Left to burn with you

Сомнительные вписки у едва знакомых людей, с которыми Чайльд общался хорошо, если хотя бы пару раз — это точно по его части. Ему, в принципе, плевать, у кого и с кем он находится — лишь бы было весело. Лишь бы можно было не быть трезвым, лишь бы ни о чем не думать. Лишь бы можно было сбежать от самого себя. Кому-то наливают четвёртый бокал, а кто-то уже сам без стыда хлещет с горла бутылки мартини. Тепло чужих тел, качающихся в такт громкой музыке — какая-то заезженная репчина. Сама хозяйка дома, Ху Тао, пока еще не пьяная, но «на веселе» кружилась в танце с какой-то розоволосой девушкой, по ясным изумрудным глазам которой можно было понять, что она ни капли в рот не брала, что очень странно на подобных мероприятиях, но, во всяком случае, она достойна уважения. Пьяный смех и поцелуи. Руки на его талии, плавно опускающиеся к бёдрам. Озорной блеск азартных голубых глаз из-под длинных накрашенных ресниц. — Ты сегодня прямо хищница, — Чайльд расплывчато ухмыляется, а у Синьоры в ответ лишь слегка приподнимаются уголки губ; сама она постепенно приближается ближе. Становится всё теснее и теснее. Её руки опускаются ниже. — Моя голова сейчас, блять, взорвётся, — хриплым голосом ругается Чайльд; он, конечно, часто напивается до крайней степени, но сейчас по своим подсчётам ещё не должен чувствовать себя так отвратительно. Сознание постепенно меркнет. Прищуренный взгляд находит опустошенный бокал, который несколькими минутами раннее принесла ему Синьора. Что, блять, за чертовщина? — Или... а, плутовка, что ты мне там подмешала...? Женские руки всё сильнее и решительнее держат его бёдра. Голова девушки оказывается у него на плече, и он плавится в её объятиях (если ту железную хватку вообще можно было назвать объятиями), когда туман заполняет каждый миллиметр в его мозгу. Дальше — ничего. — Что? — Убирайся, — ровным тоном отчеканил отец. Его глаза — настоящий лёд. В них не отражается ничего. В глазах матери же отражается отчаяние. — Ты нас позоришь. — Её голос едва заметно дрогнул, а сама она громко нервно сглатывает слюну. — Пойми, сын... Так, как живёшь ты, жить нельзя. Ты знаешь, какие дурные слухи ходят о нас на папиной работе, мол, его сын-школьник — главный алкоголик и наркоман города? Почему он обязан оправдывать тебя, если всё, что говорят эти люди, на самом деле правда? Я не хотела в это верить и отчаянно закрывала глаза, не ругала, хотя любая другая мать, увидев тебя в таком состоянии, — убила бы. Почему мы обязаны всегда прощать тебя, давать тебе деньги, если ты их все просаживаешь на... это? Чайльд молчит. — Собирай свои вещи, пока поживешь один. Может, одумаешься, может, сопьешься. Мне уже всё равно. Я не знаю, как с тобой бороться. — Отец вздыхает. — Деньги у тебя есть. Возвращайся когда исправишься. Чайльд молчит. Его взгляд упирается в пол, руки сжимаются в кулаки, зубы скрипят от злости, а затем... он поднимает голову и глухо усмехается. И, подобно отцу, в его глазах не читается ничего. — Хорошо, — наконец произносит он единственное слово, даже не предпринимая никаких попыток сопротивления. В этом нет смысла. В глубине души Чайльд и сам понимает, что он — позор для дома этих успешных и богатых людей. — Тевкр, — Чайльд добродушно улыбается, но в его улыбке отчётливо отражается чувство вины. Он присаживается на корточки и протягивает руку, чтобы взъерошить непослушные волосы младшего. В чужих глазах читается непонимание. — Твоему братику нужно кое-куда уехать... далеко... на соревнования! Может, и не очень скоро, но я вернусь, ладно? Какая же глупая ложь. Его уже давным-давно даже не рискуют куда-то брать из-за дурной славы... А ведь раньше он, бывало, даже выигрывал. Но это было до того, как он опустился на самое дно. — Я надеюсь, что ты займёшь первое место! — искренне восклицает ребенок, когда его глаза мгновенно загораются весёлым огоньком от такой новости. — Ты, видимо, в последнее время очень много тренировался как раз потому что уезжаешь! Я буду скучать по тебе. Победи для меня! Слова Тевкра — лезвия, вошедшие прямо в сердце. Чайльд чувствует очередной болезненный укол вины. Когда он не появлялся дома (что делал очень часто, ибо всё свободное время он предпочитал проводить с какими-то ублюдками на таких же ублюдских мероприятиях), младший брат верил, что старший просто тренируется, ведь он очень любит и восхищается Чайльдом. Тевкр и подумать бы не мог об истинных причинах того, почему брат почти перестал с ним играть. — Да, я... я обязательно выиграю в этот раз, — шепчет Чайльд, опустив глаза в пол. Он не может заставить себя посмотреть на этого светлого ребёнка, так отчаянно верящего в старшего брата. Не может. — Для тебя. Он снова пьян, но, к сожалению, не до такой степени, чтобы его чувства и мысли были заблокированы. Чайльд совершенно не понимает, что ему делать и куда идти. Он мог бы позвонить Синьоре, с которой вне тусовок они, по-сути, никогда и не виделись; но просить помощи у этой дамы означало бы предать свою гордость. Да и в принципе он бы почувствовал жуткий стыд, если бы кто-нибудь узнал, что его, как щенка, попросту выгнали из дома. Он мог бы спокойно завалиться в бар или в клуб, однако тогда его потом пришлось бы забирать кому-нибудь из знакомых, но... Чайльду вообще совершенно не хотелось попадаться на глаза кому-то знакомому. Нет, не сейчас. Именно ли поэтому импульсивно сесть на какую-то совершенно случайную электричку за, так сказать, «лучшей жизнью» оказалось для него самой прекрасной идеей в сложившейся ситуации? Он рассчитывал, что, доехав до конечной, он поселится в каком-нибудь захламленном мотеле, но... «Черт». Вечерело. Солнце уже медленно садилось за горизонт, собираясь уступить Луне, когда, остановившись перед каким-то магазином, расположившемся неподалёку от станции, Чайльд, прошаривая задние карманы брюк обнаруживает, что... «Блять». Карта. Она пропала. Каким образом он её потерял? Просто... Когда успел? При каких обстоятельствах? Ведь Чайльд совершенно не открывал этот карман пару дней, спуская последние бумажные, но... Вечер. Дом Ху Тао. Толпа народу. Синьора и ее руки на его бёдрах. «Сука». — Вот же шлюха, — вслух ругается он, следом заливаясь смехом — нервным и отчаянным, пока во всём теле медленно закипает жгучая, едкая ярость, которую так и хочется выпустить. Как угодно. Даже кинуться с кулаками на первого попавшегося прохожего. Неудивительно, что его просто использовали и что она оказалась очередной тварью, тусившей с ним только ради денег. Он и раньше это понимал, потому что сам был вместе с ней только для статуса, но... Но всё же его, черт возьми, обокрали, и это, черт возьми, не слишком приятно. И лишь мысль о недопитой бутылке с какой-то очередной отравляющей рассудок жижей, украденной с тусовки, смогла немного его успокоить. Сейчас он выпьет и всё будет хорошо. И совсем неважно, что он находится неизвестно где и ему некуда идти. И совсем неважно, что ни одна проблема от него на самом деле не уйдёт. Он не уверен в том, что вообще чего-то хочет. Он не уверен в том, что хочет жить.

***

Практически разорванная тетрадь с громким шлепком столкнулась с щекой Итэра; не реагируя никак на очередную выходку отца, тот еле сдерживал в себе злость, ненависть и слёзы. Казалось, если это всё выплеснется наружу, то случится что-то непоправимое, и это может стать причиной нового, ещё более страшного скандала — ведь показывать слабость в отцовском доме, значило, в первую очередь, неуважение к отцу, да и к тому же тот являлся военным человеком. Разве офицер артиллерийской бригады может растить у себя будущего мужчину размазней и плаксой? Следовательно, не сказав ни слова, юноша продолжительное время выслушивал ругань и нотации от своего отца. В такие моменты Итэр думал лишь о том, как поскорее наложить на себя руки и больше не видеть лица этого домашнего тирана; однако в голове несчастного уже была мысль, которая упорно заставляла его одуматься от принятия такого импульсивного решения. Она даёт свои плоды и надежду Итэру уже как месяц, и, похоже, осуществлять её придется как можно скорее, ведь утопать с каждым днём в ещё большей дизморали юноше не шибко и хотелось. Дождавшись, когда отец, по своему обычаю, даст либо пощёчину, либо вставит свою любимую фразу «Полнейший позор! Это не мой сын», юноша судорожно встал с пола, при этом аккуратно подобрав потрепанную тетрадь и быстрым шагом запер за собой дверь своей комнаты. Это была самая что ни на есть обычная спальня. В ней не было той самой изюминки, которая присутствует во всех детских и подростковых комнатах. Она казалась в некотором смысле даже одинокой и пустой. Оглянув её, Итэр тихонько сполз на пол и оперся спиной о дверь. Противный комок в горле не дал ему издать и всхлипа, а из глаз все никак не могли пойти слёзы — словно юноше нечем было плакать. Слегка скривив губы в улыбке, которая больше напоминала гримасу безысходности, нежели нормальную улыбку, Итэр, наконец, вынул из кармана телефон… Стало быть, его времяпровождение здесь подходит к концу. Сырая и пасмурная погода окутала станцию, на которой было, как ни странно, мало народу, тем самым создавая антураж мрачного осеннего дня, несмотря на тот факт, что на дворе давно весна. Однако никто и представить себе не мог, что среди этой скудной толпы окажется подросток, который решился на столь отчаянный поступок, как побег из собственного крова. В сумке, похожей больше на чемодан, лежали только необходимые Итэру вещи, и, конечно же, немного краденой еды из дому (дабы не остаться голодным насовсем). Ещё вчера рассмотрев тот факт, что с утра возможно будет очень холодно, юноша не стал экспериментировать и оделся в более тёплую одежду, которая включала в себя достаточно мешковатый и поношенный свитер, так горячо любимый самим Итэром, поверх которого — темная ветровка, выглядевшая несуразно в комплекте со свитером. Дополняли данный образ клетчатые штаны и легкие темные ботинки. Взглянув краем глаза на подобное очертание можно было подумать, что юноша оделся из чего было, или же, наоборот, что первее под руку попалось; при всём том, отчасти второй вариант был более правдивым, нежели первый. На бледноватом лице были ярко выражены румяные щёки, а нежные, и, казалось, хрупкие губы застыли в полуоткрытом состоянии. Янтарные глаза были слишком неподвижны, а взгляд тяжёл. Ожидая своего единственного друга, Итэр изредка осматривался. Скарамучча обещал помочь ему сбежать, а также уйти вместе с ним — неважно куда, главное, что с ним! Буквально так выразился сам друг Итэру, и, как ни странно, эти слова грели душу юноши и капали на сердце, словно сладкий сироп. Странное дело: казалось, он вдруг стал совершенно спокоен; не было ни полоумного бреда, как давеча, ни панического страха, как обычно это бывает. Сейчас, именно в эту минуту, хоть его взгляд был все так же тяжёл и смутен, внутри Итэр ощущал себя уверенно, ведь с минуты на минуту прибудет его друг, с которым он точно обретёт душевное спокойствие. На станцию он добрался слишком рано, и неудивительно, что Скарамуччи так долго нет на месте; тем более тот живет значительно дальше даже от самого Итэра — потому у юноши и не возникало никакой посторонней мысли или сомнения насчёт друга. Электричка отправлялась ровно в 7:40. Часы на телефоне показывали 7:30, однако Итэр все никак не мог найти глазами Скарамуччу. Даже скудная толпа за несколько минут стала вовсе не такой убогой, как до этого; она стала набирать всё больше и больше людей в себя, приобретая огромную массу торопящегося народа. Спокойствие, которое было с юношей до этой минуты, исчезло, а панический страх и тревога настигли его так же быстро, как и внезапное появление огромного количества людей на станции. Оглядываясь в разные стороны, Итэр уже не на шутку принялся паниковать. Достав телефон, тот тут же набрал Скарамуччу. — Абонент временно недоступен. Перезвоните позже. Как же так? — Абонент временно недоступен. Перезвоните позже. И ещё раз... И ещё... Бесполезно. Холод моментально охватил юношу, и, стало быть, по этой причине Итэр в ближайшие две минуты, онемев, тупым взглядом пялился в экран телефона. Благо в чувства его смог привести мужчина, который, случайно столкнувшись с ним плечом, мило ему улыбнулся. — Извини, парень, — остановившись, незнакомец оглядел юношу с ног до головы, — ты в порядке? Быстро подняв взгляд, Итэр тут же принялся извиняться, встав посреди дороги, как истукан, тем самым мешая прохожим. Мужчина, прежде всего, не собирался уходить: он, поставив около себя коричневый чемодан, лишь снова кинул доброжелательную улыбку Итэру и достал пачку сигарет. Чувствуя себя не в своей тарелке, юноша слегка отошёл от середины дороги, ближе туда, где стоял мужчина. Быстро опомнившись, он тут же схватился за телефон и взглянул на время. 7:37. «Может, он меня потерял или сам потерялся? Не мог же он просто так взять и исчезнуть!» Не долго думая, юноша решил написать сообщение, однако, зайдя в диалог, красная надпись мгновенно бросилась в глаза Итэру. Абонент ограничил вам доступ к сообщениям. Нервный смешок случайно вырвался из уст юноши. «Может… ошибка? Может, ещё раз?» — Абонент временно недоступен. Перезвоните позже. Этот монотонный женский голос уже въелся в подкорку мозга и заставил возненавидеть себя за несколько секунд. Стало быть, уже поздно. Электричка была на месте. Внезапная, будто бы из ниоткуда, толпа навалилась к дверям электрического поезда и встала в очередь. Мужчина, стоявший рядом, хлопнул Итэра по плечу. — Тебе тоже к 7:40? Если уж на то пошло, то давай я и тебе очередь займу. Мужчина, снова приведя в чувства юношу, развернулся, а Итэр, пребывая в ещё большем онемении, встал за какой-то женщиной с двумя огромными красными чемоданами. Она выглядела, как обычная барышня в возрасте и больше напоминала шар. При всём том, Итэру запомнилось не столь само очертание тела дамы, а её отвратительно приторный запах французских духов, отдававших чем-то старым и одновременно сладким. Эти считанные минуты, которые юноша провёл в очереди, он запомнил, как самые мучительные. У него все ещё была надежда. Надежда на всё то, что это одна большая и глупая шутка от Скарамуччи, что тот уже находится внутри электрички и ожидает Итэра, чтобы увидеть его реакцию. Он же обещал пойти с ним хоть на край света. Главное, что с ним. Очередь дошла и до Итэра. Предъявив билет, парень аккуратно залез внутрь и сел на своё место. Оно оказалось у окна и открывало вид на саму станцию. Дряхлые желтые домишки, которые виднелись позади станции, создавали одинокую обстановку до тех пор, пока с крыш домов не начинался день, в окнах которых оживали чьи-то силуэты. Город постепенно просыпался. Итэр и дальше бы вглядывался туда, наслаждаясь природой домов, однако его все ещё не покидал ступор. Ещё ничуть не осознавая всей ситуации, юноша тяжело опустил взгляд и вместе с тем голову на стекло, оперевшись на него. В лице парня читалась безысходность. Потупленные в никуда глаза медленно сомкнулись. Куда он едет? Что будет дальше? Этими вопросами он задастся позже. Пора отдохнуть.

***

Итэр с пустым взглядом вслед за несколькими людьми выходит из электрички. Ну да, ведь это конечная — большинство людей вышли на предыдущих остановках, и лишь какие-то совсем отчаянные люди, включая Итэра, выходят здесь. Станция, на которую он прибыл, гордо именовалась «Ртищево-1». Уныло и грязно смотрели деревянные домики где-то вдали с закрытыми ставнями. Саму станцию нельзя было назвать полноценной — из себя она представляла весьма сомнительное место. Недавно вышедшие люди буквально испарились. Кругом стало пусто. Только одинокая остановка с огромным чёрным фонарем в комплекте — больше ничего. Оглянувшись назад, можно было заметить пешеходный переход через железные пути, а дальше поле. Однако где-то вдали этого самого поля невооружённым глазом можно было разглядеть жилые дома. Юноша толком не мог определиться, куда ему точно идти; ясно было одно — только не в загадочные поля. Посему, оставался единственный путь — идти к не менее загадочной остановке. Пусть всё вокруг и было щедро озарено теплыми лучами недавно взошедшего Солнца, но атмосфера стояла совершенно не такая приветливая, как погода. Воздух будто бы давил на Итэра, заставляя его сжиматься изнутри. Веяло холодом, который окутал юношу со всех сторон, пробираясь под рёбра и заполняя собою каждый пустой миллиметр. Вокруг было ужасно пусто, не было слышно практически ни звука, и лишь отдалённый лай смог привлечь внимание парня. Какая-то лохматая дворняжка, некогда золотая шерсть которой потемнела от прилипшей грязи, ковыляла вдоль станции. «И на кого это она лаяла? Тут же никого не...» — обрывается он, замечая то, как собака... кого-то обнюхивает? Да, определённо — та подошла ко скамейке, на которой, судя по всему, лежал человек. Наверняка очередной бомж или пьяница... Любопытство овладевает Итэром, и он щурится, наблюдая за ситуацией. Дворняга тянется к незнакомцу, закидывая лапы на его ноги и поднимая громкий лай. Юноша хмурится. Кем бы ни был тот человек, но черт знает, не покусает ли этот пёс его в следующую секунду. Какие-то внутренние принципы заставляют Итэра быстрым шагом подойти к человеку и собаке. Парень останавливается в метрах пяти-семи от них, присаживаясь на корточки и открывая сумку. Немного порывшись в ней, он находит прежде уже вскрытую пачку сосисок. Привлекая внимание собаки голосом, он манит её содержимым, и та, быстро потеряв интерес к лежащему парню, хромая, «подбегает» к Итэру, принимая лакомство. Парень, не брезгая, гладит её по голове. Затем он встаёт и решает всё-таки приглядеться к незнакомцу. Грязный, издохший пёс с поджатым хвостом, в один миг проглотив содержимое упаковки, оглядывался уже не так свирепо. В его собачьих глазах читалась весьма очевидная мольба. Потому, глядя на это бездомное животное, юноша вздохнул и вынул идентичный комплект сосисок, что был ранее. Скормив последние мясные продукты животному, Итэр, наконец, с чистой совестью направился к ещё одной «бродяжке». Всё же подходить к замертво лежащему телу на скамье было не лучшим решением; тем не менее юноша прекрасно понимал, что если не поможет он, то на этой глубоко забытой станции вряд ли найдётся тот, кто не пройдёт мимо. Ведь каждый думает: «Если не я, то кто то другой», а этот «кто-то другой» подумает о другом; следовательно, не смотря на такую тавтологию, круг замыкается, а так можно думать и до бесконечности. Подходя ближе к незнакомцу, Итэру всё больше казалось, что на скамье лежит вовсе не абы какой пьяный мужчина, а весьма молодой парень, возможно, тех же лет, что и сам Итэр. На самом деле юноша даже выдохнул, когда осознал, что перед ним оказался его возможный ровесник; однако сама ситуация всё равно смотрелась весьма печально. Рыжие волосы выглядели потрепанными. Пронзительно голубые глаза совершенно пусты, в них не отражается ни единая из возможных эмоций — словно у человека изъяли душу и оставили только тело. Более чем! Итэр бы сделал определенный довод у себя в голове, назвав рядом лежащего парня обыкновенным бездомным, но его одежда говорила об обратном. Она не выглядела поношенно или чересчур грязно, и от этого возникало ещё больше вопросов… Наконец, набрав в легкие побольше воздуха, юноша подошёл ещё ближе и нагнулся к несчастному. — П…прошу прощения... Не успев договорить, Итэр вздрогнул от резкого вздоха парня, который неожиданно решился подняться и сесть. Пристально наблюдая за каждым действием незнакомца, юноша едва раскрыл рот, чтобы продолжить начатое предложение, но всё же внезапный хриплый голос заставил его окончательно замолчать. — Что тебе надо?