Мелькают дни

      Это не было одномоментной реакцией. Всё возвращение из Туманных Земель обратно на территории живых было тяжёлым. Намного более тяжёлым, чем путешествие в самое их сердце, как бы парадоксально это ни было. Мрачные размышления и поразительно точные удары Изнанки, словно острейший скальпель, вскрыли гнойный нарыв, из которого потекло наружу всё то, что томилось внутри.       Неясные туманные переживания омрачали душу Тирис. В них не было чёткости, но на сердце было как-то особенно тяжко — она прекрасно знала, предвестником чего была такая реакция, а потому где-то в глубине сознания лихорадочно пыталась отыскать источник, прежде чем станет слишком поздно. Тщетно, разумеется, и в Карамию Тирис прибыла в глубокой отстранённой задумчивости и хаотичном раздрае мыслей.       Неуютное ощущение, смутная тревога, нескладная тревога — верхушка айсберга неприятным пронизывающим до костей ветром рябила гладь спокойного озера. Приближалась буря, и Тирис пыталась предотвратить неизбежное.       Прощание с Джи получилось смазанным; последующий разговор с Симоном и того вовсе практически прошёл мимо девушки. Зайдя в таверну и сняв комнаты, Тирис, неловко поведя плечами и нервно улыбнувшись, сразу попрощалась с другом, спеша остаться наедине с самой собой.       Возможно, было бы намного полезнее и легче остаться с Симоном и попросить его о помощи. Но Тирис даже толком не понимала, в чём эта помощь должна заключаться, а состояние её, меж тем, явно оставляло желать лучшего. Эмоции — зыбкий, непонятный, абсолютно нелогичный предмет — в прямом смысле были её больным местом, и всякое яркое проявление их на людях сковывало её прочными цепями неловкости. Сейчас же, когда она сама ещё смутно понимала, что не так, демонстрировать слабость другим тем более не хотелось.       Одиночество было универсальным способом защиты и побега. Ненавистное, но в то же время спасительное — наедине с собой никто не обидит, не осудит, не засмеёт и не сделает больно, а потому, даже несмотря на недоверие к самой себе, Тирис была для себя тем самым существом, которому она могла доверять, как бы парадоксально это ни звучало.       Стоило двери в комнату закрыться, ограждая Тирис от всего мира в небольшом пространстве комнатушки таверны, как всё вокруг будто бы в одночасье замерло и затихло. Девушка словно бы вступила в магический круг, запирающий её в зачарованном пространстве, где существует только она и все демоны, пожирающие её изнутри.       Судорожный выдох нарушил звенящее молчание комнаты. Холодными пальцами Тирис обхватила себя за плечи, мелко дрожа как от холода, втянув голову в плечи и остекленевшим взглядом глядя куда-то в пол. Тревога волнами накатывала на неё, заставляя сердце в груди попеременно то сжиматься почти до физической боли, то неистово колотиться о грудную клетку. Тирис чувствовала себя словно обнажённая, отчего ей хотелось как-нибудь закрыться, куда-нибудь уйти, сбежать подальше от этого ощущения. Липкими щупальцами изнутри её опутывало чувство тотальной уязвимости, и сознание Тирис металось словно загнанный в угол зверь, тщетно пытаясь найти выход из этой ловушки.       Стыд — чёрная тень, что приходит следом за уязвимостью первой. Жгучий, словно крапива, он заставляет гореть в себе заживо, снова и снова воскрешая в памяти перед глазами всё то, что происходило на Изнанке. Ядовитый шёпот его напоминает о том, что Тирис не стоит обманываться, и Эреб действительно видел все те воспоминания, которые разум возводил в виде призрачных образов.       Тирис вспоминает дядю и Чатлема, осколки воспоминаний с которыми Изнанка изъяла из глубин её памяти, и стыд едва ли не парализует её. Лучшие воспоминания, одни из немногих светлых воспоминаний, самые дорогие сердцу существа — Тирис прячет их за семью печатями своей души куда более тщательно, чем всю ту боль и унижения, через которые ей довелось пройти. Потому что с ними смириться куда проще, принять их как данность, как часть себя, как то, что она заслужила. Но что-то светлое...       Это огоньки — мерцающие, вспыхивающие огоньки, разгоняющие беспросветный мрак её души. Они — величайшие драгоценности, которые Тирис хранит тщательнее, чем драконы свои сокровища. Они настолько сокровенны, потому что Тирис боится однажды потерять всё то и всех тех, кто дарят ей их, что в итоге всё, что у неё останется, — только эти воспоминания. Потому что Тирис слишком плохая, слишком нескладная, слишком навязчивая, чтобы действительно заслужить то, что для других кажется естественным и элементарным.       Да, она не заслуживает этого. Она не может рассчитывать на это. А потому каждое подобное проявление — сродни краже, воровству — что ты успеешь и сможешь стянуть — то и будет твоим. И Тирис страшно и стыдно, что если правда вскроется, если вскроется, что она — боги, это даже звучит смешно! — обычное живое существо, в жизни которого происходит не только какое-то дерьмо, её непременно обвинят и засмеют. А вместе с ней позору подвергнутся и те, к кому она имела неосторожность привязаться — и это в сто раз хуже, чем насмешка над ней самой.       Поэтому привязанности и тот немногий свет Тирис прячет в самых потаённых закромах души. И сейчас, когда его так нагло взяли и обнажили, ощущалось это так, словно на каких-нибудь торгах её взяли и раздели, заставляя совсем нагой, униженной и уязвимой стоять перед толпой людей, разглядывающих её.       Полувздох-полувсхлип вновь разбивает тишину. Тирис жмурится до белых пятен перед глазами, сжимая руками виски, словно пытаясь сдавить свою голову. Сводит до онемения челюсти и беспомощно подаётся куда-то вправо — невыносимое чувство тотальной уязвимости толкает её бежать даже в буквальном смысле.       Тревожность на грани паники накатывает волнами, и оставаясь наедине с собой, Тирис не знает, что делать. Ей хочется метаться из угла в угол, будто загнанному зверю, но облегчения это всё равно не принесёт. Необходимо срочно отвлечься, усмирить бурю в душе, и она уляжется сама по себе — всё ведь закончилось хорошо и благополучно, а значит, причин для волнения больше нет — по крайней мере, Тирис пытается успокаивать себя именно так, и ненадолго паника действительно утихает, позволяя мозгу сконцентрироваться на другой задаче.       За небольшим письменным столом прямо напротив кровати места не так уж и много, но Тирис более чем хватает для того, чтобы разложить кусок пергамента, и взяв карандаш, склониться над ним. Размеренная работа, постепенное изложение мыслей помогают отвлечься, и обманчивое ощущение облегчения закрадывается внутрь девушки. Она даже немного улыбается уголками губ, постепенно и основательно расписывая своё столь необычное путешествие, как вдруг...       Крупная дрожь пробивает всё тело как в каком-то припадке. Пальцы, держащие карандаш, ослабевают, почти выпуская его, отчего последние буквы незавершённого предложения съезжают куда-то вниз. Руки дрожат, а глаза застилает плотная прозрачная пелена, мир за которой плывёт кругами. Первые капли слёз падают на ещё чистую часть листа — и внутри Тирис сносит все предохранители.       Рано или поздно этого следовало ожидать. Наученная горькой наукой матери своей матери, что её чувства и эмоции не имеют значения и вообще они противны, даже наедине с собой Тирис старалась подавлять их. Ей не с кем было говорить о своих тревогах и боли, и они всё копились и копились внутри, наполняя чашу до самых краёв. Теперь они лились через край, и девушка была бессильна перед ними.       Стыд и вина втаптывают её в землю и хоронят под собой. Придавливают неподъёмной могильной плитой, не давая вздохнуть. Трещат рёбра, звенит в ушах, а перед глазами пляшут чёрные точки — лавина сносит её подчистую. Ощущение пространства и времени теряется не хуже, чем в Туманных Землях, и Тирис во всех смыслах выпадает из реальности.       Ощущения и подавляемые чувства заменяют собой мысли. Они переполняют Тирис и льются через край из всех щелей. Пустой взгляд смотрит в одну точку, не осознавая себя, в то время как дрожащая рука, слабо держащая карандаш, скользит по бумаге, выводя какие-то слова, о которых Тирис не имеет ни малейшего понятия. Горячие слёзы обжигают щёки и заливают пергамент, капая на стол, ноги и иногда на костяшки пальцев, но Тирис не ощущает этого.       В её голове — пустота. В её душе — глубокая дыра. Зияющий тьмой бездны разлом, который она не может стянуть по краям и залатать. Ей просто не хватает для этого сил, ведь с каждой потугой он лишь расползается сильнее. А сейчас...       Ощущения волнами накрывают с головой. Откат от постоянного подавления самой себя оглушает и ослепляет. Он оказывается настолько сильным, что Тирис чувствует себя в каком-то вакууме пространства, не отдавая себе отчёт вообще ни в чём. Она продолжает что-то писать, и громкие рыдания вспарывают звенящую тишину. Она задыхается слезами и чувствами, которых слишком много, и воет, переходя на крик. В конце концов отбрасывает карандаш и хватается за голову, крича ещё громче и рыдая навзрыд — всё это тело делает словно без её ведома, пока сознание пребывает вообще чёрт знает где.       Боль разбирает на части и собирает обратно. Разбивает, словно зеркало, и хаотично втыкивает осколки в мягкую плоть. Они не стыкуются друг с другом, всходят кровью, но боль продолжает вонзать их глубоко внутрь, игнорируя страдания.       Стыд, всё тот же невыносимый жгучий стыд за само её существование пожирает изнутри. Такую нескладную, такую ничтожную, такую ломаную-переломаную. Да одно общение, одно взаимодействие с ней должно вызывать у других насмешку и желание поскорее избавиться от этого позора. Потому что вся Тирис такая: ублюдок, урод и просто мерзость. И что бы она ни делала — это всегда будет так глупо и смешно, лишь очередное унижение и провал.       Неудивительно, что никто не захочет иметь дело с такой гадостью. Да и одно упоминание с ней рядом любого может покоробить и натурально оскорбить. По крайней мере, Тирис не удивилась бы — у неё самой была бы именно такая реакция.       Бежать от себя было бесполезно, да и банально некуда. Все усилия, которые она прикладывает, чтобы стать лучше, проваливаются. Очевидно, что их недостаточно, очевидно, что это заведомо гиблая идея — и вина разводит рёбра в стороны, выворачивая и выламывая их.       Где бы она ни появилась, с кем бы ни завязала знакомство — от неё всегда одни проблемы. Она несёт одни неприятности — и даже светлый рыцарь Симон мог в очередной раз в этом убедиться. Светлый рыцарь, который по её дурацкой глупой прихоти подался в царство Смерти — Тирис даже не хочет думать, как ему было тяжело и какие проблемы это доставило ему и его покровителю. Тому самому покровителю, что с такой добротой отнёсся к ней, пропащей душе — и вот так она его отблагодарила, да?!       Неблагодарная эгоистичная дрянь — мать её матери была права в каждом своём слове. И Тирис захлёбывается виной и стыдом, задыхаясь от слёз и рыданий, душащих её.       Ей больно, ей так больно. И тяжело как никогда не было. Она подводит сама себя и больше самостоятельно не справляется. Но, боги, есть ли хоть кто-то в этом мире, кто не прогонит её, не засмеёт, но самое главное — не осудит?..       Вернее не так: могут ли те, к кому она так стремится, принять её? Даже сейчас, в истерике и боли, когда она не отдаёт себе отчёт и снова говорит о том, в чём её пытаются переубеждать?       «Как же ты жалка», — безжалостная мысль вызывает лишь новый приступ рыданий, и Тирис, подвывая и скуля, снова тянется к карандашу. Она всё ещё не слишком отдаёт отчёт своим действиям, но если унижаться, то унижаться до конца. Ей терять больше нечего: дорогу в Туманные Земли она и без этого путешествия найти смогла бы.       Воспоминание о Туманных Землях воскрешает то безразличие и оторванность от материального мира, которые сопровождали её на протяжении всего путешествия. Не было страха — было лишь смирение, и малодушная унылая мысль о том, что ей стоило опустить руки ещё два года назад. Тогда не было бы всей этой боли... и жалких потуг доказать миру, что её существование имеет хоть какой-то смысл. И мастеру не было бы лишних проблем с напуганной, замкнутой, скованной девицей, понятия не имеющей, что делать с этой жизнью.       Стыд с новой силой затягивает удавку на её шее. Бессмысленное нытьё вызывает лишь раздражение — а Тирис только им и занимается. Приложенные усилия не стоят и ломаного гроша, и всё, что она может, — упиваться своими страданиями и ничего не делать с ними. Позорить мастера, который, должно быть, успел пожалеть, что когда-то обратил на неё своё внимание.       «Мне так жаль... Так жаль»       Мысль, словно заевшая пластинка, крутится в голове, заставляя слёзы течь с новой силой. Сухие губы беззвучно повторяют эту молитву, и река раскаяния в вине-которой-нет также изливается на бумагу. Тирис жаль, действительно жаль и бесконечно стыдно за само своё существование, с которым она понятия не имеет, что делать.       Она обнажена и максимально уязвима.       Она устала.       Она скучает и нуждается в тепле того, к кому тянется её сердце.       Она нуждается в утешении.       Но она верит в то, что не заслужила ничего из этого. Ведь её боль — и не боль вовсе. Какая же это боль и какая же это проблема? Она здоровая молодая девушка с целым набором конечностей и хоть какой-то стабильностью в жизни — остальное не проблемы вовсе и не имеет никакого значения. Чего же тогда ныть попусту и привлекать к себе внимание?..       Горькие слёзы льются через край. Тирис срывает в крике и рыданиях голос. Плачет громко, пряча лицо на сложенных на столе руках, и не может найти ни облегчения, ни утешения. Лишь бездну боли и бесконечного отчаяния — своим падением она пробивает все возможные днища. И выбраться из этой ямы самостоятельно у неё уже не получится.       Счёт времени теряется; восприятие реальности двоится. Сознание рассинхронено, и Тирис одновременно здесь и не здесь. Боль топит в себе, медленно режет на маленькие части, и она не может никуда от неё деться. Лишь срывает в крике и рыданиях голос, пытаясь хоть так облегчить свои страдания.       Чувствуя сильные горячие руки, аккуратно стаскивающие её из-за стола, Тирис задыхается, не в силах вздохнуть. Захлёбывается слезами и до побеления костяшек сжимает на чужой груди рубашку. Снова кричит и рыдает в крепкое плечо, потому что у неё больше нет сил. Чувств слишком много, и она не справится с ними в одиночку.       Край сознания пытается уловить связь с реальностью. Он осознаёт происходящее, и Тирис словно смотрит на себя со стороны. Слышит свой крик, который, очевидно, оказался настолько громким, что донёсся до соседней комнаты; видит могучую надёжную фигуру Симона, что с выражением искреннего беспокойства и растерянного непонимания бережно прижимал её к себе, опустившись на пол. Мягко поглаживал по спине, баюкая и успокаивая, и молчал.       Он ничего не говорил, возможно, понимая, что это Тирис не поможет, а возможно, просто видя, что адекватность её состояния не на том уровне, чтобы воспринимать информацию извне. В любом случае, он молчал и принимал, и позволил Тирис быть собой, и нырнул с ней в этот океан, не давая утонуть в нём.       Боль разбирала и собирала. Разбитый кривой витраж, который в очередной раз должен был собраться воедино. Тирис не чувствовала уже ничего, но продолжала цепляться за Симона, прижимаясь к нему как можно ближе. Дрожала от внутреннего холода, стремясь к источнику тепла, что не гаснул и не отдалялся. И постепенно поток иссяк.       Волна разбилась о берег, разлетевшись брызгами, и вместо неё осталась безжизненная вода. Постепенно слёзы закончились, и остались лишь всхлипы и дрожь. Холодными непослушными пальцами Тирис продолжала сжимать рубаху Симона, и пустой взгляд её смотрел в никуда — на смену слезами пришла пустота, и буря сменилась мёртвым штилем. И вокруг повисла тишина.       Внутри не было ничего. Ушли все мысли, все чувства и все ощущения. Словно осталась одна оболочка — не обязательно умирать физически, чтобы чувствовать себя мёртвой. Хватка ослабла, и судорожный вздох вырвался из груди Тирис. Она безвольно обмякла в руках Симона — истерика лишила её всех сил, оставляя по себе чистое полотно.       Всё также будто со стороны Тирис видела и ощущала, как рыцарь осторожно поднял её на руки, отнеся к кровати и опустив на неё. Накрыл пледом, и Тирис сжалась в комок, заворачиваясь в него. Нервно вздохнула, прикрыв глаза — и кажется, мгновенно провалилась в блаженную тьму, не зная, что Симон отказался оставлять её одну в таком состоянии.       Во тьме была тишина. Скорбное молчание и могильный холод. Тирис почувствовала, словно с её плеч свалился огромный камень, и стало легче дышать. Боль притупилась, и сознанию вернулась хоть какая-то ясность. Мимолётное исцеление, платой за которое станет новое страдание.       Она узнала это место ещё до того, как увидела его. Обострённые чувства безошибочно узнали это пространство-которого-нет, и Тирис внутренне натянулась словно струна, что вот-вот лопнет. Ещё никогда приход сюда не причинял ей столько страданий.       Но здесь было будто бы светлее, чем обычно. По крайней мере, чуть более явственно просматривались очертания массивных колон, поддерживающих... что? потолок? Впрочем, это было совсем неважно, ведь взгляд Тирис мгновенно наткнулся на чёрную фигуру, парящую как всегда чуть в отдалении, но в этот раз будто бы всё же ближе, и девушка против воли втянула голову в плечи, закусив губу. Стыд мгновенно обжёг её изнутри, и Тирис обняла себя под грудью, пытаясь хоть как-то избавиться от него.       Она не знала, что говорить. В голове крутились одни извинения и бесконечность горячего стыда, несущего мучительные страдания. Опять она отвлекает своим нытьём...       «Эреб причинил тебе боль», — не вопрос, а утверждение заставило Тирис выдохнуть и с лёгким замешательством посмотреть на синеватые буквы. — Не думаю, что он виноват в этом, — хрипло выдохнула она, покачав головой. — Я просто... просто... — стыд с новой волной накатил внутри, и Тирис отвела глаза в сторону.       «Что довело тебя до такого отчаяния?» — прямой вопрос заставил что-то внутри девушки дрогнуть, и она с трогательной растерянностью посмотрела на своего покровителя.       Это было так глупо. Это было так по-детски. Её дурацкие комплексы и сомнения не были такой уж и большой проблемой, она должна была справиться с ними самостоятельно и не отвлекать мастера, которому вот делать нечего, как возиться с ней, как с маленькой! Ещё и из-за чего? Из-за каких-то глупостей!..       Но что-то внутри Тирис дрогнуло. Она больше не справлялась самостоятельно. Она больше не могла быть сильной. Ей нужно было остановиться и отдохнуть. Ей нужно было хоть немного заботы и сострадания. Она не могла и не хотела отвергать протянутую руку. Она не могла и не хотела говорить себе «нет».       Не сейчас.       «Расскажи мне», — мягкая просьба — не приказ — и что-то внутри Тирис разбилось россыпью мельчайших осколков. Опять. — Мне больно? — голос дрогнул и сорвался, из-за чего утверждение прозвучало как вопрос. — Я не могу это контролировать. Эмоций и чувств слишком много. Я устала. Я не справляюсь.       «Пока ты жива, чувств всегда будет много, — синеватое свечение слов хоть немного дарило целительное успокоение. — Боль и утешение. Печаль и радость. Одиночество и любовь — они все идут рука об руку друг с другом. Но они наполняют тебя и твою жизнь. Чёрное и белое — ты никогда не будешь полной без чего-то одного». — Я знаю, — Тирис неуютно повела плечами. — Мне страшно, — прошептав, призналась она. — Что всё закончится так же, как всегда. Что всего, что я делаю, окажется недостаточно, и я снова стану разочарованием. Я боюсь, что в действительности я не заслуживаю ничего из того хорошего, что происходит со мной — и лучшие воспоминания доставляют мне наибольшую боль. Я чувствую себя воровкой, забравшей то, что мне не принадлежит.       «Но ты ведь знаешь, что это не так», — не упрёк, но терпеливое напоминание, однако Тирис всё равно вжала голову в плечи, чувствуя себя глупым ребёнком.       Конечно, она знала. И другие не раз говорили ей. И она честно пыталась верить в это. Но, боги, поддержка рядом с ней только-только начала становиться надёжной и крепкой. До этого она была канатоходцем, балансирующим над пропастью — один неверный шаг — и смертельный полёт на дно бездны. И Тирис страшно, что эта поддержка закончится и сломается, а ведь у неё есть такая нехорошая привычка привязываться слишком быстро и слишком сильно...       «Испытывать вину и стыд должна не ты, — жгучий стыд снова и снова адским пламенем сжигал в пепел внутренности, — но та, кто внушила их тебе. Если тебе станет от того легче, больше вы никогда не встретитесь — ни в этой жизни, ни в следующей».       Толику облегчения это действительно принесло — в глубоких глубинах души Тирис боялась этой встречи и следующего за ней осуждения и упрёков. Что бы она ни делала, она всегда была плохой и не достаточной. Теперь же эта женщина никогда больше не скажет ей этого вслух... Но вот тень её всё равно будет преследовать ещё очень долго...       «Посмотри на меня, — не приказ — просьба — и Тирис несмело подняла взгляд, глядя с отчаянием. Она чувствовала себя несчастно, и выносить этот стыд было просто невыносимо. — Разве я пришёл к тебе не по своей воле? Разве я дал тебе знания и часть своей силы не по своей воле?» — По своей, — совсем неслышно отозвалась Тирис, и несмотря на то, что мастер не упрекал её и не винил ни в чём, она чувствовала себя так, словно её пытают наихудшим образом. Невыносимо.       «Почему ты считаешь, что с чувствами дела обстоят иначе?» — простой вопрос, на который у Тирис никогда не было ответа. Не было его и сейчас — но была бесконечность невыносимого стыда и обнажённая уязвимость — на самом деле, она просто глупый ребёнок, страдающий из-за какого-то пустяка.       Что-то внутри Тирис натянулось и лопнуло. Дальше падать было уже некуда, и если она ребёнок, то будет ребёнком до конца. Терпеть всё равно просто невыносимо.       Она сжалась в комок, и слёзы потоком хлынули из глаз. Хотелось бежать, но бежать было некуда — и Тирис опустилась на корточки, пряча лицо на коленях, пытаясь стать ещё меньше. Она не верила себе и с трудом верила в себя — необычный и непривычный опыт, вызывающий опасения, когда появились кто-то, кто делали это вместо неё, пытаясь вернуть утраченное ей самой.       Почти беззвучный шорох заставил Тирис съёжиться ещё сильнее. Мягкие перья коснулись её спины, на затылок опустилась рука в металлической перчатке. Аккуратно поглаживая её по голове, мастер пытался утешить и забрать хотя бы немного боли. Тирис захныкала — стыд перекрывало отчаяние и непреодолимое желание этого утешения. — Прости меня, — сквозь слёзы пробормотала Тирис. — Мне так жаль, — истинное страдание было в её голосе, и к сжигающему стыду прибавилась удушающая вина — ей сколько вообще лет?!..       «Верь мне, дитя: ты заслуживаешь понимания, утешения и любви. Если ты не веришь себе, верь мне и им. Твоё существование не бесполезно. И ты не обязана постоянно доказывать своё право на него. Верь мне тогда, когда отчаяние заставляет тебя опускать руки. Мы все имеем право на то, чтобы остановиться и отдохнуть, и те, кто согласились стать для тебя таким местом, сделали это для тебя по своей воле. Я сделал это для тебя, потому что я захотел этого».       Тирис горько всхлипнула и осторожно подалась вперёд. Подрагивающими руками она обняла слугу Смерти, опустившегося к ней, прижимаясь к нему, и он не стал отталкивать её. Продолжил мягко и аккуратно, успокаивающе гладить её по голове, словно заботливый родитель позволяя найти в себе исцеляющее душу утешение. — Спасибо, — когда слёзы высохли, тихо и хрипло прошептала Тирис, тем не менее не думая отпускать мастера.       Тот ничего не ответил, и между ними повисла тишина. Успокаивающее молчание, забирающее себе боль Тирис. Небольшую её часть — глубокому чёрному озеру высыхать предстоит ещё долго. Но теперь рядом появились те, кто помогут ему схлынуть быстрее. Тирис больше не была одна.