***
Нет ничего прекраснее, чем с утреца ворваться к людям, которые давеча напились в зюзю. Посмотреть на эти сонные помятые морды, транслирующие одну мысль: «Пристрелите меня, пожалуйста». Дверь ночью так и не заперли. Клён стучит формально и, не дожидаясь разрешения, просовывает голову в щель, осматривает кровати. На одной, развалившись звездой, вусмерть спящий Саид, нашедший силы раздеться до трусов. На другой фигурка в той же одежде, что и вчера — в красной футболке и серых джинсах, сидит, обняв бутылку воды. Лохматый домовёнок Кузя. Обезвоженно-бледный — синяки под припухшими глазами ещё ярче кажутся, чем обычно. Завидев Клёна, губы бесцветные поджимаются. Сёма тяжело вздыхает. — Доброе субботнее утро, не правда ли? — ехидничает Клён, смело переходя за порог. Он здесь, можно сказать, уже успел освоиться, пока тащил пьяное тело, укладывал, приносил водички. На всякий случай и ведро приволок, но оно не понадобилось. Сёма почти сразу вырубился, напоследок поругавшись и постучав Клёна по плечу. — Как головушка? Аспирин есть хоть? Надо? Могу подарить за разблокированное достижение. — Какое, нахрен, достижение? — сухо спрашивает Сёма. — За обнимашки с общажным толканом, — улыбается Клён, складывая руки на груди. — Ну-у, ты и удивил вчера, Семён. Удивил. Я бы в жизни и не подумал, что ты из этих… Сёма испуганно поворачивается. — Из каких? — Из таких страстных любителей фаянсовых изделий, конечно же. — Издевайся-издевайся, — отмахивается Сёма с заметным облегчением. — А я не издеваюсь, а беспокоюсь. Кто-то же должен… — Клён задумчиво чешет щетину, а потом с нарочитым волнением добавляет. — А, кстати, твой бойфренд не заходил тебя проведать? И снова на несчастном лице испуг, а в головушке больной, видимо, флешбэки грудой кирпичей обрушиваются. Сёма корчится, прикрывается фейспалмом, водичкой вставший в горле ком замачивает. — Не понимаю, о чём ты. — Не сомневаюсь. Не помнишь ничего, да? — Да, блин. — Ну что ж, не страшно, главное, я помню. Особенно хорошо помню, как ты нахуй меня посылал. И как на клык… — Ладно! Ладно. Хватит, — Сёма вскакивает, и тут же жалеет о резком движении, потому что бодунная тошнота делает в животе алле-оп. Постояв, подумав, сохранив подобие равновесия, он берёт полотенце, чистые шмотки из шкафа, найковскую сумку с ванными принадлежностями и бредёт устало на выход. Клён, естественно, за ним. — И что? Долго ты меня собираешься доставать и преследовать? — Пока не расскажешь, как так вышло. Как ты это самое? Влад же гомофоб ярый. Он знает? Он, наверное, охуеет, если узнает. — А какое тебе вообще дело, Николай? — огрызается Сёма. — Да не боись ты. Я не осуждаю. Я придерживаюсь взглядов прогрессивных, толерантных. Любовь без границ, все дела. У нас в группе тоже есть один. Классный чел. Хочешь, кстати, познакомлю? Ой, не, не выйдет, твой дружок не оценит… — Он мне не дружок, — резко. — Понимаю, — сочувственно качает головой Клён и придерживает дверь душевой, чтобы Сёма не успел её закрыть. Тот не особо сопротивляется, утомлённый, болезненный, пофигу ему, лишь вздыхает обречённо. Вешает вещи, идёт к умывальнику чистить зубы. — Ничего ты не понимаешь, — говорит. — Да-да. Я говнюк бесчувственный. Мудак. Эгоцентричный эгоист. Как ты там меня ещё вчера называл? Всех эпитетов не упомнишь. Сёма приостанавливается на пару секунд, не зная, как реагировать. Выражение у него неопределённое. Что-то между сожалением, стыдом и раздражением. — И чего ты хочешь? Извинений? Извини, но нет. — А зачем мне извинения? Это ж я плохой человек. Обижал тебя, оказывается, унижал, а ты страдал. Это мне извиняться надо. — Господи… — Сёме плохо. — Да забей. Сто лет уже прошло… Не хочу я об этом говорить. Ни о чём не хочу говорить. Бред это всё. — Для меня не бред. Вот скажи, что я тебе конкретно плохого сделал? Каким образом задел? Растолкуй, тупому мудаку, будь добр. — А-а-а, боже, отстань! — Сёма прополаскивает рот, поворачивается. — Уйди. Просто уйди, Николай. Оставь меня в покое. Футболка смятая. Эмоции тоже. Клён нутром впитывает. Уйди. Уйди. И неприятно это, обидненько, пиздец. Сёмка же, как родной, но другой. Он — ностальгический элемент. Он изменился, повзрослел, вышел на другой уровень, стену выстроил, спрятался за ней. Как вчера, в толчке. Он по ту сторону, а Клён здесь, один. И снова жарко, только по-другому. От вины? Непонимания? По ощущениям, будто Клёна обвиняют в преступлении, которого он не совершал, и природное рвение к справедливости негодует, топорщится. Сёмка не должен ненавидеть. Неправильно это. Сёмка же хороший. Добрый. А тут откровенно матами во взгляде стреляет и весь от злобы перекручивается. В словах не решается выражаться — алкогольная сыворотка правды уже попустила. Клён делает к Сёме шаг, желая удостовериться. У него так всегда, если кто лает и бузит, Клён разобраться обязан в причинах. Сёма не шевелится, глядит с вызовом, демонстрирует полное отсутствие страха. Второй шаг — подбородок презрительно вверх задирается. — Сёма, — посерьёзнев говорит Клён. — Хер знает, чего ты на меня так сильно взъелся, но я не хочу так, пойми. Мы же не чужие люди, ну ё мое. — Очень даже чужие, — хмыкает Сёма. — Мы никто. Ты не знаешь меня, а я тебя. Поэтому хватит устраивать цирк и без того тошно. Давай не будем придуриваться друзьяшками. Что было, то прошло. Неважно. На очереди третий шаг. Сжавшиеся инстинктивно Сёмины кулаки. Непроницаемость Клёна. Разрушенный допустимый шаговый барьер. Вторжение в биополе. Одному некомфортно, упрямо, в рамках защиты, второму абсолютно похуистично, как идущему напролом танку. — А что было, Сём? Чем я тебя обидел? Тем, что прозвища раздавал в школе? Серьёзно? Я же в шутку. — Не сомневаюсь. Это я просто юмора не понимаю. — Ну, бля… Ну, Сём… Ну, если хочешь, ударь меня. Сюда, — Клён шлёпает себя по щеке. — Давай. Пиздани. Полегче станет. Брови Сёмы поднимаются. Глаза бегают растерянно. От похмелья думается медленно. Секунды тикают в молчании. — Не хочу я тебя бить, — наконец выговаривает. — Что за херню ты придумал? Давай просто закончим, а? У меня и так башка раскалывается… — А ты ударь, и у меня тоже будет. Справедливо будет. Давай. Клён хватает отползающую за спину Сёмину руку. Пытается, бедненькая, найти пути отступления. Предплечье горячее, каменное, напрягшееся. Преодолевая небольшое сопротивление, Клён подносит побелевший кулак к своему лицу и ударяет. Не сильно, но достаточно, чтобы Сёма охерел. — Чё за… — тихо. Ни вырваться, ни забрать собственную руку нельзя. Силы не очень-то равны — у обезвоженного тела их совсем нет. Клён, к тому же, пошире, покрепче немного — он в университетский спорткомплекс постоянно ходит, штангу тягает. — Один разок сам ёбнешь и прекращу. — Долбанутый… — Зато справедливый. Давай, хуярь. Опять лёгкий марионеточный удар. Костяшки по скуле. Прохладное по горячему. Клёну почему-то приятно. Будоражит. Он крепче сжимает Сёмино запястье, большим пальцем потирает вздувшуюся венку, ведёт выше к морщинистому выступу ладони. Здесь более светлая кожа, будто бежевый пигмент выгорел или стёрся. Хочется раскрыть кулак, оттопырив пальцы, рассмотреть получше линии на бело-розоватой центровушке. Смягчить, приложить к лицу. — Ну что надо сделать, чтобы ты на меня не злился? — Клён старается говорить мягко. — Да ничего, господи… Отстань от меня! — Сёма с надрывом, с распахнутыми серыми глазами. Точка. Мольба. Надо принять факт из уважения. Забить. Ведь если хорошо подумать, то можно согласиться, что Сёмка, в самом деле, никто. Просто братишка старого приятеля. Что-то из прошлого, с истёкшим двухлетним сроком годности. Они и не были близки никогда. Не могли. Сёма младше, а Клён — это Клён. Случилось совпадение, прикольнулась судьба, закинула их на одну локацию, но это не значит, что надо здесь выискивать какую-то важность. Или смысл. Смысла нет. Есть необъяснимое упрямство Клёна и желание. Оправдаться? Сохранить тонкую ниточку связи? Связи с чем? Зачем? Да ёб вашу мать! Как же бесит, что Сёма бесится! И так хорошо, когда ему хорошо. Как вчера. Блядь. Сёма был таким охуенным, необычным, непривычным, когда не злился… — А хочешь… — губы выговаривают бесконтрольно. — Хочешь я сделаю тебе хорошо? Клён смутно понимает, провоцирует ли он на удар или реально предлагает, то что предлагает. А о чём именно речь? Сёма молчит, щурится подозрительно, видимо, тоже не в курсе. — Эм… Ну, например, подрочу? Я. Тебе. Нормас будет? — В смысле? — Сёма не верит ушам. — Что за дебильные шутки? Ты в край ебанулся? — Тогда ударь. — Сказал же… Не стану я тебя бить… — дёргается, пытается выкрутиться. — Ты отпустишь или нет? Отпусти же… Никто отпускать не собирается. Наоборот. Трепыхающееся тело разом прижимает к раковине. Бёдра Клёна обступают, придавливают бессмысленно затопотавшие на месте ноги. Сёма — из крутящегося ужа в камень, глаза мечутся. Дышит глубоко приоткрытым ртом. Клён ощущает мятно-зубнопастовое и немного спиртовое, похмельное, смотрит на искусанные тонкие губы. И что-то не то и не так, как планировалось. Осознать, что вообще происходит, не даёт открывшаяся дверь. Убийца момента — некий левый чел, на пару секунд застывает, осматривая неоднозначную картину — два парня стоят прилепившись, первый держит второго за ручку — удивлённо ойкнув, исчезает. — Давай завтра? — Клён вынужденно отступает. — У меня сегодня планы, а завтра вечером я свободен. Прогонишь Саида ненадолго? Тебе же не надо надолго? — Придурок, блин, мне вообще ничего не надо. — Во сколько? — В шесть. — Окей.***
Сёма понятия не имеет, почему он согласился. Если это можно назвать согласием, конечно. Хреново ему было. Тошнило. Голова звенела, кружилась, и все мысли из мозгов вылетали катапультой. Не успеть за ними, не удержать. Власть над разумом захватила злость, растерянность приплюсовалась. Получилась отвратительная отупляющая каша. Сёма хотел от неё избавиться и от Клёна избавиться. От того, как он, ёбнутый на голову, захватил, задавил буквально. Хотелось побыстрее освободиться. Потому что ещё секунда и неизвестно, что бы случилось. Только вот что… Что Клён хотел сделать? Почему он пристал? И смотрел ещё так. Будто… Не, он не гей. Не-не-не. Точно не Клён. Он просто любит выёбываться и силу свою проявлять. Режим доминирования включил, не более. Спалил, значит, Сёму, узнал его секрет, поймал в миг слабости и решил этим воспользоваться. Типа на обычном нападении не удалось выехать, то можно подловить на соблазнении. Да какое, нахуй, соблазнение. Прижал. Сначала побил себя Сёминым кулаком, потом погладил его. Дрочку предложил. Неадекват полнейший. Чего он добивается? Довести Сёму до белого каления? Чтобы Сёма о нём, об одном, только и думал? Ведь Клён жить не сможет, пока все о нём, единственном и неотразимом, думать не будут. Пожалуйста — у него получилось. Сёма думает, пытается найти ответы на шквал вопросов, и всё мимо. Единственное более или менее нормальное объяснение — Николай Клёнов, в своей излюбленной манере, хочет поставить в уязвлённое положение, показать, какой он благодетель совестливый, и какой Сёма слабый, никчёмный обижака. Педик, к тому же. И дело не в раскаянии, Клён искренне не вкуривает, в чём проблема. Хочет что-то доказать со своей колокольни. И ладно. Пусть доказывает. Сёма ему продемонстрирует истинное унижение. Такой типичный гетеро Клён будет дрочить другому парню. Да это даже лучше драки. Сёма терпеть не может физическое насилие, а вот дрочку вполне перетерпит. Да и нечего будет терпеть. Стопроцентно ничего не выйдет, ни механически, ни морально. Клён сдастся в позоре, а Сёма успеет насладиться его аморальным видом. Воодушевившись безумной мыслью, Сёма с нетерпением ждёт встречи. И кажется, слишком много часов, и длятся они о-очень долго. Болезненное прокрастинированное окончание субботы. Плохой, дырявый сон. Кучу раз Сёма просыпался с тревожным опаздывающим ощущением. Волнение, как перед сраным экзаменом. Кто кого экзаменует? На кой всё это? А может, ну его нахер? Это же Клён — тот самый типок, из-за которого проблем было выше крыши. Из-за него, в седьмом классе, к Сёме прицепилась кличка «скунс-вонючка». На одной злосчастной перемене всё случилось — Клён проходил мимо, по пути Сёму заметил, тыкнул его в бок — как обычно, то в бок, то в поясницу, то затылок чиркнуть ладонью, — для него такое нормально было. Лыбясь, добавил: «Какие дела, скунсик мой маленький?» Кто-то из одноклассников услышал, подхватил, и понеслось. Гадство. Вонючка. Маленький. И до того кличек было достаточно, поводов — хлебом не корми, но на них Сёма внимания не обращал. А от этой тошно стало нестерпимо. Запомнилась, въелась. Сёма потом надраивался в душе по три раза на дню, как бы и себе и другим доказать, что он не воняет. И плечи пошире раздвигал, спину держал ровно, показывая, что он никакой не маленький. Не-не-не, после всего пережитого дерьмеца, Сёма не отступится. Пусть этот придурок провалится. Под землю. Пошёл он в жопу, этот Клён. Он должен опозориться. Он не сможет с достоинством обещанное выполнить. Он только на словах Лев Толстой, а на деле… Нет, он не сможет. Постыдится, опротивится и отчалит. Больше не будет попадаться на глаза. Вот как Паша. Неудавшийся туалетный любовничек. С ним Сёма случайно сталкивается на кухне. Пересекаются взглядами — у Паши вороватый, у Сёмы внимательный. И ничего. Никаких эмоциональных всплесков нет. По пьяни — не считается. Спутанно и размазано. Сёма и не помнит, как они к этому пришли и кто стал инициатором. Паша едва знакомый человек — тоже первокурсник, с одного потока. Симпатичный, в принципе, нормальный. Худенький, низкорослый, слегка манерный парень. Точно не из тех, на кого Сёма мог бы запасть, но тогда всё стихийно закрутилось, под алкашкой, на первобытном порыве. Засосались, рванули в кабинку. Дальше Сёма помнит приятное что-то, мокрое, а потом резко — вспышкой — озадаченное лицо Клёна, его улыбка, ослепительно-белая в тусклом туалетном освещении. Его поглаживания по спине тяжёлой ладонью. Клён и здесь успел всё испортить. Сбить удовольствие. Вклинился куда не следует. Скорее всего, не окажись он в туалете, Сёма ощущал бы с Пашей хоть малейшую близость. Всё-таки не каждый день ему отсасывают. Это вообще случилось впервые в жизни. И так убого обломаться. Ничего не запомнить, не распробовать нормально. Обидно невозможно. А Паше стыдно и стрёмно. Перекинувшись парой формальных фраз, он, потупившись, сбегает с кухни. Сёма с облегчением выдыхает. Ему бы не очень хотелось сейчас копошиться в этом инциденте. Есть проблемка и посерьёзнее, и её уже не прикрыть опьянением. До назначенного времени Сёма сидит в напряжении. Его потряхивает. Одна мантра в голове: «Надо перетерпеть. Сделать, и забыть. Избавиться». Периодически к мыслям добавляется зудящее: «Отомстить». Ничего хорошего оно не несёт, но Сёма не собирается позыв откидывать, потому что он придаёт злющей смелости. Саид уходит по делам, как и предупреждал заранее. Ненадолго. У Сёмы эхом в ушах слова: «Тебе же не надо надолго». Клён считает, что Сёме надо. Считает, что Сёма скорострел. Унизительно. Что ж, Сёма готов к переубеждению. Кончать он не собирается, да и начинать тоже. Всё закончится в самом начале. Переваливает за шесть. Одна минута. Вторая. Третья. Четверть часа. Когда Клён наконец объявляется, стучась громко и не дожидаясь разрешения, заваливается в комнату, Сёма дико сердитый, но виду не подаёт. И не поворачивается в сторону вошедшего, увлечённо прилипнув к телефону. Он сначала хотел за стол сесть, за ноут, типа дофига занят, но отвлёкся, уложился на кровати. Минуты считал, блин. Бесцеремонный Клён с ходу плюхается рядом. Зачёсывает пятернёй угольно-чёрные волосы. На вид пряди липкие, намазанные укладочным средством, и всё равно не укладываются. Лицо чуть влажное и розоватое, будто после пробежки. — Сорян. Задержался. Надеюсь, ты тут не заскучал без меня? — лыбится во все тридцать два. — Ага, места себе не находил, — фыркает Сёма, неспешно убирая телефон, а сам думает: «Что я несу?» Мог бы сказать, что забыл о уговоре и вообще не понимает, на кой Клён припёрся. К чему глупый сарказм, который очень уж близок к палевной правде. За окном пасмурно, в комнате неуместно темновато — осень совсем не солнечная в этом году. Надо было шторы распахнуть или свет включить, чтобы ни намёка на интимную обстановку, чтобы прям всё неловко и уродливо было. Сёма ругает себя за недальновидность, но не бежать же к рубильнику. Это воспримется за смущение и страх. Ни хрена. Сёма спокойно и прямо смотрит на раздражителя, хмыкает. — Ты пришёл, серьёзно? — А ты что, передумал? Я ж не переживу, ей богу! У кого-то очень хорошее настроение. Весело ему. Издевается. Уверен, что Сёма заднюю первым даст. Как бы не так. — Да не. Вот, пожалуйста. Я полностью в твоём распоряжении, — равнодушно пожимает плечами Сёма, спускает ноги, откидывается спиной на стену. Поза провокационная, свободно расслабленная. Клён задумчиво оглядывает усевшееся перед ним тело, задерживается на ногах на пару секунд, затем осторожно кладёт руку Сёме на бедро, царапает декоративные шовчики. Это так нелепо. — Классные джинсы. Где брал? — звучит неожиданный вопрос. — Бля-я, какой же ты… — Сёма не выдерживает, в бешенстве дёргается, но его прибивает ладонью в грудь обратно к стене. — Лан. Я шучу. Спокойно, — Клён улыбается, закидывает ногу на Сёмино колено, не давая возможности сбежать, поворачивается боком поудобнее. От его неправильных прикосновений и от всей ситуации в целом Сёму колошматит не по-детски. Он глубоко вздыхает, впивается в покрывало. Успокоиться. Успокоиться. Не реагировать. Сложно нереально, потому что Клён близко. Очень. Он — горячее. Он — тяжёлое. Он — это он. Здесь. Самоуверенный, непреклонный. Не способный испытывать смущение абсолютно. Правой рукой ведёт от груди вниз, к предательски волнующемуся животу. — За-чем? Зачем тебе это? Ты же не по парням, — заикаясь выговаривает Сёма. — А откуда ты знаешь? Я не знаю точно, а ты знаешь? — крупные, покрытые сухими трещинками пальцы достигают поясной зоны, подцепляют верхнюю пуговичку ширинки. — Выходит, ты поэкспериментировать на мне решил? Думаешь, если я гей, то мне пофигу с каким мужиком? — Чё? Нет… Ты что, дурила, забыл? — одна пуговичка расстегивается медленно, за ней вторая. — У нас тут акция по восстановлению справедливости. — При чём тут вообще справедливость… — Сёма горестно смотрит на показавшийся треугольник своих чёрных боксеров и на то, насколько рядышком проскальзывают чужие пальцы. Не спешат. Открывают ширинку полностью, дразня играются с пуговицами, то прокручивают их, то свободную полосу ширинки теребят. — Преступление и наказание, сечёшь? Зуб за зуб. Я ведь тебя обидел и должен искупить вину, — выждав минуту, Клён кладёт ладонь на трусы, сминает мягкий бугорок. — Ты ничего не должен, — морщится Сёма. — И так дела не делаются. У него в животе бам-бам-бам, и вибрация отдаёт в пах. Тепло уверенной Клёновой руки, на удивление, приятно, а не должно. Не должно, блядь. — А как делаются? Я не специалист, подскажешь, если что не так? — с наивностью, а лапа продолжает по-хозяйски наглаживать член через трусы. — Я ничьих питонов не душил, кроме своего, а он у меня не особо прихотливый. Обычно я люблю жёстко, но со смазкой, чтобы влажно. Люблю, когда влажно. У тебя есть смазка? — Господи, какой же это бред… — Ладно-ладно, нет - так нет, в другой раз принесу. Сёма вздрагивает, поворачивает голову к Клёну. — В другой раз? — Шучу. Тише. Спокойнее, — голос бархатный, улыбка лёгкая, рука ловкая, под резинку забирается. Не-не-не. Это как-то быстро и далеко всё заходит. Сёма не хотел, не собирался, но… тепло. Пальцы, на первый взгляд, сухие, но… ласковые. Обхватывают член, вытаскивают наружу. Сука, изменщик, Иуда, привстал и продолжает вставать прямо в чужой руке. Ебучие гормоны, не выплеснутые. У Сёмы щёки и лоб вспыхивают. Он мигом отворачивается, ещё сильнее терзает ногтями покрывало. — О как… А я представлял у тебя поменьше размерчик, — слышит ухо, до носа доносится волна сладко-жевачкового дыхания, смешанная с остаточным сигаретным. Представлял? Когда? На хрена? Сёме невыносимо любопытно. И стыдно. Стыдно пиздец. Чуть раньше он, возможно, и возмутился бы, а сейчас не в состоянии говорить и что-то спрашивать. Член не даёт думать. Он под Клёновым, мягко растекающимся воздействием. Тянет, поддаётся ласке, набирает пульсирующее возбуждение. — Хотя чё я удивляюсь, — продолжает Клён тихо, — ты красивый. В тебе всё красивое. Брешет. Сарказмирует. Это он умеет… и орудовать членом умеет тоже. Трогает с нужным нажимом, оттягивает крайнюю плоть, затем обратно, с массированием у головки. Сёма шумно выдыхает. — А шустро ты… Уже течёшь, — растирая выступившую каплю смазки большим пальцем, говорит Клён. На мгновение рука отстраняется. Сёма растерянно поворачивается и видит розовый кончик языка. Палец, скользнувший по нему. — Ты ч-чё творишь? С ума сошёл? — Немного, — блестят клыки. Клён смачно облизывает свои пальцы и возвращается обратно к члену. Перебор-перебор. Ебись оно всё конём… Как пошло. Горячо. Липко. Плотно прилегающее. Плотно двигающееся. Сёма невольно закатывает глаза, таз подается навстречу. Клён, заметив это, воспринимает за ответный сигнал, почти наваливается торсом на бочину. Носом тычется Сёме в волосы, проводит по правому уху, несколько раз. Шурх-шурх, с придыханием. Щекотно. Мурашечно. — Постонешь для меня? — шепчет. У Сёмы голова кругом идёт, температура подскочила, давление, безумие. Еле-еле в руках удаётся удерживаться. Он отстраняет голову подальше от источника мурашек и тут же вздрагивает, потому что Клён крепче сдавливает член, проворачивает и ускоряется. — Нет? Всё ещё нет? Хм… А так? Слегка прохладное, влажное дотрагивается до шеи. Зря Сёма отвернулся, открыл самое беззащитное место. Да-да-да. То есть не-не-не. Не туда. Только не шею. Это огонь на поражение. Разум полномочия складывает: «Сёмка, ты как знаешь, а я пошёл, развлекайся!» И тело поддаётся, расслабляется. Клён жадно присасывается к чувствительной коже. Причмокивает, прикусывает, вбирает участок, на котором у Сёмы больше заметна реакция — мучительно-удовольственное шипение. Немного больно, клыки вносят определённую остроту, а губы с языком извиняются нежно. Непонятно, на чём конкретно надо сосредотачиваться. И внизу, и наверху жаром, накатывает и накатывает. Двигается и двигается. Сёма тоже невольно двигается, как бы навстречу. Сопротивления уже никакого. Хуй с ним со всем. Хорошо. О-очень. Клён поглощает. Как он это делает, с ума свихнуться. Его бедро, давящее на ногу, как раскалённое полено. Его тело идеально впечатанное. Рука идеально подходящая, лучше, чем своя собственная. Намного, блядь, лучше. Сдерживаться невозможно, легче сдохнуть. У Сёмы вырывается не совсем стон, скорее постанывание. И дрожь. Размазывающиеся яркие цвета перед глазами. Откидывает, возвращает обратно маятником с облегчением. На смявшийся низ футболки брызги. По пальцам стекает. Они, сбавив нажим, выдавливают плавно всё до последней капли. Тянущая тяжесть отлипает от шеи. Клён набирает воздух полной грудью. Задохнулся сам. Лучше бы задохнулся… — Говорил же — ненадолго… Ну чё, мы квиты? — Клён пытается поймать Сёмин притуплённый оргазмом взгляд. Скажи, что да. Скажи, что да. И всё закончится навсегда. — Нет, — отвечает твёрдо Сёма, брезгливо утирая шею от слюнявого следа. На лице Клёна секундное замешательство, затем улыбка. Очень белая на фоне покрасневших припухлых губ.***
Пиздец. Сёма разглядывает бордовые пятна в отражении. Тыкает в них пальцем. Следы стыда. Ужасные, ненужные. То ли небрежно-неумелые, то ли специально-хозяйские. Никак к ним не привыкнуть. И справа, и слева, и уже к ключицам добрались эти наглые размазанные кружочки. Три раза. Три, сука, раза нападали губы Клёна на несчастную шею. Три, сука, раза, его рука наглая выжимала охуительный оргазм. Воскресенье, вторник и среду, в общем числе. По одной и той же схеме — вечером, теперь после пар. Во вторник Саид где-то задержался, можно было снова развалиться на кровати, а в среду уже такой свободной возможности не представилось. Клён как-то сумел отследить, пока Саид в душ отходил, и прискакал. Даже не разговаривал, не шутил, накинулся с лёту, развернул к стенке, стоя, облапал Сёму, под футболку забрался, член его вытащил и давай наяривать. Пиздец. Да как это выходит-то так… Сёма не понимает ни-че-го. Сумасшествие. Удовольствие. Клён. Извинения? Уговор? Месть? Какой мотив у происходящего? Сёма забыл, потерял смысл. Ему примитивно хорошо. Ему хочется. По извилинам течёт кленовое, приторное, вязкое. Сёму засасывает, и буквально, и фигурально. На лекциях он сидит и представляет Клёна, с его этими ручищами нахальными и горящими демоническим глазищами. И улыбкой довольной, самоуверенной. Странно. Скажи Сёме кто-нибудь, что за первые месяцы учёбы у него случится и первый, пусть не очень-то полноценный, но минет, и марафон хэнд-джоба, и это всё будет от разных людей. Нет, не поверил бы. Поверить в происходящее трудно. Воодушевляет потрясающе, лестно, конечно же, но надо бы заканчивать и выкинуть глупости из головы, учёбой заняться. Не может же лафа продолжаться вечно. Клён спросил в конце: «Всё окей?» И снова, и снова нелепейшее: «Сейчас расквитались?» Что бы оно, проклятое, ни значило. А Сёма упирался рогом, дерзил пуще прежнего, цыкал, типа нет. А что нет? Обиды же нет, вроде бы… Кроме желания ничего больше нет. «Ещё разок можно. Ещё. Ещё. Немного. Хочу», — такое в голове не выговариваемое, потому что хотеть Клёна невозможно. Для него это игра. Соревнование или вроде того. Влад говорил, что Клён по трупам пойдёт, но своего добьётся. Как-то он чуть с учителем в школе не подрался за тройку, доказывал нечестность оценки. Он такой. Ему необходимо быть лучшим, безупречным. Он же, блин, первый парень на деревне. Если услышит: «Коля, хватит. Неважно, правда. Я тебя простил, хотя и не за что, по сути». Закончится всё. Клён поставит галочку, повесит в мысленные чертоги очередную медальку и, скорее всего, отстанет по-настоящему. А уже не шибко хочется, потому что… как бы… приятно? Слишком приятно? Несправедливо приятно? А Клёну нет. Вряд ли ему реально нравится дрочить Сёме, не получая ничего взамен. Только кислую мину по окончании. Сёма так сильно старается не выдавать истинных чувств, Оскар по нему плачет — вчера ляпнул, что было так себе, а ноги подкашивались, внутри трясло. Что-то ломалось там, или уже сломалось, а признаться нельзя. Уничижительно и противно. Получится, что Сёма проиграл. Скрыв засосы воротом водолазки, он идёт на пары. Думает: «Засосы есть, а поцелуев нет». И не будет. Клён к губам не приближается намеренно. Поцелуи в губы — это действие где-то далеко за чертой его игры. Да и не гей Клён, би, максимум, или всему виной свободная нравственность. Непонятно. Страстность его действий, в принципе, по темпераменту объяснима. То, что он шею лобызает, шариться руками под одеждой стал, соски трогать — так это для возбуждения Сёмы. Сам-то он не возбуждается физически. Сёма вчера задницу оттопыривал, пытался потереться о Клёна, как бы проверить, присутствует ли подъём в определённой области. Чисто из научного интереса. Не то чтобы хотелось на его член насадиться… Да кого Сёма обманывает… Хотелось бы. И потрогать в ответ хотелось. Узнать Клёна получше. Что у него? Как он? Какой он? Не только его руки. Весь он. Он неоднозначный. Местами грубоватый, властный, а местами невероятно ласковый и осторожный. Озабоченный. Горячий. В сексе он, стопроцентно, хорош. Он — совершенно другое представление Клёнова Николая, того придурошного, доёбистого Владовского друга. Раньше их обоих, да и компанию старшаков, Сёма воспринимал злом во плоти, а этот Клён — приятный, лёгкий, притягательный. Другой. Сёму внезапно озарением накрывает — неужели запал? На Клёна? На него. Господи, помилуй. И что делать? Поговорить? Спасаться? Или ещё немного понаслаждаться, а потом поговорить? Или потрахаться нормально, а потом говорить? В какой момент Клёну надоест? Когда он, тупая башка, наконец-то поймёт и остановится? Или не остановится…***
Лена прикладывает палец к пухлым губам. Улыбается с миленькой хитрецой. Только что с Настей и Игорьком попрощались — ребятки на свиданку двинули, на кинчик вечерний, и у Лены тут же наметился недвусмысленный план. Комната свободна, чего добру пропадать. — Зайдёшь? Небольшой ступор. Клён не знает, что ответить. Две недели Лена не проявляла подобных желаний, к тому же с каким-то чуваком её видели, и подстёрлось, подзабылось, появились некоторые интересные новшества. И не только в виде Сёмы. Алёнка Сливина из группы, девочка высший класс, тоже стала виться. На тусу в субботу позвала. Клён, в принципе, не прочь был бы и по изученным Лениным просторам прогуляться, чисто физически. У него недотрах, спермотоксикоз нестерпимый, напряжение колоколом звенит. За эту неделю его тело заметно взбунтовалось. Можно было бы слить лишнюю энергию, но как-то гнусно использовать для этого Ленку. Она всё-таки девушка здоровская, не заслужила того, чтобы сексом с ней занимались поскольку-постольку и думали в процессе о другом человеке. О парне тем более. А Клён будет. У него вся хотелка огромной неоновой стрелкой указывает в противоположную, радужную сторону. Как бы не расстроить, не обидеть подругу. Что бы эдакого отмазочного придумать… Клён морщится и трёт лоб, быстро выдумывает чушню. — Бля-я, Ленусик, я бы с удовольствием, но мне надо проект подготовить по спичрайтингу. Меня, как активиста, зарядили, сама понимаешь… Она не понимает, потому что на управлении персоналом, но кивает с плохо скрываемым разочарованием. После — лёгкая неловкость и расхождение по своим углам. У Клёна необъяснимое чувство, будто он чуть на измену не решился и хочется поделиться торжественно. Хочется Сёме сказать: «Родной, я ради тебя такую красотку отшил! А ты…» А он всё телится. Нравится ему придуриваться, строить из себя холодного мстителя. Несмотря на то, что это явно перетекает во что-то большее. Клён прекрасно чувствует. В среду он влетел к Сёме и увидел его взволнованную, ожидающую физиономию. Ждал, Сёмка, ждал, милый. Хотел. У него мгновенно встал, стоило лишь его у стеночки расплющить. Пиздатенько это, необычно и весело, как в вихре конфетти, как на американских горках, ловить тот самый момент, когда Сёму уносит, руководить этим процессом. Клён в паровоз превращается, гонит и гонит с одной целью — услышать бы охуитительные постанывания. Ничего более возбуждающего он в жизни не слышал. С девушками иначе. У них стоны — само собой разумеющееся. Девушки априори мягче, нежнее, отзывчивее. В то же время, по ним не всегда ясно на какой они стадии, насколько далеко до финиша и достигли ли они его вообще. А с Сёмой всё очевидно, как на ладони. Сперва его, деревянного, надо тормошить, с силой смять, и тогда искры разлетаться начинают, адское пекло позавидует. От малейшей искорки Клён загорается и горит. Он едва себя контролировал, отстранялся, когда Сёма сильно выгибался. Его маленькая упругая задница в потрясных узких джинсах — оказывается, отдельный инструмент воспламенения. Клён раньше не замечал и не задумывался, а сейчас почувствовал, понял — моё, хочу. Но шлагбаум стоит, забор с колючей проволокой, табличка: «Запрещено». Изначальный разговор про дрочку шёл, а не про секс. Нельзя же правила игры отменять. Брать просто и трахаться. Приличия должны соблюдаться. Клён даже мыслишку дикую допустил, а не предложить ли себя Сёме. Пусть тот подоминирует, раз такая пьянка, попробует, закроет эту идиотскую тему с прошлыми обидами и желанием Клёна в лужу носом тыкнуть, перейдёт порог, облегчит душу. А там уже можно будет дальше развлекаться, как нормальные люди. Как ещё иначе его заставить отступиться от глупой игры? Клёну скоро наскучит. Ему сейчас надо. Тянет, зовёт. Он никогда такой заметной тяги к особям своего пола не отслеживал, а тут прямо подбрасывает. В Сёму словно магнит вживлён. Это что-то совершенно новое, а Клён любит всё новое. И красивое. Клёну надо. Он подрывается на третий, к знакомой двери. — Саид, здарова! Семён, выйди, почирикаем… В ответ непроницаемая мина, серые блестящие глаза, мгновенье раздумываний — выходить или нахуй послать, но выходит. В конце коридора у окна останавливаются. Хочется Сёму на подоконник закинуть, штаники хлопковые сдёрнуть, ноги раздвинуть — у Клёна настоящий озверин. Ему близко находиться с Сёмой тяжко. Как он пахнет — древесным, уютным — слюнки текут. Как он выглядит — настороженно, напряжённо. Глядит исподлобья, будто ожидает подножки. Клён тут же тактику меняет на суетливо-растерянную. — Слушай, Сёмка. Я тут подумал… Мне кажется, надо что-то делать… А то, знаешь, меня совесть мучает, я ебал. — Да быть не может, — равнодушно. — Да-да… Бля. Тупо и бессмысленно это всё растянулось, детсад какой-то, ты так не считаешь? Короче, чё ты насчёт тяжелой артиллерии скажешь? Прядка каштановых волос лезет в глаз, Сёма убирает её за ухо, глаза отводит задумчиво. Клён не даёт ему времени отказаться. — Давай ща. У меня. Подготовишься, окей? Ну ты понял… — из расположенной комнаты кто-то выходит, и Клён отвлекается, пожимая знакомому руку. В конце предложения должно было быть абстрактное: «Окончательно. Расставим точки над i», но Сёме не нужно продолжения, объяснений и мотивации. Говорит: «Хорошо. Через десять минут буду», уходит, а Клён его ждать к себе в комнату отправляется. Между ними хаотичность и спешка в традицию превращается. Что понял там Сёма у себя в головушке, интересно? Почему не отказался… Мог бы взбелениться на предложение подготовиться. Притвориться, что не догнал, о чём эти речи косноязычные и сумбурные. Нет же — он точно понял. Клён уверен. Поебаться — не так уж сложно, и какая разница с кем. В горизонтальном положении все равны. Все желают покайфовать. После секса обычно стираются границы. Переступаешь черту — освобождаешься. А Клёну жизненно необходимо освободиться. Взять. Попробовать. С Сёмкой Лаврентьевым, братишкой Влада. Кому скажи из лиц прошлого — не поверят. Или поверят, скажут: «Да, ты же всегда к нему симпатию проявлял». Клён оправдания не найдёт. Да. Сёма всегда был особенным. Раньше иначе, теперь так. Спустя минут десять-пятнадцать, когда Сёма наконец-то показывается на пороге, у Клёна в голове мешанина дичайшая, тело на взводе, само, молнией, стартует, на встречу желаемому летит. На защёлку замок, руками в талию крепко, к себе со всей силы. Секунда — прямой взгляд, глаза безумные в глаза тревожные. — Хочу тебя, — Клён облизывает губы, щекой отклоняет Сёмину голову и к облюбованной шее присасывается. Не помня, когда ещё так сильно хотелось. Целовать. Целовать. Дышать его свеже-лесным, колдовским. Так, наверное, пахнут ведьмы, заманивающие путников в лесную чащу и забирающие у них душу. Это наркотическое зелье. Дым костра. Что-то тяжёлое, цепкое. Сёмино бешеное сердцебиение ощущается грудью. На вкус он, на удивление, не терпкий, как на запах, а сладковато-сливочный. Бархатистый. Языку уютно. Он высчитывает собственные метки. Ладони в тот же миг забираются под футболку, в рёбра жёстко вжимаются — Сёма невольно кряхтит, но не сопротивляется, не отталкивает, ни слова не говорит. Его тело легко поддаётся на все манипуляции — кинуть на койку, с грациозным разлётом тапочек, стянуть быстро одежду, сверху, снизу. Клёну нужен каждый кусочек открывшейся пятнистой кожи. Где-то участки, словно топлёное молоко, а где-то, в основном на сгибах, белые. Прикольно. Миленько. Клён и не знал, что на всей поверхности Сёмы такая пятнистость. И не сказать, что это заболевание. Какое — Клён забыл название. Кожа почти безволосая, восприимчивая, проявляет каждое касание розовыми разводами. Губы прилипают хаотично, доходят до вставшего блёклого крошечного соска, засасывают — слышится тихий стон. По привычке, Клён пытается пожмякать сиськи, а их нет. Плоско и твёрдо всё. И живот тугой, жмущийся к позвоночнику. Губы Клёна его расцеловывают. Ладонь накрывает стоящий штыком член, поглаживает от основания яичек до головки плашмя. Влажновато — Сёма в душ успел забежать. А вот выбрился он гладко заранее. Знал, что всё к этому приведёт, скромничек хренов. Клён с интересом разглядывает чужое мужское достоинство вблизи, трогает, ласкает. Ещё со школы возникали желания на эту тему. Запретные, манящие, но уносимые подальше на подкорку влечением к девушкам. Возможностей так и не представилось точно разобраться, а тут Сёма — не ждали? Вот он я. Прекрасный. И легко с ним, естественно, не противно. Клён его тело будто всю жизнь знает. Каждую неровную границу светлых кожных пятен в паху — и сюда тоже солнечные блики добрались. Одной рукой стянув с себя футболку, другой Клён тянется до тумбочки за смазкой и резинкой. — У тебя уже было? — уточняет на всякий случай. — Да, — Сёма приподнимается на локтях. — Давай лучше я на живот перевернусь. Какой он. Спокойный, знающий. Переворачивается ловко, подкладывая подушку вниз, чтобы повыше таз поднялся. У Клёна от этого манёвра мышцы во всём теле напрягаются, и самая главная мышца оттягивает треники острым углом. Ухватившись за открывшуюся взору задницу, Клён тычется в неё стояком. Дразнится. Мнёт ягодицы, раздвигает, любуясь приятной, бледно-розовой полосой и крошечной дыркой. — Значит, ты у нас умелый парень. Интересненько… И с кем? Точнее, кто тебя трахал? — А есть разница? — фыркает Сёма недовольно. Смазка с некрасивым пузырящимся звуком щедро выдавливается на пальцы. Чтобы не запачкать новенькое пошловато-красное постельное белье, Клён спешно прикладывается к промежности, размазывает, задерживаясь подушечкой среднего пальца на напряжённом анусе. Сёма вздрагивает, но не зажимается. — Ну как сказать… В идеале, я хотел бы быть твоим первым мужчиной. Прикинь, как было бы интересно… — Ничего интересного. Скорее иронично, потому что первым у тебя буду я, — умудряется язвить, но Клён тут же пресекает эти вольности, прокручивающим движением вводит палец. — Всё-то ты знаешь… Ну чё? Нормально? — неуверенный кивок в ответ, Сёма поджимает руки к торсу, явно старается расслабиться. Свободной рукой Клён успокаивающе поглаживает его по спине, массирует ямочки на пояснице. Анальные развлечения не впервые с ним происходят, экспериментировал с девушками, что скрывать, но особых впечатлений это не вызывало, больше сложностей. А сейчас голова подкруживается от предвкушения. Сейчас совсем другие ощущения. И тепло внутри, кажется другое. Непроизвольные сокращения ануса приятны пальцу, напоминают подсасывания. Он уже глубоко зашёл, двигается, тянет тугие стенки, находит простату без труда, любознательный Клён и у себя её находил, представляет прекрасно, что надо делать. Не торопясь, с осторожностью. Вперёд-назад. Глубокие вдохи, свои и Сёмины, почти одинаковые, в ритм движения пальца. — Хорошо? Вот здесь, да? Чуть-чуть. Да, Сём? Он тоже так делал? Ноги автоматически раздвигаются пошире, кровать узкая, и Сёме приходится свесить правую вниз. — А ты что, — произносит он тихо в собранный под собой одеяльный комок, — ревнуешь, Николай? — Я? Да ну не, чё мне ревновать. Я за свободные отношения, — по старым отработанным методам Клён подставляет безымянный палец, медленно проталкивает его к среднему собрату, складывая их внутри крест-накрест. — Не переживай, — шумно сглатывает Сёма. — Между нами нет и не будет никаких отношений. Клён нагибается, целует мелкую россыпь пигментных пятнышек на лопатке. Вгоняет пальцы до упора, загибая вниз к отзывчивому местечку. Голая ступня шаркает по полу, пытается убежать — доказывая — оно-оно, именно та точка. Ещё несколько плавных вхождений по такой траектории, и наконец то самое идеальное, слегка болезненное, словно вопросительное «аргх», от которого собственный член готов треники разорвать. Приспустив их, Клён даёт себе немного поблажки, поддрачивая. — А если сейчас не потрахаемся, остановимся, то что будет? — водит головкой по задней части Сёминого обжигающего бедра. Молчит Сёмка, занят судорожным набором воздуха в лёгкие. Пальцы уже входят достаточно хорошо, можно даже развести их в стороны немножко. Усилить нажим на простате. Сёма выстанывает коротко, резво заводит руку назад, вроде хочет оттолкнуть, ищет что-то, бултыхается, а сам только сильнее двигается навстречу. Намёк понят. Клён освобождает размягчённую территорию, напоследок ласково потирая анус, рвёт зубами упаковку от презика. — Ты не ответил, — напоминает, раскатывая латекс по члену. — Тебе обязательно надо сейчас болтать, блин? Давай быстрее. И куда спешит? Вредный. Сердитый. Заведённый. С этого ракурса охуенно развратный. С тонкой талией, как у девушки, но совсем не женственно широкими плечами и выступающими сухими бицепсами. Тепло-молочное на огненно-красном. Жёсткое снаружи, нежнейшее внутри. Бёдра его нетерпеливо елозят на подушке. В заднице блестит. Внизу живота у Клёна ноет. И жарко. Прямо до лихорадочного барабанного жара, особенно, когда Сёма ухватывает себя за ягодицы, оттягивает приглашающе. Такой вид — у-ух. Клён приставляет головку к дырке, не спешит, наяривает круги, вызывая рефлекторную пульсацию. — Сёма? — Заткнись и просто вставь… Сёма, я хочу тебя. Сёма, давай, может, не будем? Вот так не будем на злобном... Сёма, это же ты. У Клёна тяжелое дыхание и странный, несвойственный для себя ступор. Он бы остановился окончательно, если бы… если бы маленькая задница не задвигалась сама, желая насадиться. Члену не прикажешь, хочет войти, раз столь любезно приглашают. Он билет оплатил, затвердел до предела, на остальное ему плевать. Раздвигает мышечный барьер, погружается плотно и натужно. Практически всю работу делает Сёма. Не соврал, умеет. На руках упор держит и сам назад тянется, вбирает в себя. Наверное, ему не больно, по крайней мере, не похоже, что есть какие-то негативные ощущения, в отличие от Клёна. У того же весь спектр от кайфа до невыносимого сожаления. Это как с долгожданным подарком в красивейшей обёртке. Обёртку надо рвать — так задумано, неизбежно это, но не хочется до последнего. Вот уже член почти до конца вошёл, а Клён смотрит и тупит несколько долгих минут. Чуть размазавшись в приятно-физическом, укладывается на Сёму, прижимаясь губами к седьмому позвонку, раскачивается осторожно. — Блядь, Сёмка, за что ты так со мной? — шепчет, целует загривок. Закрывает глаза, погружаясь весь целиком. Проваливается в никуда. Дышать-дышать. Двигаться. Запах под волосами, сзади на шее, как свежий спил дерева, влажноватый, горьковатый. Дурманит. Быстрее. Ну всё. Нахуй. И недавний предательский порыв слабости туда же — нахуй — пф. Ебаться не так уж сложно, главное не останавливаться и ни о чём не думать. Быть в, и нигде больше. В этом весь прикол. Клёна глушит. Он не слышит своих рычащих стонов и Сёминых придавленных, трахает намного смелее и яростнее. Снова поднимается, чтобы взять разбег. С хлопками, с пальцами, впивающимися в ягодицы. Яйца в яйца — непривычно, мягко, но жопка больно твердовата. Клёну разрушить эту твёрдость хочется своими ударами. Он расходится не на шутку, долбит уже со всей силы. Сёмина дрожащая голова окончательно в одеяле спряталась, одни прядки торчат. Схватив их пятернёй, Клён грубо приподнимает затылок, Сёму всего выгибает волной, из горла вырывается не стон, а хрип, и всё. Снова тишина. — Да? Вот так? — Клёна несёт. Реакции никакой нет. Нет тех сладких и долгожданных стонов. А в смысле? Оставив голову в покое, он вцепляется в бедро и, не выходя, переворачивает тело на бок. Сам, в то же время, неуклюже косоебится — слишком резкое движение вышло, как в дурацкой порнухе, да и койка неудобная, узкая. Ноги Сёмины хрен пойми куда деть, угол вхождения не совсем правильный, член вот-вот выскользнет, но разбираться сил нет. Клён продолжает кое-как вбиваться. Замечает мельком — Сёма не возбуждён. Остановиться. Остановиться бы. Спросить всё ли в порядке. Сейчас, сейчас, ещё немножко и Клён приостановится. Пару разочков войдёт и остановится обязательно. Надо лишь посильнее… Здесь хорошо, у головки мышцы плотно кольцом обхватывают. Переполненной физической оболочке нужна разрядка. Таз самопроизвольно ускоряется, по мышцам судорожное от перенапряжения. Надо освободиться. Надо… Секс — это просто, когда нет моральной спутанности. Когда всё кристально ясно — что, зачем, почему. Когда оба участника понимают, нахера они ебутся. Просто член в дырку, от похоти, для простого плотского удовольствия, или всё-таки нечто большее? Физическое желание, оно же, точно дикое животное способно разорвать в клочья. Оно — острый топор, может срубить под корень что-то важное, если потерять осторожность. И страсть здесь ни при чём. Мелкими неловкими толчками Клён продолжает вбиваться, смазано и как-то обрывочно, неполноценно кончает, падает рядом на кровать, вдоль стены. Сёме едва хватает места. Он скукоживается, держась за живот, быстро дышит, не может отдышаться, пошевелиться тоже. Поднимает глаза на Клёна, а у того на лице алая, взгретая до кипятка смесь из: «Заебись, как же хорошо» и «Нихуя себе, меня понесло». Он сам не ожидал от себя такого порыва, сглатывает, облизывает губы, тыльной стороной ладони испарину со лба. Хочет что-то сказать, но мозги до размера кураги иссохли, организм на сперму всю влагу потратил. Глядят друг на друга, как два барана на новые ворота. Близко. Лицо у лица. Выдыхаемый воздух в горячий воздух. Оба глазами по каждой чёрточке, поре, выступу обводят. У Сёмы белки раскраснелись, зрачки расширились, по щеке натёртое розовое пятно. Нижняя губа дрожит, на ней лиловые вмятинки от укусов. Клён на них задумчиво, рука сама тянется, но она, блядь, липковата от смазки… Так и не дотягивается. — Я не сильно? — Нет. — Нормас всё? — Да. — Точно? Давай ща, пять минуточек, и повторим нормально, подольше… Я что-то, это самое… Хз… Сёмины губы растягиваются в кривой ухмылке. Как бы желая скрыть эмоции, он лезет поправить тонкие прядки, застрявшие в длинных ресницах. Клён замечает у корней серебристый просвет. Отросли. Это Сёма. Сёмка Лаврентьев. Полосатый. Всё ещё он, а Клён его так некрасиво выебал только что. Докатился. На пару секунд Сёма задерживается, догадываясь, о чём Клён думает, затем медленно поднимается, ищет на полу штаны. Подколбашивает его заметно, плечи ходуном ходят, будто замёрзли, по спине мурашки табуном бегут. — Да куда ты? Иди ко мне, — Клён пытается дотянуться, но Сёма выкручивается и встаёт. — Ты ж даже не кончил, блин… Сёмка… — Всё по справедливости, Коля. Мы квиты.***
На территории университета много деревьев. На каких-то опала листва, на каких-то она всех оттенков жёлтого и оранжевого. Прохладные солнечные лучи кроны подсвечивают, укладываются на траву. Клён в скверике курительном стоит, у своего корпуса, со своими одногруппниками, тупо залипает на кривой кленовый лист, прилипший к влажному асфальту. Цедит сигаретку. Мимо толпа студентиков идёт, смеются, щебечут. Чуть позади, трое парней — один из них в огненно-красной куртке. Голова не спрятана капюшоном, как обычно, ветерок лёгкий по волосам гуляет. Лицо светлое, чистое поворачивается на секунду, ловя Клёнов взгляд, и обратно, к друзьям, к разговорам. Деловой, свободный, безразличный. А Клён — этот растоптанный листочек. Его не видно, не слышно. До нужных ушей не смогли донестись его ноющее: «Сём, выйди, поговорим… Сём, блядь, я не понимаю, чё случилось. Давай по новой? Давай забудем, попробуем разок снова. Типа без всякой хуйни… Сёма…» Один день, второй, третий. Хрен знает, какая попытка. Усмешка в ответ. Поганый камень на душе. Лучше бы он злился, бесился, ерепенился, а так, каждый проклятый раз, когда Клён перед ним стелился в ощущении абсолютной вины и провала, Сёма лишь пожимал плечами. На третью попытку выяснить отношения он сказал: «Ты серьёзно хочешь говорить о самом худшем сексе в моей жизни? Поверь, твоё эго этого не выдержит». Да, оно не выдержало в ту самую минуту, когда Сёма свалил. Да, что-то пошло хреново, а начиналось всё красиво, ведь правда же? Должно было быть всё охуенно. Что же стряслось? Клён нихуя не понял. Он думал, Сёма объяснить сможет, хотя бы в ненавистной форме, а нет. Сёма превратился в ледяную глыбу. Он вежливо здоровался при встрече, будто ничего и не было, типа никто его не трахал, терпеливо ждал, пока Клён закончит повторять одни и те же оправдания и всё. «Я совершил ошибку. Ты тоже. Ничего страшного. Бывает, Николай, бывает». Не бывает. Вот так не бывает. Чтобы хотелось видеть человека до усрачки. Чтобы хотелось его коснуться, потрясти его, чтобы вылетела эта случившаяся тупая бездушная ебля из воспоминаний. Вернуть бы всё к той шутливой, заигрывающей стадии. Влечению. Удовольствию. Поцелуям в шею. Теперь вообще никакого желания нет. Клён успел с Алёнкой на следующий день после неудачи с Сёмой потрахаться, напившись предварительно, и с Леной на неделе, попозже, скорее вынужденно, доказательно, и оба секса получились нормальными, обычными. Если не считать того, что после Клён себя гандоном чувствовал. Забил потом совсем на мутки эти бессмысленные, в учёбу погрузился, даже на тусовки перестал шастать. Что-то в нём творилось отвратительное, копошилось, но только вот что? Больше месяца прошло. Пора угомониться. Не думать о… Клён невольно смотрит вслед уходящим первакам, видит, как один из чуваков на Сёмины плечи лапу кладёт. Угорают, веселятся, а Клён горит, листья с него слетают под порывом злости. Сёма с кем-то будет. Кто-то будет его. Может, этот хрен с горы. А может, тот Павлик-минетчик. Сёма будет стонать для кого-то другого. Кончать, прижимаясь всем телом. И смотреть своими серыми красивущими глазами. Внимательными, изучающими, будто чего-то ожидающими. При одной мысли об этом у Клёна тошнота, омерзение, ярость. Вроде бывает, отпускает ненадолго, и опять, как сейчас, уносит. Клёну так по началу хотелось наброситься на Сёму, зажать его, чтобы косточки хрустнули, и не отпускать, пусть бьёт, пусть ругается, главное, в руках удержать его, говорить: «Мой, мой, мой, ты мой, только мой», а нельзя. И так нахуевертил, куда уж хуже. Сёма — презрение. Сёма — ноль чувств. Он теперь дальше, чем был за два прошлых года. А чего Клён ожидал? Он только девушкам способен нравиться, потому что у них, у многих, природное расположение к мудакам. Жалеют, блядь, наверное. Взять ту же Лену. Вот что она к Клёну в койку прыгает? Какая ей выгода? Ведь не факт, что оргазм получает. А Алёна что? Втюрилась, видно, постоянно глазки строит на парах, зовёт куда-то, подходит, темы для общения находит. Красивая она нихуёво, тут не поспоришь, но Клён не испытывает ни малейшего к ней влечения. Ничего похожего, как к Сёме. К нему тянуло и тянет. При виде него сердечко ебашит. При воспоминании о его теле член камнем. Клён хочет. Хотя бы поцеловать. Один разок. Блядь. Блядь. Почему он этого так и не сделал, хотя столько было возможностей... Вечером Клён идёт на третий этаж. Не бегом, как предыдущие разы, а неспешно, тяжёлыми ногами. В комнату — тук-тук-тук, дожидаясь разрешения. На кровати справа Саид, обложенный бумагами А4. Сёма за ноутом, поворачивается вполоборота. Не удивлён. Ещё бы. — Слушай, Сём, ты можешь на сек выйти? Срочно. — Я занят, Николай. — Да я быстро. Не боись, не задержу твоё драгоценное время, занятой ты мой. Сёма устало вздыхает. Пару недель назад он заметно раздражался, глаза закатывал, когда Клён чуть ли не через день заходил, а сейчас, видимо, поотвык и успокоился. — Что тебе надо? Говори здесь. Здесь — это при Саиде, который всё время в непонятках и молчаливой неловкости наблюдает их неоднозначные стычки. — Да я выйти могу, пацаны. — Не, Саид. Всё норм. — Да, Саид. Всё норм. Я просто хочу твоему соседу сказать, что люблю его. — Чё? — кривится Сёма, а Саид почему-то улыбается, похоже воспринимает сказанное за прикол. — Ну это… — Клён чешет щетину. — Короче, неважно. Я всё понял. Границы уважаю, ни на чём не настаиваю, ни к чему не призываю. Ты, Сёмка, достаточно показал мне. Я не дебил. Временами да, но не в такой ситуации. Насильно мил не будешь, как говорится. Больше я лезть к тебе не буду, обещаю, но одну вещь хочу сказать напоследок… — Бля-я, Коля, ну хватит уже… — Сёма поднимается, намереваясь выпроводить доставучего гостя. — Это какое-то издевательство… — бурчит себе под нос. — Я не издеваюсь. Я серьёзно… — Клён тихо, ища взгляд и не находя. — Серьёзно хочу сказать «извини». Извини за обзывательства, за то, что тебя доёбывал. За скунса… тьфу. За полосатого. За эту всю херню. Это тупо было с моей стороны, понимаю. И да, давно, да-да, сто лет прошло, но я тогда тупой был, мозгами не думал. И когда с тобой поебаться захотел, тоже не думал… Членом думал, блядь. Думал отпустит, а не отпустило ж ни хрена… Саид слушает в шоке. Сёма приостанавливается, складывает руки на груди. Глаза ледяные — до костей морозят. Звучат извинения убого, как в комедии второсортной, где сценарий на отъебись писали, но Клён ничего поделать с собой не может. Оно само. — Короче, я просто извиняюсь. Окей? И всё. Ну и за то, что облегчаю совесть себе, любимому, добавлю последнее «извини». Ты снова скажешь, что я эгоист. И будешь прав. Да, я эгоист. И да, мне… кхм… неприятно, что ты меня отшил, но чё уж теперь… Ты бы на меня всё равно не посмотрел, потому что ты это ты, а я это я, и мы, это самое, не можем состыковаться, отмотать всё обратно, ясен хуй… Ну вот, в общем, такие дела. Извини, Сёмка. Удачно первую сессию закрыть. Пока. Саид, дружище, тебе тоже пока. Клён машет рукой, на выдохе улыбается широко и выходит. Идёт по коридору, ускоряя шаг. В романтической комедии за спиной должны послышаться спешные шаги, но их нет. И правильно.***
Смешно. Сёма хотел побежать. Первые минуты он пялился на закрытую дверь, не шелохнувшись, а стены уезжали назад — периферийным зрением казалось. Потом он сел на кровать, впившись в край занемевшими пальцами, и так и сидит. Переваривает услышанное. Эгоист, да. Тупо, да. Раздутая драма. Гаденький перепих. Потерявшие оскорбительную силу детские оскорбления. Были ли они настолько ужасны? Несли ли они настолько разрушительный смысл? Дурацкое совпадение. Игра в извинение. Получилось — Сёма добился своего, но вот чего именно? Умник, блин. Отталкивал и отталкивал, упивался растерянностью другого. То за одно цеплялся, то за другое. В тот день, идя к Клёну в комнату, он настроил возвышенных, неожиданно лиричных ожиданий, а потом сам же нагрубил, закрылся, превратил процесс в механические поебушки. Лишь бы оказаться правым, что Клён облажается, и после упиваться собственной правотой. Дурость. Не поцеловал Клён его, видите ли, а у самого Сёмы что, рта нет? Или он только на хамство заточен? На хрена такой вообще целовать? А Клён. Коля. Господи, какой же он. Упрямый. Экспрессивный, назойливый, инфантильный… и несправедливо красивый в вихре эмоций. Пятнами даже пошёл, пока толкал свою тираду. Вены на лбу вздулись, руки в нервный пляс пустились, а в конце улыбочка клыкастая, фантастически легко стирающая всё плохое. Смешной он. Про какую-то любовь выдумал. Манипулятор хренов. Сёма усмехается, извиняется за устроенную сцену перед Саидом. Тот подозрительно поглядывает, сказать что-то не решается, паззл у него, очевидно, сложился, но поверить пока не может. Хотя Сёма и не думал скрываться, сколько уже можно. Почему нельзя сделать так, чтобы всё легко и просто. С Клёном и вообще. Может, поговорить? Сёма встаёт с места, выходит. Напряжённый, но уверенный, как никогда раньше. Поднимается к Клёну на этаж. В его комнату дверь открыта, девушка какая-то и сосед Игорь стоят, ждут, когда Клён куртку накинет, выйти покурить. В зубах у него сигарета зажата. В глазах, при виде Сёмы, абсолютное стеклянное неверие. Встаёт на пороге столбом. — Лан, ребят, идите, ща догоню, — выговаривает медленно. Не ожидал. Это приятно. — Не догонишь, — не соглашается Сёма, стоит друзьям скрыться за углом. К порогу шаг, Клёна толчком в грудь в комнату сильно. Тот аж спотыкается, роняет сигарету, мотает головой, типа не-не-не, только не это. — Класс… Пиздиться будем? Ну окей, давай, Сёмка, давай. С чего начали, на том и закончим. — Хорошая идея, но насилие не по мне. Давай… эм… Лучше я тебе подрочу. Не дожидаясь ответной реакции, не терпя больше ни секунды, Сёма прижимается всем телом к прихуевшему Клёну, впиваясь в его жёсткие плечи. На его щёки щетинистые взгляд. На его губы, на пробежавший по верхней губе кончик языка. Очень прелестно розовый язык, умеющий быть несносно развратным. И острые клыки, умеющие прикусывать такие точки, что кончить хочется сразу. В дыхании ток. В ладони Клёна, прижавшейся к Сёминому лицу, сухое тепло, шершавое, но приятное. Пальцы убирают мешающиеся прядки волос, пропускают через фаланги. Медлят оба. Сейчас спешка не нужна. Сейчас бы им подышать. Прочувствовать. Губы притягиваются, осторожно, невесомо. Дверь открыта, кто-то по коридору проходит, но как-то похуй. Оно само. Ослаблено. В никуда. В пьяность. Во влажную мягкость, без пошлости, вскользь, исследуя плотность губ, соответствие сводимых языков. И почему раньше они этого не сделали, придурошные? Хорошо же. Легко, словно так и надо. — Завтра могу, — Сёма отрывается первым, отступает, слыша приближающиеся голоса. — Во сколько? — В шесть. — Окей. — Подожди, ещё сек, — Клён хватает за руку, прижимает Сёму к себе обратно и уже крепко, властно, головокружаще, как на взлёте аттракциона, целует. Не боится, что их увидят. У него отсутствует стыд напрочь. Типичный Клёнов.