты. Луноликая смотрела с ужасом, но и упрямством. Изуна с хладнокровным безразличием, но где-то в глубине выдавало её злорадство. Они разные. Абсолютно! Пальцы сжимаются сильнее, ощущая отбивающую размеренный, ничуть не сбившийся ритм пульса. Никакого страха и сомнения. Сплошная самоуверенность. Вот же зарвавшаяся малолетка! — Что-то не так, папочка? — издевательски прохрипела кривившиеся Изуна — Неужели я задела твоё непомерное эго? Хн, надеюсь оно не лопнуло. — За обман платят равнозначную цену, Сора. Моё эго велико, к твоему сведению, — под задыхающиеся сиплые вздохи пальцы неукротимо сжимались, рука подняла Изуну над землёй — Не думаешь, что за эту проказу твоя шея может лопнуть? — Кх… Изуна щурилась, сжимала до боли зубы, но не отводила презрительного взгляда, будто смотрела на мерзкого раздавленного паука. Ямара готов был умертвить дочь уже позабыв про первопричину, про недавние ссоры и склоки: душа горела от желания избавиться, уничтожить, стереть с лица вселенной не достойную наследницу. Она не должна существовать! Эта отрыжка дьявола не имеет право называться дочерью его Лу! Секунда — в бок что-то врезается, а предплечье пронзают острые зубы монстра. Пальцы разжимаются под вырвавшийся стон. Ямара ногой откидывает несопротивляющегося Агата, пытается отодрать от кровоточащей руки Нептуна, но из того вырывается лишь рокочущий рык. — От-отпусти, — с кашлем приказывает трущая шею Изуна. Пространство пронзает надрывный кашель напополам с сиплым, прерывающимся дыханием. Агат беспокойно тычет мокрым носом ей в щёку, взволнованно поглядывает на красные отпечатки на коже. — Мастер, он заслужил наказания! — возмущённо рыкнул отплевавшийся от капель крови и частичек кожи чужой Нептун, зло взметая длинным хвостом пыль. — Мастер, давайте я вылечу, — после кивка Агат медленно выдыхает на шею хозяйки. Салатовый браслет окутывает бархатным шарфом повреждённый участок, моментально приятно охлаждает его. Несколько минут потребуется, чтобы вернуть коже прежний нетронутый вид. Оюн встречается с растерянным, озлобленным взглядом бывшего друга и кивает в сторону. Ямара прекрасно знает, что не сможет ослушаться приказа Бога, оттого на сердце ложиться раздражительный камень, а горло сжимает комок. Ему придётся повиноваться, придётся заткнуть неповиновение в задницу и пойти поговорить. Дерьмо. Он не раб… Но и не свободная душа. Была бы здесь Лу… Его Лу. — Это что за недоразумение? Сора? — вскидывает правую бровь Ямара, придерживая раненую руку. — Ты на нашей земле. Была бы жива Луноликая, я бы поставил под сомнения манеры её хранителя, — гордо возвысился над ним Агат, незаметно закрыл мощными, больше его тела, крыльями хозяйку. — Единственное недоразумение — это ты. Поблагодари мастера за то, что с рукой остался, ублюдок, — оскалился Нептун, нарочно взметнул пыль с грязью на Ямару. Тот не ответил на оскорбление. Равнодушно кивнул, кашлянул от избытка пыли на себе и удалился вслед скрывающему улыбку Оюну. — Как вы здесь оказались, хн? Изуну прекратила мучить саднящая в шее боль. Она расслабленно вытянула ноги, дезактивировала шаринган, уныло сощурилась от моментально расплывшейся картинки. — Тебя долго не было, — как ни в чём не бывало пояснил Агат. — Стемнело, а ты всё где-то шляешься. Вряд ли Оюн разрешил бы всю ночь тело насиловать, — Нептун передёрнул ушами, плюхнулся на ноги хозяйки. — Я его не насилую, хн. — Неа. То, как ты тренируешься называется насилием над собой. Даже не спорь. Изуна закатила глаза, резко подогнула ногу и пнула пяткой расплывшиеся, как желе тело Нептуна. Он негодующе рыкнул, с разобиженной мордой отошёл дальше от брата и подруги. — Хн, пошлите уже. Я устала. — Мастер, обопритесь о меня, — любезно подставил шею Агат и ткнул носом её щёку. — Спасибо. — Вы там долго?! Нептун успел прилично отбежать от компании и теперь нетерпеливо постукивает хвостом по стволу дерева, отчего щепки собрались в небольшую кучку вокруг толстых корней. Агат тихо рассмеялся, легко закинул охнувшую Изуну на спину и перешёл на бег, весело крича: — Кто первый пересечёт порог комнаты, тот получит двойную порцию мороженого на завтрак. Проигравший ест один бисквит! — Извращенец! Как можно такое ставить на кон?! — нёсся в спину Агата полный возмущения голос, затем уже себе под нос Нептун добавил — Мы же правила не обговаривали, верно? Изуна зарылась носом в тёплую шерсть друга, не обращая внимания на шуточную перепалку между братьями, которые пытались на расстоянии задеть друг друга не только словами, но и энергией: в какой-то момент Агат чуть не полетел носом в землю от иллюзорной верёвки под задорный смех Нептуна. Пока Духовные Существа и Изуна развлекались у Оюна и Ямары назревал новый конфликт. Бог и хранитель неслись подобно летучим мышам по холодным одиноким коридорам старинного замка, видавшего многие поколения правителей Духовных Существ, переживший взлёт великой расы и его последующее закономерное падение. Звонкий топот непривычно раздавался от шёлковых таби Оюна. Он заглушал цокот гэта и будто специально сгущал атмосферу опасности, исходящую от Бога. Несмотря на наличие заснувшей малышки Оюн громко врывается в свою спальню и кладёт её на мягкую перину двухместной кровати, обёрнутой в кремовое пастельное бельё. Бог без лишних слов толкает ладонью Ямару так, что из груди выбивается весь воздух. Лопатки неожиданно встречают твёрдую поверхность ледяной стены, их кожа неприятно царапается о незримо выступающие камни. Не успевает хранитель осознать, как кислород перекрывают цепкие пальцы, а ноги перестают чувствовать пол. Ямара сам того не заметив перестал сопротивляться и лишь глядел с хладнокровным безразличием, тихо поражаясь тому, насколько сильно вывел на эмоции вечно спокойного друга. Оба смотрели друг на друга не прерываясь, в считанных сантиметрах от лиц. Пальцы болезненно сжимали горло, наверняка впоследствии оставили несуразные синяки, а зная Оюна их нельзя будет свести никакими мазями. Против его мертвецки ледяной энергии они бесполезны. Капля крови гулко ударилась о камень. Малютка причмокнула, завозилась, но не проснулась от неожиданного шума. Ямара сжимал зубы, щурился, но взгляда не отрывал. Упрямый и хладнокровный. Жестокий и тщеславный. Умный и расчётливый. Импульсивный. Эту характеристику дала ещё Луноликая и она не изменилась, как может заметить Оюн. Бог наконец отпускает его, отходит на шаг. После того, как Ямара с громким сиплым кашлем падает на колени он ударяет его в солнечное сплетение носком обуви, не экономя энергию. На чистейший каменный пол брызгами выплёвываются бордовые капли с желчью, случайным образом формируя рисунок цветка, иронично напоминающий хиганбану. Ямара поднимает трещащую голову и едва сдерживает волну дрожи от сконцентрированного на нём ки, туманом обхватившего скромный пятачок перед выходом. — Ты обещал, Ямара, — спокойный голос полнится стальными нотками настоящего правителя, подчинённый которого совершил ужасный проступок — Сора не виновата в том, что ты бездумно дал слово. Ямара безмолвствует, не отводя взора равнодушных глаз. Прежнее безразличие вернулось. Он понимал — сегодня грань была близка как никогда за последнюю сотню лет. Сорваться и придушить родную дочь и наследницу Шинигами? Отвратительная шутка. Жаль, случившаяся в реальности. Оюн степенно приблизился к малышке, нежно провёл длинными пальцами по лбу, убрал мешающий локон за ухо. — Пару дней назад была годовщина. Я не сдержался. Каждый раз, когда время приближается ко дню смерти Луноликой привязанные на надёжную цепь эмоции выходят из-под железного контроля. Раньше это не несло за собой никаких последствий из-за постоянного проживания в Храме, где ни единая душа не пересечёт его порог, но сейчас это изменилось. Ямара самоуверенно считал, что сумеет сдержать внутренних демонов, однако выполнение просьбы Изуны стало настоящим испытанием: отдать эльфу записку не составило труда, но поиск злосчастного места расшатал итак слабые в этот период нервы, а столкновение с сознательным древом и девятихвостым окончательно сорвало цепь. — Всё время ты искал в Соре Лу, сравнивал их слова, поступки, их способы решения проблем, — проигнорировал фразу Ямары, продолжая вещать размеренным тоном, словно они разговаривают об искусстве — И практически не находил совпадений. Знаешь почему? Оюн обернулся на Ямару, сложил руки на пояснице и до хруста выпрямил спину, высокомерно возвышаясь над ним, как многократно превосходящий противник. Настоящий Бог. Ямара непроизвольно обратил внимание на недоразвитую хиганбану на его лбу и еле уловимо скривился. Недолюбливает он эту способность. Смысл его выдержки, если для них все эмоции, как на ладони? — Потому что Сора пошла в тебя, — Оюн элегантно стёр с щеки мазок чужой крови — Надеюсь впредь ты будешь подавлять неуместные порывы агрессии и Сора прекратит получать нежелательные синяки. — Прикажешь играть в добросовестного отца? Поздно спохватился, — уголок испачканных в крови губ тянется в горькой усмешке. — У тебя и не получилось бы, — снисходительная улыбка внезапно задевает что-то в душе хранителя, пускай это никак не отражается на выражение лица — лишь в сердце словно полоснули тупым ножом. Уязвленная гордость, видимо. — А ты? Неужели решил взять на себя роль примерного дяди? Не льсти себе: для тебя она такая же замена Лу, как и для меня. Изо рта Ямары вырывается язвительный каркающий смех. Он удобно садиться, опираясь поцарапанной спиной о стену и откидывает мокрые, грязные пряди смоляных волос. Казалось, между двумя мужчинами бегут опасные разряды, накаляя и без того напряжённую обстановку. Где-то в стороне возиться малютка, причмокивая во сне губами. По карнизу гулко застучал дождь, а тусклую, без подсветки, спальню озарила мимолётная молния, сделавшая нависающую фигуру Оюна ещё более угрожающей. Гром надолго поселился в ушах, на всю продолжительную страшную своей непроглядной тьме ночь. Оюн глубоко дышит, сжимая дрожащие кулаки, чувствуя как громко и больно отбивает о рёбра сердце и как по сосудам течёт обжигающий холод от озвученной правды. «Это не так! Ты лжёшь!» — хочется закричать ему во всё горло, так, чтобы голос охрип, но он молча признаёт истину. — Ударишь на прощание? — заискивающе склонил голову, подставляя беззащитную шею — Давай, мистер затворник. Мы же оба знаем: как бы Лу не пыталась нас исправить это у неё не получилось — как были тиранами, так ими и остались. Ямара стремительно сблизился с Оюном и схватил его за грудки, отчего белоснежные одежды окрашиваются в бурые пятна, прошептал на ухо, опаляя горячим дыханием мочку: — Тысячелетние создания не меняются, Оюн. Стагнация неизбежна. Бог под очередную вспышку молнии и рокот грома обнажает нагамаки. Пронизывающая холодом сталь соприкасается с синеющей кожей шеи. Из поверхностных порезов выступают пахнущие металлом капли. Алые запятнанные губы хранителя разъезжаются в усмешке, а горящие глаза дерзко глядят на повязку, очерчивают спокойное, не дрогнувшее лицо друга, которого выдаёт одно лишь глубокое дыхание, да часто вздымающаяся грудная клетка. Преднамеренное убийство хранителя предотвратил плач проснувшейся малютки. Оюн вздрогнул, как-то растерянно обернулся на младенца. Напряжение, въедающееся в мышцы спало, пальцы прекратили до тремора сжимать теплеющую от кровожадности рукоять. Нагамаки вернулся в ножны. — Успокой ребёнка. Без глупостей, — предостерёг напоследок Оюн, прежде чем последовать к выходу. Воздух всколыхнулся от порывистого шага Бога, растрепав порванную одежду Ямары. Дверь захлопнулась. Оглушающий плач не затихал. Ямара истерично засмеялся, выпуская давно скопившиеся отрицательные эмоции, напряжение, всю тягостность и даже страх. Он сполз на пол, распластавшись истекающей кровью звездой и тупо пялился в потолок, не обращая внимания на надрывающегося ребёнка. Веки устало прикрылись, наружу вышел измученный и сиплый вздох. Виски запульсировали от детского вопля, а Ямара всё не мог придумать как утихомирить это чудище. Что за свинью ему подложила Изуна? *** Оюн медленно приоткрыл скрипящую створку, вошёл в тускло освещённое помещение. На кресле, честно позаимствованным у него, восседала Изуна, держащая в руках одолженную у Хоши книгу, на подлокотнике лежал потрёпанный пергамент с незнакомым для него ранее талмудом по придворному этикету. Лучи настенных факелов обрамляли искривлённые шрамом черты лица девушки, малая часть падала на прямые строки художественной литературы, некоторые уголки страниц которой грубо подогнуты. А ведь он дарил закладки. Что за упёртое дитя. По бокам кресла на манер телохранителей заснули взрослые Духовные Существа: Нептун расположил голову на подлокотнике, хвостом приобнимая хозяйку за талию; Агат уткнулся носом в колени, одно копыто свисало со второго, а хвост с крыльями моментами подрагивали, выдавая глубокое сонное состояние. Оюн приблизился к заснувшей племяннице в намерение забрать книгу и разбудить, но замер после приглушённого рыка. Глубоко синие поблёскивающие озёра раздражённо уставились в повязку. Нептун оскалился, выдавая гортанный недоверчивый рык. — Успокойся, Нептун, — осёк его ничуть не сонный голос Агата — Он дядя мастера. — И что? Это не помешало ему поучаствовать в войне. Агат лениво приоткрыл веки, скептически фыркнул. К его счастью Изуна не завозилась от щекотки. — Не он зачинщик. Поэтому заткни рыкалку и не мешай Изуне. А ты, — обратился к мягко улыбнувшемуся Оюну — Не буди. Она сильно устала. — Раскомандовался, тоже мне. Кто из нас старше? — Замолкни, ворчун. Никто не сомневается в твоём возрасте, — хлопнул кончиком объёмного крыла брата по носу Агат — Спи. Нептун напоследок негодующе фыркнул, послушно уложил голову обратно. Агат не раздумывая долго прикрыл глаза, полностью расслабился, словно нет в комнате одного из виновников падения его народа. Оюн покачал головой, таки убрал с раскрытую книгу и накрыл поёжившуюся Изуну ранее сложенным на спинке кровати пушистым одеялом. Сам Бог устроился на полу, проигнорировав пастель. Впереди целая ночь, а он не дочитал прошлую, дочитанную Изуной, книгу. *** Игривый ветер проникает в приоткрытую форточку, облетая просторный кабинет, огибая дубовый стол и задевая длинные блондинистые волосы, за которыми скрываются длинные нечеловеческие дрогнувшие в порыве эмоций уши. Подсвечник исправно разбавляет ночную мглу, помогает новоявленному хозяину без помех пробежать острым взглядом, подмечающим малейшую деталь, по небрежно написанным, будто спешащим куда-то, строкам кривых иероглифов. Тактичный кашель прерывает занятие забывшегося эльфа. Тот бездумно поправляет висящую на шее печать, возвращает на место перо, чернила, отмечая, что ответа не требуется, с прерывистым вздохом откладывает клочок бумаги. Потемневшие бирюзовые омуты с отражающимися в них огоньками от подсвечника, сталкиваются с эбонитовыми глазами, выражавшими безмерное спокойствие, завидное любому самураю. Эльф без удивления краем сознания замечает приметный шрам, длинной на всю щёку, и складывает руки в замок, упираясь локтями о поверхность стола. — Что же вас заставило покинуть клан и прийти в прогнившую низину? — поинтересовался скучающе эльф, прикрыв глаза. Его внимание отдано исключительно записке и тяжёлым думам, вызванным его содержанием. Ночной ветер с присущим ему весельем окончательно растрепал небрежный низкий хвостик длинных волос ироничного цвета вороньего крыла. — Младшая сестра, — отозвался безучастный глубокий голос. Гость подобно хозяину дома мысленно витал в собственных проблемах, лишь с редкой периодичностью окидывая собеседника изучающим взглядом. — Хорошо. Как мне вас называть? Взгляд эльфа, словно магнитом, вновь наткнулся на иероглифы записки, он в который раз задумчиво прикрыл глаза, едва удерживаясь от неподобающего мычания: «Я в призывном мире. Тренируюсь. Меня не будет десять лет. Таблетки будешь передавать через Ямару» Сможет ли Айнон уговорить Ямару иногда телепортировать его к Изуне? Каковы риски просьбы? Что предложить взамен? Как рассчитать в каком настроение он появиться? В крайнюю встречу Айнону казалось, что он был близок к кончине. — Итачи Учиха. Айнон тихо усмехнулся в сложенные замком ладони. «Ласка, значит. Неудача на ближайшее десятилетие нам сулит или же смерть? Сложно решить что лучше» — кивнув новому члену организации с иронией подумал эльф.