Мелькают дни

      Это было ожидаемо. Тирис даже не сомневалась, что именно этим всё и закончится. Пустота и полнейший штиль внутри неё порождали апатию и максимальное равнодушие, и девушка пустым бездумным взглядом смотрела на свои окровавленные руки. Горячая вода обжигала кожу, смывая кровь, но Тирис не обращала на это никакого внимания.       Её душа — треснувшее надломившееся зеркало. Расширяющаяся пропасть, всходящая кровью и болью. Глубочайшая бездна разочарования и отчаяния.       Нет, она не жалела о том, что свершила. И даже о демонстративной, не свойственной ей жестокости, с которой она действовала. По правде говоря, о ненавистной тётке и кузене она даже не вспоминала, раз и навсегда вычеркнув их из своей жизни.       Они заслужили наказания, и Тирис была вправе забрать их жизни. Око за око — её месть не была ни бессмысленной, ни необоснованно жестокой. Её месть была именно тем, что тётка должна была получить. А что до Тиберия... Тирис ведь его предупреждала...       Мысли о родичах выветриваются из головы едва Тирис покидает их. Душевное здоровье её кровит и причиняет боль по иной причине, и девушка не может сдержать нервный горький смешок.       Перед глазами снова и снова встаёт до глубины души шокированное лицо Симона. Его взгляд, полный ужаса, изумления и... кажется, это было отвращение, да? В любом случае, Тирис не удивилась бы, если бы это действительно было так.       Всё внутри неё съёживается в комок, и ей самой хочется съёжиться в такой же комок. Прижать колени к груди, закрыть глаза и навсегда исчезнуть из этого мира. Всё равно вряд ли кто-нибудь заметит пропажу...       Она чудовище.       Она ничтожество.       Она мерзость.       Она ублюдок, которого не должно было существовать — теперь ещё и Симон убедился в этом, и Тирис кусает губу, отводя взгляд.       Она не испытывает ни угрызений совести, ни раскаяния за то, что свершила и каким именно образом. Но она прекрасно понимает, что подобное совершенно не приемлемо для светлого паладина, благородного рыцаря вроде Симона. Конечно, они были знакомы не так давно, и это была проблема Симона, что он представлял Тирис одной, а на деле выяснилось, что она совсем другая, но...       Девушка устало опустилась на стул, и оперевшись локтями в стол, уронила в ладони лицо. Внутри стоял полный штиль. Тихо кровоточили незаживающие раны, и боль волнами ласково лизала измученное сердце. Для всех и всегда Тирис была разочарованием. Мерзостью и ничтожеством — сколько раз ей говорили об этом? Сколько раз ей разбивали сердце, снова и снова тыкая в больные места. Ты ублюдок, Тирис, и стоило бы уже смириться с этим. Как и с тем, что никто не захочет сближаться с тобой и любить тебя, ведь ты просто урод — с какой стороны ни глянь.       Даже светлый паладин теперь думает также.       А ведь Тирис начала привязываться к нему. Она бы даже могла назвать его другом — существом, рядом с которым ей комфортно и спокойно. И ведь сколько раз она говорила себе держать себя в руках! — и снова наступила на те же самые грабли. Пора было уже привыкнуть и перестать удивляться, в самом деле...       Разочарование болезненно, словно в первый раз. Разрыв был неизбежен, конечно, и Тирис действительно пыталась держаться подальше и не привязываться. Но ведь она тоже живая и может чувствовать! Ей ведь тоже хочется хоть капельки любви и поддержки! Неужели она настолько ужасна, что судьба каждый раз наказывает её снова и снова?..       «У тебя есть дядя и мастер, хватит с тебя»       Дядя... Тирис усмехнулась с отчаянной горечью. Его она, должно быть, тоже разочаровала чем-то и надоела просто до жути. Хоть ей отчаянно хотелось верить, что он не со зла бросил её, но внутренний голос холодным тоном матери её матери повторял снова и снова, что Риор предпочёл сбежать, чем терпеть её. Тирис гнала прочь эти мысли, с ужасом опасаясь того, что они окажутся правдивы — такой удар доломает её израненное сердце окончательно.       Что до мастера, то перед ним и без того было неловко. У великого и могучего существа было бесконечное множество своих забот, чтобы ещё и утешать Тирис. Нет, быть обузой было ещё более невыносимо и мучительно — хватит и всего того, что он сделал для неё тогда, когда она была слишком слаба, чтобы справиться самостоятельно. Ох, и сколько же проблем Тирис, должно быть, ему доставила!..       Неудивительно, впрочем, ведь само её существование — одна сплошная проблема. Только родители и считали иначе. Но оба они отошли в вечность, и печальная судьба их заставляла сердце Тирис болезненно сжиматься. А ведь они действительно могли быть нормальной спокойной семьёй, не знающей печалей. Но судьба повернулась совсем иначе, и теперь Тирис была одна, растерянно стоящая на своём собственном пути. Честно говоря, она так устала...       Мысли были невыносимы. Чувства были невыносимы. Они доставляли физическую боль, и их было слишком много. Тирис сама не заметила, как рука её потянулась к пергаменту и перу с чернилами, прежде чем душевный порыв оголённого отчаяния и мучительного одиночества нашёл свой выход в словах, которые сами собой складывались в предложения.       Они лились потоком, и всегда сдержанные и неловко-сухие письма Тирис были совершенно не похожи на то, что рождалось сейчас из-под её пера. Тянущая тоска и попытка слепого отчаяния существа, которому нечего терять и не к кому больше идти, сквозили в каждой вежливой сдержанной фразе.       «Здравствуйте, милорд!       Надеюсь, ваши дела идут хорошо, равно как и ваше самочувствие не подводит вас. Надеюсь, моё общество всё ещё не надоело вам — не то чтобы я думала, что вы станете делать что-то против своей воли, но всё же... Я бываю надоедливой, и если меня слишком много, вы можете сказать об этом, я пойму. Хотя я искренне надеюсь, что всё-таки не мешаю вам и не надоедаю — это разбило бы мне сердце, знаете.       Это всё, на самом деле, так странно. Но я чувствую непреодолимую необходимость писать вам. Это звучит глупо, но я рада получать ваши письма. И я рада, что вы продолжаете мне отвечать, хотя временами мне кажется, что я такая назойливая и не заслуживаю вашего внимания...       Впрочем, не обращайте внимания. Я ни в коем случае не жалуюсь и не пытаюсь получить сожаления и уверения в беспочвенности своих переживаний. Это так, лирическое отступление. Мне просто, знаете, немного сложно налаживать общение с другими существами. Даже мой друг, с которым мы вместе разбирались с вашим делом, и с тем мне до сих пор тяжко устанавливать дружеское общение. Такая глупость, правда?..       Но отношения такая сложность, вы знаете? Вам никогда не казалось, что это неоправданно сложно? Все эти чувства, эмоции и переживания... Абсолютная нелогичность, их нельзя просчитать и продумать — так глупо, должно быть. Хотя, наверно, просто проблема как всегда во мне. (боги, зачем я вообще всё это пишу вам?)       Простите. Извините за всю эту глупость. Иногда я просто задумываюсь обо всём этом. Как было бы проще, если бы мы были как големы (ни в коем случае не хочу оскорбить вас и Элиаса, но сравнение очень точное) — холодный разум и никаких чувств. Да, было бы скучно, но было бы стабильно... И боги, не было бы так больно...       Иногда я тоскую. Это верх идиотизма, но я тоскую по тому, чего никогда не было и никогда не будет. Временами мне кажется, что это всё, что у меня есть. Всё, что я могу. Ведь не стоит мечтать о несбыточном и надеяться на то, чего никогда не случится. Лучше ведь не портить и не рушить то, что есть, верно? Особенно тогда, когда к этому в очередной раз всё и приближается.       Я опять несу какой-то бред, простите. Мне жаль, что вы всё это читаете, мне действительно очень стыдно. Но моя мерзкая натура... как всегда создаёт проблемы на ровном месте, как всегда надоедает и раздражает своим нытьём. Я просто...       Впрочем, неважно. Я и так сказала уже слишком много глупостей. Мне жаль, мне так жаль, но я... Я...       Вы можете не отвечать на это безобразие — я пойму. Наверняка я сделала глупость несусветную и всё испортила, поэтому не обращайте внимания. (мне так плохо, что я готова на стены лезть, и мне просто необходимо с кем-то поделиться всем этим, потому что я уже не могу — слова тщательно зачёркнуты так, что их невозможно прочитать) В любом случае, спасибо, что потратили на это безобразие несколько минут своего времени (и мне очень жаль, что я отняла его такой глупостью).       Тирис»       Она не говорила ни о чём конкретно — не рассказывала о встрече с родичами, об убийстве тётки и разочаровании Симона; пыталась не открывать прямым понятным текстом собственную боль и одиночество; пыталась не просить ни о чём и ни в чём не признаваться. И тем не менее спрятанная между строк печаль и тоска так и вопили о том, что Тирис не в порядке.       Пожалуйста, побудь со мной       Пожалуйста, прими меня       Пожалуйста, мне так больно и одиноко       Пожалуйста, я так нуждаюсь в тебе       Тирис писала долго и много, прежде чем поток иссяк сам по себе. Импульсивный отчаянный порыв заставлял её тянуться к последнему источнику тепла, потому что справляться в одиночку было не-вы-но-си-мо. И провожая тоскливым взглядом скрывшегося в ночи Белкета, Тирис так же отчаянно надеялась, что её не оттолкнут хотя бы сейчас.       Пожалуйста.