Без права на любовь

*примечание от автора. Повествование предполагает всю Восточную Азию. Место действия: Гонконг, каким он мог быть в будущем. Количество научных лабораторий под названием «Колыбель»: Шесть. По одной в каждой из стран Восточной Азии. Возраст героев: Тэхён — 25 лет. Чонгук — 19 лет. Юнги — 28 лет. Чимин — 20 лет. Сокджин — 26 лет. Хосок — 27 лет. Намджун — 28 лет. ПРОЛОГ Мир Альф и Омег был на грани вымирания. Появление новых вирусов и их мутации привели к тому, что Омеги постепенно становились бесплодными, а Альфы — стерильными. Рождаемость резко сократилась. Омеги, которые могли произвести на свет детей, как и Альфы, которые могли этих Омег оплодотворить, стали цениться на вес золота. Но вместо того, чтобы стать надеждой на возрождение расы, они превратились в товар. На них устраивали охоту, похищали, продавали и перепродавали. Именно тогда появился первый глобальный проект мирового масштаба — «Колыбель жизни». Или попросту Колыбель. Такие себе научные лаборатории, которые по своей сути были тюрьмой. Тюрьмой, откуда было практически невозможно сбежать. Кроме того, на Большой Ассамблее был принят свод законов. Первый закон гласил: «Все Альфы и Омеги, достигшие совершеннолетия, обязаны пройти полное медицинское обследование. Все способные к оплодотворению Альфы, а так же готовые к зачатию и вынашиванию детей Омеги, помещаются на территорию «Колыбели жизни» сроком до семи лет. Все дети, рождённые в этот период, признаются собственностью государства и распределяются между бесплодными семьями, согласно их статусу и семейному положению». Одним словом, дети, рождённые на территории Колыбелей, не принадлежали своим родителям. А сами родители в течение долгих семи лет являлись бесправными воспроизводителями потомства. Без возможности выбирать пару, без возможности оставить себе хотя бы одного ребенка, без возможности нормально жить, без возможности любить…   — 1 — Если ад и существует, то он уже настал. Тело Омеги, накачанное разными стимулирующими препаратами, не справлялось с болью. Душа выворачивалась наизнанку от осознания, что от него уносят комочек новой жизни, которую Омега только что произвёл на свет. Уносят навсегда. Его маленький комочек счастья. Он был готов отдать за него не только душу, но и всё своё тело. Ведь для Омеги нет ничего важнее своего потомства. Это был смысл всей Омежьей сущности. И вот в эту самую минуту этот смысл у Омеги и забирали. Сердце Тэхёна разрывалось в клочья. Уже в который раз… А у него даже сил кричать не осталось. Только одинокая слеза скатилась по щеке и, минуя худую изящную шею, тихо разбилась об металлический стол, на котором он лежал. Кусок живой плоти. Отработанный материал. Тот, кого совсем скоро пустят по новому кругу. В груди жгло невыносимо. Просто разрывало в клочья. И тогда он не выдержал и завыл. Завыл, как выли смертельно раненые животные. Громко, протяжно, достигая высшей грани отчаянья. — Да замолчишь ты сегодня или нет? Уже мог бы и привыкнуть! Но Тэхён был не в себе. Его так сильно выгибало, что ремни, которыми он был привязан к столу, уже не могли его сдержать. Тэхён вывернул под неестественным углом руку и сломал себе запястье. — Вот тварь! И успокоительное его не берёт. А ну-ка вруби ему на полную мощность! — Но он ведь только что родил и потерял много крови. Боюсь умрёт. — Да и хрен с ним! Он уже свою миссию выполнил сполна. Не думаю, что он выдержит ещё один круг. Ну, а если оклемается, то судьба у него, значит, такая. — Может всё-таки не стоит? — Врубай, я тебе говорю! Тэхёна пронзила острая боль, которая прошила его от макушки до кончиков пальцев и остановившись где-то по центру, стала разгораться жгучим огненным шаром. Такой боли этот хрупкий Омега, который уже прошёл свои девять кругов ада, выдержать не смог. Он дëрнулся, всхлипнул и провалился, наконец, в блаженную темноту. *** Ну всё… он попался… Так глупо. Час назад ему подтвердили статус «пригоден» и поставили клеймо, которое ничем не смыть и не вырезать. Потому как лазером, потому как глубоко. Теперь он официально считался собственностью компании «Колыбель жизни» и вместе с ещё несколькими «счастливчиками» был погружен в вертолëт, который быстро уносил их к новому месту проживания. Не то чтобы Чонгук был против самой идеи возрождения, но не такими же методами! Потому как это был полный произвол и насилие. А если всё, что Чонгук слышал о Колыбели — правда, то он попал по полной. А слышал он немало. Например, то, что участников проекта изолировали от общества и селили в комнатах по трое, где двое из них были Альфы. Третьим, понятное дело, должен стать Омега. Цель такого сожительства была проста и понятна — оплодотворение Омеги. И чем быстрее, тем лучше. Если же кто-то протестовал и не соглашался, то мероприятие проводили насильственным образом. Сопротивлявшейся стороне, будь то Альфа или Омега, надевали на запястья и голову специальные браслеты и пускали разряд тока. Но чем чаще проводили подобную манипуляцию, тем быстрее стирался и угасал разум, превращая молодых и сильных в безвольных и послушных подопытных кроликов. И если участь у Альф была боле менее терпимой, особенно если им в «тройку» попадались красивые Омеги, то участь самих Омег была плачевной. Их желаний не спрашивали. Выбора не давали. А если Омеге удавалось забеременеть, то его переводили в специальное отделение, где он вынашивал ребенка, которого, к слову сказать, у него забирали сразу же после рождения. А Омега, получив всего лишь несколько месяцев на восстановление, помещался в новую комнату «на троих». И круг повторялся. Всегда повторялся. Столько раз, сколько выдерживало молодое тело. И если по официальной версии и Альф, и Омег по прошествии семи лет отпускали на свободу, то на самом же деле мало кто на неё возвращался. Те из них, от кого потомства так и не дождались, таинственным образом пропадали в недрах лабораторий, где над ними проводили разные опыты. Выживали единицы. Вернуться из этого ада морально устойчивым и физически не покалеченным было практически невозможно. Общество прекрасно знало о том, что творилось за стенами Колыбелей. Часть выражала свои протесты, часть встала на сторону правительства. Особенно, когда им пообещали, что малыши, рождëнные на территории Колыбелей, будут отданы в бездетные семьи. На самом же деле только десятая часть детей определялась в такие семьи. Остальные же попадали на чёрные рынки или аукционы, где их продавали богатым мира сего, словно оружие или наркотики. С каждым годом Альф и Омег становилось всё меньше. Обычные люди начали вытеснять представителей отличающейся от них расы. Беты были по всюду. Ситуацию нужно было исправлять. Но слишком жестокие правила, установленные новым законом, заставляли молодых Альф и Омег при достижения ими совершеннолетия, прятаться по гетто и среди повстанцев. Они боялись проходить медицинское обследование, боялись получить статус «пригоден», который звучал для них как приговор. Только вот прятаться становилось всё сложнее. Поисковые отряды Колыбели имели своих шпионов во всех слоях общества. Ты никогда не мог с уверенностью сказать, кем являлся твой сосед, другом или врагом. Молодежь отлавливали и отправляли в лаборатории Колыбелей, где бесплодным выдавали специальные именные браслеты, а остальным ставили клеймо и отправляли по бесконечному кругу: Заселение. Оплодотворение. Смена пары. Заселение. Оплодотворение. Смена пары. Мир, который цеплялся за продолжение своего рода, убивал всё лучшее, что могло происходить между парой для создания новой жизни. Альфы и Омеги, попадая в лабораторию, рано или поздно уподоблялись животным, ведомым только инстинктами. Особенно ярко это проявлялось в гон Альфы или течку Омеги, когда и те, и другие, отрезанные от цивилизации и лишенные возможности контролировать свою природную сущность лекарствами, запертые друг с другом в замкнутом пространстве, оказывались беспомощны перед зовом своего тела. Альфы себя не сдерживали, а Омеги переставали бороться с навязанной им парой, даже если та ей не подходила по их внутренним, Омежьим предпочтениям. Омеги смирялись и подчинялись. Но чем чаще им меняли Альф, тем глубже в их глазах появлялась пустота, а в сердце — лёд. *** Блядь! Как же он заебался… Стоило привыкнуть к одной комнате, как его уже переводили в другую. И да, он привыкал к комнатам. К комнатам, а не к соседям. Хоть ему постоянно везло и в пару ему попадались очень симпатичные Омеги, но у него на них «не стоял». Поэтому его и кидали из комнаты в комнату. Поэтому и сортировали, пытаясь подобрать идеальную пару. Потому как он МОГ оплодотворить. Это доказывали и все его анализы, и его прошлое, в котором он был счастливым мужем и отцом. Но разве в этом прогнившем мире можно было рассчитывать на счастье и покой? Как он не старался уберечь самое дорогое, что у него было, их маленькую семью поймали, после чего ребёнка отправили на аукцион, а родителей — в Колыбель. Причём вполне себе по закону. Потому как медосмотра в свои восемнадцать лет Юнги не проходил, как, впрочем, и его Омега, с которым он встретился в одном из повстанческих убежищ. Детей они не планировали, но именно так поняли, что оба совершенно точно были пригодны для зачатия потомства. Они собирались перебраться в горы, где, как они слышали, существовали небольшие свободные поселения, но все планы были разрушены на корню, когда они попали под глобальную зачистку. Его сына Альфу выкупил очередной «денежный мешок», и он хотя бы остался в живых. А вот его Омеге повезло меньше. При попытке побега он получил огнестрельное ранение и умер прямо у Юнги на глазах. Но Юнги уже давно не винил себя в этом. Потому как той участи, которая постигла его самого, своему Омеге он не желал. Участи подопытной крысы, от которой ждали только повиновения и потомства. В стенах этой лаборатории Юнги не любили. Потому как он никогда ни с кем не сближался и не соглашался на половой акт добровольно. Только один раз. Самый первый. Самый первый раз, когда на него надели браслеты и пустили предупреждающий разряд. Он не выдержал и молча отодрал ни в чëм не повинного Омегу, кончив в него буквально за первые две минуты. Больше из-за адреналина, чем из-за сомнительного удовольствия. И Омега забеременел. Сразу. После одного только с ним раза. Поэтому с Юнги так нянчились. Нянчились, но тихо ненавидели. Ненавидели и с наслаждением периодически надевали на него браслеты. Он довёл свой рекорд терпения до трёх минут. И только потом терял сознание. Его снова и снова пробовали накачать стимулирующими и возбуждающими препаратами, но даже тогда он самостоятельно не подходил к своей предполагаемой паре. Как бы его не выворачивало от действия препаратов, он молча лежал, отвернувшись лицом к стене, делая вид, что вот «это всё» мало его интересует, пока Омега, запуганный возможной болью и под присмотром камеры на потолке, молча пользовался его телом. Чего Юнги добивался? Чего хотел? Ни-че-го. Возможно, он просто ждал, когда, наконец, свихнëтся от очередной порции боли. Ждал, когда его мозг не выдержит и отключится окончательно. Чтобы быть как овощ. Чтобы больше ничего не знать и не помнить. Чтобы попасть в лабораторию, где свихнувшийся и отработанный «материал» после очередных опытов пускали на органы. Юнги нарывался. Юнги бунтовал. Юнги в итоге смирился. Юнги привык. Но он заебался. Заебался постоянно переезжать из комнаты в комнату. В данной ситуации его могло бесить многое, но его бесило именно это. Чем могут отличаться комнаты в лаборатории? Соседями. Соседями, которые вели себя по отношению к нему по-разному. Те, кто был в Колыбели дольше других, при смене комнаты или партнëра умудрялись друг через друга обмениваться информацией. И здесь у Юнги появилась своя особая репутация. Попадать с ним в тройку никто не любил. Потому как типом он был мрачным, неразговорчивым. В постельных утехах не участвующим. Омег не подбадривающий. Руку соседу не подающий. Одним словом, сложный во всех отношениях, что ему неоднократно пытались высказать его очередные соседи. «Юнги, ты всех заебал!» Хотя на самом деле совсем наоборот. Ну не мог он не швырять подушками и матами в тех, кто, наконец, достигнув хрупкого взаимопонимания, приступал к возложенным на них обязанностям. Обязанностям переспать и получить потомство. Причëм некоторые даже входили во вкус, а нередко в комнатах устраивались и «тройнички», хотя именно это в прямые обязанности Альф и Омег не входило. Потому как для Колыбели было достаточно самого факта состоявшейся близости, а с одним или с двумя партнëрами это было не существенно. Селили же их втроём только лишь для того, чтобы сэкономить время. Ведь если Омеге по каким-то причинам не подходил один партнëр, то со вторым всё могло бы выйти вполне удачно. И Юнги ненавидел вот этот якобы предоставленный им призрачный выбор. Как будто он у них был. Ведь если Омега не беременел от первого партнëра, то рано или поздно к процессу обязан был подключиться второй. Остаться в стороне было нельзя. Не пригодился в этой тройке — попробуешь в другой. Не хочешь добровольно — заставят. Будешь сопротивляться — сломают. А так как Юнги в добровольцы не записывался, то всегда попадал в список «принудительных». Было мерзко смотреть, как его, голого и полуживого после нескольких разрядов тока, (они всё ещё не теряли надежды его сломать) клали на кровать, где на него сверху взбирался очередной Омега и самостоятельно пытался Юнги возбудить и воспользоваться. Не то, чтобы Омега горел желанием, но предыдущий негативный опыт, а иногда и надетые на Омегу браслеты, не давали повода проявлять отвагу. А как не крути, быть в постели с партнëром обоюдно, создавая хотя бы призрачную иллюзию любви, гораздо проще, чем «брать» холодное равнодушное тело, у которого вставал только благодаря вколотым препаратам и умелым манипуляциям. Поэтому у Омег Юнги находился в самом низу списка предпочтительных партнëров. Его не любили ни соседи, ни сотрудники. На что и тем и другим Юнги отвечал полным равнодушием. Но, бля…. как же он заебался. От жизни и от всего. Дверь за его спиной тихо открылась, и два мощного вида охранника внесли его будущего соседа. Новенький. Только новеньких привозили сюда без сознания. Чтобы избежать первых неконтролируемых истерик во время таких процедур, как, например, клеймо на плечо. Своим новым соседям Юнги сразу давал понять, что шума в комнате он не потерпит. И да, сексом они пусть тоже занимаются тихо как кролики. Он не желал лицезреть это у себя под носом. *** «Вот блин! Никак нельзя было обойтись без снотворного? Теперь полдня будет болеть голова». Чонгук открыл глаза и проморгался. Яркий свет заполнял комнату, в которой стояла тишина, и Чонгук поначалу подумал, что он в комнате один. Но как только его глаза привыкли к свету, он увидел своего соседа, который лежал на кровати и смотрел в потолок. — Привет… Меня Чонгук зовут. Никакой реакции. Под наркотой, что ли? — Чувствую, что мне ты не особо рад… — Очень, бля, как рад! — источая сарказм, сказал его сосед и отвернулся к стенке. Чонгук пожал плечами. Видимо, здесь совсем не сахар, раз Альфу довели вот до такого. Он вздохнул и решил осмотреться. Надо же знать, куда его забросила судьба. Комната была небольшой, но светлой. Две кровати, два узких шкафа-пенала, между кроватями стоял стол и один стул. На потолке и над кроватями были вмонтированы светильники. Кроме входной ещё одна дверь, куда он и направился. «Ага: тут душ и туалет. Душ — это хорошо!». Чонгук был оптимистом, и это было заметно невооружëнным глазом. Он всегда лучился доброжелательностью и каким-то детским любопытством. Так как делать было нечего, а сосед оказался неразговорчивым, то он неторопливо исследовал место, в котором ему, по всей видимости, придётся провести немало времени. Чонгук потрогал мягкие разноцветные полотенца: зелёное, голубое, розовое (зачем три?!), понюхал зубную пасту (мятная), проверил наличие горячей воды (отлично!), открыл шкаф на своей половине и внимательно изучил содержимое: трусы, пара белых носков, пижама, две сменные белые футболки и двое светлых штанов. Также он обнаружил на столе пластиковый графин с водой. Выпил с наслаждением целый стакан. Взгрустнул от отсутствия окон. Потом заметил, что кровать стояла криво, и решил её немного подвинуть. Одним словом, он обживался. «Вот же соседа Бог послал. И чего он не угомонится? Ходит. Шуршит. Воду в душе открывал. В шкаф залез. На столе что-то брал. Теперь вот кроватью об пол скрипит. И ещё раз. ….и ещё! — Сука! Да угомонится он когда-нибудь?!» Юнги с неприязнью посмотрел на своего нового соседа. «Ну, в принципе, жить можно…». Чонгук ещё раз осмотрел своё новое жилище. «Только сосед какой-то угрюмый. Ну, ничего, главное, чтобы Омежка милый попался. Всё же нам с ним…. Вот блин… И да… придётся. А если я не смогу? Говорят, они тут на эксперименты не скупятся». Чонгук вздохнул. «Ну что за извращенцы… Наверняка ещё и через камеры за ними следят. Ага, вон одна по центру…. Ащ! Ну ничего, как-нибудь образуется. Что-нибудь придумаем. Разберёмся, одним словом». Он лёг на кровать и решил вздремнуть, но тут щëлкнул дверной замок и вошли сразу два сотрудника. Один остановился в дверях, покачивая резиновой дубинкой. На лице маска, за поясом электрошокер. Второй сотрудник, тоже в маске, вкатил в комнату тележку, на которой стояла еда. Прошёл вглубь комнаты и начал расставлять еду на столе. Молча. Быстро. Заученными точными движениями. Оставив еду, они удалились. Чонгук поднялся с кровати и присмотрелся к тарелкам. Его сосед тоже подал признаки жизни, встал и пошёл по направлению к ванной. Пока его не было, Чонгук подробно исследовал обед и обнаружил, что порций … три? Подтянув к себе одну, он с наслаждением впился в хрустящую куриную ножку и откусил кусок свежего белого хлеба. Ну, хотя бы с голоду они не умрут. — Тебя что, руки перед едой мыть не учили? А вот и сосед нарисовался. — Чонгук. — Что Чонгук? — Моё имя. И руки я уже помыл, когда проверял душ в ванной. Спасибо за заботу. А тебя как зовут? Сосед помолчал, но всё же ответил: — Зови меня Хён… — А имя у тебя есть? — С тебя и Хёна будет достаточно. — Ну, как хочешь. А можно спросить? — Попробуй… — Почему здесь три полотенца, три порции еды, но две кровати? — А ты смышлёный. Уловил самое главное… — Ну так? — Судя по тому, что еду принесли на троих, уже сегодня к нам с тобой подселят Омегу. Еда и полотенца на троих. А вот кровать Омеге отдельная не положена. Потому как нас здесь не на отдыхе держат, а чтобы мы совершили великую миссию по продолжению рода. Поэтому Омега должен спать в одной кровати с кем-то из нас, в данном случае с тобой. Для скорейшего, так сказать… взаимопонимания. — А почему сразу со мной? — Ну, ты догадливый вроде, вот и догадайся… — Но ведь мы, наверное, должны по очереди… — Что по очереди? — Ну, того самого… — А ты, я смотрю, прямо-таки рвëшься в бой. — Но разве мы можем отказаться? — Теоретически нет. Практически — тоже, а вот персонально — вполне… — Как это? — Это когда ты говоришь нет, и тебе надевают металлическую хрень на голову. Потом начинают поджаривать твой мозг, и у тебя появляется возможность проверить свой болевой порог, ну, а дальше как пойдёт… — А эта … процедура, с поджариванием…. обязательная? — Нет, конечно. Ты можешь начать трахаться прямо с первого дня. Хоть двадцать четыре на семь. И тогда до браслетов дело не дойдет. А как только получится результат, ради которого это всё затевается, Омегу заберут. А тебя переведут. Ну или меня от тебя. И ты обзаведëшься новыми соседями. Если повезёт, они будут более милыми, чем я. Потом ты снова будешь стараться, и как только получится, тебя снова переселят. И снова привыкай к соседям и держи планку племенного жеребца… И так в течение семи лет. Ну или пока у тебя перестанет вставать и ты прямиком отправишься в лабораторию…возможно на органы… Всё понятно? Чонгук опустил на тарелку куриную ножку, в которую минуту назад с таким наслаждением вгрызался. Но аппетит вдруг совершенно пропал. — Я спрашиваю: всё понятно? — Да понятно всё… Аппетит только мне испортил… — Посмотрите, какие мы нежные. Ну ничего, это здесь быстро лечится. Юнги сел на кровать со своей стороны стола, придвинул к себе тарелку с курицей и начал молча, сосредоточенно жевать. *** Тэхён чувствовал, как будто парил в воздухе. Потом вдруг резко об пол и горечь во рту… Глаза судорожно моргнули и открылись. — Где я?! Мягкий шёпот почти на ухо: — Ты только не бойся, всё будет хорошо. Полежи ещё немного… не вставай… Хён, посмотри, какой он красивый… Хён! Ну не будь таким бревном. Ащ! Ну и фиг с тобой. Поворот головы и глаза в глаза. Тёмные напротив золотых. Мягкое прикосновение пальцев к щеке. Тепло… — Ну, здравствуй, Омежка….