Сити

Я не умею отпускать людей, поэтому моё тело не храм, а кладбище из всех бывших любовей. Саша Время ночи три часа, мы стоим у банкомата. Олежа решил обналичиться, пьяно мурлыкая: «Счастье точно не в деньгах», отсыпая лопату. Целую его в щёчку, так скромно благодаря. Куда сегодня едем — мы никому не скажем. Я не спала неделю, и меня конкретно мажет. Садимся в тачку, ту самую, что ты мне подарил, но без прав. Ты смотришь на дорогу, а я только на тебя. Подключаешь музыку, звучок из девяностых. Мне смешно от совпадений: как я удачно облачена в тусклое платье и ты — в ярком костюме. Сверкаешь улыбкой направо-налево всем, обгоняя всех. Летим с тобой на красный свет, не отвечая на агрессивные сигналы машинок. Что до них? Не они же летят на свидания на скрипах шин любви. Ретро-ресторанчик, все столы разбиты плевочками по залу. Убегаешь в туалет, как только я присаживаюсь на стульчик, что так заботливо ты мне подвинул. Не успеваю зевнуть, как вижу тебя на сценке. — Жить ещё не поздно, умирать так рано. Да неужели, я думал так до этой встречи с тобою? И сейчас чуть боюсь, что когда твою тайну раскрою, утроится грусть. Но ты смогла вырастить виноград там, где цвела полынь. Так устал от игры, и я рад, что иду all-in. Все вокруг хлопают — для светского общества это определенно шоу. Пока я пьяно хихикаю (спасибо каберне совиньон), окрыленный силой любви порхаешь ко мне и становишься на колено. — Дай мне ответ: выйдешь ты за меня или нет? — Да! Ляля (Арина) — Всё считай как ЭВМ. Будь умнее, но не слишком, — учит подружка, пока серые улицы шепчут по стеклу дождём. Уныние поглощает, заглушая речь Сашки. Она, словно тряпичную куклу, тащит по бутикам. Обычный быт девчонок, наверное? Примеряем наряды, пока она щебечет о скорой свадьбе и хвастается кольцом. Мне тяжело понять праздность жизни — так у меня повелось с детства. Но Сашка продолжала вдыхать в меня женственность. Единственное, что у меня закрепилось — она лесбия. Смотря на неё, я испытываю восхищение: девочка-мечта любого мужчины. За ней даже просто наблюдать приятно: мир вокруг рассыпался. Наверное, живи она при Сафо, везде бы мелькало именно её имя, а не богинь. Понятно почему с ней крутится Олег — как не лелеять эту живую мечту, заставляющую испытывать удовольствие одним только взглядом, переплевывая звёзды на небосклоне? Её щебетание успокаивает в миг — о чём бы она не говорила. — А вот и мой мальчик! — Олег выходит из авто, его тут же сбивает с ног Сашка, выцеловывая лицо. Дарит лучики солцна. Вспоминает про меня, оборачиваясь и подзывая к себе. — Ляль, знакомься: мой Олежа. С Олежей мы уже знакомы. Я смотрю в пустое небо и блестки вижу. Иногда гул слышу. Эти явления как сон… Наверное так ощущает себя младенец в люльке с мобилем: первобытный страх, брошенность; и только летучая херь над головой брякает. Может, она упадет. Может, нападет. Где безопасно? Нигде. Рядом никого, рядом только оно — летающая и брякающая херь. Я чувствую как растворяюсь. Это происходит медленно и плавно, пока четыре стены не меняются. Иногда только положение тела в пространстве: перекаты с бока на спину — чтобы не уснуть, наоборот — для обратного. На большее сил нет. От еды стало тошнить, от людей — мигрень, от себя — … Всё вместе. Сон не идёт — в руках теперь книга. Читать под ночником стало привычкой. Окунаясь в мир с головой становится легче. Уголок стола кутает с мир фантазий: только здесь безопасно. Всё, что я знаю о своей жизни, мне кажется, я вычитала из книг. Стук в двери громче дверного звонка. Он пробирается за дверь комнаты, расходясь эхом колокола. Прошлый сон пронизывает мысли: воспоминания перекатыватся, выводя внутри тревогу. Дверь открывается. Мастихин рядом. Тьма пришла за мной. Во мне ребенок, что мешает спать. Крики: «Мы его не оставим». Растёт, как свет, чтобы рождать теней, играя, тянет под кровать. Стук в дверь, из щели слышится приглашение поесть. Я еще с детства почувствовала страшную пропасть. Я почувствовала как умерла бы. Почему я уже в таком возрасте это почувствовала? Обычно в таком возрасте лишь знакомятся с таким феноменом. Почему? Я хотела слиться/потеряться/исчезнуть? Почему эта херь преследует меня с детства? Возможно, это лишь шиза: связывать несвязываемое. Смерть деда после признания становления врачом. Смерть Даши. Как, блять, жить? На той стороне берега нет ничего — девяносто девять процентов. Как и до. Она всегда близко. С какой целью? Меня мучает этот факт. Да, умом я понимаю, что признать пока свою смертность трудно (невозможно). Скорее всего, это связано с оставшимися следами после себя. [Вы] Олег: Подъехал, жду. Колесо страданий делает петлю. На шее. Словно кандалы на запястьях — лифт идет вниз. Прыгаю в светлую ауди, кивком здороваюсь с будущим боссом. Саша при «первой» нашей встрече как-то зареклась, что Олег поможет устроиться на работу: «Будем на перерыве хихикать в подсобке». Работу мне Олег дал. В стрип-баре, правда. — С чёрной киской в этих джунглях, я как будто Маугли, — подмигивает он, направляясь к клубу. — Так, Ляль, всё уже обговорено, просто познакомлю со стаффом. Делать пока особо ничего не надо, но показать себя придётся. Уже на подъезде Олег рассказал мне тонкости по работе с клиентами. Сказал, что на приват не обязательно соглашаться — «Ну ты поняла, типа о чём я». Днём была открыта только часть бара, поэтому мы прошли дальше. — А вот и дети подземелий, — в тренировочном зале было пару дам, да и то, в простой тренировочной одежде. Внимание на себя принял уголочек с нарядами, большинство из которых было в перьях. — Птички, представляю вам пополнение в вашей стайке, — Олег оборачивается, придвигая ближе к себе за талию. — Ляля. — кто-то фыркнул. — Поскольку по правилам бара запрещено представляться настоящим именем — ввиду личной безопасности, нужно придумать псевдоним, схожий с именем. — так я стала Ариной. Олег или «Золотой мальчик» — так звали остальные девочки, дал время окончить тренировку танцовщицам. Решив взять на себя роль ментора в мир блуда, Олег распускает птичек. В пустом зале он садится на пол, спиной облокачиваясь спиной на зеркало. — В зале лишь я и ты, так что станцуй мне что ли, — включает какой-то трек, ожидая. Выходит ужасно: скованность в теле гробит былую пластичность. Ни разу не женственная одежда, ошибки, отражение подчеркивают сюр происходящего. Господи, как же погано. — Ты танцуешь, будто под ногами битое стекло, а не лава, — не останавливая трек, Олег бросает телефон в сторону и идёт в мою сторону. — Тебе нужно отпустить, принять свою женственность. — протягивает руку, беру. Он открывает мне новый мир. Будто проводник в зазеркалье, кружит по залу, открывая что-то новое внутри. Олег ухмыляется, переходя с дикого темпа на легкие па. Шаг за шагом, легкость возубуждает. Краем глаза вижу что мы творим, даже не заметив, как треки сменялись. — Можешь ведь, — отдышавшись, исчезаешь за дверью, оставляя наедине с мыслями. — Может казаться, что ты для всех этих людей обычная зверушка, которую вытащили из клетки и заставили плясать, но на самом деле ты диковинная птица, и люди готовы платить тысячи лишь за то, чтобы была возможность рассмотреть твои перья, — в стаффе натыкаюсь на Олега, не ожидав увидеть его сейчас. Ловлю первый комплимент, чутка смущаясь. Ты лишь бросаешь, что ждешь у черного входа — подбросишь. Как мило. Мы рождаемся недоношенными, недолюбленными. И вырастаем в выродков детей потому, что когда надо было быть ребенком, мы были жалким сгустком. А теперь наверстываем и страдаем. Детские обиды, инфантилизм — всё выплывает оттуда, где нас должно быть больше. Хрупкие, маленькие, несовершенные стремимся к абсолюту. Стремимся к невозможному только потому, что не способны понять свою никчемность в этом мире. Как же это мило. И убого. — Тебе кажется, что твой выбор — страдания. Я в бездну сделал шаг, но вернулся победителем, — Олег решил поздравить с премьерой шоу, пригласив в бар. Мы ловим алко-трип, неся бред на серьёзных щах. — На самом деле ты ребёнок, созидающий миры, чтобы в них заново переродиться. — Спасибо, Олег. Даже не знаю как тебя отблагодарить. — У меня всё ей. Кое-как доехав до своей съемной хаты, продолжаем пир. Вискарь на чёрный день откупорен и разлит по бокалам. Дошли уже до состояния подтирания соплей. Не думаю, что Олег забыл с кем пиздит, просто пытается понять, что же делает не так. Наверное, так братятся. — Мне не нужно, как ей: тачку, свадьбу и детей. Чтобы всё, как у людей. — Да ты сухарь, Оле-ежа. Дамы же любят, когда их ценят, — осушая стакан, давишься. — Кто бы говорил. Вот за тобой ухаживают парни, предлагают отношения? — Со мной напиваются до потери памяти, изменяют своим девушкам и изливают душу, — фыркаешь, указательным пальцем растягивая улыбку на своём лице. — А у меня есть девушка, — тянешь карту, скалясь. — Я лесбиянка, — «бито». — Как забавно получается… Эти игры, недомолвки приводят к чему-то. Люди сами по себе странные. Человек представляется как потенциальный партнер, рекламируя все свои навыки… Это двойственно, учитывая то, что такой человек просто… играется? Это не похоже на игру. Он не осознает чего хочет — у каждого свои тараканы. Такой потерянный и найденный. Просто… Зачем? — Сделай ей предложение и не парься, дурак. Этот пыл и оскал под ногами землю сбивал. Из-за работы редко его вижу, но сегодня выпал шанс. Стук в дверь. — Заходи. В этой панамке он такой забавный, словно грибочек из Марио. Но, этот персонаж точно не второстепенный в игре жизни. Ткнув пальцем в плечо, он «просыпается». — Чего пришел, пиздрюк? — У меня вообще-то имя есть, — обиженный тон смешит Олега. — Да? И какое же из? — У каждого свои тараканы, — молчишь, но невербально зовешь ближе к себе. Плюхаюсь на диван рядом, блёстки и перья треплются и щекочут. Смеряю тебя взглядом, ожидая внимания. Перебираю перья. Жёлтый, чёрный. Чёрный, жёлтый. Два разных человека, которых объединяет цвет. Черно-желтый. Желто-черный. Их выдают головные уборы, их флирт заполняет пространство. За этим забавно наблюдать. Некая игра, в которой только двое — остальное иллюзия. Обе ли пчёлки? Или одно звено — трутень? — Тебе нужна поддержка? — садишься рядом, крутя самокрутку. Пахнет ссаниной, словно в старом подъезде брежневки. Тянешь косячок к моим губам, послушно затягиваясь. Выдыхаю дым сативы тебе в лицо, ты улыбаешься. — Прошлый опыт был каким-то болезненным, — медленный выдох. Может, это все я? — Она была дамочкой довольно… — глоток. смешок. — Скажем так, любила все сбрасывать на тебя даже тогда, когда ты действительно ничего не делала. Может в том и проблема — что я ничего не делала? — Эй, ты все не так понимаешь. — трясет за плечи и гладит по щеке. — Ты и так высказалась, хотя это и было тяжело для тебя. но она этого не поняла. и не захотела понять. — ухмылка. — Хотя и сама давила на тебя, пытаясь изменить тебя так, как ей того хочется. — молчание. Такой проницательный взгляд, что мурашки по коже. — Она уже в прошлом. Так не позволь ей повлиять на твое настоящее. — шепот у самого уха. — Слышишь? не позволь никому сломить себя. Слёзы прокатываются по щекам, пока Олег пытается их впитать носовым платком. Нежно ведёшь по рубцам и расцветающим пятнам на бедрах. Раскопал потаённое, пёс-ищейка. Как рентген, видел насквозь, чувствовал холод между мной и моей лесбией. Вспоминаю-вспоминаю-вспоминаю. Я всё чаще на соревнованиях пропадаю. На танцах у меня особо не было друзей, но были чечики, с которыми разделяли ненависть в быте танцора. Я впервые слышу разочарование от ментора — «Амёба». Я не такая, как надо. Тут моя панкуха вылетает из кукухи. Ментор всё чаще разочаровывается, ничего не говоря. Я не могу рассмотреть свои косяки со стороны в обоих смыслах — он просто молчит и наказывает. Тренировки, конская нагрузка, к которой моё тело не привыкло. Я разочаровываюсь. Пробую сигареты, тусую с Сашкой. Она ближе меня знакомит с понятием «стать разочарованием». Курим, режемся, ловим грустинку. Делаю глупость, ведусь на поводу ментору: он первый бросил мне вызов. Мне казалось, что я взрослая, раз познала невыносимую лёгкость бытия: развод родителей, тотальное непонимание, непризнание. Я хочу быть взрослой и для этого надо доказать свою взрослость. Ты предлагаешь продать моё тело на пачки сигарет, сидр. Я молча беру. Во всех смыслах. Тогда во мне прорастает истинное зерно невыносимости. Это не кайф для меня. В голове всё больше вопросов к себе: почему мне это не нравится? Я неправильная? Об этом узнаёт Шура — наша общая подруга. Потом, наверное, весь класс. Сашка очень понимающая, я проникаюсь эмпатией к ней. Начинаю искренне ненавидеть отражение себя. Порчу общение со всеми. Бросаю танцы. Хожу в театралку, об этом не знают родители. Однажды Шуре надоедает слушать моё нытье, в котором я раскрываю лишь верхушку своих загонов. С её языка сбрасывается: «Нужна ты» — «Кому?». Услышав ответ, бегу в поисках Сашки. Узнаю нечто новое. Любовь. Ни за что, а за сам факт. Но оказалось, думать так — это fuck up. Ты мучила меня надеждами. Я закопалась в себе ещё глубже, чтобы понять — а что со мной не так? Я не находила ответов на вопросов и придумывала проблемы. Гнала себя по кругу лимбы, грани которого сводили ниже — в сам ад. Месяц пролетает, мы снова общаемся как обычно. я спрашиваю что не так, ты плюешь мне — «А разве что-то было?». Идём по кругу. И так мой личный ад раскрывается. Я не жду чуда и не сочиняю мечты. Отобрать сказку у меня могла одна лишь ты. И ты сделала всё это с блеском: водевиль сменяется бурлеском. Он казался мне безграничным. Наше трио трескается между мной и вами. Я снова завожу разговор о нас, ты говоришь, что любишь мальчишку, а ко мне лишь симпатия. Декабрь не помню — от него остались рубцы на предплечье. это однажды увидела мама, но забила. В новый год я ссорюсь с Шурой, ты становишься за нее. Два месяца я варю в себе лже-мысли, подтверждая их твоим поведением. На перемене вы подходите, предлагая мир, дружбу, жвачку. Я с радостью соглашаюсь. но понимаю: как раньше уже не будет. Теперь ты становишься инициатором разговора. Когда я всё утрамбовала в своем торфяном болоте. Ты поджигаешь его… Оно тлеет до сих пор. Я говорю, что это — что-то не то, типа пережила, пока в кухоньке хрущевке играло «I don't wanna be your friend, I wanna kiss your lips». Ты плачешь, я тебя успокаиваю. Ты перестаешь плакать. Ухожу. Как-то сидим вдвоем, слишком близко друг к другу, ты загоняешь нас в неловкое положение. Игра в симс окончилась пожеланием свалить с хаты — «Мама скоро придет» — «Окей». Завожу отношения, выкладывая снимки с фотосессии. Ты ничего не пишешь. Я становлюсь изгоем в классе. Мне уже всё равно: я проникаюсь вселенной другой — Санюты. Она поведала мне свое прошлое, которое сейчас происходит у меня в настоящем. На какое-то время Санюта вдохнула в меня чувство женственности. Но не была она для меня лесбией. Ей была (да и остаешься) ты. Наступает карантин, ты стучишься в директ. Это была поистине теплая весна. Ты даешь мне надежду. Мы говорим по душам. А я готовлю вам подарки. Нахер они не были никому не нужны. Ты даже не пригласила меня на чай — новый подружки не оценят. Одна из них наверное сочувствовала мне, такой жалкой я была. — Я убегал от неё сотни раз, пытаясь просто спокойно сдохнуть, никого никогда не любя. Но всякий раз, ложась спать, я понимаю — завтра опять нас еле разбудит ещё один день, — тревога кутается в плед твоих слов: я не одна такая. — Я тоже, качаясь, еле иду. Вздыхая на ходу. Я догораю, — придавливаешь остатки косяка, — как бычок. — Дивный мир — разговор о косяках под косяком, — ты криво усмехаешься, головой устраиваясь на плече. — А почему ты здесь работаешь? — Да по приколу. — ага, скажи еще, что для души, как те таксисты. — М-м, — тяну в ответ, типа соглашаясь. Ловишь фальш и выпаливаешь: — Я уволюсь скоро. И вообще, не переводи тему, — бьешь по бедру. Боль застилает всё когда-то связное в сером веществе. Рука сжимается, никак не отрезвляет. — Чет ты часто втыкаешь. О чем думаешь? — пытаешься увидеть что-то в глазах, наклоняясь ближе. — Я б в тебя воткнул — тихо, задумчиво для тебя, но у меня красный и свет и «аларм!» внутри. — Что? — Ничего, — в миг отстраняешься будто к краю вселенной, задумчиво рассматривая меня. Тебе так нравятся перья, но ты понимаешь, что это реквизит: я не свободная птица, а её образ. — Чего ты ожидаешь от нашего общения? — зажимаешь с двух сторон, пытливо смотрит в глаза. — А ты чего? — Ну, — взгляд протекает снизу вверх, останавливаясь на губах. — Могу предложить дружбу? — Я на другое и не рассчитывала. После этого разговора он стал намного тактильнее. Мне кажется, что я схожу с ума. — Знаешь, нельзя жить одним человеком. Увы, люди сами доставляют боль, заставляя жить им или ей. Когда любишь всех, не зациклен на одном. Общество само взращивает полиаморов. — Ты предлагаешь слиться мне в трое? — Олег фыркает, криво улыбаясь. Задело. — Ну в общем, — чиркает спичка в затхлой кухне. Собирая волосы, открывается взор на личину. — Следишь за его состоянием, в случае чего, сообщаешь мне. Как ты поняла, он еще не отошёл от исчезновения Саши. Я, — давится дымом. — Я беспокоюсь о нём. Олег нервно тушит сигарету в банку, психуя от дрожащих рук. Ты так волнуешься, что я тебе не помогу? Пытаюсь поддержать, приобнимая рукой со спины за плечо, которая плавно скатывается к дрожащей. Крепко сцепляешь наши руки в замок, я лишь пытаюсь улыбнуться. — Мы же лучшие подружки, Олеж. Как мне тебе отказать? Тем более, знаю и вижу, как он тебе дорог, — деньги не бывают лишними, но здесь больше стоит вопрос о помощи и чести. В чём сложность? Именно — ни в чём. — На улице пасмурно, может, останешься? — ты лишь оглядывается, оставляя лопатник и молча выходишь. Я не смогу остановить тебя, дурачок, как бы ни пыталась. Тело находят утром. Местные каналы ещё не поведали о трагедии в баре любви. Только местное сарафанное радио разнесло по тёмному свету. В официальном канале бара под последним постом уже оставляли комментарии недовольные. [реп певец андрей шизокинезис] Питер, чай, не Англия. Что за потрошитель? [дорожка мусора] атеист сгорит в аду с хуем дьявола во рту [луи-фердинанд сель] нынче гордятся тем, что уничтожили бордели… надо же! закрыли «В гостях у мими»!.. так ведь шлюхи разбежались по всему свету!.. весь мир превратился в один большой Бордель! мы все теперь «В гостях у Мими»!.. [ilovesex666] модеры разбаньте @electro_ded за слово какашка отлетел Пока челядь хихикает над смертью проститутки, один из подписчиков канала в ужасе читает комментарии. Пытаясь найти хоть какую-то более-менее подробную информацию, Слава выдыхает — похуй, сдохла в баре, живём дальше. Ляля (Арина) — Привет, пустишь? — неловко стоять на пороге его квартиры. Как минимум, потому, что от жизни я такого не ждала. Олег познакомил нас при устройстве на работу. Андрей тогда лишь протянул визитку коротко ответил на все мои вопросы: «Что бы ни было — пиши-звони. Разрулим». И сейчас эта визитка привела меня под эту дверь. На духу всё ведаю в красках: как начался вечер, как я отвлеклась на Савелу, как наткнулась на тело Светы. С каждой фразой Андрей всё больше омрачается, вписывая что-то в своем блокноте. Всё не выдерживает, бросает ручку и раскрывает вкус коньяка, что влит всего на два пальца. На мои вопросы, по типу: «Можно тут остаться?», «Что делать?», заторможенно кивает. — Ну и драма ебаная. Наварил Олег хуйни. Будешь творожники? — уже копаясь в холодильнике, Андрей достает из холодильника сырники. Недоуменно смотрит Ляля на блюдо, а потом на Андрея. — Это же сырники, — Андрей лишь разогревает их. — Скушай творожник, сырников не существует, — скромно делится Андрей и слабо улыбается. Проникшись мыслями и идея Андрея, я решила, что нужно рассказать об этом Роме. Как-никак, должен же знать с каким дьяволом ведётся. Устроив вписку на уже старой хате, притягивается всякая нежить. Даже чёртов Олег. Приходится тереться с мутными ребятами. Рома тихо заходит на хату, аккуратно ставит свою кеды на этажерку. Единственный, кстати. Почувствовав мой взгляд, он улыбается, чуть ли не махая ручкой, как ребёночек. Улыбаюсь в ответ. — Ромка! Мне нужно тебе кое-что сказать. Понимаешь, я, — паранойя берёт верх, поэтому я закрываю нас в душном туалете. — Не хотела этого, правда, пойми. — мысли сбивают друг друга. Тяжело смотреть на тебя, дикий стыд пронизывает до ступора. Всё это продолжается пока ты не закуриваешь и на похуях открываешь дверь и, с тлеющей сигаретой, ведешь меня на балкон. Легче. Предлаешь разделить никотин, как когда-то Олег сативу. Ноги не держат, как и плотина психики всплесков эмоций. — Мне не обидно, что со мной так поступили. в это ситуации мне жаль лишь ее. раньше я возмущалась от такой несправедливости и пыхтела: как со мной так могли поступить? — смешок. — Это правда было смешно и наивно. Да, может несправедливо. Но это отходит на второй план. — уставилась в одну точку. — Когда человек уходит, то мы начинаем смотреть на него издалека. Тогда-то и виден он весь целиком. Все его слабости. Все его изъяны. Всё то, чего не замечал раньше. Потому что вы стояли слишком близко друг к другу. — прикрыла глаза и вздохнула. — Как приятно отпускать. Всё веду не с начала — мне хочется, чтобы ты меня понял. И, возможно, простил. Сбиваюсь, когда ловлю твой взгляд. Чувствуя тепло твоего тела, продолжаю: — Ромка, ты же понимаешь, — понимаешь, правда? — Олег не тот, за кого себя выдаёт. Он… Он! — захлебываюсь очередным приступом истерики. Надо быть настороже с друзьями — они скорее предадут, так как легко поддаются зависти. К тому же они быстро становятся баловнями и тиранами. Но, призвав на службу бывшего врага, он будет лояльнее друга, потому что ему есть что доказывать. В самом деле, друзей следует больше опасаться, нежели врагов. Если у вас нет врагов, найдите способ ими обзавестись. — Погоди-погоди, а ты откуда знаешь Олега? — зарываю себя, как личность, в могилу следующей фразой: — Он просил смотреть за тобой и, — смотря под себя, слышу шорох, но тебя не нахожу. — Рома! Постой! — лучше бы ты закрыл это балкон со мной, недели оставил его открытым. Сил хватает только смотреть с балкона на происходящие метания Ромы. Найдя Олега, он что-то ему рычит и зажимает в уголке. Метания, попытки Олега отстранится от Ромы. Копошения. Удар. Рома уходит из комнаты. Догоняю первым Рому на кухню, пытаясь остановить и выслушать. Он толкается в грудь, нанося ментальные удары. — Твоё оружие — слово, ты не полезешь в бой. Не нужна ты мне, понимаешь?! — бьётся бокал, сметённый моим телом со стола. Унижаюсь, пытаясь ухватиться за ноги, но ты проворнее. Стук дверью, Олег оказывается в коридоре, лишь мазнву по мне взглядом. Тошно. Тошнит. Свет раздражает хрусталики, слышится сквозь туман только: — …Точнее, швырять ее в канаву прошлого, — дикий гогот. — Жалость к другим гораздо лучше жалости к себе, — ухмылка. — А к тем, кто тебя бросил — еще слаще, не так ли? — на агрессивные стуки в ответ тишина. Олег всё больше злится. Медленно поднимаюсь, держась за стенку. Стул спасает. Стуки уже раздражают. — Сашенька для тебя словно Герасим: запутала в бадибэг, дружище. Давай, вылезай. не притворяйся трупиком. — слышится скрип двери, но нет шагов. Вакуум уходит, звуки мира возвращаются. Слышится попсовая музычка о любви из зала. Я ненавижу песни про любовь. Желаю смерти всем влюблённым парам. И если слышу вдруг подобное в такси, кричу:

— Переключи это говно ебаное!