Цветущий среди песков

— Император женится! Вот так прекрасные новости! Не прошло и трёх месяцев с падения чёрной горы Луаньцзан, последнего оплота разбоя, перед Солнцеликим избранником Небес, как благие вести разлетелись среди жителей империи, летя от чайханы к чайхане, будто на крыльях. Стоит ли упоминать, что прошедшую свадьбу обсуждали и в самых именитых семействах, и среди простых бродяг? Разумеется нет, ибо древняя мудрость гласит: «Ничто так не разжигает любопытства, как то, кто возлежит на ложе соседа твоего!». — Прекрасно, прекрасно, вот это событие и в самом деле отрадное! Давно уже императору пристало укрепить престол выгодным союзом! И скажу я вам по справедливости, он не смог бы выбрать никого удачнее. — Брак с княжеским домом срединного предела объединит всю империю, ибо говорят и Юньмэн, и Ланьлин с ним в родстве! — Ванцзи ибн Лань воистину благословен мудростью и прозорливостью! И хоть взять за себя князя-соправителя событие редкое, сей союз принесёт долгий мир в империю… А что до дев, так на то и гарем! — Да-да! Мудрое решение! Очень хорошо! — вторили прочие голоса. — Шумным пирком да за свадебку! Празднества прокатились по всем пределам, ибо император был великодушен и щедр, говорили одни, и потому, что великий визирь, чью тень многие видели в этом решении о браке — хитроумен… Как бы то ни было, Великий торговый путь, что снова стал безопасен, позволил властителю земель империи одарить милостями каждого. Торговцы радовались тому, что караванные пути через пустыню теперь стали не просто открыты и безопасны, но и подарили путникам отдых в тенистых оазисах, что все больше оживали, зеленея макушками финиковых пальм и привлекая идущие мимо караваны блеском прохладных вод своих источников. Словно редкой красоты жемчужины, они нанизывались на тропу, ведущую сквозь барханы, вызывая у стариков воспоминания о былом величии земель, что лежат вокруг Луаньцзан. Трактирщики, державшие свои заведения вдоль Великого пути, радовались тому, что по милости его высочества князя-соправителя в оазисах стало возможно держать постоялые дворы, а дабы всякий торговый люд, что бывал не слишком-то честен, не смел тихо сниматься ночью и не платить за постой и воду вовсе или, чего доброго, метать поддельную монету, в песках можно было встретить их… Воинов пустыни. Их отличали самые быстрые верблюды и одежды цвета пшеницы, что делали их невидимыми до последнего мига, когда отряд настигал нечистого на руку караванщика, что решил попытаться перехитрить барханы и судьбу. Одеяния укрывали воинов до самых глаз, предохраняя кожу от смертоносного жара и пыли, а их самих от узнавания, так что проклятия не достигали их ушей ибо… Как можно проклясть того, кто и так подобен призраку?! Говорят, в ряды воинов пустыни могли вступить и те, кому податься больше было некуда, разве что в петлю или на рынок рабов, чтобы продать себя за долги. Верная служба и клятва чёрной Луаньцзан избавляла их от имени и бремени прошлого, и смертоносный И становился их новым домом, их наградой за преданность. Единственный оазис, рождённый не волею Мертвой пустыни, но руками человека. Бывший среброносный рудник, где подземные воды вышли на поверхность, затопив ввалившуюся воронку, ибо в своих стремлениях добыть как можно больше, бывший владелец не озаботился укреплением шахт. Разлившись, озеро, должно быть, размыло подземные слои, ибо оно оказалось солоно. Несчастные, что сбивались с пути и случайно забредали на голубой блеск, пили ее, после чего умирали в ужасных мучениях, и обветренные их кости, лежавшие на белом песке, служили лучшим предостережением. Как говорили слухи, их души не ведали покоя, превращаясь в призрачную нежить, что на самом деле и скрывалась под одеждами цвета песков. Что из сказанного правда, а что нет, было ведомо лишь князю этих земель, да двум военачальникам. Один из них был суров и облачен во все чёрное. Он вершил суд, и справедливость его была утверждена самим императором. Второй же, белоснежный, словно заблудившееся в пустыне облако, обладал голосом ласковым и ликом юным, но глазами столь прозорливыми, что купцы, пытавшиеся шельмовать на ввозных пошлинах, лишь ворчали в бороды. — И все-таки хорошо, что я приехал. Не застал казнь, зато попал на свадьбу! — выпуская в воздух несколько колец дыма, на подушках развалился купец, что прибыл в столицу на месяц, да задержался на все три. Чайхана была полна народу. Благословляя вечернюю прохладу подходили завсегдатаи. В темном углу, на своём излюбленном месте, устроился старик, приветственно кивая чайханщику и показывая ему два вытянутых пальца на одной руке и один большой на другой — один чайник и две пиалы… Последний месяц старик все чаще приходил с зятем — уважаемым держателем чеканной мастерской с улицы Медников, за которого он так удачно сосватал старшую дочь. Халат его был все тем же старым, да засаленным, однако из-под него выглядывал другой, новый, шитый зелёными да красными ромбами. — Как время бежит! Только открыл глаза, вот уже и вечер, только приехал, а вот уже и сезон сбора плодов близок. Вах, как бежит! Всё бежит, но только не этот мальчишка, — проворчал любитель кальяна, с наслаждением затягиваясь. — Должно быть, снова точит лясы на кухне. Так где мой чай?! — громко, но с явной ленцой растягивая слова, крикнул он. — Вай, уважаемый Шеньчао, — обменявшись положенными приветствиями с хозяином и посетителями, рядом устроился еще один постоянный любитель вечернего чая. Бородёнка его прибавила в длине, и по этому поводу он гордо задирал подбородок, демонстрируя свеженамасленные косички с вплетенными подвесками. — Как прошёл ваш день, как торговля? — Всё! — не выпуская мундштука из пухлых губ, означенный купец победно воздел руки к Небесам. — Всё распродал! Признаю, когда два месяца назад я сетовал на придирчивых покупателей да жару, не иначе само провидение стояло рядом, слыша мои мольбы и стоны! Небо видит, я первый раз так просчитался с товаром! До войны-то как? Люд в здешних местах был победнее, так что медь шла отменно, особенно, коли с цветными каменьями. А тут и серебро не пошло… Вах! Вот всю упряжь из Цинхэ я быстро продал, а дальше будто шайтан удачу украл! — Я говорил, — со знанием знатока из угла подал голос старик. — В лавках ближе ко входу дела всегда идут лучше. — Совет достопочтенного Чжао воистину равен золоту, — довольно закивал Шэньчао, — ибо едва Цзяо перенёс товары да выставил, как у меня купили то, что я уж и продать-то отчаялся! — Да неужто вы продали ту срамоту?! Я полагал, такое только в переплав… — Срамота, не срамота, а тот разбой… тот славный воин, что уступил мне трофей, говорил, когда-то в ней танцевала сама… — понижая голос, толстяк склонился ближе к собеседникам и зашептал, — …сама пурпурная паучиха! — Брехня! — подвески на тощей бороде стукнулись, звеня и подчеркивая праведное возмущение своего обладателя. — Такое только в Ланьлин и носят, в Юньмэн никогда! — Слухи бают, по молодости лет госпожа из Мэйшань водила дружбу с княгиней Цзинь и от неё перенимала искусство танца, — шёпот толстяка потонул в кальянном дыму, — и видать-таки переняла отменно, иначе как еще удержать мужчину от удовольствий гарема?! А бывший-то князь Цзян… — Да будет душа его покойна на Небесах, — с нотой осуждения подал голос старик Чжао, воздевая руки вверх и тряся обшарпанными рукавами. — Воистину, — согласились остальные, ибо негоже трепать языками имена почивших. — И дорого ли дали за такое сокровище? — Вах, я услышал сомнение в голосе почтенного, — скривил толстые губы Шэньчао. — Сто монет, однако. — Сто?! Да вы же купили ее за пять! Воистину, ваш талант достоин восхищения, — покачал головой тот, что с косичками. — Мы, купцы, народ верткий, но честный, — торговец попытался выставить грудь, но выпятить получилось только живот. — Все же я потратился на хрустальную крошку, на бусины взамен утраченных, да еще пара монет ушла на чистку тому пройдохе, что из этого клубка размотал-таки что-то приличное. — А разве это не была начальная цена? — еле слышно шепнул мальчишка-подавальщик, подмигивая курильщику, тут же полезшему за мелочью. Он принёс сразу два чайника ароматного чая и целую башню пиал, чудом не уронив и не переколотив ни единой посудины. — Хромой Касым, ну тот… Так вот, с месяц назад он был удостоен визита самого господина Ли! А вы знаете… — зашептал он, расставляя посуду, и на лицах собравшихся отразилось повышенное любопытство, — …что он служит во дворце аж с самого первого дня! Так вот господин Ли искал ткани, что будут сочетаться с убором из серебряных цепочек ланьлиньской работы, и он показывал… — он сделал многозначительную паузу и терпеливо дождался, пока его рука не пополнится парой мелких монет, — …он показывал браслет! Так… обрывок, но весь в хрустальных камушках! — Так я и вправду продал его для любимой наложницы?! — выпучил глаза Шэньчао. — Чжэнь! — мальчишка, обернулся на недовольный голос чайханщика, тут же прибирая монетки за ворот. — А ткани-то господин Ли купил все больше прозрачные, — напоследок захихикал он, уносясь в сторону кухни. — Уважаемый Шэньчао, не слушайте его! Не желаете ли попробовать халву?! Чистый мёд, а не халва! — хозяин заведения замахал руками на мальчишку. — Чж-э-энь, бесстыжий твой язык, чем молоть ерунду, лучше бы предложил господам сладости! — снова завопил он, уходя куда-то во внутренние помещения. — Надо было просить двести, — покачал головой старик из своего угла. — Сто тоже очень достойная цена, — зацокал бородатый. — Значит слухи не врут, и я был прав, — произнес старик в потрёпанном халате. Выдержав паузу, приличествующую его возрасту и призванную добавить веса словам, он добавил, — этот принц-консорт не более чем расчёт! — Не просто расчёт, а очень хитрый расчёт! — тут же поправил худой. — И я с самого начала это знал! Любимая наложница, вах… одним бы глазком!.. — он тут же запнулся, прикусив язык и уставившись на приближающийся патруль. — Ваши речи воистину стали слишком смелы, — прищурился Шэньчао, — ибо всем известно, какая судьба уготована тому, кто покусится на честь самого любимца Небес! — и все закивали, вспоминая, но не произнося имени Старейшины Илин, на голову которого пала заслуженная кара. Когда же все сплетни были перетерты, Шэньчао допил уже остывший чай и еле слышно пробормотал, скривив лицо в горестной гримасе, — ох, продешевил я! Как же продешевил-то! Ранние сумерки окутали площадку, что венчала смотровую башню стены, которой Илин отгородился от ветров пустыни. Вэй Усянь шагами отмерял пространство, сбиваясь через два раза на третий и бросая долгий взгляд за зубчатый край, откуда открывался вид на несколько пальм, чернеющий в вечернем свете язык озера, да на барханы, бесконечным морем уходящие к горизонту. — Что-то случилось… — Маловероятно, господин, Сун Лань с ним. Скорее всего что-то задержало отъезд, и его величество прибудет завтра. — Нет… Нет, — еще раз повторил Усянь, качая головой, — коня! — он бегом спустился со ступеней и решительным шагом направился к конюшням. — Опасно ехать в ночь! — Сяо Синчэнь заступил ему дорогу. — Если я отпущу вас, его величество разжалует меня до простого воина, в лучшем случае! И будет тысячу раз прав! — Ты говоришь почти как твой напарник, Сяо Синчэнь, — Усянь попробовал было обогнуть его, но ты попробуй обойди того, кто ловок и быстр, и движется как ласковый ветерок, внезапно превращающийся в порывистый вихрь. — Ты подданный срединного княжества, и если тебя кто и разжалует, так это я! С дороги! — Ваше право, ваше высочество! Но до зари я все еще сохраняю свой пост, а посему я не позволю вам покинуть Илин без надлежащей охраны! Мне нужно четверть часа на сбор отряда, помимо этого, верблюд более надежный выбор для дальнего перехода! — Ладно, хорошо! — Усянь усилием воли заставил себя не смотреть в сторону близкой уже конюшни. — Ступай, подготовь все. — Слушаюсь, — поклонился Сяо Синчэнь, тут же направляясь к палаткам, стоящим по-военному аккуратными рядами. — Верблюды-верблюды, — прошипел Усянь, и едва его подчиненный скрылся в палатке, скользнул к конюшне, — верблюды — это конечно хорошо, очень надежно! Но, шайтан, как же медленно! О, Вэнь Нин! Ты здесь, друг мой! — воскликнул он, едва завидя знакомую фигуру. — Рад приветствовать принца-к-консорта… — Оставь это, сколько раз уже говорил?! — заговорчески зашептал Усянь, — Помоги-ка мне, — он схватился за седло. — В д-дорогу? В т-такой час?! — Скажи мне, Вэнь Нин, случись что в дороге от заставы Цзянлина досюда, ты бы что сделал? Ага, вот тут подпругу подтяни. — В-вернулся?! — неуверенно ответил тот, помогая с упряжью. — Он и повернуть обратно?! Не-не, представь, что этот человек упрямее меня и терпеливее Вэнь Цин! Придержи! — Усянь ловко вскочил в седло. — Настолько, что случись что, ногами пойдёт! — Т-тогда к г-г-г… Луаньцзан, — Вэнь Нин бросил ему запасную флягу с водой. — Вот и я так думаю! Он вылетел из конюшни, пришпорив коня и чуть не сметя светлую фигуру, вовремя отпрянувшую с пути. — Ваше высочество! — схватился за голову Сяо Синчэнь. — Сумасшедший… — он тут же заметил Вэнь Нина и добавил, — будем считать, что последнего я не говорил. Принц-консорт все-таки. — С-согласен. И с т-тем, что с-сумашедший т-тоже. Вэй Ин летел по широкой песчаной тропе, и ночь летела вместе с ними, раскрывая свои иссиня-чёрные крылья и обнимая Мертвые пески. Разогретая за день пустыня парила, словно оставленная открытой печь, но ночная прохлада уже давала о себе знать. Дышать стало легче, и Усянь стащил с лица ткань, подставляя его ветру. Уезжая в Илин месяц назад, он действительно желал вновь вдохнуть этот воздух, жаркий в полдень и столь прохладный ночью, насладиться простором и вольностью, а еще он хотел проверить, действительно ли закончено возведение того небольшого дворца, что он затеял строить… Нет, разумеется основными постройками в Илин все еще были стены, встающие преградой на пути знойного ветра и песков, да смотровые башни, на которых несли дозор воины пустыни, блюдя порядок и покой на этом перекрёстке дорог. Однако на самой северной оконечности Илин, под нависающим гребнем холма, нашлось укромное место и для небольшой террасы, что была проложена в тени раскидистых пальм, и для уединенного убежища принца-консорта, где непривычный к шуму столицы князь срединного предела мог отдохнуть от дел. Отдохнуть сам и провести часы уединения с повелителем… Вся империя считала их брак простым расчётом, и лишь избранные знали истинное положение вещей. — Лань Чжань никогда не опаздывает… Никогда, — шептал он встречному ветру, покидая Илин. Усянь не боялся ночи в пустыне. Он любил ее, особенно такую, ясную, лунную. Едва он отъехал от оазиса, свет факелов перестал застить сияние ночного светила, и призрачная тень синим фантомом увязалась за ними, скользя по утоптанному множеством караванов тракту. От Илин до Луаньцзан было близко. Какой-то жалкий час, особенно если лошади свежи, и запас воды полон. Он долетел до едва заметной развилки и, следуя звездному ориентиру, повернул на зыбкую тропку, ведущую вглубь смертоносных песчаных волн, что простирались в этой части пустыни. Караваны никогда не ходили этим путём, ибо он был узок, а за ближайшей возвышенностью начинался спуск в низину, наполненную мелким, текучим, словно бы живым, песком. Да и куда идти?! На горе, к которой вёл сей путь, не было воды, склоны её были неприветливы и пустынны, а чёрные отроги ночами оживали, ибо в расщелинах прятались расплодившиеся снова змеи. Изгнанники больше не жили на Луаньцзан, а потому дикая природа вновь забирала свое. — Лань Чжань! — фигуру он заметил от горизонта. Светлые одежды отражали сияние ночного светила, и издали путника можно было принять за призрака, о которых так любили складывать истории те, кто следовал по Великому пути. Усянь едва сдержался, чтобы не начать безостановочно пришпоривать уставшую лошадь. — Хвала Небесам и ночному лику! — он чуть не слетел с коня, спрыгивая на ходу, бросая поводья и продолжая бежать. — Лань Чжань! — он настиг сбивающими с ног объятиями, заваливая Ванцзи на песок. — Вэй Ин… Ты здесь?! Один! Почему один?! — Что… что случилось, шайтан-дери?! Сун Лань где? Клянусь… клянусь, — сбивчиво дышал он, пытаясь придумать достойную кару. — Прошу прощения у его высочества принца-консорта, — раздался откуда-то сверху голос Сун Ланя. Усянь скатился с Ванцзи, садясь, опираясь на руки и глядя снизу вверх. — Его величество пожелал взглянуть на Луаньцзан, и я не совсем точно рассчитал путь, — склонился он. — Лошади устали идти по барханам, но стремясь закончить путь как можно быстрее, господин решил следовать пешим. — Сун Лань в самом деле держал в поводу двух лошадей. — Охрана где?! — не унимался Усянь. — Тот же вопрос, — откликнулся Ванцзи, садясь и отряхивая песок, попавший в складки одежды. — Я же думал, случилось что! Хотел как можно быстрее! — Усянь недовольно пихнул его кулаком в плечо. — Мгм. Я тоже. Идём? Сун Лань шёл в нескольких десятках шагов впереди, не оглядываясь, и если прищуриться, можно было не замечать его чёрных одежд и представить, что они совсем одни, под этим невероятным звёздным небом, таким сияющим, что даже не будь луны, тени отбрасывал бы свет мерцающего потока, что лился молочной рекой над их головами. Остаток пути до тракта лошади пошли в поводу, дабы вес был легче, и их копыта меньше тонули в мелком песке, так что путники терпеливо месили вязкую сыпучку своими ногами. Это давало оправдание для того, чтобы взять Ванцзи за руку, переплести пальцы. Словно он не император, и Усянь не носит этот странный, длинный, все еще непривычный ему титул. Они просто пара, двое людей, которым посчастливилось в этой жизни обрести друг друга. Они дошли до развилки, выходя на утоптанную дорогу, и далее следовали верхом. Когда же до Илин оставалось не больше четверти часа, их окружили воины пустыни, бесшумно выросшие из-за гребней, и только их предводитель, облачённый в светлые одежды, был различим на фоне силуэта близких уже стен. — Хорошо то, что хорошо кончается, Лань Чжань, — с укоризной в голосе проговорил Вэй Ин, едва двери покоев закрылись за ними. — Снимай, — он потащил халат за рукава, помогая раздеться. — Уже за полночь, так что сегодня я буду и твоим прислужником, и… — едва скинув халат, Ванцзи обнял его и поцеловал в первое, что попало. Попало в скулу, — и этим тоже буду, потому что… ох, только Небеса знают, как же я скучал, — прошептал он, уткнувшись в плечо и на мгновение забывая о добровольно взятых на себя обязанностях по разоблачению повелителя. — И зачем ты туда поехал-то?! Я думал, случилось что, и дорога туда такая, что только верблюдами… Снимай, и это тоже снимай, ну?! — он вопросительно подергал за пояс. — Хотел увидеть, — Ванцзи расстегнул пряжки, отбрасывая его, затем развязывая и без стеснения скидывая с себя и рубашку. — Как ты жил. — Я тебе говорил, там смотреть не на что, — поморщился Усянь. — От лагеря почти ничего не осталось. Все разобрали. А вот голову свернуть очень даже можно! Особенно в темноте! — видя, как Ванцзи теребит завязки на шальварах, он вздохнул, — все еще коришь себя, что не пришел раньше? В этом нет смысла, Лань Чжань. — Не за это. За то, что не искал. Поверил на слово, поддался ярости. — Эй… — Усянь ткнул его пальцем в живот, — знаешь, я мало что помню о своей семье, той, первой, где я родился. И должно быть то, что я помню, наполовину выдумка, но мне казалось, что это говорила она… «Не стоит печалиться о том, что прошло. Оно осталось позади. И о будущем не стоит беспокоиться слишком сильно, ибо оно неопределенно. Живи тем, что сейчас». Понимаешь? — склонил голову он. — Заботься я о днях прошлых или грядущих, разве смог бы я согласиться в тот день, когда ты сказал мне: «Будь моим супругом»? — Нет?! — Да со стыда бы сгорел! — подавился смешком Усянь. — А если нет, то предугадал бы слова брата и не решился, — с едва заметным вздохом добавил он. — Но теперь мой черёд спрашивать! Ты когда-нибудь снимешь эти штаны, или они не преграда твоей страсти?! — Бесстыдник, — лицо императора стало чуть мягче, брови разгладились и едва приметная улыбка озарила его. По-настоящему открыто Ванцзи улыбался редко, но со временем Усянь научился различать и эти, сдержанные, почти что тайные, предназначавшиеся только ему одному улыбки. Император кивнул на его одеяние, — ты? — Может, я позже? Купальни здесь нет, а в бочку два человека не влезет… — протянул он, но Ванцзи уже снимал с него халат, так что скидывая вслед за тем и остальное, он добавил, — но я не проверял! Едва пали последние одежды, Ванцзи застыл, скользя взглядом по телу своего супруга. Месяц, проведённый в пустыне, немного изменил его, кажется, сделал чуть стройнее, ибо в Илин в меньшем достатке были сладости и вина, вновь вернул загар, что вызолотил шею и ключицы, блеск волосам, в которых сейчас играли блики плафона. Усянь был почти таким же, что и четыре месяца назад, когда он ввалился в гарем, поразив Ванцзи своим танцем и переполошив весь дворец… И все же уже другим, таким открытым, таким неподдельно весёлым, с этими его искристыми глазами, в которые Ванцзи смотрел и каждый миг не мог насмотреться досыта. И еще, сейчас он был таким… таким совершенно обнаженным и не стесняющимся ни своей наготы, ни своих шрамов. Ванцзи знал их все… все до единого, мог найти с закрытыми глазами и проследить руками, губами, ибо он перецеловал, пересчитал все с тем, чтобы на этом теле больше не добавилось ни единого нового… Опыт показал, что несмотря на то, что места в самом деле мало, в маленькую круглую купель, выстланную голубой смальтой, что Усянь звал просто «бочка», два человека влезают. Правда для этого требуется сидеть лицом друг к другу, а еще лучше забраться, прижимаясь вплотную и обняв за шею. Тогда прохладной воды хватает на двоих и она с тихим плеском стекает за края. — Кто ещё знает, что ты здесь? — они начали целоваться, едва Усянь залез в воду, протискивая свои невозможные ноги Ванцзи под руки. — Брат… — император прекращать целоваться не желал, а потому сполз губами на шею. — Семь дней я просто… просто с тобой, Вэй Ин. — Ох! Министры? Нет?! Неужто никого, кто с… х-ах, Небо, да-да, и здесь, — Усянь откинул голову, приподнимаясь и подставляя грудь, — никого, кто с негодованием примчится сюда завтра же утром? — С негодованием? — Ванцзи набрал воды в пригоршни, поливая и оглаживая плечи. — Ладно, с ним может примчаться только один человек, — со смешком ответил Усянь, — но он сам сказал, что не потерпит в своём доме наложников! Так что, если хочет меня видеть, пусть привыкает к пустыне. — Ты не наложник, — в голосе послышалась строгость. — Боюсь, Цзян Чэн не видит особой разницы, но мне все равно, — шепнул Усянь, гладя скулу и подцепляя пальцами подбородок. — И если ты не против, сегодня мне меньше всего хотелось бы быть твоим соправителем и куда больше украшением твоего гарема, о мой повелитель… Хочешь? Хочешь, я станцую для тебя? — Мгм… — В тех маленьких звонких цепочках? — Мгм. — И ещё… — И больше ни в чем! — Как будет угодно моему повелителю… Над ночной пустыней лилась мелодия. Узор ее был нежен, голос же поющего страстен и глубок. Лишь воины, что стояли в охранении, слышали ее, для остальных же она была невидимой, как и танец, что порождал мелодичный перезвон, который вплетался в песню, подобно звуку такого редкого здесь падающего дождя. Затем же стихла и мелодия, уступая эху томных стонов и хриплых вздохов. — Там, у Луаньцзан… — они лежали на ложе, и Ванцзи гладил непокорные завитки волос Усяня, что сбились кольцами после купания, — я видел цветок. — Мираж? — Усянь приоткрыл глаза. Он лежал утомленный ласками, но сон еще не смежил его веки. — Все же, не думал, что ты отправишься к горе один. Ты такой безрассудный, мой повелитель. — Вэй Ин… — Я не дразню, — лукаво улыбнулся тот, — может… совсем немного? Позволено ли это любимому наложнику, ибо до утра ещё далеко? — Позволено, — Ванцзи склонился, целуя его в плечо, — возлюбленному супругу. Цветок там был. — Х-ах?! — приподнялся Усянь, — правда? Это не было видением? На Луаньцзан ничего не цветёт, — покачал головой он. — То есть, там растут ядовитые листья, но больше ничего. Ты уверен? Может, ты все же перегрелся, и стоит обратиться к лекарю? — Мгм. Уверен. Такой, — Ванцзи вытянул ладонь, скругляя ее. — Роза. Цветок из камня. — И где она?! — Усянь распахнул глаза, чувствуя, как мигом испарилась сонливость. — Это же такая большая редкость! Когда я жил на горе, то только слышал, что склоны Луаньцзан способны взрастить каменную розу! Я столько искал! Ты знаешь, сколько она стоит?! Ах, впрочем это уже не имеет такого большого значения, но все-таки! Так где она? — Осталась там, — пожал плечом Ванцзи. — В смысле… там, — опешил Усянь. — Ты что, её не взял?! Ладно, но место, место же ты помнишь?! — едва дождавшись ответного кивка, он добавил, — тогда скажи мне! — Зачем? — Затем! Чтобы я смог съездить туда и привезти её для тебя. Она все еще большая редкость, Лань Чжань! — Нет, — перекатившись на живот, Ванцзи навис над Усянем, целуя его в висок, в скулу, в губы, — оставь её цвести для Луаньцзан, — он склонился, целуя глубоко и сладко, и чувствуя все больший отклик своим ласкам, — ибо я отнял у неё истинную редкость. Того, кто цветёт для меня…