Мелькают дни

      Возвращение из загробного мира Флориану даётся особенно непросто. И дело не только в физической истощённости, которую живые ощущают в обители мёртвых, но и в полном упадке всех моральных сил.       Времени прошло слишком мало. Он до сих пор не смирился и не принял вести о смерти Хравна. Да, эмоции схлынули, а их остатки он прятал в себе, проживая и переживая их, потому что разделить было не с кем, да и откровенно страшно — вдруг и это окажется обманом? Вдруг и это у него заберут? Да и работа втянула их с Калленом и Балдхилд в бешеный водоворот событий и интриг, помогая немного отвлечься и сбежать от мыслей и боли, раздирающих когтями изнутри. И пусть вся эта суета была так бессмысленна и удручающа, но Флориан всегда отличался незаурядным умом, а потому по инерции, по привычке продолжал жить и действовать, чувствуя, как погружается всё глубже на дно бездонной бездны.       Боги оказались теми ещё бессердечными жестокими суками: он только-только отвлёкся хоть немного от мыслей о Хравне, как в загробном мире именно он стал их проводником. Мертвец, дух, тень, которую не обнять, которой не коснуться, с которой не вернуться. Издевательство и медленная мучительная пытка, добивающая и без того растоптанные остатки его сердца. И существование становится совсем невыносимым. И возвращаться обратно нет ни смысла, ни желания.       Но Флориана никто не спрашивает: ты живой, ты выполнил свою часть уговора, ты будешь возвращён туда, откуда был взят.       Уставший и измученный, морально обессиленный и опустошённый, Флориан посмотрел на Каллена. Тот хмурился и выглядел таким же помятым и бледным. Однако ему всё равно явно было намного проще, ведь как минимум он не встречался вновь лицом к лицу со своей погибшей возлюбленной. Его раны, пусть и потревоженные не так давно, не были расковыряны снова, и боль не выедала внутренности, оставляя по себе лишь пустоту и бесконечную усталость. Желание уйти в никуда и обрести облегчающее забвение.       Он судорожно вздохнул, сжав ткань мантии на груди, словно это могло помочь убрать боль. Устало прикрыл глаза, и бесцветная отрешённость застыла восковой маской на его лице. Боги, почему все боги такие жестокие и садистичные суки?!       Он чувствует на своей спине пристальный взгляд. Не сразу, но неприятное ощущение замирает между лопаток. Фло едва заметно хмурится — Франхрасьян сказал, что Элла и все, кто были с ним, были мертвы, а значит, в катакомбах не должно было быть никого, кроме него, Каллена, Балдхилд и Рене, которые приходили в себя после маршброска по обители мёртвых. Или же бог мёртвых обманул?.. Фло хмурится ещё больше, напрягаясь внутри и готовясь наносить удар.       Он оборачивается и тут же застывает, не ощущая, как округляются в неверии его глаза. Сердце пропускает сотню ударов, лицо бледнеет, а руки начинают дрожать. Он хочет, но не может поверить в то, что видит — это сон? Если да, то это мучительный кошмар, от которого Фло хочет и не хочет проснуться.       Перед ним стоит Хравн, живой и осязаемый, и Фло делает к нему шаг. — Я вернулся, мин щаресте, — он улыбается тоже устало и тоже делает шаг навстречу, и Фло падает на колени, протягивая к нему руки. Глаза мгновенно туманит плотная пелена слёз, в то время как Хравн подходит совсем близко, и Фло обвивает его, обнимая и крепко прижимая к себе.       Тёплый.       Настоящий.       Живой.       Всхлип разрывает грудь, слёзы застилают глаза, и он неосознанно крепче смыкает объятие, бездумно повторяя «живой... живой...». Рыдания рвутся наружу, и Фло громко надрывно плачет от счастья и облегчения, в то время как его сердце сжимается до боли, и он все ещё до конца не может поверить, что это не сон, не иллюзия и не наваждение. Он обнимает живого Хравна и прячет мокрое лицо на его плече, чувствуя, как горячие мозолистые ладони нежно гладят его по волосам, плечам и спине. — Я здесь, щерлек. Больше я от тебя никуда не уйду, — Хравн шепчет тихо, целуя его в висок, и его шёпот теряется в громком всхлипе. Объятия смыкаются ещё сильнее, и Хравн тихо смеётся, в то время как Фло жмётся ещё ближе, боясь и не желая больше отпускать.       Плачет, словно дитя, и бесконечное облегчение очищает душу. Больше он и сам никогда и ни за что не отпустит Хравна, не даст ни богам, ни смертным забрать его у себя, не позволит себе ещё раз потерять его. Не в этой жизни уж точно.