Father Mine/Отец мой

      Северус не мог скрыть мрачного удовлетворения, которое испытал от заявления Гермионы.       «Этот ублюдок заслуживает того, чтобы его кастрировали, и даже больше. Он точно будет кастрирован, когда я доберусь до него».       Северус видел, что Кингсли придерживался того же мнения, хоть бывший аврор и выглядел бледно-зеленым, он стойко принимал ее решение.       — И просто чтобы подтвердить… Что было после того, как ты заколдовала его? Ты аппарировала в Мунго?       — Да, верно.       Северус встретился взглядом с Министром в ответ на его уловку.       Они оба поняли из предыдущей паузы Гермионы, что что-то произошло в период между проклятием Рональда и аппарированием в Мунго. Поэтому вместо того, чтобы спрашивать ее о том, что она сделала после того, как заколдовала мужа, ибо веритасерум заставил бы ее дать точный ответ… вместо этого Кингсли спросил, аппарировала ли она в Мунго после того, как заколдовала Рона…что она и сделала, но только не сразу. Это не было ложью, поэтому веритасерум позволил дать такой ответ.       — На этом заканчивается свидетельское заявление мисс Гермионы Уизли, урожденной Грейнджер, которое теперь будет подтверждено Северусом Снейпом, легиллиментом.       Размашистым жестом Кингсли подписал пергамент и прижал к нему свое кольцо-печать, после чего тот отправился в Министерство.       — Северус, Гермиона. Когда вы будете готовы?..       Грейнджер зарылась лицом в волосы Розы, поцеловала дочь в макушку и сделала несколько прерывистых вдохов.       — Давай покончим с этим, — прошептала она Снейпу, собравшись с духом и встретившись с ним взглядом.       Тот наклонился вперед и под видом заправления пряди волос ей за ухо нежно прошептал:       — Не закрывайся.       Она напряглась на секунду, но затем опустила плечи и едва заметно кивнула.       Сделав глубокий вдох, Северус сфокусировал свой взгляд на ней и погрузился в ее воспоминания.

***

      Гермиона была так благодарна новой девушке Анне за ее помощь, ведь это позволяло ей время от времени уходить пораньше. Гермионе нравилась ее работа в отделе Волшебных существ… ну, или когда-то нравилась.       Все, чего она хотела, — это бороться за права волшебных народов, за то, чтобы их признавали разумными и равными людям, а не считали просто существами-животными. Она хотела просвещать население в целом.       К чему она не была готова, так это к политике.       Панибратство и взятки, чтобы дать ход тому или иному проекту. Услуга за услугу и постоянная ежедневная рутина межведомственного соперничества между отделами.       Даже несмотря на то, что война закончилась, Гермиона все еще испытывала на себе огромное количество предубеждений просто из-за того, кем она была.       Не из-за ее статуса крови, нет… ничего такого банального.       Просто она была женщиной. Просто она была гриффиндоркой. Просто у нее не было ни известной фамилии, ни дяди в управлении, ни двоюродного брата в финансовом отделе.       Гермиона терпела и молча стискивала зубы, когда ей в очередной раз отказывали в повышении по службе, в то время как другие члены команды, которые не выполняли и половины работы, переходили к более крупным и лучшим проектам и должностям в два раза быстрее.       Ее статус Героини войны был единственной причиной, удерживающей ее от должности прославленной секретарши. О-о-о, ей аплодировали за работу и за успехи в ней, когда они случались.       Половина же заслуг, естественно, доставалась тем, кто не сделал ничего из этой работы.       Правда была в том, что Гермиона была в застое. Она застряла на одном месте, уперлась головой в потолок, который казался непроницаемым. Политика высшего руководства была примерно такой же плохой, как и политика в ее маленьком отделе. Она уже не была уверена, что хочет прорываться через это.       Это была ежедневная рутина. Это была душераздирающая работа, которая ломала ее. Гермиона же упорно отказывалась сдаваться.       Не после того, что она была непреклонна в своем желании вернуться к работе. Это было ее решение, и она все выдержит.       Она бы ни за что не сдалась, ведь Рональд так поддержал ее. Он отказался от своей работы, чтобы быть отцом Розы и сидеть с ней дома, только подрабатывая случайными сменами в ВВУ. И все ради того, чтобы она могла сделать карьеру, о которой так страстно мечтала.       Гермиона с хлопком аппарировала домой и сняла туфли у двери. Несмотря на то, что Анна закончила ее дела, Гермиона была измотана и не могла дождаться, когда рухнет в постель с Рональдом и хорошей книгой. Может быть, ей удастся прочитать несколько страниц, прежде чем она заснет.       Направляясь к лестнице, она бросила пальто на спинку стула, поднимаясь наверх.       «Я так рада, что починила эту скрипучую половицу сегодня утром. Каждый раз, когда Рональд ходил проведать Розу, это будило меня».       Она как по волшебству облачилась в пижаму. И улыбнулась про себя, заметив, что в ванной Розы все еще горит свет.       «Надеюсь, она еще не спит, я бы с удовольствием хоть раз прочитала ей сказку на ночь вместо Рональда».       Она вошла в ванную, заметив, что мокрое полотенце все еще валяется на полу, и с улыбкой быстро привела комнату в порядок.       «Самое меньшее, что я могу сделать, — это помочь Рональду в этих мелочах».       Из спальни Розы доносился тихий голос ее мужа, сопровождаемый всхлипываниями девочки.       «Я надеюсь, что ей не приснился еще один плохой сон. У нее их было так много в последнее время, с тех пор как я вернулась на работу. Моя бедная малышка, мы так хорошо справились с ее приучением к горшку…»       Гермиона ничего не говорила никому, кроме Рональда, но она немного беспокоилась о развитии Розы. Та снова начала мочиться в постель, когда Гермиона вышла на работу. Это было странно, так как девочка была полностью приучена к горшку. Она также стала очень тихой и замкнутой, Рональд же лишь отмахнулся от этого: «Она чувствительная девочка, тихая, в этом нет ничего плохого, Миона. Роза просто привыкает к переменам».       В довершение всего Роза была «поздней болтушкой». Она начала лепетать совсем маленькой и, казалось, очень хорошо понимала большое количество слов. У нее было несколько очень интересных «рассказов», которые она довольно настойчиво рассказывала Северусу и, надуваясь и грозя ему крокодиловыми слезами и дрожащими губами, заставляла его то смеяться над ее горячностью, то кивать на «разговор» со всей серьезностью.       Вздохнув, Гермиона позволила себе минуту оплакивать свою дружбу с Северусом. Она знала, что виновата в том, что их дружба развалилась, и ужасно скучала по нему. Роза тоже болтала о нем и пыталась произнести его имя… даже рисовала очень высоких людей с карикатурно длинными черными волосами и довольно выдающимся носом, что очень злило Рона.       У них с Роном иногда случались очень жаркие споры, и не раз причиной их становилось время, которое Гермиона проводила с Северусом, особенно если с ними была Роза.       Если они попытаются и дальше спасать свой брак, по крайней мере, до тех пор, пока Роза не пойдет в школу… То им было бы лучше не спорить.       Весь прогресс Розы, казалось бы, опустился на прежний уровень, стоило Гермионе вернуться на работу. Тогда малышке было чуть больше двух лет, а теперь, почти в четыре года, она все еще никому не сказала ни единого слова, хотя ясно понимала, когда с ней разговаривали.       Роза также была очень сдержанной девочкой, ей не нравилось, когда к ней прикасался кто-либо еще из семьи. Она всегда была застенчивым ребенком, но теперь ее застенчивость переросла в прилипчивость и антисоциальность, особенно если Гермиона была дома. Рональд считал, что дочка, вероятно, скучает по маме и что той следует проводить все свободное время дома со своей семьей, и, возможно, он был прав. Гермиона так и делала.       Она не осмеливалась сказать Рональду, но все же многое сложила в своей голове и начала подумывать о том, чтобы сводить Розу на некоторые тесты по развитию к маггловским врачам.       Она очень умная девочка которая уже умеет читать и писать и прекрасно общается… Пусть и невербально. Она ненавидит отклонения от рутины до такой степени, что это приводит к нервным срывам. Она избегает физического контакта с людьми и особенно нервничает в присутствии незнакомцев. Она имеет плохие социальные навыки и не прилагает никаких усилий для взаимодействия с другими…       «Может ли мой ребенок быть аутистом?»       Гермиона любила свою дочь несмотря ни на что. Но она прекрасно понимала, что такая «маггловская болезнь» будет крайне неправильно понята в очень отсталом и дезинформированном волшебном мире.       Вздохнув, женщина заставила себя избавиться от навязанной ей самой себе меланхолии и улыбнулась, собираясь с нетерпением провести немного времени со своей дочерью.       Она шагнула в дверной проем, прислонилась к косяку и снисходительно улыбнулась паре на кровати. Рональд разговаривал с сидящей у него коленях плачущей Розой. Он нежно обхватил ее личико ладонью.       Рональд, должно быть, готовился ко сну, так как был одет только в пижамные штаны. Роза же, наоборот, была в пижамной рубашке, но еще не надела штаны.       «Возможно, у нее случилась истерика из-за пижамы, которую она хотела надеть», — подумала Гермиона.       Рональд растирал дочке ногу, пытаясь унять слезы, а та прижималась к нему.       Рука Рональда, которая обхватывала детскую щеку и закрывала обзор Гермионе, внезапно опустилась вниз, к ладошке Розы, которая была…       Это было…       Сердце Гермионы упало в пятки. Она вдруг осознала, что каждый мускул в ее теле напрягается один за другим, превращая ее в сжатую пружину.       Ладошка Розы лежала на его второй руке… А Рон вовсе не гладил ее ногу, он…       Ее глаза расширились от ужаса. Все, что она могла видеть, — руки мужа и заплаканное лицо дочери.       С ревом, достойным талисмана ее факультета, Гермиона бросилась вперед.       Следующее, что она помнила, — это то, как стоит в другом конце комнаты, обнимая свою дочь. В то время же Рональд прижимал ладони к своему лицу, которое сильно кровоточило.       Гермиона не чувствовала боли в сломанной руке, когда быстро надевала дочери штаны.       Когда голубые глаза мужа встретились с ее, Гермиона смутно осознала, что Рон что-то говорит. Возможно, о чем-то умоляет ее.       Но все, на чем Гермиона могла сосредоточиться, — его талия, штаны на которой были все еще сдвинуты чуть ниже бедер. То место, где была рука Розы… Там, где был его…       Девочка в ее руках захныкала, и жгучий гнев, непохожий ни на что из того, что она когда-либо испытывала раньше, пронзил ее насквозь.       Гермиона запустила в Рона заклятием.       Она отвернулась, когда струя теплой крови ударила в нее, а ее муж закричал. Она даже не остановилась, чтобы взглянуть на причиненный ею ущерб.       Вместо этого она повернулась и убежала со своей дочерью, мозг ее сосредоточился на одном: «Куда-нибудь в безопасное место».       Она слетела вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки: «В безопасное место».       Она пробежала через холл в гостиную: «В безопасное место».       Она добралась до гостиной и бросила порошок в камин.       «В безопасное место»…       «Дом Северуса Снейпа, Паучий Тупик.»