„…Итак отпусти нас в пустыню, на три дня пути, чтобы принести жертву Господу, Богу нашему…”
Исход. Глава 5, стих 3
Прошло уже четыре часа с того момента, когда Иту сделал первый шаг из их последнего пристанища на пути к месту, в которое он решил провести Джет, стоило им только встретиться. Может, девчонка и правда не стоила всех этих усилий, как и сказал ему тогда Боло, но Иту все-таки казалось, что это не так. Было что-то в её резвых плясках с саблями, настороженном, но непременно дерзком взгляде, юркой и вороватой походке, звонком голосе, выкрикивающем порой непристойные словечки. Да, в ней была Династия. Та самая, погребенная под грудами обломков, втоптанная в землю железными сапогами ликвидаторов, обращенная в пепел огнем теневых пушек. Это был первый раз, когда тоска по былой Династии сыграла с Иту злую шутку… самый тяжелый, но отнюдь не последний. На пятый час Иту остановился у одинокой, бесформенной глыбы, дабы перевести дыхание и дать телу отдохнуть. Руки гудели несмотря на то, что он вот уже как пятнадцать минут не тащил телегу за оглобли, а ноги то и дело подкашивались, стоило ему хоть немного расслабиться. Нет, затягивать отдых точно не стоило — ему же будет хуже. Взглянув на карту, мужчина не без явного недовольства на бледной физиономии отметил, что преодолел ничтожно малое расстояние. Пять часов из пятидесяти, нет, даже, пожалуй, шестидесяти: такие суровые прогулки порой не снились ему даже в Академии. Запивая безвкусный, серый сухарь набранной в флягу водой, Иту мрачно смотрел то на серые, нависшие над самой землей тучи, то на лежащую в телеге Джет. С тяжелым вздохом поднявшись с пыльного камня у глыбы, то отряхнул походный плащ от серо-рыжего песка и, не закрывая крышку фляги, направился к кочевнице. Приподняв голову пострадавшей, он аккуратно, чтобы не пролить ни капли драгоценного напитка, напоил её и только после этого заткнул флягу за пояс. Несмотря на то, что девушка все еще ни разу не подала признаков бодрствования, её необходимо было регулярно проверять, поить и стараться по возможности «лечить». Последнее Иту решил проводить перед тем, как отправляться на боковую. Он, конечно же, хотел добраться до места назначения как можно скорее, но также прекрасно понимал, что без хоть сколько-нибудь удовлетворительного сна сляжет под телегой не позже, чем на полпути. Последующие часы пути, к счастью, прошли без происшествий, но и, к сожалению, ничего хорошего за это время тоже не произошло: по пути не встретилось ни телеги, ни пеших странников, ни тем более каравана кочевников, к которым можно было бы обратиться за помощью. Вечернюю остановку Иту проводил в компании собственных мыслей, полупустой фляги и кочевницы, безмолвно лежащей на телеге. Кроваво-красный закат, сочащийся последними лучами сквозь сизо-лиловые тучи, он наблюдал в одиночестве, из последних сил волоча телегу поближе к разрушенной смотровой вышке, которую издалека нетрудно было спутать с грудой валунов. В таких развалинах нельзя было ни укрыться от непогоды, ни поживиться, ни как следует переночевать — разве что просто прикорнуть, усевшись в основании одной из рассыпавшихся в прах кирпичных стен. Так и решил сделать Иту, после того, как он накрыл бледной, в холодном, липком поту рукой правый висок в попытках хотя бы немного утихомирить начавшуюся мигрень. Да уж, не самое лучшее решение — после изнурительного затяжного похода заниматься теневым лечением спутницы. Искренне надеясь, что сегодня по их души не явится ни один разбойник и ни одна теневая тварь, вестник провалился в сон, стоило ему только подложить под голову походный мешок. Все-таки, как же приятно было ощутить наконец облегчение от долгожданного отдыха, разливающееся по всему телу вместе со сладкой негой дремоты. Однако желанный сон без сновидений продлился недолго — через неизвестное количество времени перед глазами начали сами собой вырисовываться знакомые силуэты из прошлого: вот серый ковер, под ним гладкий пол с тускло блестящими половицами из сосны, просторное помещение додзё, а перед ним, также сидя на коленях, Боло — его учитель и мучитель, со своей подозрительно мягкой улыбкой и горящим взглядом гениального безумца — кошмар наяву, объявившийся в его кошмарном сне. Боло многозначительно смотрит на левую руку подопечного, обращая на неё и его взгляд тоже. Только сейчас Иту замечает, что она стала намного более мягкой и хрупкой. Значит, здесь он еще совсем юнец… Однако несмотря на это на руке все равно виднеются теневые ожоги. Те, которые, по-хорошему, нужно лечить не только теневой регенерацией и уж точно не методами традиционной медицины. — У опытного Вестника регенерация таких ран отнимает немало времени и сил. Мальчик мой, ты тренируешься под моим крылом уже немало лет. Возможно тебе стоит продемонстрировать, каких высот ты достиг за все это время. В конце-концов, каждый учитель имеет право удостовериться, что его время, силы и опыт не растрачиваются впустую. И Боло был бы не Боло, если бы не посмотрел ему в глаза, нет, в душу, не выдавил еще более доброжелательную улыбку, беря в обе руки его правую ладонь и закрывая ею ожоги на левой руке. Будто бы Иту сам не знал, что делать. Он прекрасно знал, а потому, не желая разочаровывать учителя, тут же принялся за дело: заговорщицки зашептал что-то себе под нос, хмурясь, сопя и потея в попытках залечить хоть миллиметр поврежденных фрагментов руки. Но все тщетно. Несмотря на яркий зеленый свет ауры исцеления, напряженный вид ученика и все затраченные им силы, состояние ожогов не изменилось ни капли; а вот лицо Боло — наоборот — он заметно похолодел, даже помрачнел и, подняв взгляд с рук юноши на его ошарашенную, побелевшую физиономию, медленно, даже лениво, протянул всего три слова. Три слова, которые, однако, окончательно похоронили все надежды парня, сидевшего на сером ковре перед ним. — Какое печальное зрелище… Иту вскакивает на ноги, звучно выдыхая и оглядываясь сначала по сторонам, а затем осматривая свою поврежденную руку. Выглядела та и правда неважно, однако сейчас он был не в том состоянии и не в той ситуации, чтобы доказывать Боло из кошмарного сна, что он вполне способен залечить хотя бы часть этих теневых ожогов. И все же, те слова звучали слишком реально, чтобы быть просто сном. Отряхнув пыль с плаща, мужчина зажег в правой руке слабый огонек теневой энергии, заменивший ему фонарик, и на всякий случай несколько раз обогнул окрестности вышки, не выпуская из вижу место, где стояла телега. Взращенная за последнее недели паранойя вкупе с воспитанной в вестнике чуткостью и настороженностью не давали ему покоя — теперь Иту отчего-то был уверен, что источником того звука, той многозначительной фразы должен был быть не просто его кошмар. Нет. Иту знал Боло. Знал слишком хорошо. Знал, что Боло звучит иначе — с большим давлением и укором. И все же, даже после четвертого пройденного круга, сомнения на душе скитальца практически не перестали беспокоить его разум столь же сильно, сколько и на первом осмотре вышки. Солнце еще даже и не думало вставать из-за горизонта, но несмотря на это решено было выдвигаться в путь: сна не было ни в одном глазу, а мысль о том, что, уснув, он поставит их с Джет жизни под еще большую угрозу, начинала роится в сознании зловредным червячком, стоило вестнику только задуматься о возвращении к нагретому походному мешку. Ну уж нет — мешок займет свое законное место в телеге, а Иту — впереди неё. Как-то Маркус подмечал, что если беспокоен разум, то нужно непременно чем-нибудь занять тело — тогда в голову будет лезть меньше вредных мыслей. Вспоминая умозаключения пропавшего в неизвестность товарища по странствиям, Иту криво ухмыльнулся и с новым, не особо свежими силами взялся за оглобли. Он снова не мог забыть прошлое, но, господи, что только он бы ни отдал сейчас ради задушевной беседы у потрескивающего костра в компании северного вояки, непоседливой принцессы и молчаливой незнакомке, что стала уже своего рода константой всех их путешествий. Да, он будет еще не раз тосковать по былым денькам… В звенящей тишине холодных ночей Пустоши передвигаться было на удивление просто и приятно. Иту не был уверен, был ли тому виной свежий промерзший воздух или же его собственная бодрость после пробуждения, однако до рассвета он шел практически без остановок, размеренно и твердо. На рассвете он все же решил сделать привал, вновь вытаскивая из телеги мешок с припасами. Нужно было подкрепиться и наполнить походную флягу из водой более громоздкого термоса — во время ночной остановки он разделил с кочевницей последние пару глотков воды, что в ней оставались. И снова небо на горизонте из голубовато-серого окрасилось в тяжелые багровые тона. Отчего-то Иту казалось, что раньше таких восходов было значительно меньше. Окна его комнаты в столице Купола как раз выходили на восток: из них можно было наблюдать рассветы любых цветов: от медово-золотистых до нежно-розовых, как цветущие весной сакуры. Кровавые появлялись крайне редко. Вестники были не из тех, кто верил в приметы, считая их не более чем неразумной привычкой династов, но Иту готов был поклясться, в тот роковой день кроваво-алый рассвет точно сулил несчастья каждому из жителей Купола. Когда солнце поднялось выше, а небо, застланное низкими облаками, начало принимать свой привычный скучно-сизый оттенок, вестник продолжил путь, в очередной раз сверившись с картой. Пройдено меньше одной пятой пути. Теперь, глядя на вырисовывающиеся пятна мозолей на руках и практически не заживающий теневой ожог, Иту все больше сомневался в том, что сможет исполнить задуманное. И все-таки, несмотря на все невзгоды сегодняшнего дня были и причины для слабой улыбки — невооруженным взглядом можно было заметить, что самочувствие Джет постепенно улучшалось. Проведя уже третий ритуал лечения, Иту и вовсе стал надеяться на то, что к утру она придет в себя и ему больше не придется тащить на себе эту громоздкую телегу. Однако еще одна беспокойная ночь, сопровождаемая редкими шорохами на безжизненной земле и частыми пробуждениями вестника от очередного кошмара, со своим уходом не принесла ему никаких благих вестей; с физическим состоянием кочевницы все было в порядке, не наблюдалось никаких серьезных повреждений, а все незначительные давно уже были излечены, но она все равно так и не пришла в себя. Беспокойные мысли роем изъедали голову мужчины, пока он всеми силами старался продвинуть телегу хотя бы еще на пару сотен метров вперед. «Рано еще для привала» — говорил он сам себе, с трудом выдыхая и снова налегая на оглобли. За эти несколько дней пути руки его не переставали гудеть ни на секунду, но теперь к этому назойливому чувству прибавилась и жгучая боль. Судя по знакомым ощущениям, он стер пару фаланг в кровь. Такое нередко случалось на тренировках в Академии, но к этому никогда нельзя было привыкнуть. Что сейчас, что десять лет назад это чувство было одинаково неприятно. Тучи сползали все ниже и ниже к земле, хотя, казалось, куда еще. Воздух тяжелел и сгущался, становился душным, как в пустынях на юге Династии — близилась гроза. Однако ни к жаркому полудню, ни к кровавому вечеру она не подоспела. С наступлением темноты зной сменился пронизывающим холодом, отчего пришлось получше укутать Джет и заодно позаимствовать у неё из телеги несколько старых тряпок. Сегодня Иту решил обойтись без лечения вообще — словно его собственный разум кричал ему, прося сохранить на завтрашний путь хоть немного сил.• • •
Забытье. С того момента, как тварь дыхнула на неё своими едкими теневыми испарениями, как половицы с треском рухнули, погребая её под слоем пыли, досок и обломков, все заволокло иссиня-черным туманом. Вот уже сутки она слышала, чувствовала и понимала все, что происходило вокруг неё в реальном мире, но перед глазами стоял все тот же темный туман, будто ей под веки залили саму Бездну, и из-за этой Бездны она не могла ни заговорить, ни пошевелиться, ни как-либо еще подать знак тем, кто был там, за этим барьером непроглядной пустоты. — Какое печальное зрелище… Она тоже слышала эти слова. Тогда еще где-то на краю сознания, как сквозь толщу воды, но слышала, и что-то в глубине души подсказывало ей: это был не Иту. В эту ночь она снова слышала этот голос, теперь уже более четко и ясно. «Куда же делась твоя повязка?», «Друг мой, как же так вышло…?» — ища уловку во всем, как образцовая кочевница, Джет была уверена в том, что слова, произнесенные таинственным незнакомцем с мягким голосом, не были ни на йоту искренними. За почти два месяца жизни на обломках старого мира она познакомилась со многими, но еще никто не был с ней до конца чист и откровенен, даже этот самонадеянный чудак, потащивший её за собой бог знает куда. И вот, задумавшись о понятиях чести, об искренности и доверии, девушка не заметила, как пелена тьмы накатила на неё с новой силой. Сопротивляться было бесполезно: голоса и звуки постепенно тускнели, а чувства притуплялись до тех пор, пока все снова не превратилось в однообразную какофонию звуков, запахов и ощущений — будто из всего этого слепили какой-то странный коктейль и подмешали к непроглядной мгле под веками… Да, пожалуй, ей стоило снова ненадолго «отключиться»…• • •
Иту, в отличие от своей спутницы, такой роскоши, как незапланированный отдых, позволить не мог. Вот уже третий день кряду он упорно тянул вперед телегу, казавшуюся теперь с каждым шагом все более и более тяжелой. За прошлый день он преодолел меньшую часть пути, чем за первый, сегодня же он не мог рассчитывать даже на хоть сколько-нибудь удовлетворительный результат. Уже после первых пяти сотен метров кровавые мозоли на руках вновь напомнили о себе, а к полудню воцарившаяся над Пустошами духота начала настойчиво клонить его к земле, подкашивая и без того ослабевшие ноги. Долгожданный грозовой дождь так и не начался. Иту не был уверен, гремит ли гром тут, снаружи, в недрах облаков, или же только у него в ушах. Он также не был уверен, что все-таки дойдет. Раскат грома. Шаг. Снова рокот в толще тяжелых облаков. Шаг. Ему кажется, что сами небеса, грохоча по всей округе, поднимают его насмех. И снова шаг. По крайней мере, они делают это неспроста — вот, опять рассмеялись. Опять шаг. — Какое… печальное зрелище… Выдыхает изгнанник и, стиснув зубы, сквозь боль и усталость в последний раз налегает на оглобли. Как будто это что-то изменит. Как будто этим актом драматичного геройства он мигом перенесется на десятки километров вперед, во дворик с покосившейся крышей, тенистыми деревцами и журчащим искусственным прудиком по центру. Раскатистый хохот небес был последним, что он слышал. Сознание помутилось, тело вмиг отяжелело, и вот он уже лежал ничком, не слыша, не видя и не ощущая больше ничего, кроме холодной, тянущей вниз пустоты. Рано или поздно она утянет его окончательно — теперь уж не найдется ничего, что могло бы ей помешать. Или нет?• • •
Вновь тихий шелест раздался на пыльной безжизненной земле Пустошей. Вновь голос, который теперь могла еле различить разве что лежащая без сознания кочевница. Однако теперь он был не один. Трое — не меньше. — Хватит с него геройств. Доставьте их в лагерь и окажите всю необходимую помощь. Постарайтесь привести их в себя до моего возвращения. Теперь загадочный мягкий голос звучал более живо и требовательно. Каким бы подозрительным его обладатель не казался Джет раньше, нельзя было отрицать того, что он не желает им зла… по крайней мере, если судить по тому, что он сказал сейчас. Руки в серых перчатках осторожно приподняли правое предплечье лежавшего в песке и пыли изгнанника, пока внимательный взгляд из-за тускло-малиновых линз респиратора изучал указанное на электронной место назначения. Что же, оказывается, им было почти по пути. Распрощавшись со своими напарниками, высокая фигура в длинном белом плаще и причудливой конусовидной шляпе поверх маски респиратора направилась туда, куда до этого держали путь отчаянный изгнанник и его захворавшая спутница. Он точно не был бы собой, если бы не поспешил как можно скорее удовлетворять свое ненасытное любопытство.