Мелькают дни

      «Я люблю тебя»       Среди всего множества мыслей и знаний, шёпотов братьев и сестёр, собственного опыта Эребос снова и снова возвращался к этим словам. Он помнил, словно это случилось всего каких-то несколько минут назад, как Михаэль произнёс их. Тихо, отчаянно тихо, словно это было внезапное озарение, а не признание. Он обнимал безликого в облике сына Силанны за шею, прижимался горячей грудью к его груди, насколько позволяло положение, принимая его в себе в очередном порыве болезненного желания. Его ресницы трепетали, и сам он был таким уязвимым, словно был не сильнейшим ангельским генералом, а хрупкой человеческой девицей. Эребос, скорее от неожиданности, тогда прижал его к себе в ответ крепче и ближе, толкнулся сильнее, резче и глубже, и Михаэль с длинным стоном излился на него, и не думая отпускать.       Он больше ничего подобного не говорил. А безликий оказался... в замешательстве. И мысли его снова и снова возвращались к этому эпизоду, пусть он никак не показывал это. Однако... да, хотя бы себе он вынужден был признаться, что его это беспокоит.       Эребос, в отличие от большинства братьев и сестёр, не был эмпатичен и в эмоциях и чувствах разбирался очень слабо. Но он не был идиотом, и он наблюдал, время от времени сверяясь также с чужим опытом. Беременность сделала Михаэля тактильным и ранимым, из-за чего порой он выдавал совершенно не свойственные себе реакции. Также, даже будучи на весьма солидном сроке (как в ту памятную ночь, например), он чаще обычного желал близости и был в ней весьма откровенен во всех смыслах. И Эребос анализировал данные, которые имел, размышляя.       Он знал, что смертные временами выкрикивают друг другу признания в любви во время страсти. Не были ли слова Михаэля таким примером? Был ли он в принципе искренен в них, учитывая некую... неадекватность его положения? Не то чтобы Эребоса, конечно, могло подобное задеть...       Любопытство он разделил со всеми своими братьями и сёстрами, каким бы фриком среди них ни был. Поэтому чисто хотя бы с этой точки зрения ему было интересно, что на самом деле Михаэль имел в виду. Однако вместе с тем где-то очень глубоко в душе скреблось какое-то непонятное чувство, которое Эребос никак не мог идентифицировать, оттого раздражаясь и чувствуя себя уязвимо. Ведь не в одном любопытстве было дело, не правда ли?..       «Я люблю тебя»       Он фыркнул, снова и снова возвращаясь мыслями к этим словам. В конце концов нырнул в тени, всё-таки намереваясь уточнить (исключительно в исследовательских целях!) у Михаэля, какой же смысл тот вкладывал в них. Теперь-то уже можно было, когда он благополучно разродился и вернулся в привычное русло.       Бесшумно выйдя из теней в ангельском доме, Эребос внимательным взглядом впился в лицо Михаэля. Тот выглядел несколько уставшим, но больше ничто не выдавало, что в жизни сиятельного генерала случились какие-то перемены. Он скосил глаза в сторону, без труда почувствовав ауру безликого, который и не пытался прятаться, и повернулся к нему, вопросительно вскинув бровь. — Эребос? — Михаэль действительно был удивлён его приходом, и отчего-то это неприятно кольнуло безликого, но он не обратил на это чувство должного внимания. — Я хочу поговорить, — вместо этого заявил прямо, чем ещё больше озадачил ангела перед собой. — Неожиданно, — тот ухмыльнулся, скрестив руки на груди, и Эребос невольно проследил за этим жестом, хотя, конечно, по его бесстрастной маске определить это было невозможно. — Но я слушаю. — Ты сказал, что любишь меня, — ходить вокруг да около такого вопроса вдруг оказалось трудно, отчего безликий произнёс с отнюдь не безликой прямолинейностью. — Что ты имел в виду? — А что имеют в виду под такими словами? — Михаэль в ответ усмехнулся, но в его глазах мелькнула странная тень печали. — Брось, — Эребос фыркнул в ответ. — Я знаю, что беременность влияет на эмоции и восприятие. И я хочу знать, ты сказал это серьёзно или под влиянием... — он пространно повёл рукой по воздуху. — Ибо тебе известно, кто я. И то, что у нас двое детей, не решает ничего: я по-прежнему могу всадить тебе клинок между крыльев.       Последние слова, почему-то, подняли внутри странную неприятную тёмную волну отторжения и осуждения; Михаэль напротив же горько улыбнулся. Прикрыл глаза на мгновение, слабо покачав головой, а после посмотрел на Эребоса прямым твёрдым, но несколько усталым взглядом. — Не скрою, беременность сделала меня эмоциональнее и ранимее, — он поджал губы, неохотно признавая своё несовершенство и словно сожалея о своей слабости. — Но я — ангел, а не человек, — он едва заметно горделиво вздёрнул подбородок. — Я в любом состоянии не могу лгать. И если я сказал, что люблю тебя, значит, я действительно люблю тебя.       На несколько бесконечно длинных мгновений между ними повисла тишина. Эребос порадовался, что его маска в любой ситуации была непроницаемой, ибо слова ангела повергли его в замешательство, которое он не хотел демонстрировать. Михаэль же продолжал спокойно и ровно смотреть на него, не отрекаясь от своих слов. Лишь вздохнул тяжело и устало, вновь горько улыбнувшись. — Конечно, я понимаю, что эти слова ничего для тебя не значат. Тем более от меня, — он снова покачал головой, и безликий отчётливо различил в его голосе и ауре искреннюю тоску и сожаление. — Тебе не о чем беспокоиться. Я не потревожу тебя своими чувствами. Пусть мне и хотелось бы большего от наших отношений, я рад и тому, что мы имеем. Мои чувства — это моя проблема, и я как-нибудь с ней разберусь, — он хмыкнул, поведя плечами, всё также глядя на Эребоса, не отказываясь и не отступая, даже не подозревая, в каком замешательстве парил безликий перед ним.       Мимолётную паузу, повисшую между ними, прервал детский плач. Михаэль дёрнулся, разрывая зрительный контакт, и отвернулся от Эребоса, удаляясь к проснувшемуся ребёнку, тем самым оставляя безликого один на один с самим собой. Что определённо было к лучшему, ибо Эребосу предстояло долгое размышление обо всём услышанном.