nel segretto laccio

Вольфганг одет в жёлтый бархатный аби, расшитый серебряной искрящейся канителью и плотно облегающий его юношескую фигуру. Платок из белоснежного батиста, волнообразно ниспадающий с его шеи спереди, выглядывает из-под воротника и сзади, а пушистое облачко его напудренного парика переходит в хвост, стянутый чёрной лентой и едва достающий до его лопаток. Лео будет видеть только их, когда Вольфганг займёт место дирижёра и станет вести оркест из четырнадцати инструментов и десяток хористов. «Lucio Silla» снова заполнит огромную аудиторию Teatro Regio Ducale, роскошно исполненную в белом, красном и золотом. Представление будет длиться до одиннадцати вечера. Привлечённые историей любви и заговора в трёх актах, господа и госпожи Милана будут с восторгом внимать опере об интригах Рима задолго до прихода Спасителя. Сенсация, главный успех сезона, написанный обожаемым итальянцами чужестранцем. Лучшая музыка, которую можно услышать где-либо сегодня! Многие придут не в первый раз. А Лео будет наблюдать не за происходящим на сцене, а за каждым размашистым и энергичным, точным и выразительным движением рук Вольфганга, сидя в первом ряду за спиной сына, с бароном и графиней — богатыми и порядочными ценителями музыки Вольфгана, — по обе стороны от него. Вольфгангу шестнадцать. Сейчас «il incomparabile Mozart» стоит в проходе к оркестровой яме, напротив сцены с опущенным занавесом, за которой уже кипит подготовка к выступлению, с шумом возводят и собирают декорации. Вольфганг тоже готовится. Он выбрасывает перед собой пальцы вытянутых вперёд рук, сопровождая каждый такой толчок отрывистым выдохом. Скованная пластика движений чужда живой и напористой натуре Вольфганга, но он наставлен делать разминку и выполняет свои упражнения без напоминания Лео. Потому что знает, что тот похвалит его за это. Лео приближается к сыну, припоминая всё, о чём ещё нужно успеть поговорить. Самому ему вот-вот понадобится отлучиться вплоть до самого начала оперы — для разговора с добрым покровителем-доном Паллавичино, который снова, но совсем коротко, посещает город, а потому тем более необходимо выразить ему благодарность за всё сделанное для них в последние месяцы. Вблизи Лео бросается в глаза, что Вольфганг понурился и бледнее обычного. Тихость и вялость делают из его сына другого человека. Вольфганг немыслим без энергии и артистизма в каждом движении и воодушевления, которое так часто и так обворожительно пронизывает его музыку. Лео обращает на себя внимание строгим окликом, чтобы вывести сына из оцепенения: — Вольфганг. Вольфганг! — Вольфганг поворачивает к нему голову по-птичьи мгновенным движением. Лео первым делом видит стеклянный блеск в удивлённо раскрытых, подведённых глазах сына и испытывает беспокойство. — Что с тобой? Ты нездоров? Вольфганг только качает головой. — Ах, нет-нет. Es ist nichts . Слабость простуды ушла уже почти полностью. Не беспокойся за меня. Лео про себя хвалит сына за стойкость и профессионализм, но также и осуждает за ложь. Вместо ответа он осторожно дотрагивается до щеки Вольфганга внешней стороной пальцев. Соответствуя бледности сына, щека оказывается совсем едва тёплой под рукой. Сейчас отменить ничего уже нельзя. Осталось всего полтора часа до начала, скоро начнут появляться первые зрители. Опера продлится около двух часов, но музыка, особенно его собственная, всегда приводит Вольфганга в чувства. Так Лео рассуживает про себя и отнимает руку. — Уже ничего не поделать. Ляжешь спать пораньше, а завтра будет отдых. Погуляем по городу, сходим на рынок. Вольфганг хмурит брови и говорит требующим уважения тоном: — Я знаю. Я сделаю всё, что нужно. Сын возвращается к упражнениям и весь его вид даёт понять, что он не хочет продолжать разговор о своих ощущениях. Будто вопрос о его самочувствии — проявление не заботы, а недоверия. Лео не знает, что сказать, и потому, после некоторый паузы, начинает рассуждать вслух. Он оборачивается к пока ещё пустой аудитории. — Вечер пройдёт лучшим образом, а после мы поужинаем и заночуем у герра фон Асте и его супруги. Они уже пригласили нас, и мы поедем в их экипаже сразу отсюда. Если снова подарят букеты — вручишь один из них даме. — Sì, papà… Почему сегодня мы встречаемся с земляками? Вольфганг замедляется, и в его голосе проглядывает любопытство. Лео отзывается полушутя. — Чтобы ты не забывал родной язык. Кроме того, у герра фон Асте есть сын, который играет на скрипке. Он дал понять, что заинтересован в том, чтобы ты проводил с ним уроки, когда будет время. — Лишь бы у них не было собак, как у последних. Вольфганг держится совсем вяло, и Лео ищет способ подбодрить его. Приглядевшись, он замечает, что у Вольфганга на лбу показались его родные лохматые прядки, и останавливает сына. — Погоди. Я поправлю, — говорит Лео и возвращает на место парик, чуть сползший от упражнения. — Ненавижу парики. Сегодня последний раз, когда я надел его, так и знай, — обещает ему Вольфганг. Лео не отвечает сразу, но сын ничуть не теряет в убеждённости под его ровным взглядом. Лео представляет себе, что бы на его месте сказала его неподражаемо дипломатичная Анна Мария. — Печально. Потому что парик весьма тебе идёт. — Нет, — отрезает Вольфганг. — Я в нём не я. Поэтому ещё только сегодня. Тогда Лео сам, к заметному удивлению Вольфганга, снимает с того парик и откладывает его на ближайшее к ним посадочное место. — Если так тебе будет комфортнее выступать, то зачем тянуть, — замечает он. Лео рассматривает простую, как у рабочего, и уже подотросшую стрижку Вольфганга перед собой. Пусть так. Значит, сын станет смотреться ещё диковиннее, что тоже сыграет им на руку. — Спасибо, что не запрещаешь, — выдыхает Вольфганг с благодарностью. Лео пренебрежительно машет рукой, «не стоит». — Не усердствуй сегодня. Все важные люди уже слышали оперу в прошлые разы. — Но другие придут впервые. — И их тоже до глубины души поразит твоя музыка. Оценки достаточно, чтобы Вольфганг немного вернулся к жизни — и показал зубы в нежной и искренней, чуть робкой улыбке. На этой ноте Лео собирается уйти, но сын останавливает его. — Отец. Спасибо, что ты со мной. Лео не находится с ответом, в том числе, от удивления. Вольфганг редко проявляет внимание к окружающим, а не витает в облаках, где парит его гений. К тому же — где же ещё Лео быть, как не рядом с ним? Тем временем Вольфганг продолжает: — Я знаю… что тебе всё тоже даётся нелегко. Одни только имена, которые нужно всё время запоминать. — Иногда я только делаю вид, что помню. Приходится придумывать собственные имена, чтобы различать их. Граф Втяниживот, — Вольфганг принимается хихикать, — принцесса Грязныйнос, господин Лошадиннаяморда, — Лео сосредоточенно перечисляет прозвища, будто объявляет череду важных персон, и как бы не замечая реакцию сына. — Госпожа Нюхачкадерьма. Вольфганг ахает и закрывает лицо руками, заливаясь высоким восторженным смехом. Лео с большим удовольствием наблюдает за тем, как сын хлопает в ладони и «заикается» смешками ещё какое-то время. — Но почему Нюхачка? — Когда она задумывается, её физиономия обретает такое качество, будто вокруг стоит смрад. В этот момент с другого конца аудитории раздаётся выкрик. Моцарты оборачиваются: один из работников театра зазывательно жестикулирует старшему, стоя в дверном проёме. — Signor Mozart! Il Buon Padrone è già qui! — Grazie. Arrivo subito, — отзывается Лео, обернувшись. А затем, снова, подгоняя, обращается к Вольфгангу. — Быстро, дай мне руку. Вольфганг не понимает, но слушается. Лео опускает голову и мягко берёт его левую руку в свою. Другой он принимается растирать тыльную сторону доверенной ему ладони. По форме рука Вольфганга похожа и на собственную ладонь Лео и на маленькую женственную руку Анны Марии — у сына те же аккуратно округлённые кончики пальцев, что и у матери. — Это на удачу, да?.. — с сомнением и как-то тронуто уточняет Вольфганг. — Уже забыл, чему я тебя учил. Тебе нужно согреться перед выступлением, чтобы избежать травм! А сейчас ты весь холодный. Лео не смотрит на Вольфганга, только продолжает наспех разогревать длинные и тонкие, прекрасно развитые пальцы сына. Они так и стоят в молчании, пока Лео прощупывает все связки и суставы в руке Вольфганга, прослеживает линию каждой кости и изгиб каждой фаланги под кожей. Его ухаживание энергично, но крайне бережно. Руки Вольфганга — восхитительный инструмент, один из самых ценных из существующих в мире в настоящий момент. И, не считая его ума, — самый ценный для музыки. Уже скоро Лео видит, как на доверенной ему руке постепенно сходят вены, натруженные ещё дообеденными музицированием. Это обещает Вольфгангу бодрость и отдохновенную легкость в движениях после того, как Лео закончит. Вольфганг покорно сносит все манипуляции с собой. Младший Моцарт изучает лицо отца, глядя на него снизу-вверх и чуть приоткрыв рот. Но Лео не замечает ни само внимание к себе, ни серьёзное и будто бы тронутое печалью выражение сына. Про себя Лео не без усмешки думает о том, что сегодня высший свет Милана, сам того не зная, будет немного обязан и ему своим эстетическим переживанием. Пощипывая и проминая сильный мускул клавишника между большим и указательным пальцами Вольфганга, Лео начинает чувствовать, что ему пора направиться на выход. Но задерживается ещё совсем чуть-чуть из-за привычки доводить любое дело, как и всякое музыкальное сочинение, до удовлетворительного конца. Он готовится оставить в покое руку Вольфганга и велеть ему проделать всё то же самое с правой уже самостоятельно, когда напоследок один за другим растирает ему самые кончики пальцев, чуть сдавливая их в своих для тепла. Лео вынужден остановиться, когда напротив него раздаётся отрывистый звук. А!.. Звук исходит от Вольфганга. После этого осознания Лео, как во сне, выпускает руку сына из своих. Ему кажется, будто даже свет вокруг изменился и стихли разговоры рабочих сцены, звучащие где-то за закрытыми занавесом кулисами. Лео поднимает голову и, хмурясь, невпопад приносит извинение, как если бы увлечённо перестарался и слишком крепко сжал вверенные ему чувствительные пальцы. Но про себя он знает, что только что услышал. Музыкальный звук удовольствия, из подобных которому могла бы сложиться самозабвенная симфония. Когда Лео встречается глазами с Вольфгангом, сын смотрит на него в трагичной и уязвимой растерянности. Из-за этой эмоции он должен бы казаться меньше, чем есть, но Лео наоборот вдруг замечает, что их разница в росте сократилась с тех пор, как он обращал на неё внимание в последний раз. Вольфганга больше уже нельзя назвать Junge, нет. Er wird ein feiner junger Mann. Вольфганг быстро облизывается, как делает всегда, когда охвачен волнением; он собирается что-то сказать, Лео видит это в его выразительных глазах. Он перебивает сына первым, потому что не готов услышать совершенно ничего. — Всё в порядке. Мне нужно идти, — подытоживает он. Лео чувствует, как нарастают его собственные стыд и страх, с каждым прокладываемым им шагом вдоль рядов кресел. Каждым шагом, удаляющим его от Вольфганга. Вот Лео и услышал его первую совершенно неправильную ноту. Всего одна, но сколько в ней способности разрушить гармонию. Охватывающие его чувства столь сильны, что настигают Лео даже годы спустя. Он просыпается.