Black Currant

      Кири — серединнее некуда: вон там, в толпе, двадцать шестая слева в сто четырнадцатом ряду, в шаге от остальных точно таких же. Не оторва и не Мисс Мира. Без татух, проколов, септума, байка, без чёрной в облипку кожи и берцев, без череды случайных трахов по туалетам. Без стильных нарядов и брендовых туфель, люксовых тачек и хорошо вымуштрованных любовников в шикарных отелях.       Кири о-бы-ч-на-я.       Мимо пройдёшь и даже взгляд не зацепится. Одежда как у всех, обувь как у всех, сумка с последней распродажи брендов — такую купили примерно все. И только внутри — вечный ментальный бунт против всего. И ей бы дать ему волю, ответить тогда на поцелуй, но нет. Удел красавиц и оторв вечно сражаться в этой войне полов, а Кири бежит и прячется, ровно пока её не запирают на балконе горячим телом, мимо которого без потерь она не протиснется. С самообладанием расстаться пришлось бы точно.       Хорошо, сонбэ томить не стал — не иначе, как испугался, что её там удар хватит.       — Пожалуйста, давай в столовой на перерыве поговорим? — только и спросил, и, едва дождавшись кивка, ускользнул. Оставил Кири трястись непонятно от чего, да потом долго отмывать руки в туалете от запаха ментола.       А Сокджин-сонбэ — нет, не обычный. Хоть ты его на байк посади, хоть в люксовые шмотки засунь, а хоть робу нацепи и каску, всё равно взгляды притягивать будет.       Он сам по себе брендовый, без вариантов.       Неудивительно, что они в столовой притягивают взгляды, но вопросы Сокджина едва выбивают из Кири тихие «да» или «нет» которые она шёпотом роняет перед собой на тарелку. И от этих шёпотков и не видит, как довольно блестят его глаза.       Ему нравится, что она тихая.       — Вы зачем… Вы зачем… — шепчет Кири, не рискуя вслух совместить в одном предложении «меня» и «поцеловали».       — Запах понравился, решил и на вкус попробовать, не удержался.       — Ну и как? — вопрос вырывается прежде, чем Кири успевает задуматься, запереть его в горле, не опозорив себя. Ведь это же не флирт, не любопытство, это капля страха и… и…       — Ещё хочу, — произносит Сокджин. А затем берёт её за руку.       В столовой.       На перерыве.       При всех.       — Ну так что, у нас ещё свидание будет или опять меня продинамишь?       Как будто у неё выбор есть, боже, когда его ладонь как вулкан. Держит он её вроде за руку, а поджаривает Кири до румяной корочки всю.       — Да, — шепчет девушка, и собственный выдох кажется ей таким раскалённым, что вот-вот подожжёт воздух.       — Да, будет или да, продинамишь? — лукавит Сокджин, откровенно наслаждаясь её стеснением.       — Будет… — ещё тише шепчет Кири, только по движению губ ответ угадать и можно.       Улыбка Сокджина отражается в стеклянной посуде, как у Чеширского кота из Зазеркалья: растянутая, зубастая и жутко довольная.       Согласилась же.       Он тянет подушечкой большого пальца по её запястью — чуть выше голубоватых вен, по атласно-нежной белизне. Сокджин знает: там кожа у девушек отзывчива и чутка, прикосновения отдаются приятным током в руку и выше, бегут искрами по шее, заставляя дрожать и вот точно как Кири сейчас, выдыхать, приоткрыв от смеси испуга с удовольствием рот. Он готов наблюдать за этой реакцией вечность: тянет ближе к себе руку девушки, чтобы даже не вздумала отобрать. Гасит слишком довольную улыбку, чтобы снова не напугать. Его слова крадутся, словно тайком забираясь в зарёй алеющие уши Кири, нежат, баюкают, располагаясь удобнее в мыслях, будто вечность там так и были.       — Вот встречаешь иногда человека, и понимаешь, что он — твой. Что ему сказать можно всё, всё доверить, не боясь, не стесняясь, будто вы уже век знакомы. Он не осудит, не посмотрит брезгливо, поддержит тебя любым, и примет, каким бы ты не был. Хоть у тебя тараканов в голове целый рой, хоть бабочек. Он просто… твой. И ты его точно так же поддержишь и примешь. А я вот чувствую, что ты — вот такой вот вот мой человек, Кири. Будто с тобой я всё могу — сказать, сделать, спросить, и горы могу свернуть, но вряд ли тебе нужны свёрнутые куски гранита. И мне, честно, даже мысль не пришла, что могу тебя банально напугать. Прости?       Кири кажется, что вокруг неё ватная звенящая тишина от такого признания. Что она на вершине той самой горы, которую готов свернуть сонбэ, а вокруг пустота — ни чужих взглядов, ни шёпотков. Лавой горят его пальцы на запястье, достают словно бы до самого сердца. Оно и так стрекочет цикадой, а теперь ещё и пылает от смущения и удовольствия.       Кири вскидывает на Сокджина бездонные глаза.       И прощает.